Всё же не просто так кулачные бои были излюбленным развлечением на Руси. Видимо, что-то такое просыпается в русском мужике, когда он видит какую-то свару. А когда появляется возможность померяться силушкой и показать лихость свою удалую, то становится уже неважен ни повод, ни противник. Двор на двор, городские против деревенских, стенка на стенку. Только этим, наверное, можно объяснить, почему всего спустя пять минут все посетители трактира оказались вовлечены в драку.

Вот дюжий детина, на сапоги которого упала случайно сброшенная со стола сельдь, с размаха запустил в Антона пивной кружкой. Но промазал, попав в плечо хлипкого мужичка с жиденькой бородкой. Тот вскочил на ноги, потёр ушибленное место, оценил разницу габаритов и приложил детину табуреткой поперёк спины. Где-то позади раздался звон первой битой посуды и ругань. Взвизгнули девицы и бросились прочь, не забывая прихватить с собой блюда с закусками и пузатые кувшины с вином.

Подавальщики даже не думали как-то охладить пыл разошедшейся публики, а споро растаскивали со столов всё, что могло пригодиться им самим. И только хозяин трактира в чистом белом фартуке с самоотверженностью наседки, оберегающей цыплят, отгонял всех, кто слишком близко подходил к шкафу с дорогими винами.

Но всё же, в душе русского человека живёт не только любовь к дракам, но и стойкое предубеждение супротив стражей порядка. Поэтому, как только в распахнутые двери ворвался резкий, неприятный звук свистка городового, все противники тут же превратились в подельников и в едином порыве бросились из трактира кто куда. Так что разбираться с последствиями пришлось лишь Антону и Соколову.

— Что же это вы, милостивые государи, безобразие чините? — строго спросил жандарм, разглядывая доставленную к нему в кабинет парочку.

Выглядели те весьма колоритно: в порванных кителях с оторванными пуговицами, с ссадинами на лицах и сбитыми костяшками пальцев. От них сильно несло спиртным, но бывалый жандарм видел, что его собеседники хоть и выпивши, но вполне адекватны. А стойкий запах исходил от одежды, на которую много чего пролилось.

— Порядок нарушаете, уважаемому Прохору Игнатьевичу кабак разнесли? — философски продолжил жандарм, не дождавшись реакции.

— Можно подумать, мы только вдвоём там дрались! — возмущённо передёрнул плечом Антон.

— Ну, взяли-то только вас… — вздохнул жандарм.

— Свистеть за два квартала не надо было, — фыркнул Антон. — Тогда и драчуны не разбежались бы!

— Ну а коли все сбёгли, вы-то чего остались? — прищурился жандарм.

— Негоже русским офицерам от ответственности бегать, — вздохнул Соколов.

— А погром учинять гоже? Два десятка тарелок, дюжина пивных кружек, восемь рюмок, полдюжины шампаньских бокалов, десяток стульев, два стола и четыре светильника! И это не считая того, что трактирщику за ужин половина гостей не заплатила! Итого-сь, осемьдесят рубликов убытку! Кто возмещать будет?

— Я заплачу, — вздохнул Соколов.

Не то, чтобы он сильно горел расставаться с деньгами, но искреннее желание вжиться в новый мир всё же немного сдвинула в голове Артёма некоторые приоритеты. Во-первых, Соколов уже давно почувствовал на своей шкуре, что отношение к боевым офицерам здесь, в империи, кардинально разнилось с отношением к тому же званию в родной федерации.

Там, в «прошлой жизни», на военную форму поглядывали с опаской и подозрением. А так же с неуловимым флёром опасения и пренебрежения. Офицер в форме воспринимался обывателями как потенциальный неадекват, от которого не пойми чего ждать. И, одновременно, как человек умственно ограниченный, не способный срубить бабла или просечь фишку.

Здесь же обер-офицеры в умах горожан автоматически приравнивались к служивому дворянству, пусть даже и не имели в своей родословной никаких корней. А значит, и относились к ним так же. Всё с той же долей опаски, но приправленной уважением и почтением. Вот только при этом и ожидали тоже большего. Того, что при необходимости он возьмёт на себя роль и спасателя, и жандарма, и третейского судьи.

Да, среди офицеров могут оказаться самые разные люди, но всё-таки, хочет того человек или нет, он зависим от мнения окружающих. Если все без разбора кидают мусор на землю, то и самый дисциплинированный человек тоже будет кидать. Но если на улице чистота, то только самый гадкий первым швырнёт обёртку на газон. Вот и сейчас Соколов оказался заложником своего положения и своего звания. Тем более, что деньги у него были. Четыре прошедших месяца он исправно получал жалование, а вот тратить его было негде и не на что.

— Уж не обессудьте, Ваше Благородие, — смягчил тон жандарм. — Но сегодня я вас не выпущу. Завтречка начальник придёт, всё оформит и будете свободны. А сегодня уж больно буйно. Радуется победе народ, как умеет, — тяжело вздохнул жандарм.

Камера, куда их привёл дежурный, была самой обычной. Деревянные лежанки, маленькое оконце, забранное решёткой — вот и вся обстановка. Ужин им не предложили, да они особо и не рассчитывали. Антон сразу увалился на шконку, подложив китель под голову, как подушку, и с интересом уставился на Соколова.

— Чего это ты, командир, решил паровозом идти? — прищурившись, спросил он Соколова.

— А ты что предлагаешь? Устроить истерику, чтобы провели дотошное расследование? — поинтересовался Соколов. — Приобщили к делу заказы клиентов, чеки на посуду, опросили трактирщика на предмет того, не был ли кто сегодня завсегдатаем? Всё это, конечно, можно. И даже, возможно, правильно. Но ты же понимаешь, Тоха, что закон и справедливость — это порой разные вещи.

— То есть, по-твоему, взвалить на себя все косяки — это справедливо?

— Тоха, не занудствуй, — фыркнул Соколов, усаживаясь на свою лавку. — Всё ты понимаешь, только опять цепляешься как репей. Какую истину ты хочешь найти?

— Пытаюсь понять, командир, чем русский человек отличается от всех остальных? За что нас так не любят в Европе?

— За непреклонность, Тоха. А ещё за душу. За то, что русский человек никогда не будет подчиняться тому, что противно его натуре. Даже если это самое «противно» возвести в ранг закона.

— Ты хочешь сказать: особенно, если сделать законом? Это понятно, но мне интересно — почему?

— Знаешь, Тоха, в последнее время у нас «там»… — Соколов сделал паузу, — было модно говорить, что мы русские и с нами бог. Но это лишь просто красивые слова, которые не отражают сути. Бог не с нами — он в нас. И русские это чувствуют. Мы — как мелкие ручейки, отходящие от большой полноводной реки. Нельзя сказать, что такой ручей — река. Как нельзя сказать, что мы — бог. Нет, он просто часть нас, поэтому каждый человек интуитивно пытается «быть богом». Нет, не в том поганом смысле, который «творю, что хочу». А как раз в самом духовном.

— Хочешь сказать, Тёмыч, что каждый русский человек интуитивно пытается добиться той самой эфемерной справедливости, которую обещает всем рай? А поскольку каждый человек грешен, то и действует в меру свой испорченности?

— Да. Вот за это нас и не любят в Европе. Потому что несколько веков инквизиции, когда церковь была не отрадой души, а её наказанием, оборвали у них эту связь. И сейчас они не ручейки, связанные с истоком, а вёдра, которыми пастыри черпают воду и льют туда, куда им надо. А вот мы сами выбираем свой путь среди камней.

— Знаешь, командир, я не сильно верующий. Я больше суеверный. Все эти росказни про царствие небесное для меня бред сивой кобылы. Потому что если верить во всё это дословно, то нас с тобой ждёт ад с его гееной огненной. А я с этим не согласен. И, по большому счёту, мне все равно, какая сила на моей стороне. Фортуна, Христос или Иегова. Главное, чтобы не отвернулись.

— Вот это и есть то, о чём я только что говорил, Тоха! — вдруг рассмеялся Соколов. — Это бог внутри тебя оценил твои поступки. Это твоё внутреннее божественное вошло в конфликт с божественным мирским и вынесло вердикт, что лучше нарушить людской закон, чем пойти против своей души. Отсюда и растут ноги у русской противоречивости, которую никак не могут понять на Западе.

— Да так можно вообще оправдать всё, что угодно! — фыркнул Антон. — Любое преступление можно назвать «внутренним убеждением»!

— Назвать можно легко, — хмыкнул Соколов. — Поверить в это сложно. Поверить так, чтобы тебя не грыз червяк сомнения. Чтобы тот бог, что внутри, не напоминал о себе муками совести, приступами страха из-за неминуемой расплаты. Да, есть такие, кто совершает преступления в полной убеждённости своей правоты. И вот такие люди истинно одержимы дьяволом. А вовсе не те, которых показывают в ужастиках, с их нарочито ломанными движениями и пеной у рта. И ты сейчас можешь сколько угодно оспаривать мои слова логическими аргументами, но бог внутри тебя всё равно скажет, что я прав!

Антон только фыркнул и сменил тему.

— Я отдам тебе половину денег. Сейчас у меня столько нет. Сорок рублей — это моё месячное жалование в качестве писаря. Тёмыч, ты даже не представляешь, что это за уёбищная работа! Я тут недавно расходы считал. Вот честно, будь у меня планшет с экселем — за полчаса бы всё сделал! А здесь не то что компа — калькулятора нет! Они на счётах складывают! Счётах, командир! Я когда этот «прибор» увидел — за массажер для ног принял. В итоге мне пришлось как в школе столбиком считать! Тёмыч, ты представляешь, что значит сложить столбиком три сотни чисел?

— Вот и радуйся, что хоть этому тебя школа научила! — усмехнулся Соколов. — Не то бы на пальцах считал или на палочках, как первобытный человек. Зато оцени талант и ум инженеров, которые без всяких калькуляторов и искусственного интеллекта проектировали самолёты, высчитывая с идеальной точностью материалы, углы наклонов, скорости и прочие буераки.

— Хочешь сказать, наше поколение ни на что не годно? А ты сам пробовал писать чернильной ручкой? Когда она мажет через букву, а при неловком движении вообще размазывает всё!

— Я тебе сейчас одну историю расскажу, Тоха. Ещё на заре становления космической эры, когда была ещё живая орбитальная станция «Мир», космонавты столкнулись с одной бытовой проблемой: шариковые ручки в невесомости отказывались писать. Американцы тогда организовали целое исследование. Потратили миллионы долларов и изобрели ручку, которая пишет в невесомости. Русские же, матюгнулись, потратили две минуты и никогда больше не вспоминали об этой проблеме. А теперь догадайся: как они её решили?

— Я тебе что, Ванга, чтобы гадать? Говори уже как есть, Тёмыч!

— Видишь ли, Тоха, русские просто стали писать карандашом!

— Ты сейчас восхищаешься смекалкой или грустишь об отсутствии прогресса в России? Русского пока не пнёшь под зад, он ведь так и будет ходить в тулупе.

— А что плохого в тулупе? — наигранно удивился Соколов. — Он тёплый и доступный.

— А ещё никакой эстетики! Вот скажи, командир, почему в России могут сделать шикарные истребители, прекрасное ПВО и РЛС, но не способны сшить нормальные трусы и одежду?

— Способны… — нахмурился Соколов. — Но не всегда считают нужным, пытаясь обойтись малым. Ведь это мелочи в сравнении с остальным.

— Мелочи, которые делают жизнь! — вскинулся Антон. — Не все желают ходить в твидовых костюмах. Многим нужна новизна. И что плохого в китайском ширпотребе? Да, он на один год носки рассчитан, но ведь мода не стоит на месте! Что плохого в новых веяниях?

— А что хорошего? Вот давай, назови мне что-то, что Россия приобрела заимствованного и положительного? Фаст-фуд? Кока-колу? А ты знаешь, Тоха, что когда в Европе свирепствовала чума — по России она прошлась лишь актом устрашения? Да, был карантин, изолировали Москву, но в народные массы болезнь не пошла. А знаешь почему? Квас, Тоха. Простой русский квас встал на пути пандемии. Потому что в России сырую воду пили крайне редко. А в закваске не выживали никакие бактерии. Капуста квашенная, яблоки мочёные, огурцы бочковые — всё то, что подвергалось квашению с доступом воздуха — убивало микробы и бактерии. Поэтому чума хоть и была в России, но до уровня европейской пандемии не дошла!

— А по какой тогда причине у нас всё хуже, чем в Европе?

— По той же самой причине, Тоха, почему у нас в лифтах ссут и мусор у подъездов валяется. И это делает не Байден с Трампом! А вся суть в том, что самые простые обычные люди избалованны тем, что за них всё сделает государство. И началось это, как ни странно, с позднего СССР, который ты так боготворишь по незнанию. Ты в своих мечтах Сталина превозносишь… А что ты знаешь о нём, кроме политинформации? Той, которая отфильтрована правительством и временем. Я вот сейчас вспоминаю свой брак и тоже в голову лезет только хорошее. Но, сдаётся мне, встреть я бывшую — и пару дней с ней не смог бы провести. Вот и у тебя, Тоха, в голове всё хорошее…