— Что вы такое учудили в зале, Алексей Константинович? — с ехидной ухмылкой спросил Георгий, неспешно помешивая сахар в фарфоровой чашке.

— Что именно вас интересует, Государь? — невинным голосом поинтересовался Шувалов. — Карта или песня?

— Второе, Алексей Константинович. А ежели бы Весть? Вы понимаете, как сильно рисковали?

— Отнюдь, — покачал головой Алексей. — Я уже давно обратил внимание, что Вестями становятся только песни из другого мира. А те, что придуманы здесь — Эфир не трогают. Я ведь не раз брался за гитару просто так. Романсы, баллады… И ни одна из них не стала Вестью. А то, что я спел — импровизация. Да ещё и не самая удачная. Рифма несогласованна, размер стиха бросовый, на Николаевском вокзале мне за такое исполнение и медяка бы не подали.

— Мы с вами не на Николаевском, Алексей Константинович, — хмыкнул Георгий.

— Вот поэтому мне подадут Калининград. Точнее, пока Кёнигсберг! — фыркнул Алексей. — Только не говорите, Георгий Михайлович, что когда звали меня на переговоры — не предвидели чего-то подобного.

— Надоели они мне, — признался Георгий. — Но я — Государь. Каждое сказанное мной слово — это слово Империи. Равно как обещание или угроза. А вы, Алексей Константинович, прославленный нахал, и к тому же всего лишь подданный российской короны. Вас, за оскорбление, нанесённое послам, и в ссылку отправить можно.

— Спасибо, Государь-батюшка, за оказанное доверие! И так почти месяц сижу уже — за ворота без конвоя не пускают. Желаете ещё срок накинуть?

— Будет вам, Алексей Константинович! — фыркнул Алексей Романов. — Ещё на плохие условия тюремного заключения пожалуйтесь. Вас же на каторжные работы не отправляют.

— Уже отправили, — вздохнул Шувалов. — Выносить всех этих лицемеров, в глазах которых одна только ненависть, — настоящая каторга. И ведь они сами же начали. Нет, чтобы спокойно жить, развивая свою науку и промышленность — они вдруг решили, что их все должны содержать. Я понимаю, что это не их личное решение, а влияние Ватикана, который через своих ставленников не устаёт твердить, что европейцы — это верх цивилизации, а все остальные должны быть лишь холопами при них. Эту мысль настолько прочно внедрили в их головы, что они и сами поверили в свою уникальность. Тоже мне, второй «богоизбранный народ»! И ведь история их ничему не учит… А знаете почему, Государи? Потому что, что шведы, что французы, что сейчас крестоносцы ни капли не жалели и не жалеют о сотнях тысяч убитых ими солдат и простых людей. Лишь одно их раздражает: что им снова настучали по рукам, не дав отобрать у России её богатства.

Это не просто территориальные и религиозные притязания к России. Это жгучая зависть голодного нигилиста, стоящего на морозе в модном шелковом пальто и штиблетах на босу ногу, и заглядывающего в окно купеческого дома. А там, в жарко натопленной комнате, хозяйка разливает чай домочадцам, а на столе лежат булочки, плюшки и сладости.

«Какая мерзость, — убеждая самого себя, скажет нигилист. — Глупы, и готовы кланяться царю».

А на самом деле, в своих чёрных мечтах, этот интеллигент-разночинец больше всего на свете хочет отобрать этот дом у купцов. Потому что они не заслужили всего этого. Потому что Бог был несправедлив, дав столько благ другим, обделив при этом столь умного и просвещённого нигилиста…

Алексей замолчал, задумавшись на секунду, и тут же спохватился.

— О чём это я, Государи? Ах да, о европейских послах. Мне Викентич потом рассказал, что было, когда мы ушли. Итальянский переводчик, тот, который негласный посланник Ватикана, попросту сорвался, назвав русских — язычниками. Якобы, никакие мы не христиане, а просто прикрываем православием языческие обряды и до сих пор практикуем кровавые жертвы. Послы были более сдержаны, но и они не удержались от яда. Припоминали славные времена Австро-Венгрии и ностальгировали, как хорошо было бы повернуть время вспять и вновь жить за счёт других.

А вот мсье Леруа, что так нехорошо подставил всех с песней, оказался гораздо умнее, чем я думал. Он не стал плеваться на текст мирного договора, а вместо этого раскритиковал сам аппарат самодержавия. Довольно вежливо и достаточно умно вынес на всеобщее обозрение такую мысль, что Россия сильна Государем. Пока во главе стоит умный, сильный и грамотный правитель, то она является великой державой. Вот только между строк мысль читалась прекрасно: если сменить умного правителя на глупого, то Империя развалится сама собой.

— Знаем, — кивнул Георгий. — Не только у вас, Алексей Константинович, в зале остались глаза и уши. Как равно знаем и то, что европейская привычка жить за счёт колоний никуда не денется ни через десять, ни через сто лет. Может измениться риторика в угоду собственным интересам, может измениться дипломатия, но вот сознание не изменится никогда.

— А оно таково, — продолжил Алексей Николаевич, — Что, начиная от побережья Атлантического океана, чем восточнее, тем ниже статус. Британия, Франция, Испания, Италия и немного Германия за своё трудолюбие — это дворяне. Начиная с Греции и восточнее: Чехия, Румыния, Болгария — мещане, а всё, что ещё дальше на восток — крепостные. И даже если крепостное право отменили, то ни дворяне, ни мещане никогда не будут воспринимать бывших холопов, как равных себе…

Решение Государей устроить вечером фуршет в честь заключения мирного договора, явно несло в себе оттенок иронический и издевательский. Ведь большинству участников переговоров предлагалось праздновать собственное поражение. Ведь только Британия была здесь нейтральной, да Османы радовались приобретению новых территорий. Но, надо отдать должное, от участия никто не отказался.

Поскольку в Ливадийском дворце проводился не бал, а всего лишь торжественный ужин, то его устроили на улице. В открытом павильоне установили столы; поодаль, в отдельной беседке, играли музыканты. Не танцевальную музыку, а спокойную, приглушённую, призванную лишь оттенить само мероприятие, но не мешать разговорам.

А разговоры были и самые разные. Первые страсти поутихли, послы взяли себя в руки, получили новые инструкции и теперь пытались выстроить новую линию взаимодействия, основанную на изменившихся реалиях.

— Лёш, мне надо поработать, — тихо сказал Михаил, чуть тронув супруга за локоть.

— Помню, иди, развлекай «бабу Лизу», дамский угодник! — фыркнул Шувалов, припомнив задание, полученное Михаилом от Государей.

Ну действительно, кому ещё, кроме Мишеньки, можно такое поручить? Точно не Алексею, который в обществе светских дам впадал в состояние то ли транса, то ли анабиоза. А все остальные были рангом пониже и под статус «кавалера принцессы» не подходили.

Проводив супруга взглядом, Алексей направился по дорожке вглубь парка. Ему хотелось немного побыть в тишине, отдохнуть от атмосферы, пропитанной приторным ядом и лживой лестью. Но не успели за спиной стихнуть звуки фуршета, как с боковой аллеи, словно призрак, навстречу ему шагнул шехзаде Ибрагим.

— Вам тоже наскучило мероприятие, князь? — с сильным акцентом, но вполне понятно спросил Ибрагим.

— Немного, — кивнул Алексей, пожалев что рядом с ним нет Михаила.

— Должен сказать, ваше сегодняшнее выступление меня впечатлило, — признался шехзаде.

— Кто-то должен, — пожал плечами Алексей. — Во все времена и при всех дворах существовала шутовская должность.

— Вы не похожи на шута, князь. Скорее, на жонглёра саблями. Присядем? — предложил Ибрагим, указав на прячущуюся в тени магнолий беседку.

— Так о чём вы хотели поговорить, шехзаде? — напрямую спросил Алексей, когда они устроились на мраморной скамейке.

— Я хочу больше понять о русской культуре. Вот, например, я слышал, что в России мужчины относятся к женщинам с большим уважением. А вы оставили вашу даму стоять на ногах…

— Варвара Андреевна не «дама». Она в первую очередь русский офицер, во-вторую — при исполнении. И только в третью очередь женщина. Будь всё наоборот, она бы сейчас сидела дома в окружении семейства и читала детям на ночь сказку.

— Вот эта множественность и удивляет. У нас мужчина — это глава семьи. В собственном доме ему принадлежит всё, начиная от мебели и вещей и заканчивая жёнами и прислугой. А в России сложно понять, кто глава семьи, особенно, когда дело касается мужских браков. У нас такого нет…

— И что? Это кого-то останавливает? — с ехидством спросил Алексей.

— Нет, — хмыкнул Ибрагим, верно поняв вопрос. — Но всё же, на всеобщее обозрение не выносится.

— Вы сами дали ответ на свой вопрос, шехзаде. Что у нас, что у вас — всё одинаково. Только у нас более честно. Любой запрет — он как заплатка для пробоины. Если дыра маленькая — вы можете её залатать. Но если под вашим домом пробился ключ, то сколько не латай, а просачиваться будет. Вы можете постелить на пол «железный лист» закона, вот только под ним всё равно будет вода. Вы можете сделать вид, что забыли про неё, но она никогда не забудет про вас. Она будет доводить вас сыростью, плесенью и затхлым запахом. А однажды всё равно разъест ржавчиной ваш «железный лист» и утопит в своей гнили.

Гораздо правильнее — позволить воде течь. Сделать для неё отводы, желоба, обустроить фонтан. И вот тогда ваш дом станет уютным, чистым и красивым. Знаете, шехзаде, какое самое главное правило популярного правителя? Не можешь остановить — возглавь!

***

— Что скажешь, Ибрагим? — голос султана Мехмеда даже в голове Эфирника звучал глухо и слабо.

— Мы слишком много платим нашим информаторам, господин. Их сведения соответствуют истине меньше, чем на половину. Нам передали, что правая рука российского правителя — это дворцовый павлин. Из-за чего я едва не пал жертвой охотничьего гепарда…