Вокруг клубилась тьма, словно солнечный свет обрывался перед входом в пещеру, не просачиваясь внутрь, не разгоняя звенящего, затхлого холода. В тишине загоралось и гасло тихое, хриплое, рваное дыхание. Из чьего рта оно вырывалось — из его собственного или изо рта человека перед ним?

Нет. Не человека.

Это существо лишь выглядело коренастым, грузным, немолодым мужчиной с рыхлой кожей. Его непроницаемые круглые очки выжигали весь свет впереди, чернее самой тьмы.

Хаджиме смотрел в них не отрываясь.

Он уже очень давно не испытывал ничего. Ни радости. Ни горя. Ни страха. Ничего. С того самого дня, как его дочь оказалась Нолем, а вся его жизнь предстала перед ним пустой серой полосой.

Ни-че-го.

И потому он сейчас стоял здесь, как множество лет до того стоял здесь, наверное, Первый Охотник.

Не-человек пронзал его взглядом, разбирая на куски, вырывая кости, выкручивая мышцы. Не прикасался к нему, даже не потребовал приподнять свитер, чтобы рассмотреть шрамы на спине и плохо сросшиеся кости. И его, конечно же, не интересовало онемение, гнездившееся в ногах Хаджиме, и терзающие его позвоночник невидимые иглы.

Не-человек все знал и так.

Грудь все же тревожил отголосок далекого грома перед этой нечеловеческой силой, что могла стереть без остатка и не заметить, и все же его без труда удалось подавить. Почему те, кто обладает силой изменить мир, так часто пускает эту силу на уничтожение и потакание своим кровожадным капризам? Хаджиме не осуждал — это было бы лицемерием. Просто подмечал.

Это существо даже хуже него, а он не о многих так мог сказать.

Когда-то он думал, что лучше покончить с собой. Вспороть себе живот, как делали опороченные самураи, чтобы уйти с честью и достоинством. И все же передумал — расставаться с жизнью по своей воле попросту глупо и трусливо. Почему его враги будут жить, тогда как он должен умереть?

Впрочем, и это почти не имело значения посреди серой пустоты, где его утягивало вслед за течением.

— Я могу это исправить, — выпалил не-человек, возвышаясь над его инвалидным креслом. От него во все стороны расходились волны мрака, как от бездонной трещины в пространстве. — Другой вопрос, зачем мне ты. Я уже много лет не касался ваших отвратительных мягких тел и не вижу причин делать это снова!

Он сплюнул на каменный пол, что мгновенно зашипел и задымился.

— У нас общий враг, — произнес Хаджиме.

Тьма. Тихое, хриплое, рваное дыхание. Может, просто в ушах так пульсирует кровь?

Не-человек бросил на него пристальный взгляд, отрезанный черными очками. Он выглядел так, словно едва справляется с весом собственного тела, но это лишь невзрачная оболочка. Его глаза способны ослеплять и сводить с ума, он с ног до головы залит кровью. Скольких он искалечил и убил в этой пещере? И скольких — до того как здесь поселиться? Его исследования значительно расширили знания об энергии Хаоса и ее влиянии на носителей, вот только это существо проводило их не ради развития.

Оно заботилось лишь о собственном голоде.

— Кто?

— Тен, — выплюнул Хаджиме.

Имя повисло между ними гулким эхом, электризуя воздух. Не-человек чуть приподнял голову. Его ноздри гневно раздулись, кадык прыгнул под рыхлой кожей. Даже спустя столько лет воспоминания резали его.

Толика облегчения просачивалась в душу при мысли, что даже ему можно причинить боль, если знать, куда ударить.

— Он сделал это со мной, — продолжил Хаджиме, показав рукой на коляску и свои неподвижные ноги. — И… убил мою жену и дочь.

Пещера смыкалась вокруг них ледяным кулаком. Тень скользнула по лицу не-человека, но тень не сочувствия, а скуки.

— Я исправлю тебя, — выдал он. — А потом ты уничтожишь его для меня. Но не думай, что нас свяжет что-то, кроме этой сделки. Если осмелишься снова меня потревожить, я тебя поглощу.

За его спиной в каменных нишах, грубо вырубленных в стенах пещеры, проступали инструменты и оборудование, которого Хаджиме за все годы своих исследований никогда не видел. На некоторых машинах блестели вкрапления странного металла, на других беззвучно вертелись механизмы. Не-человек потянул на себя шнур, покрытый стальной чешуей, и покрутил в руках. По полу заметалась длинная тень, еще чернее, чем беспросветный мрак вокруг.

— Откуда ты узнал, где меня найти? — бросил он, а сквозь гибкие пластины шнура просочилось красное свечение.

— Я пересмотрел старые записи из своего архива и сопоставил информацию. В определенных кругах ходят слухи, что когда-то ты вылечил травму позвоночника у самого Первого Охотника, Икирисе Каннаги.

Не-человек поморщился. Наверняка думает, что теперь придется поменять убежище, где он обосновался очень много лет назад. Хотя кто вообще способен представлять для него угрозу?..

— Я сделал это лишь потому, что он вызвал мой интерес как первый представитель новой расы существ Хаоса. Не больше, не меньше.

Его рот гневно приоткрылся, обнажив ряд змеиных клыков, но они тут же скрылись за темными и бугристыми, как рубцы, губами. Вместо лечения он может и убить. Жестоко и медленно, так, что не выйдет ни шевельнуться, ни отгородиться от боли. Исключительно для удовольствия.

Поглотить.

Что ж, это не намного хуже, чем вспороть себе живот. Как Хаджиме ни умрет, а чести и достоинства в том не будет никаких.

Рука дернула рычаг, пуская коляску вперед, и под шиной что-то зашуршало. Он посмотрел вниз и вздрогнул.

Пол устилала отвратительно прозрачная, белая змеиная кожа. Прожилки чешуи изгибались на ней, как порезы с запекшейся кровью. В темноте Хаджиме не заметил ее сразу, но теперь, осознав, что она повсюду, будто оказался в коконе липкой паутины.

Ничего. Направившись сюда, он знал, что может умереть. Или перестать быть собой.

Хаджиме вцепился пальцами за край большого плоского камня, служившего здесь столом, — а может, то был древний алтарь, настолько истертый за бесчисленные столетия, что надписи давно умерших цивилизацией исчезли без следа. Он поднатужился, сильно напрягая мышцы, и перебросил свое тело на камень. Инвалидное кресло со стрекотом откатилось назад.

Тело… Казалось, за столько лет Хаджиме должен был привыкнуть к его хрупкости, но нет. Сухие, как осенние листья, мышцы. Непослушные руки. И неподвижные, неощутимые ноги, будто он ниже пояса врос в трясину.

Не исправив травму, он не сможет бороться. Не сможет отомстить.

Не сможет найти искупление.

Хаджиме глубоко вдохнул. Пусть посреди страданий придет спокойствие, возвышенная праведность, понимание, что на этот раз он все делает правильно…

Над ним взвилось пульсирующее красным острие в руках не-человека — и уши затопило мерзкое чавканье вперемешку с лязгом инструментов.

Через миг все потонуло в боли, даже собственный крик.

Она иссушала, разрывала на куски, пока от Хаджиме не осталось ничего.

Только тьма.