Амурский экспресс сбавил ход и плавно покатился вниз по наклонному рельсу, опускаясь со стометровой высоты к платформе на втором этаже вокзала. Через несколько минут состав в последний раз дёрнулся и замер. Покинув свой вагон, князья Шуваловы в сопровождении трёх «чернокнижников» спустились на площадь, где их уже поджидал привычный кортеж.

Зимой в девять вечера уже темно, как ночью. Разглядывая улицы, ставшего родным города, Алексей улыбался. Городские парки, украшенные гирляндами и ледяными скульптурами, ярко освещённые проспекты и украшенные лепниной фасады домов с тёплым уютным светом, льющимся из окон… Он вложил сюда много сил и денег, чтобы неказистый провинциальный городишко превратился в красивый современный город.

— Миш, может, всё-таки дать Государю на пробу игрушки Максима? Там ведь дар необычный. Кто знает, вдруг они выдержат? — неожиданно предложил Алексей.

— Лёша, Максиму семь лет! — возмутился Михаил. — И у него именно игрушки. Его пока нельзя заставлять делать что-то на заказ. Думаешь, почему Василий так хвалил сына за испорченный автомобиль, и по этому поводу даже поругался с супругами? Да потому что одарённых детей нельзя ругать за проявление Дара. Они не должны его бояться, а должны им гордиться! Я помню, однажды в детстве объявил прямо при гостях, что княгиня Дашкова тайно встречается с кузеном мужа. И что ты думаешь? Мной восхищались все, в том числе и сам князь. А как я тогда гордился собой, Лёша! Только через десять лет я понял, что те мои слова стали причиной большого скандала и развода. Так вот, я уверен, что Василий, в момент становления Огня, тоже что-то поджигал. И поверь, его родители скрипели зубами, выправляя последствия, но сыну не уставали напоминать: какой он молодец, что устроил такой громадный пожар.

— М-да, против таких выходок действия Максима и правда выглядят шалостью, — усмехнулся Алексей. — Он всего лишь приделал к машине автопилот, который везёт его туда, куда он скажет даже без водителя. Ну а тот факт, что если в машине нет Максима, то её завести не может даже Васенька — действительно кажется мелочью!

— Поверь, Лёша, самое страшное, что может произойти с ребёнком, постигающим свой Дар, — это чувство вины или неоправданного доверия. Потому что в такой момент он начинает опасаться Дара. И это приводит к тому, что Дар засыпает. Нет, не пропадает, но пользоваться им ребёнок будет стесняться. А это — остановка в развитии. Именно это произошло с Василием в своё время. Он винил себя в том, что не смог с помощью Огня спасти мать и брата. Это чувство загнало Дар глубоко внутрь и только твоя Весть заставила Василия его применить. Если бы не она, то была велика вероятность, что он так и остался бы бездарным танкистом.

— Понял, — вздохнул Алексей. — Но ведь как-то же учат одарённых детей?

— Учат и хвалят за всё, где они применяют Дар. Если Эфирник сумел подсмотреть ответ у учителя, тот рассыплется в восхвалениях за такое «списывание». Потому что это стимулирует развитие Дара. Вот и с Максимом надо так же. Ты можешь дать ему задание, но только помни, что ни в коем случае не должен показать свое разочарование или неудовольствие. Ведь это станет для него приговором.

— Понял, Миш, — вздохнул Алексей и в этот момент коснулся эфирника, принимая вызов. — Да, Георгий Михайлович…

Целую минуту он молча слушал, а после откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза.

— Лёш, что случилось? — с тревогой спросил Михаил, чуть ли не физически ощущая отчаяние и боль исходящую от супруга.

— Государь сообщил, что вчера Бессарабская и Подольская губернии подверглись нападению. Кишинёв и Каменец-Подольский уже под австрийцами. Шляхты молчат, но Алексей Николаевич предполагает, что там сейчас Тевтонский орден совершает марш бросок, не встречая сопротивления. Это у нас восемь вечера, а в Петрограде… — Алексей задумался, считая часовые пояса.

— Час дня, — подсказал Михаил.

— Вчера… — задумчиво повторил Алексей. — Двадцать второго…

Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началась война…

— Варвара Андреевна? — Михаил с тревогой взглянул на сидящую на переднем сидении Дёмину.

— Нет, Михаил Александрович, — покачала та головой. — Это просто стихи. Да и сейчас хоть и двадцать третье, но не июня, а февраля.

Но Алексей не слышал. На него навалилось какое-то отчаяние. Мир тут же потерял краски, превратившись в чёрно-белую хронику документальных кадров.

— Почему? — в пустоту спросил он. — Я же так не хотел этого…

В душе шевельнулся предательский червячок, что на самом деле Алексей был уверен в том, что война будет. А ведь он так и не успел признаться Георгию, хоть и решился. Даже дал распоряжение Викентичу готовить «Альбатрос» на вылет. Сообщать такие новости Государям через Эфир было просто нельзя.

Но его опередили. Георгий Михайлович вышел на связь и вывалил на него информацию о том, что в скором будущем велика вероятность войны с Европой. Не просто локального конфликта, а нового Крестового похода, в котором Ватикан кинет против России Паладинов — одарённых, которые способны уничтожать вокруг себя всё даровое. Как Алексей Николаевич. Только таких будут десятки, если не сотни! По этой причине некоторые проекты государи решили ускорить собственным вмешательством.

Так, Владивосток получил официальный статус восточной столицы и в город начали перемещать часть министерств, в том числе казначейство. Чтобы в случае угрозы Петрограду, Владивосток мог быстро перехватить управление страной. Георгий Михайлович плотно занялся развитием недаровой медицины и хирургии в частности, а Алексей Романов затеял военную реформу. В тот момент Шувалов понял, что именно Алексей Николаевич взял на себя роль главнокомандующего, потому что его учили и готовили к этому, а Георгия — нет. Шувалову же было велено вытаскивать из головы самые неожиданные идеи, которые его посещают.

Оглушенный новостями, Алексей смалодушничал и решил ничего не говорить государям, раз уж они сами увидели предвестники грядущей войны. Вместо этого, прочитав присланные из Петрограда бумаги и осмыслив возможности Паладинов, он предложил попробовать модернизировать бездаровой двигатель. Такие были.

Огромные паровые конструкции с низким КПД на их беду оказались весьма распространены в Европе, где любые даровые технологии являлись предметами роскоши. Вот только если в бой вступят Паладины, то российские танки не заведутся, а авиетки не взлетят. И в итоге окажется, что российская армия встанет пехотным строем против железных машин. Свои идеи Алексей изложил на бумаге, чтобы ничего не упустить и отослал в Петроград. А в ответ прилетел императорский гербовик, открывающий неограниченный доступ в государственную казну, и пожелание не отвлекать государей по всяким финансовым мелочам.

Вот так семь лет назад между Шуваловкой и Амурском был построен академгородок, куда Алексей принялся затаскивать неодарённых изобретателей, кто имел стоящие идеи, но не имел возможности их воплотить. Сначала, действительно пробовали модернизировать европейский двигатель, а потом Варя подала идею с Эфиром.

Алексею понадобилось лишь пара минут, чтобы связать «философский камень» тяжёлого Эфира и радиацию. На ум пришел атомный реактор, а за ним — атомный двигатель. Ведь были же корабли-атомоходы, так почему бы не попробовать? И уже через два года в Шуваловке появился Тамаш Вышинский — венгерский физик, которого в родном Дебрецене подняли на смех. Идею Алексея он схватил быстро, и вот уже почти готов опытный образец.

— Мы совсем чуть-чуть не успели, — прошептал Алексей. — Вышинскому бы ещё года два довести всё до ума.

— Лёш, больше, чем ты сделал, не смог бы никто, — Михаил протянул руку и сжал ладонь супруга.

Говорить или делать что-то другое было чревато. Михаил знал, что в таком состоянии Алексей превращался в ежа: ты его погладить хочешь, а он в ответ сотню колючек. И ещё вот это — беспросветное, безнадёжное чувство собственной вины. Михаил никак не мог взять в толк почему оно появилось. Алексей же не Господь Бог, чтобы начать или предотвратить какое-то событие. Да, его Дар может повернуть случившееся в нужную сторону, но он и так уже это сделал. Он пообещал победу. И пусть она будет нелёгкой, но само это знание придавало сил.

Ладонь супруга Михаил так и не отпустил, но и говорить больше ничего не стал. В салоне машины воцарилась тишина. Алексей смотрел в окно и думал о чём-то своём. Кортеж остановился на светофоре, и Михаил вздохнул. Это он себе иногда позволял вольности, а Алексей всегда настаивал на соблюдении правил движения.

— Как же всё зыбко… — вдруг произнёс Алексей — Ну вот чего ты на неё орёшь? Лучше бы извинился, кто знает, где ты будешь через месяц и не пожалеешь ли тогда о своих словах.

Михаил повернул голову и через окно автомобиля увидел молодого нетрезвого парня, который размахивал руками перед лицом пожилой женщины. В этот момент кортеж двинулся дальше, оставляя скандал позади, но вдруг с переднего сидения обернулась Варя.

— А вот сейчас, Ваша Светлость, вы чью-то жизнь подправили. Смотрите…

Варя мазнула рукой по воздуху и в салоне автомобиля появился экран, на котором только что виденный молодой человек стоял на коленях, уткнувшись лицом в ладони женщины и просил прощения, говорил, что не хотел обидеть и на самом деле любит мать. Через секунду экран дрогнул и погас.

— Прошу прощения, двести метров — это мой предел, — вздохнула Дёмина.

— Весть? — удивился Михаил. — Вот так на одном желании?

— Да, — кивнула Варя. — Но докладывать о ней… У Государей других проблем хватает. Приказ приказом, а здравый смысл передёргивать не надо. Не то у нас ведомство, чтобы каждый час адъютант докладывал генералу, что не получал от него вызова.

— Это зачем так? — искренне удивился, отвлекаясь от тревожных мыслей Алексей.

— Да был такой случай в войсках, — усмехнулась Варя. — Как-то раз генерал позвал адъютанта, а тот на месте отсутствовал. Не дождавшись помощника, генерал разозлился и наорал на него, что если тот не услышал вызова, то должен был прийти и доложить генералу об этом. Вот и бегал потом адъютант докладывать, что вызова ему не поступало.

— Вот уж действительно, кто в армии служил — в цирке не смеётся, — невольно улыбнулся Алексей.

Кортеж плавно подкатил к парадной лестнице. Алексей с Михаилом поднялись наверх, а Варя осталась внизу в гостиной. Её прямой чувствительности вполне хватит, чтобы определить Весть отсюда, если таковая будет.

— Ну зачем вы так, Алексей Константинович, — совсем тихо произнесла она. — Так за всё переживать — никаких нервов не хватит.

— Ты, Дёмина, смотри мне не влюбись, — подошел к ней Леонид Викентьевич. — А то обратно следователем в Петроград отправлю и не посмотрю, что обвешана клятвами, как рождественская ель.

— Бог с вами, Ваше Благородие, — хмыкнула Варя. — Я свою любовь пережила и это совсем не то.

— Влюблённость ты пережила. Дурную девичью влюблённость. А вот из такого отношения, как у тебя и рождается настоящее чувство, из-за которого офицеры потом стреляются.

— Стреляются они, Ваше Благородие, не из-за любви, а из-за растоптаной гордости. Когда тебе сначала клянутся в верности и обещают многое, а потом ты узнаёшь, что всего лишь удобная игрушка. Но вы не переживайте, я стреляться не буду. Ежели чего, то и правда в следователи уйду.

— Смотри мне, Дёмина, я тебя предупредил.

— Разрешите, Ваше Благородие, неформально? — вдруг прищурилась Варя.

— Разрешаю.

— На себя посмотрите, Леонид Викентьевич! Вы иногда такого чудите, что тоже мысли крамольные закрадываются.

— Дёмина! — рявкнул Елизаров.

— Разрешите идти, Ваше Благородие?!

— Пошла вон!