Альбедо смешал костную золу и металлы, поставил на огонь. Смесь предстояло выпарить трижды, прежде чем он перейдет к дистилляции.

Каждый новый эксперимент был в то же время экспериментом над самим собой, и компоненты его тела отвечали на реакции. Круг алхимии в нем повторял круг на столе не только по виду.

Он разделся до пояса. Кожа мгновенно покрылась каплями пота, рана на ребрах обожгла болью — он проделал ее, добираясь до своих костей. Небольшого осколка, сейчас сожженного до состояния золы, должно было хватить. Позже, если его эксперимент вновь провалится, он восстановит свою структуру.

Огонь растворил металл. В Альбедо металлы составляли небольшую часть массы, но и они отзывались, стремясь к следующей стадии; нагревание костной золы ощущалось мелкой внутренней дрожью, едва уловимым смещением баланса то в одну, то в другую сторону.

Он продолжал смотреть на огонь, изменяясь вместе со смесью, когда дверь в лабораторию открылась.

 — Занят?

Альбедо махнул рукой, приглашая зайти. Говорить было трудно. Кэйя прошел ему за спину, затем — к окну. Раньше он не терял времени и тут же приступал к разговору, но теперь, наученный опытом, ждал.

Нагревание перешло в стадию, на которой Альбедо каждый раз отступал. Баланс в нем смещался, будто качался на волнах; он сглотнул, и вместо слюны в горло попала меловая пыль. Дрожь стала крупней, будто в его теле возникли тысячи центров, каждый из которых стремился отделиться, дергаясь из стороны в сторону. Бесполезно было удерживать их — операция не завершится, пока он не позволит расщепить себя; и все же он ощущал, что нет никакой оси, вокруг которой выстроятся компоненты после расщепления. Они могли собраться во что угодно, и самый стойкий, самый активный компонент в нем — кости существа, лежащего в снегах Драконьего Хребта — мог оказаться тем, что соберет его вокруг себя, сотворив нового Альбедо, с сердцем, медленно бьющимся в холоде пещеры.

Он плотно прижал руки к телу, сдерживая дрожь. Теплая ладонь коснулась его спины, помогая держать равновесие, но не указывая направление. Еще минуту ничего не происходило — все силы Альбедо уходили на то, чтобы направить реакцию в нужную сторону, но его ум тоже распадался на части.

Он отшатнулся от горелки, падая прямо на Кэйю, который подхватил его и поставил на ноги. Он проявлял поразительно мало интереса к происходящему. Впервые увидев эксперимент, он лишь спросил, чем Альбедо занят, и, выслушав ответ, плавно перевел разговор на другую тему.

 — Ну будет, будет. — Кэйя обвил его руками. Улыбнулся Альбедо — утешительно, подбадривающе. Альбедо объяснил бы ему, что ничего страшного не произошло и он вовсе не расстроен (и уже планировал, как проведет следующую попытку), но говорение все еще не давалось. Он привалился к Кэйе, дожидаясь, когда его структура, более не связанная с реакцией, вернется к своему исходному состоянию. Дрожь стихала, пока не превратилась в гуляющие по телу крошечные подергивания.

Это было за два месяца до того, как Кэйя ушел в пустыню. Альбедо ни о чем не подозревал; сам Кэйя, вероятней всего, тоже.

Когда Альбедо обрёл зрение, первым, что он увидел, было лицо учителя. Она подняла его голову, рассмотрела, смахнула волосы с его лба, оттянула ему веко, сказала: «Посмотри наверх. Замри. Теперь вниз». Кивнула, сказала снова: «Неплохо».

Люди иногда писали о таких, как он. По их мнению, вопросы собственной вторичности должны были очень занимать Альбедо. Но они его не занимали.

Насколько он знал со слов учителя, других гомункулов в мире не было. Она создала первого с тех самых пор, как пала Каэнри’ах. Ни гордости, ни самодовольства в этих словах не было — только некоторый холодный упрек в сторону всех, кто мог бы поинтересоваться тайнами мира, но выбрал другие занятия, и в итоге пятьсот лет наследие самой развитой в Тейвате цивилизации пылилось, никого не интересуя.

За год до того, как она отправила его в Мондштадт, он занимался решением сложной задачи. Иногда, испытывая затруднения, Альбедо мог спросить у учителя, и она отвечала. В тот раз она лишь положила перед ним на стол тусклую золотую монету и задала вопрос.

— Говори: что ты видишь?

Альбедо дал себе необходимое время, чтобы оценить вещь перед ним. Он никуда не торопился. Учитель тоже его не торопила.

 — Это монета с изображением солнца. Так солнце изображали Каэнри’ах — волнистый круг без лучей. Маловероятно, что ее использовали в коммерции, это скорее сувенир. Золото. Вы хотите, чтобы я определил пробу?

 — Нет.

На этом вопрос казался исчерпанным, но учитель ничего больше не сказала и не ушла. Она не пошевелилась с того момента, как вручила ему монету.

Он осмотрел монету внимательней, но больше для самоуспокоения — он был уверен, что ничего не пропустил в первый раз. Возможно, она реагировала с гео? Нет. Он проверил кислотами, которые не повреждали ее структуру — кусочек золота оставался самим собой. Альбедо уже потянулся к растворам, которые еще не проверил, но они бы уничтожили монету, и он неуверенно обернулся к учителю.

 — Я могу проверить ее, но тогда она… растворится.

 — И что потом?

 — Потом она перестанет существовать в виде монеты. Кое-что останется, но…

 — И какое это имеет отношение к моему первому вопросу?

Альбедо мгновенно решил, что вопрос скорее не материальный, а культурологический. Учитель занималась не только алхимией. В первую очередь ей, но у нее имелись довольно полные и твердые представления о культуре и искусстве, красоте в общем и красоте человека в частности. Иногда она ими делилась — в форме монолога, скупясь на слова и не интересуясь мнениями собеседников.

 — Вы спросили, что я вижу. Я вижу старый сувенир, — я могу определить, когда он был изготовлен, но это, видимо, не ответ на ваш вопрос, — монету, сделанную в виде…

 — Нет. Нет! Ты взял ложный след, Альбедо.

Он открыл рот, чтобы возразить, но он иногда ошибался, а учитель не ошибалась никогда. Должно быть, проблема и в этот раз в нем.

 — Мне не хватает информации.

 — Знания, необходимые для ответа на мой вопрос, ты уже усвоил — примени их к тому, что находится на твоей ладони.

 — Вынужден признать, что не понимаю.

Учитель пошевелилась, переместила вес с одной ноги на другую. Она или готовилась стремительно уйти по своим делам, или отчитать Альбедо.

 — Мне нужно больше времени. Я проверю, что смогу. Но скажите, я ошибся в чем-то из того, что сказал об этом предмете?

 — Да.

Должно быть, это не золото. Ему предстояло аккуратно отщепить кусочек и проверить материал на все, что только придет в голову. Он повернулся к своему рабочему столу и принялся за работу.

Через год учитель покинула его. Она не стала провожать его до Мондштадта — дала рекомендательное письмо, цепко осмотрела его одежду и снаряжение. Сказала перевесить глаз бога на видное место, и Альбедо поместил его на шею, прямо под звезду гомункулов. Он хотел спросить, когда она вернется, но не стал. Его работа с монетой все еще не была завершена.

Еще через год он уверился: ему потому не дается разгадка тайны, что он ей не соответствует. Являя собой результат только шести этапов делания, он не был завершен. Стало быть, ему предстояло завершить самого себя.

Первые шесть этапов вместо него прошла учитель. Альбедо мог только проверить, насколько он готов к седьмому, и, как оказалось, совершенно не готов. Дистилляция должна отделить его от примесей и подвести к состоянию, в котором он пройдет следующий этап, но каждая попытка завершить ее заканчивалась грохотом сердца в ушах — не его сердца. Не совсем его.

Он не был до конца уверен, смогла ли учитель пройти следующие этапы. Вероятней всего, нет. Иначе он бы не был этим занят и не являлся бы тем, кем являлся.

Их общение с Кэйей началось с утаивания. Альбедо имел некоторое понимание о вещах, которые говорить нельзя: нельзя говорить, из чего именно его создали; нельзя много рассказывать об учителе; очевидно, нельзя показывать при встрече с Кэйей, что Альбедо сразу понял, кто он такой.

Прибытие в Мондштадт прошло тихо, в разговорах и формальностях: он занял должность главного алхимика, которая так давно пустовала, что никому до нее будто бы не было дела. Действующий магистр и капитаны поприветствовали его, и среди них только Кэйя пригласил его продолжить знакомство за ужином.

В поведении Кэйи нельзя было разглядеть Каэнри’ах. Речь не выдавала акцент, и пока они направлялись к «Кошкиному хвосту», он рассказал ему о городе так, как мог бы рассказать о нем коренной житель.

 — Вы путешествовали один, сэр Альбедо?

 — С моим учителем. Она отправилась дальше: у нее много собственных исследований.

Они зашли внутрь — столики вне помещения были заняты. Кэйю тут же поприветствовали несколько людей, и, пока он радушно отвечал, Альбедо взглядом выискивал далекий и изолированный столик. Нашел.

Он вышел на балкон. Места тут было немного, зато он находился достаточно далеко от шума разговоров и смешения запахов еды.

 — Кое-кто нелюдим, — улыбнулся Кэйя, заходя следом за ним. — Если бы я знал, предложил бы пойти на смотровую башню — не назвать цивилизованным ужином, конечно, но там никого не бывает.

 — В следующий раз, может быть.

 — В следующий раз? — Кэйя засиял, будто услышал лучшую новость. — Приму как обещание.

 — Но это не…

В этот момент Альбедо начал учиться говорить с Кэйей, иметь дело с его манерой преувеличивать, замалчивать, его веселостью и полуфлиртом. Но в первый день их знакомства он повел себя так, как привык в разговорах с учителем: принялся объяснять.

Объяснения обтекали Кэйю стороной. Он сел, и, подперев голову рукой, с улыбкой смотрел на Альбедо, кивал и довольно щурил глаза. Глаз. Что у него под повязкой — этот вопрос гудел в голове Альбедо с первой секунды знакомства.

 — Вы так строите свою речь… — сказал Кэйя, полностью проигнорировав центральную мысль в монологе Альбедо, заключавшуюся в том, что никакого обещания он не давал, — и так легко заняли пост главного алхимика. Боюсь, для вас тут не найдется людей, равных вам по интеллекту.

 — Я привык.

 — Сама скромность, я погляжу? Это… мило.

«Мило»? Альбедо нахмурился.

 — Но что же такой одаренный человек делает в Мондштадте? Библиотека Ордо в самом деле располагает ценными фолиантами, однако я сомневаюсь, что здесь вы найдете больше, чем нашли бы в Сумеру.

 — Мои исследования удобней проводить здесь.

 — Хм.

Кэйя задумался. Им принесли заказ: несколько яиц в скорлупе для Альбедо, вино и мясную закуску для Кэйи.

Альбедо сложил скорлупу отдельно и принялся есть ее. На вопросительный взгляд Кэйи он ответил:

 — Кальций.

За этим, возможно, стоило ожидать вопроса специально для гомункула: из чего он сделан. Но Кэйя или оставлял это на потом, когда никого поблизости не будет, или уже знал. Вместо этого он интересовался, как прошло путешествие в Мондштадт, где Альбедо собирается поселиться, не желает ли он все же выпить вина — Кэйя, конечно же, угощает.

За весь их разговор Кэйя ничем не выдал своего происхождения — не считая вопиюще иностранной внешности, которую нельзя было скрыть. Альбедо размышлял, что, возможно, он давал ему своего рода урок — как надо себя вести, насколько хорошо надо уметь скрываться. Или устраивал для Альбедо проверку, умеет ли тот лгать и замалчивать. Эти варианты казались ему достаточно вероятными; они казались ему вероятными еще очень долго, потому что сам Кэйя лгать и замалчивать умел хорошо. Не менее года ушло, прежде чем он понял: Кэйя в тот вечер на самом деле был удивительно искренен. Он не спрашивал о природе Альбедо не из соображений осторожности, а просто потому, что не хотел это обсуждать.

Когда эта мысль начала формироваться, стали понятны и другие вещи. Выбор места — там немыслимо было бы обратиться к Кэйе по его титулу, потому что это был секрет многократно больший, чем секрет происхождения Альбедо; то, как Кэйя предложил провести Альбедо обратно в штаб, где тот временно проживал, пока не найдет себе жилье в городе. Альбедо расценил это как приглашение к приватному разговору и почти с облегчением готовился выложить о себе все, что не было слишком опасным. Но Кэйя шутил и продолжал спрашивать совершенно неважные, поверхностные, человеческие вещи. Когда Альбедо решил сам задать вопрос о нем, Кэйя ушел от ответа.

Они остановились, немного не дойдя до входа в штаб. Кэйя мягко улыбался, был расслаблен — совершенно не тот вид, который предполагал тайный разговор двух чужаков.

 — Что ж, — Альбедо кашлянул в кулак, вспоминая формальные прощания. Ему приходилось задирать голову, чтобы смотреть Кэйе в лицо. — Спасибо за ужин. Я, хмм, рад знакомству.

 — Селестии ради! — Кэйя рассмеялся. Смех, как показалось Альбедо, звучал вполне искренне. — Даже наша уважаемая грандмастер врет лучше. Ничего, вы научитесь. Должность капитана подразумевает такой навык.

Он не был ни зол, ни расстроен. Альбедо терпеливо ждал продолжения, в чем бы оно ни состояло. Кэйя вцепился в него взглядом, и это как будто что-то означало, открывало какую-то возможность, но какую — Альбедо не понимал.

Альбедо дал себе время поразмышлять над тем, как прошел ужин. Оценка колебалась от «удовлетворительно» до «провально». Кэйя и сообщил ему что-то важное, и не сообщил. Он был… добродушен, но, как успел заметить Альбедо, ровно с таким же добродушием он относился почти ко всем. Он ничего не сказал о себе. В последующие встречи в штабе он улыбался Альбедо и шутил над его невыразительным лицом или его учениками. Наедине он с ним не оставался. Альбедо, все еще пребывая в уверенности, что Кэйя его проверяет, начал задумываться, не допустил ли где-то ошибку.

В конце концов он сделал вывод, опираясь на свои наблюдения за людьми. Кэйя, должно быть, ожидал от него ответного приглашения. Это было бы вежливо. Это бы показало, например, его умение адаптироваться. Соблюдать ритуалы, даже если в них нет смысла.

Так как Кэйя постоянно был занят — или делал вид — выцепить его удалось только на выходе из штаба. Рыцари, идущие под его командованием на задание, остановились чуть поодаль, делая вид, будто не подслушивают. Особенно сильно они не подслушивали, когда Альбедо поинтересовался, свободен ли Кэйя в конце недели.

Тот мгновенно засиял. Выражение радости на его лице было до того интенсивным, что Альбедо немного опешил. Позже он догадался, почему это выражение так сбивало с толку: оно было абсолютно фальшивым.

 — Чудесно, что вы решили сдержать обещание! Я уж было огорчился.

 — Это было не… Не важно. Вы свободны в субботу?

 — Для вас — всегда, — Кэйя шутливо поклонился и, пожелав ему хорошего дня, отправился дальше по своим делам.

Субботний вечер стал повторением первого ужина. Альбедо пытался задавать вопросы, но Кэйя отмахивался: мол, его личность до того скучна по сравнению с личностью Альбедо, что и говорить не стоит. Они поднялись на смотровую башню. Альбедо было интересней смотреть на озеро, потому что этот вид был для него нов и он еще не слишком хорошо знал, что расположено в окрестностях, но Кэйя обернулся лицом к городу. Еду и вино они расставили между зубцами башни.

 — Вы давно живете в Мондштадте?

 — Лет с девяти. А до этого почти ничего не помню. Можно сказать, моя жизнь началась здесь. Куда интересней, где побывали вы. Доводилось ли вам видеть озера Фонтейна?

 — Но откуда вы прибыли? — Альбедо не позволил сбить себя с темы, хотя, стоило признать, это давалось ему с трудом. Он любил вопросы и любил на них отвечать.

 — Мы с отцом путешествовали. Так вышло… впрочем, это не слишком интересная история.

 — Мне интересно.

 — Не люблю говорить о прошлом, — Кэйя вдруг нахмурился. Переменил позу — придвинулся ближе, оперся на вытянутые руки, отодвигаясь от края башни, посмотрел по сторонам, будто здесь их могли подслушать. Его лицо стало напряжённым и уставшим, и Альбедо тоже подался вперед, почуяв близкий ответ на свой вопрос. Кэйя впервые находился так близко к нему. Альбедо чувствовал его тепло, взгляд давил почти физически. Кое-что новое: его сердце забилось мелко и дробно, как не могло биться человеческое, и ему самому стало жарко. Но он не отстранился и не отвел взгляд. — Мы недолго знакомы, но я вижу, что вам можно доверять. Видите ли, я кое-кого жду.

 — Да?

 — Это немного нелепо. Прошло столько лет, — он посмотрел Альбедо в глаза — серьезно, без улыбки. — Вы не должны смеяться, когда я скажу.

 — Я не буду смеяться.

 — Мой отец… С чего бы начать. Мы не должны были надолго останавливаться в Мондштадте. Мы проходили за городом — в долине за винокурней, вы, должно быть, там еще не были. Отец сказал мне подождать, пока он сходит за виноградным соком. И не вернулся.

Что?

 — За соком?..

 — Мда, — Кэйя неловко улыбнулся. — Нелепо, правда?

Иногда задачи не давались Альбедо — решение ускользало в результате его ошибок или недостатка знаний. Это часть работы. Но такого, чтобы они над ним насмехались, у него еще не было.

Кэйя поднял свой бокал и отсалютовал.

 — Одна из причин, по которым я не рассказываю: это звучит как шутка. Но это не шутка, вот так-то.

Альбедо вдохнул, задержал воздух в легких и медленно выдохнул. Хорошо. Может быть, конкретно в этом случае никакой проверки не было: Кэйя просто давал ему понять, что этой темой интересоваться не стоит. Но как еще подвести к тому, чтобы наконец сообщить Кэйе — Альбедо знает, кто он, и готов работать вместе с ним?

 — Я слышал, вы хорошо отзывались обо мне, — начал он с осторожностью.

 — И я говорил чистую правду. Спокоен, умен, категорически хорош собой. Это все о вас, — он подлил вина ему в бокал, улыбаясь. Альбедо выдохнул, подавляя ощущение, будто тратит силы впустую.

 — Я не сам по себе таким возник. Вы знали других, подобных мне?

Гомункулов — вот что подразумевал Альбедо. Кэйя должен был хотя бы взглянуть на звезду на его шее.

Но он не взглянул, и, отвечая, принялся говорить об алхимиках. На всякий вопрос он или увиливал, или давал до того нелепый ответ, что Альбедо в конце концов начинал чувствовать, как бесцельно уходит его время. Зачем, в конце концов, ему сообщать Кэйе? Если тому что-то понадобится, он обратится к нему сам. Единственное, что продолжало волновать его — это скрытый повязкой глаз.

Их общение остановилось почти на год. Кэйя занимался своими капитанскими делами, напивался в тавернах, много разговаривал. Альбедо вполглаза следил за ним, но не уличил его ни в чем, имеющем отношение к Каэнри’ах. Судя потому, что он знал, Кэйю не уличали в этом и раньше. Либо он мастерски скрывался, либо уже пятнадцать лет ничего не делал.

Альбедо пришлось задуматься о новой встрече, когда его исследование зашло в тупик. Он все еще мог заниматься поиском истины мира и решением задач главного алхимика Ордо, но его делание остановилось на пятой операции. Шестая вынуждала его отшатываться, прекращая эксперимент: он не отвечал требованиям и не мог пойти дальше.

Об учителе ничего не было слышно. Она не писала ему, и он, не зная, можно ли, не писал ей тоже. Он полагал, что она придет, когда он завершит делание. Вполне вероятно, она уже теряла терпение: у него было два года, а он не продвинулся ни на шаг. И старая монета, значительно утратившая форму спустя десятки экспериментов, по-прежнему оставалась всего лишь старой монетой.

Альбедо дал себе время на подготовку. Кэйя не станет ему помогать, заявись Альбедо к нему с простой просьбой. Нет, нужна задача: пусть Кэйя и не был ученым, он любил решать задачи не меньше, чем Альбедо. Его работа капитаном, по-видимому, составляла большую часть его жизни.

Ушло еще полгода, но это было неважно: эксперименты поглотили Альбедо, он узнавал новое с каждым днем, условия задачи множились и уточнялись. Кэйя, ясное дело, не станет вникать в алхимические тонкости. Но он определенно мог помочь с базовым принципом.

Альбедо постучался в дверь его кабинета. Дождавшись приглашения, он зашел, плотно закрыв за собой дверь. Кэйя коротко взглянул на него и вернулся к бумагам.

 — Могу чем-то помочь, сэр Альбедо?

 — Я принес вам подарок.

 — Заносите! Обожаю подарки.

Улыбка застыла на лице Кэйи, когда он этот подарок увидел. Альбедо немедленно понял свою ошибку, но отступать было поздно.

Он развернул ткань, в которую был завернут сосуд с незавершённым гомункулом — кровяным желе, слегка напоминающим человеческий эмбрион. Поставив сосуд на стол Кэйи (тот поспешно убрал все документы), Альбедо без приглашения сел в кресло.

 — Скажите мне, что вы не убивали беременную женщину и не вырезали из нее вот это.

 — Конечно нет, не говорите глупостей. Это гомункул. Вы знаете об этом не хуже меня.

Кэйя с сомнением посмотрел на него. На его лице не было ни капли понимания — только холодное подозрение, будто он в самом деле находился в шаге от того, чтобы арестовать Альбедо.

 — Это крайне неудачный экземпляр. Если бы все прошло гладко, операция вскармливания привела бы гомункула в состояние, в котором он мог бы существовать самостоятельно. Близком к моему состоянию, например.

 — Возвращаясь к теме подарков…

 — Да. Об этом. — Альбедо нахмурился. Его настигло запоздалое понимание, что желе, в которое превратился его неудачный эксперимент, Кэйя не расценивал с точки зрения науки. Для него оно было просто непригодным ни для чего сгустком крови и чего-то, что едва ли можно было назвать мясом. — Прошу прощения. Когда я создавал его, я предполагал некоторую научную ценность. Насколько я знаю, кроме меня со времен разрушения Каэнри’ах только учитель достигала пятого этапа. У нее это, как вы видите, вышло успешней. — Он указал на себя, пытаясь отвлечь Кэйю от разглядывания подарка.

Кэйя напряжённо думал. Отвлечь его не удалось.

 — Прелестно, — он взял перо и потыкал в желе. То дернулось, пытаясь уйти от острия. — Не стану оскорблять ваш ум предположением, будто вы не знаете, что должность капитана кавалерии не подразумевает решение проблем… зачем вообще нужна эта штука?.. Для решения проблем алхимии. Это ваша область.

 — Я не прошу вас решать проблемы алхимии. — На самом деле просил, но об этом они поговорят позднее.

 — Оно живое? Чувствует боль?

 — Да, но не способно ее осознавать.

Кэйя все же отложил перо.

 — И что с ним делать? Его возможно… исправить? Завершить?

 — Вынужден признать, что я сделал много ошибок в процессе. Но теперь я лучше понимаю, как создавался сам, и, хотя я застрял на пятой операции…

 — Хорошо, — перебил его Кэйя, отодвигая сосуд от себя. Если у Альбедо еще оставались какие-либо сомнения в том, принят ли его подарок, то теперь они развеялись. — А теперь, так как вы мне это подарили и оно находится в моем распоряжении, я распоряжаюсь так: уничтожьте это.

 — Надо думать, вам не понравилось.

 — Мне говорили, что вы быстро учитесь. Даже в сферах, далеких от алхимии. Приятно видеть подтверждение.

Кэйя улыбнулся. Доброй эта улыбка не была.

 — Это личный подарок, — слабо произнес Альбедо. Гомункул имел прямое отношение к Кэйе и его происхождению. Только Каэнри’ах занимались их созданием — и его учитель, которая следовала их искусству. Альбедо пусть и не блистал знанием человеческих чувств, но был вполне уверен, что такие индивидуальные подарки трогают и располагают к дарителю.

Кэйя вдруг рассмеялся. Он спрятал лицо ладонью, словно ему было неловко за этот смех, и Альбедо не понимал, где заканчивается его актерство и начинается настоящая реакция.

 — Простите. Я слишком чувствителен: вид куска плоти вызвал во мне больше отторжения, чем принято в кругу ученых.

Ложь. Кэйя был рыцарем, который убивал, осматривал места преступлений и присутствовал на вскрытиях. Альбедо, однако, хватило терпения не перебивать его.

 — Давайте так: я ценю ваш жест. Личный подарок — это… мило. Мне дарят их время от времени. Просто обычно они не такие кровавые.

Он начал сдвигать документы на столе, давая понять, что разговор близится к концу. И что сосуд с недоделанным гомункулом пора бы убрать.

 — Надеюсь, я не оскорбил вас? — спросил Кэйя. — И пора нам перейти на обращение по имени. Мы так долго знакомы и оба капитаны, в конце концов.

 — Все в порядке. Кэйя.

 — Вот и славно. Могу я пригласить тебя на ужин, чтобы загладить неловкость?

Опять ужин. Альбедо определенно не желал еще одного странного и нелепого разговора.

 — У меня много дел. Эксперимент, о котором я упоминал…

Кэйя важно покивал.

 — Я, говоря прямо, рассчитывал на твое содействие.

 — А! — лицо Кэйи озарилось пониманием, и он с улыбкой указал на сосуд. — Так это взятка. Довольно, надо сказать, мясистая. И какую же помощь ты от меня ждешь?

 — Ты знаешь, как провести дистилляцию. И последующие операции.

 — Не имею представления.

Это не могло быть правдой. Альбедо поерзал.

 — Тогда знаешь тех, кто знает?..

 — Боюсь, мои знания об алхимии и алхимиках можно уместить в пару строк. И даже в них не найдется имен, кроме твоего и твоих учеников, да еще старого главного алхимика, который ушел на покой лет двадцать назад. Должность пустовала столько лет из-за слишком высоких требований, но поменять их ни у кого не доходили руки. Если тебе интересно, я расскажу про эту бюрократическую возню. Или, так как это наводит невыносимую тоску, вознесу хвалу твоему таланту — раз тебе удалось, не меняя требований, эту должность занять.

Кэйя усмехнулся и подмигнул. Или не подмигнул. Сложно было сказать с уверенностью, когда второй его глаз закрыт повязкой.

Контроль над разговором совершенно покинул Альбедо. Не дав никакого ответа, он забрал колбу и удалился из кабинета. Недоделанного гомункула пришлось устранить.

Сжигая его остатки, Альбедо пребывал в растерянности. Его делание провалилось. Он сам в каком-то смысле провалился. У него все еще оставалось множество дел, которыми он мог бы заняться — учитель, в конце концов, не просто так отправила его на пост главного алхимика. Возможно, она даже вернулась бы — немногим, но он мог с ней поделиться, кое-что он узнал даже в своем текущем состоянии.

Она не могла не знать, что в городе находится один из Каэнри’ах. Ведь не могла? Если знала, то нет никаких шансов, что она отправила его именно сюда, именно на службу среди рыцарей, просто так. Если же в самом деле не знала… Альбедо сделал ложные выводы. Что, однако, никак не устраняло разгадку, которую Кэйя имел при себе, но отказывался ей делиться.

Над огнем раздался звук, с которым могло бы гореть дерево — тонкий писк и треск, и результат эксперимента окончательно превратился в мусор. Довольно высока вероятность, что до Альбедо учитель так же сожгла десятки других гомункулов, застрявших на предыдущих стадиях.

После он подступался к трансмутации самого себя еще не раз. Выходило когда получше, когда похуже, но шестую операцию он завершить не мог. Самая лучшая его попытка — это подтверждение того, в какую именно сторону двинется дистилляция, если он не сможет ее контролировать: его спина вдоль позвоночника стала твердой, как окаменелость, и пошла алыми трещинами. У него ушло несколько дней на исправление этих изменений.

Самая худшая — что ж, самой худшей попыткой был случай со взрывом.

Альбедо предполагал: операция может пойти не так. Он снова шел на риск, в этот раз, помимо кости из своего тела, добавив кость дракона. Найти их у подножья Хребта не составляло труда.

Он отправился в экспедицию, но официальная причина была далека от действительной. Когда сопровождающие оставили его в лаборатории, он принялся за дистилляцию. Его голое тело тут же замерзло. Не меньше часа ушло, прежде чем огонь операции смешался с холодом, его начало знобить, но операция все еще шла, как задумано. Пока он не услышал сердце: на этот раз он точно мог сказать, где оно находится. Его медленное биение ударяло по Альбедо, вытесняло его собственное сердце, крошечное и искусственное.

Он сосредоточился на сопротивлении этому звуку, но чужое сердце не замечало его усилий, и сворачивать операцию стало уже поздно. Его тянуло так сильно, с такой определенностью, словно он падал и для него осталось только одно направление. От него уже мало что зависело: сила, превосходящая его волю, вытесняла его прочь. Он смог поднять руку и толкнуть горелку так сильно, как был способен. Она должна была отлететь к полкам с реагентами, но упала на полпути; рассыпавшиеся угли, однако, достигли цели.

Раздался взрыв, опаливший его поверхность, кожа пошла трещинами. Альбедо успел только набросить щит на горящий стол, мешая огню распространиться дальше. Ослепленный взрывом, он отполз от стола и остался лежать. Неподвижность должна была помочь восстановлению.

В лаборатории погас огонь. За веками стало темно; через несколько часов — снова светло, белым морозным светом. Он продрог, а его тело все еще не восстановилось. Вся его левая сторона выше пояса застыла от холода и последствий взрыва.

Он заснул всего на минуту — так он говорил себе, и был в этом уверен до тех пор, пока не очнулся в лагере у подножья горы. Он быстро оценил свое состояние: тело повреждено, но мысли приходят в порядок. Ему удалось прервать операцию.

В небольшой комнате его кровать стояла у самого окна. Плотно запертые окна не пропускали холод, однако из-под двери проникал легкий сквозняк. Рядом с ним был только Кэйя. Сидел полубоком, читал записи, написанные быстрым почерком Альбедо. Заметив, что тот очнулся, он кивнул без улыбки.

 — Добрый вечер. Медики были уверены, что ты при смерти и, если выживешь, будешь спать день или два, но прошло всего пять часов, — он перевернул лист. Альбедо узнал эти записи: хотя он вел их бегло и писал так, что это едва ли могло быть понятно кому-то кроме него, Кэйя каким-то образом обнаружил именно те, которые касались делания. — Пока нас никто не потревожит.

Альбедо кивнул. От движения опаленная поверхность его кожи затрещала и осыпалась. Он едва чувствовал свою левую сторону выше пояса. Правой рукой ощупал кожу: жесткая, сухая, вся в трещинах, как разбитый керамический сосуд.

 — Кто уже знает? — спросил он.

 — О чем?

 — О том, кто я.

Кэйя не отвечал. Он дочитал один лист, другой. Альбедо успел продумать варианты: Кэйя собирался его убить, или изгнать из Мондштадта, или провести дистилляцию самостоятельно — и после его дистилляции Альбедо как таковой перестанет существовать. Ему стоило намного раньше узнать, знаком ли он с учителем.

Он не боялся. Его тело отбирало силы на свое восстановление, да и страх сам по себе не был ему свойственен.

Кэйя дочитал его записи, поднял взгляд — на стену, а не на Альбедо.

 — Все еще только я. Тебе повезло.

 — Ты смог скрыть, что со мной? Как?

 — У меня было достаточно времени. Именно я расследовал случившееся, — он достал один из листов. Тот выглядел похожим на прочие, но его Альбедо не узнал. Кэйя скопировал его почерк — вернее, те едва отличимые друг от друга символы, в которые Альбедо превратил буквы. Написана была бессмыслица: что-то о гео, о кристаллизации. На полях беглый рисунок алхимического круга, несколько формул, которые Кэйя явно взял из других записей.

 — Ты написал это и подложил ко мне в лабораторию, — заключил Альбедо. — И… что ты сказал? Что я пытался сделать поддельное гео видение?

 — Нет, всего лишь способ вызвать окаменение. Что-то пошло не так, ты начал каменеть сам, результат мы все видим. Но, видит Селестия, в твоих каракулях сложно что-либо разобрать. Можешь меня поправить и предложить свою версию.

 — Твой вариант не хуже прочих, — он вернул лист Кэйе. Похоже, он не собирался его убивать. — Поможешь мне сесть?

Но Кэйя помогать не спешил. Он положил лист на верх стопки записей, откинулся на спинку стула.

— Ты не прекратишь попытки, — наконец сказал он. Это не звучало как вопрос, но и не звучало как требование. Кэйя как будто сделал вывод, но как он к нему относится, понять Альбедо не смог.

 — Это часть делания. Если я не завершу его, я не получу ответов на свои вопросы. Кэйя, — он протянул ему правую руку, но расстояние между ними было значительным. Кэйя его руки будто не заметил. — Я должен поблагодарить тебя.

 — Я отказался тебе помочь.

 — Да. Это твой выбор. Но ты скрыл, кто я. И ведь это ты вытащил меня из лаборатории?

 — Что, если я знаю, как пройти следующую стадию? Но не собираюсь тебе говорить?

Это было неприятно. Альбедо будто смотрел на дверь, которая захлопнулась прямо у него перед носом.

 — Ты обижен на меня, — немедленно заключил Кэйя.

 — Вовсе нет, — ответил Альбедо и понял, что не до конца честен. Он скорее огорчен, чем обижен, но Кэйя не был совсем не прав. Он надеялся, теперь-то Кэйя ему поможет сесть, но тот смотрел в стену; взгляд расчётливый, мрачный.

Он долго молчал. Затем пошевелился, повернулся лицом к Альбедо. И раньше, чем его рука потянулась к повязке, раньше, чем приподняла ее, Альбедо догадался, что увидит, и все же увиденное ошеломило его. Мгновение застыло, гулко раздалось в нем, и он уже тогда понимал: даже когда Кэйя опустит повязку, этот образ навсегда застынет перед ним, как картина. Его сердце забилось мелко и быстро, как некогда на башне. Любопытство разгорелось в нем, стерев усталость, огорчение. И, помимо любопытства, горело удивление, и восторг, и запертые двери были уже совершенно не важны.

 — Стоит ли мне обращаться к вам по титулу?

Кэйя мотнул головой. Когда он снова заговорил, его взгляд, направленное прямо на Альбедо небо, разрывало сознание на куски. Из них, из этих кусков, Кэйя выуживал правду.

 — Ты создан из останков дракона?

Выходит, он как-то выяснил это сам.

 — Из них, да, и из мела.

Кэйя кивнул. Взгляд его обычного глаза был темным, лишенным выражения. Правильных ответов он не подсказывал.

 — Как насчет бросить эту затею и больше не проводить дистилляцию?

Отрицание застряло у Альбедо в горле. Он должен был возразить так или иначе, дать Кэйе понять, что делание для него необходимо и отказаться от него нельзя. Кэйя смотрел на него и, хоть Альбедо так и не смог ничего сказать, понял.

 — У тебя нет способа гарантировать безопасность. Я прав?

 — Есть, если ты мне его скажешь.

Лицо Кэйи смягчилось. Он даже улыбнулся — слабо, насмешливо. Он надел повязку обратно, давление небесного свода тут же ушло.

 — Я не знаю такого способа. Мне было девять, когда я прибыл в Мондштадт, и никаких тайных знаний я получить не успел. Я не обманывал тебя. Не в этом, во всяком случае.

Должно быть, огорчение на лице Альбедо было таким явным, что Кэйя потянулся к нему, погладив по целой руке. Альбедо едва заметил его жест: он напряженно думал.

 — Ты мог бы приказать мне. Если ты направишь операцию в нужную сторону, никакая часть меня не сможет ослушаться.

Кэйя покачал головой: не верил. Так, будто не знал, как функционируют гомункулы, будто Альбедо мог ослушаться приказа, подобно человеку.

— Ты в самом деле не знал других гомункулов?

Кэйя вздохнул. Альбедо ощутил, как ответ на задачу вновь маячит перед ним — всего в шаге от него, но от того требуя еще большей осторожности, большего приложения сил.

 — Ох, Альбедо. Тебе незачем это знать.

Он возразил: разумеется, ему нужно это знать. Это и много всего прочего, что Кэйя знал сам (или знал, где можно узнать), но решил скрывать.

Кэйя смотрел на него с некоторым сожалением. Это был новый взгляд, каким Кэйя раньше смотрел на свои дела, но не на Альбедо. Это был взгляд изучающий, тяжелый, лишенный настоящего или показательного тепла.

На секунду Альбедо показалось, что Кэйя ему все расскажет. Немыслимо, чтобы он молчал так долго; люди не умели хранить секреты, а у Кэйи с большой вероятностью не было никого другого, кому он мог бы рассказать. Альбедо был самым надежным собеседником. Он забыл о своем огорчении, о своем состоянии тоже забыл и подался вперед — как год назад, но в этот раз был уверен, что услышит правду.

Кэйя мягко улыбнулся.

 — Не забивай этим свою милую голову.

 — Скажи мне хотя бы, где я могу искать информацию.

 — Я бы хотел, — он поднял руку и пальцем помассировал лоб Альбедо, — по меньшей мере для того, чтобы убрать эту мрачную складку на твоем лбу.

 — Кэйя.

 — Это приказ, который тебе отдала учитель? Искать истину?

 — Она не отдавала мне приказ. Мои желания совпадают с волей учителя и без него.

Кэйя вскинул бровь, но не стал комментировать. Он оставался серьезен — на свой особый манер, но его поведение вернулось к привычному. Это принесло облегчение. Альбедо не возражал, чувствуя, как Кэйя продолжает гладить его лицо.

 — Я впервые действую как тот, кого старик — мой отец — забросил в Мондштадт.

 — Как кто? Шпион?

 — Верно. Ты иногда такой догадливый, даже жутко становится. Но не все время: иногда ты делаешь смешные ошибки, — он опустил руку. — Я никогда не хотел этим заниматься. Но вот я покрываю тебя, признавая тем самым того, кем я быть не хочу.

Хоть мысли и продолжали сопротивляться усилиям поставить их в ровные ряды, Альбедо все же удалось кое-что понять. Все общение с Кэйей, его истории и поступки наконец обрели смысл, намерение, которому они следовали. Альбедо снова протянул к нему руку.

 — Если ты прикажешь мне, ты признаешь того, кто ты… или кем ты был. Теперь я понимаю.

Кэйя снова не спешил отвечать.

 — Мне жаль, что это заняло у меня так много времени. Я больше не стану спрашивать тебя об этом.

Он вздохнул, на секунду прикрыл глаза — то ли соглашаясь, то ли смиряясь. И протянул руку ему в ответ.

***

Ряд вещей, которые Кэйе не стоило делать: не стоило убегать и подставлять Дайнслейфа. Не стоило признаваться Дилюку в том, кто он, — по крайней мере, определенно не стоило этого делать в день смерти его отца.

В день смерти мистера Крепуса мир Кэйи уменьшился до расстояния, которое отделяло его от острия клэймора Дилюка. После, стоило Дилюку уйти, границы лопнули, и на Кэйю обрушилась свобода: он мог идти куда угодно, в любом направлении; подняться к Селестии, спуститься под землю. Но абсолютная свобода его скорее парализовала, чем принесла облегчение. Свобода имела несколько скорбный привкус. Она означала неприкаянность, отсутствие какого бы то ни было места, куда он мог вернуться. В конце концов из всех мест, которые он мог выбрать, он отправился к мосту в город — той же дорогой, которой ходил много лет до этого.

Спустя четыре года службы и повышение до капитана, в город пришел Альбедо. На совещании руководящего состава Джинн представила его как нового главного алхимика. Титаническим усилием воли Кэйя не стал смотреть на звезду гомункулов на его шее. Альбедо, явно не имевший намерений подавлять свое любопытство, уставился на него на добрую минуту, и Кэйе пришлось отпустить шутку о собственной непреодолимой привлекательности, чтобы тот отвел взгляд. Не стоило надеяться, что на этом любопытство будет похоронено. Кэйя и не надеялся.

Альбедо несколько раз пытался завязать с ним разговор. Чувство такта в нем было посредственным, но он имел представление об осторожности — иначе, как подозревал Кэйя, в первый же день он бы засыпал его вопросами.

Когда Альбедо притащил ему колбу с недо-гомункулом, Кэйя пытался разозлиться. Он имел на то все основания. Но Альбедо застыл в кресле, грустно следил за тем, как Кэйя безо всякого почтения к его труду тычет в мясную массу пером и совершенно не выглядел тем, кто прибыл из самых глубин проклятых земель, чтобы испортить Кэйе жизнь.

Кэйя к тому моменту вдоль и поперек изучил все сведения о нем. Странноватый, но в меру; очень хорошие рекомендации, высокая эффективность в работе. Вежлив, спокоен, миловиден. Почему он обосновался именно в Мондштадте — очевидно, потому что здесь располагались материалы, из которых он был создан. Перечень подходящих был огромен, но Кэйя делал успехи, постепенно его уменьшая. Здесь — или неподалеку — находилось то, чего не было в других местах. Не было в Сумеру. Драконий Хребет совершенно не располагал к тому, чтобы организовывать на нем лабораторию и тратить массу времени, добираясь туда и обратно, и тем не менее Альбедо делал именно это.

На долгое время после колбы Альбедо снова притих, занимаясь своими делами. Кэйя хотел бы сказать, будто не замечал его, но по ряду причин Альбедо сложно было не замечать. В первый год Кэйя присматривал за ним, формальная причина — он чужак, занявший пост капитана, разумеется, за ним надо присматривать. После формальная причина исчезла, но забыть об Альбедо оказалось не так-то просто. Кэйя, имевший некоторую склонность потакать своим капризам, и не особенно пытался.

Он наблюдал за ним, проверял границы, в которые упиралась природа гомункула. Он будто бы соответствовал тому, как иногда представляли искусственных людей — всецело занятый своей целью и безразличный ко всему вне ее. Но потом он скучал, улыбался, хмурился; бывало, опаздывал на собрания, потому что увлекся работой. Он взял себе учеников и играл с маленькой Кли — что, надо полагать, не имело отношения к его приказу.

Иногда Кэйя ловил на себе ответный внимательный взгляд. Какие границы проверял в нем Альбедо — это оставалось вопросом. Он не возражал, если Кэйя стоял к нему ближе, чем это было необходимо, или если заглядывал в его альбом для набросков. Самого Кэйю он, правда, рисовал скорее карикатурно. Как-то Кэйя наклонился над его плечом, глядя на разрисованный лист: горный пик, подробное изображение ящерицы в разрезе, беглые записи и символы. Прямо на глазах Кэйи он нарисовал круг с глазной повязкой.

 — Нравится?

 — Не особенно, — честно сказал Кэйя.

 — Мм? А я думаю, получилось хорошо. Ты легко узнаваем на этом рисунке.

Шутит? Нет, маловероятно: Альбедо, похоже, шутить не умел.

 — И как же мне заслужить более… детальный портрет?

Альбедо не ответил, уже занятый следующий наброском.

На самом деле флирт всегда был хорошим способом увести разговор в сторону. Интимное внимание смущало, льстило, отвлекало; поразительно часто достаточно было лишь нарушить личные границы, чтобы человек занервничал. Альбедо — или в силу своей природы, или в силу склада ума — на флирт и физическое сближение реагировал с легким интересом. Не считая того раза на башне, когда он — Кэйя вспоминал об этом с изрядным самодовольством — едва не лопался от любопытства, подался к нему ближе, покраснел, перестав замечать все вокруг. Не на флирт он, конечно, так среагировал, но и не только на приманку в виде ложной искренности.

После взрыва Альбедо еще на несколько дней притих. Он подлатал себя, добавил убедительных деталей к версии событий, которую предложил Кэйя, и занялся своими обязанностями как главный алхимик. Новых попыток продолжить делание он, насколько Кэйя знал, не предпринимал. Это могло бы обнадежить, однако Кэйя не привык себя обнадеживать.

И он совершенно не удивился, когда Альбедо снова открыл дверь его кабинета.

 — Могу я войти?

Кэйя изобразил радость. Наблюдать за Альбедо со стороны — занятие приятное, но его присутствие в кабинете, когда обещание не спрашивать застыло между ними, как хрупкая стена, нервировало.

 — Присаживайся. Желаешь вина?

Альбедо поколебался. Пытался соблюсти приличия, догадался Кэйя. Но теперь считал этап с приличиями пройденным, поэтому покачал головой и сел на стул перед Кэйей. Смотрел ему в глаза намного дольше, чем это можно было проигнорировать; звезда гомункулов на его шее матово блестела. А потом он заговорил, и Кэйя услышал слова на языке, который и сам начал забывать и который слышал теперь только во снах. Произнес что-то похожее на «Я так и не поблагодарил тебя».

Альбедо следил за его реакцией. Потом откашлялся и сказал уже на общем:

 — Прошу прощения. Для тебя, должно быть, мое произношение звучит грубо. Но если тебе понадобится вспомнить грамматику, с этим я могу помочь.

 — Да, произношение у тебя паршивое.

Дайн говорил на этом языке так, словно пел. Фонетика к тому располагала: по две-три гласных подряд; и холодный, мягкий голос Дайна. Альбедо озвучивал его сухо и отрывисто, будто зачитывал отдельные слова из словаря.

Видимо, замечание смутило Альбедо. И хорошо.

 — Я подумал, что тебе может быть приятно поговорить на родном языке. Непохоже, что в Мондштадте есть кто-то кроме меня, кто мог бы…

Отвел взгляд, в задумчивости потирал подбородок — надо же, какой скромник, когда в чем-то ошибается.

 — Великое небо, — Кэйя опрокинул в себя бокал, выпивая до дна. Его рабочий день все равно почти окончен. — Кто учил тебя этим правилам вежливости?

 — Я не… Никто меня не учил.

 — Тогда откуда к тебе пришла эта мысль? Ты ее вычитал? Подслушал чьи-то сплетни?

Это было грубо, и Кэйя знал об этом. Но Альбедо не воспринимал грубость как таковую — для него она была лишь более или менее информативным сообщением.

 — Теперь, когда ты спросил, я не уверен. Наверное, мне всегда казалось, что учитель одинока. Но ей мне нечего предложить — о чем она могла говорить со мной? Она знает больше меня.

 — Это не ответ.

 — Не ответ, — согласился Альбедо. Он больше не смотрел на него, а сидел, чуть склонившись вперед и, похоже, хотел наконец уйти. Его подарок и его благодарность не приняты — по-видимому, в этом кабинете и с этим человеком удача будет от него отворачиваться раз за разом. — Но ты, возможно, неправильно понимаешь, как работают гомункулы. Мы искусственные, но все еще во многом люди. Может, я подумал, что тебе и учителю одиноко, потому что мне самому на вашем месте было бы одиноко. Так ведь люди мыслят? Переносят свой опыт на окружающих?

Облако вины нашло на мысли Кэйи. Откинувшись на спинку кресла, он дал себе время понаблюдать за этим чувством.

 — Да, иногда люди так делают. Я не хотел тебя оскорбить.

 — Я понимаю. Мне кажется, я понимаю и то, почему ты злишься — я лезу не в свое дело. Но я делаю это не из любопытства. Ты помнишь мое обещание не спрашивать?

 — Помню.

Альбедо кивнул.

 — Какую благодарность ты бы принял?

 — Тебе не нужно благодарить меня. Но если тебе важно поставить отметку в своей долговой расписке, угости меня ужином.

Их ужины проходили ужасно, они оба об этом помнили. Альбедо, как и ожидалось, немного поник.

 — Вот как низко, оказывается, ты ценишь мое спасение. Ужина достаточно, чтобы отплатить за него.

Кэйя пристально посмотрел на него, проверяя, не ослышался ли, и понял, что везде ошибся — вовсе Альбедо не поник, вовсе не был огорчен и уходить не хотел. Он встретил взгляд Кэйи, улыбаясь и щуря глаза от удовольствия собственной игрой. Странно было думать о том, как много времени прошло с их первой встречи, когда Альбедо едва мог понять, как реагировать на людей вокруг. Когда ни хитрость, ни способность шутить не были ему знакомы.

Выходит, он все же подшучивал — в тот раз, рисуя его.

Кэйя обогнул стол, подошел ближе. Альбедо следил за его лицом, поворачивая вслед за ним голову, как птица. Приблизившись, Кэйя протянул ему руку. Альбедо принял ее без колебаний.

 — Ты вернешь мне долг потом.

 — Как?

 — Я еще не придумал. Но на этом ужине ты будешь не в качестве должника.

Договорились на вечер выходного дня. Альбедо вызвался смешать вино с пряностями, как то делали в Натлане: в ход пошла чаша для смешивания вин, умеренный огонь от пиро-осколка и пряности в количествах, отмеряемых миниатюрными алхимическими весами.

 — У тебя мило, — сказал Альбедо, не отрываясь от своего занятия. Войдя в дом Кэйи, он принялся оглядываться, не таясь, но молчал. Теперь он застыл над кухонным столом со своей смесью, а Кэйя — над ним.

 — Уверен, в твоем доме я бы увидел больше интересного.

 — Это правда. Если тебе интересно смотреть на завалы из бумаг, склянок и коробок, — весы в его руке не дрожали. Крошечными щипцами он убрал несколько крупиц пряностей, оставшееся высыпал в вино. Лицо его спокойно, а если его и смущало, что Кэйя стоит вплотную, он ничем это не показал. — Надо немного подождать.

Он обернулся, задев плечом Кэйю. Поднял голову к нему, взгляд тут же метнулся на закрытый повязкой глаз.

Вечное любопытство к сокрытому. Иногда это играло на руку, иногда портило. Альбедо поднял руку и осторожно повел пальцем под повязкой.

 — Могу я?..

 — Разумеется, нет.

 — Гхм, — он убрал руку и виновато кашлянул в кулак. — Прошу прощения. Любопытство иногда… движет мной прежде здравого смысла.

Ни капли раскаяния на лице. Размышляет, должно быть, как именно Кэйя заполучил осколок бездны и что тот ему дает.

Невозможно с ним.

Они могли бы… впрочем, не сейчас. Напряжение, да и вино почти готово. И все же интересно, удалось бы ему думать о своих исследованиях даже в постели. «Помедленней, сэр Кэйя. Я не успеваю делать заметки».

Кэйя в конце концов отошел от него и занялся ужином. Альбедо поглядывал на него, но интереса к еде не проявлял.

 — Не предполагал увидеть столько картин на стенах.

 — Воспитание в семье Рагнвиндров привило мне некоторую любовь к живописи.

 — Даже к пасторальным пейзажам? — хмыкнул Альбедо. Ни на секунду ему не поверил.

 — А что не так с пасторальными пейзажами? На них приятно взглянуть, возвращаясь после долгого дня в штабе.

 — Но это твой дом. Ты не хочешь сделать его более соответствующим себе? Более личным? — Альбедо ходил от одной стене к другой, будто бы инспектировал дом Кэйи, а тот следил за ним с дивана, медленно потягивая вино.

 — Возможно, мое личное вполне совпадает с личным предыдущего владельца дома. Почти все картины остались от него, я не стал их снимать.

 — Мм. Миниатюра с голой женщиной в коридоре тоже?

 — Единственное, что удалось спасти из старого дома. Работа мастера Крепуса, по сегодняшним оценкам имеет неплохую стоимость, между прочим.

 — А остальные его работы?

 — Распроданы. Впрочем, Дилюк мог и припрятать некоторые.

 — Ты никогда с ним не говорил об этом?

 — Твое любопытство похвально, но чрезмерно. Давай сыграем: стоимость одного вопроса — один бокал.

Альбедо задумался.

 — Один вопрос от меня, один от тебя, Кэйя. Мне не хочется быть единственным, кто опустошает бокалы с вином.

 — Справедливо. Я как раз хочу спросить о… некоторых вещах.

Альбедо согласился. Вид у него был серьезный и немного уставший, как на собраниях рыцарей, когда его внимания к повестке дня хватает едва ли на минуту, а после оно уносится к другим предметам, гораздо более занимательным, нежели патрули, мелкие кражи и расписание дежурств.

Так думал Кэйя, пока Альбедо не сел на диван, закидывая ноги на его колени. Кэйя дал себе секунду, чтобы насладиться собственным удивлением — это редкое чувство — и приятным весом его ног. Он остановил руку над его лодыжкой, посмотрел, молчаливо спрашивая разрешение. Альбедо кивнул.

 — Итак, вопрос о мистере Дилюке.

Очевидно, он не намерен обсуждать свой жест. Хорошо. Кэйя более чем готов принять такую игру.

 — Нет, мы не говорили об этом, — сказал Кэйя. Откровенно говоря, они и не пытались. — Уже и не станем — слишком много времени прошло.

Альбедо временами захаживал в таверну Дилюка. Не в поисках развлечений, конечно. Его затаскивали туда рыцари, а он шел, провалив попытку уклониться от социализации.

Как-то он общался и с Дилюком. Кэйя при этом не присуствовал, но позже разузнал содержание разговора: ничего полезного, обычный разговор людей, у которых нет друг к другу интереса.

Альбедо или удовлетворился ответом, или размышлял над тысячей уточнений. На всякий случай Кэйя поспешил задать свой вопрос.

 — Твое первое воспоминание?

Альбедо приподнял брови. Улыбнулся, отвечая:

 — Я думал, ты спросишь о моем опыте в сексе или, допустим, о том, как устроено мое тело. Ты умеешь обескуражить, Кэйя. Ты не забыл о своем бокале?

Кэйя хмыкнул и отпил вина. Пряности добавили ему остроты, вязкости; едва теплое, оно ощущалось горячей волной, прокатившейся в желудок. Альбедо почему-то выглядел страшно самодовольным.

 — Думаю, это подходящий момент, чтобы сообщить: я не пьянею. Физически неспособен. Так что если кто и напьется в этот вечер и выдаст все свои секреты, то точно не я… Ты захлебнулся? Постучать тебе по спине?

А вот Дайн, кажется, пьянел. Интересно, почему. Артерии земли и сталь меча каким-то образом более восприимчивы к алкоголю, чем мел и кости?

 — Поздно сворачивать игру?

 — Поздно. Ты уже согласился.

Его лицо, улыбка, хитрый и торжествующий взгляд. Не на это Кэйя рассчитывал. Но это, как он подумал, даже лучше. Больше, чем он мог представить. Больше его обычных пьяных вечеров. Он гладил его ноги, обтянутые колготками. Ткань плотная, непохожа на чулки и колготки, которые ему доводилось трогать, целовать и снимать до этого. И еще — мягкая и теплая; надо думать, на Драконьем Хребте не слишком комфортно в прозрачных. Альбедо смотрел на него, не моргая. Кэйя хотел бы посоревноваться с ним, кто кого переглядит, но прямо сейчас был занят, ведя рукой выше, к коленям.

Теплая меловая плоть. Альбедо кашлянул.

 — Я помню, что имел интенцию к познанию, ничего кроме нее. Еще не понимал, кто я, не ощущал своего тела. Это, должно быть, сложно понять? Я никому об этом не рассказывал и не знаю, как это воспринимают люди.

Кэйя не спешил с ответом. Будь перед ним кто-то другой, он бы сказал, будто понимает. Или, например, поразился бы и пожалел. Некоторым это нравилось. Альбедо снова смотрел на него и непонятно было, какой реакции он ждал.

 — Подобное в самом деле сложно понять. Я помню образы. Цвет, звуки. Насколько мне известно, большинство людей сказали бы так же.

 — Это объясняется тем, что у меня тогда просто не было, чем смотреть и слушать. Я сотворен из намерения.

Сотворен из намерения. Кэйя выпил всего ничего и уже чувствовал, как его ведет — что, вероятно, не говорит о нем ничего хорошего. Подумать только, его заводит факт нечеловеческого происхождения Альбедо.

 — Теперь мой вопрос, — сказал тот и отпил из своего бокала. Что бессмысленно, как они выяснили, но правила есть правила. — Твое первое индивидуальное крушение.

 — Хм?

 — Это и был вопрос. Первый раз, когда ты понял, что облажался.

Кэйя откинул голову на спинку дивана и засмеялся.

 — Я ведь могу соврать.

 — Я знаю. Как хочешь.

 — Тебе не важен ответ?

 — Мне интересен ответ. Но я отдаю себе отчет, что это очень личный вопрос. Тебе решать, хочешь ли ты делиться со мной личным или нет.

О небеса. Он ведь имел высокие шансы догадаться, если бы Кэйя ему солгал. Давал выбор.

— Я уверен, что крушение началось задолго до того, как я могу припомнить. Но из того, что сохранилось в памяти… Я злился на отца за что-то, выбил трость у него из руки и сбежал. В детстве я любил сбегать. Это, можно сказать, был мой любимый способ решения проблем.

 — Разве это крушение? Ты был ребенком и защищал себя, как умел.

Защищал себя. От кого? Старик, единственная родня. Ненавидит его. И когда он, Кэйя, уходит, и когда остается. Ненависть простирается на любое решение — потому лишь, что оно его. Отец.

И Дилюк. Может, и Дайн, если бы он дожил. И Крепус, если бы дожил тоже. Кэйя улыбнулся.

 — Это уже следующий вопрос.

Альбедо пожал плечами. Выглядело это так, будто он вздрогнул.

 — Тогда твоя очередь, Кэйя.

 — Как ты получил глаз бога?

 — Он просто возник передо мной, когда я впервые вышел из лаборатории. На шестой день после моего сотворения.

И когда Селестия — или некий бог лично — решил следить за ним. Решение со стороны богов понятное, за Альбедо стоило следить.

Альбедо продолжил, хотя Кэйя ни о чем его пока не спросил:

 — Мне интересно, как именно он работает, но мне интересно и столько других вещей, и глаз бога не на первом месте. Достаточно удобно, что мне дали — если некто дает их по своему намерению — элемент гео. Он оптимален для самозащиты и для того, чтобы кристаллизовать прочие элементы. Однако каждый раз, когда его потоки проходят через тело, я ощущаю себя слегка… сбитым с курса, если это можно так назвать. Руки немеют, мне приходится разминать их. Должно быть, ты замечал. С крио бывает такое?

 — Первое время, да. То, что ты рассказал, звучит так, будто ты получил глаз бога неделю назад и еще не научился фокусировать его силу.

 — Что не может быть правдой. Хм. У меня есть соображения на этот счет, но чтобы их проверить, мне понадобится несколько вещей, которые довольно сложно достать и…

И он принялся излагать Кэйе свой будущий эксперимент, не особенно следя за тем, успевает тот за его мыслью или нет. С Альбедо такое бывало. Кэйя не возражал и воспользовался этим временем, чтобы провести рукой выше по его ноге, под край шорт. Мягкая ткань уходила к бедрам, под ней его пальцы нашли полосу белья, провели ко внутренней стороне ноги. Альбедо заговорил тише, на коротких выдохах, не прерываясь.

 — Ты бы хотел?

 — Прямо сейчас я хочу много чего, сэр главный алхимик.

Кэйя залпом выпил оставшееся вино в своем бокале, поставил его на стол. Освободившейся рукой поймал стопу Альбедо, провел большим пальцем по своду; тот продолжал говорить медленно, теряясь в словах, поправляя сам себя, смотрел за движением руки Кэйи.

 — Мм. Я спрашивал об эксперименте — тут или… то есть в штабе или в лаборатории на Хребте. С твоим видением и… не важно.

Кэйя потянул его за ноги, уложил на диван, навис сверху. Альбедо наблюдал за ним, за каждым его движением; его колени неудобно уперлись Кэйе в грудь. Ни страха, ни возражений. Ситуация будто интересовала его как частность.

 — Это не первый твой раз, — предположил Кэйя.

 — Первый. Тебе придется меня учить, — Альбедо высвободил ноги, вытянув их по обе стороны от торса Кэйи. Тот лег ближе, теснее; Альбедо выдохнул, положил ладони на плечи Кэйи — не отталкивая, скорее изучая. Свет не мешал. Можно отнести его в спальню, можно остаться здесь; узкий диван давал некоторые преимущества. Кэйя дал себе время насладиться моментом начала: тепло, ткань одежды, легкий шум алкоголя в голове, близкий и прямой взгляд Альбедо, его руки поднялись выше, по плечам, по шее, легли на щеки. Он улыбнулся, прищурившись, как в начале вечера и как некогда улыбнулся в кабинете. Его зрачки не реагировали на свет: темные точки, линия алхимического круга.

 — А я рад учиться.