— Наверху Аврора! — громко объявил Михаил. — Судя по интенсивности — установка. Всем лучше оставаться здесь.
В бильярдной были только мужчины, поэтому ни плача, ни истерик не было. Зато хватало ругани и проклятий. Самые любопытные сунулись на лестницу увидеть всё собственными глазами, но выше первого пролёта никто подняться не рискнул. Пока Алексей приходил в себя, Оболенский куда-то дозвонился и теперь докладывал о ситуации. Правда, никакого устройства, похожего на телефон, Алексей у него не заметил. Должно быть, эфирник был больше похож на гарнитуру, потому что со стороны это выглядело, как будто Михаил зажимал себе ухо одной рукой.
— Аврора по всему Петрограду, — мрачно сообщил он, закончив разговор. — Гражданский эфир откачен полностью. На родовых особняках, гимназиях и других государственных учреждениях включилась защита. Они не пострадали, но находятся в полной изоляции. И это единственная хорошая новость, в остальном всё плохо.
— Откуда Аврора, сударь? — тревожно спросил полноватый мужчина в возрасте. — Гранды работают?
— Нет, не гранды, — покачал головой Оболенский. — Стационарная установка где-то в центре Петрограда.
— Да как можно протащить такую в центр? Это же не автомобиль, чтобы остаться незамеченным на улице?! — возмутился другой.
— Корабль, — тихо сказал Алексей, но его услышали.
— А ведь Алексей может быть прав! — подскочил Голицын. — Если это корабль, его могли пришвартовать недалеко от Зимнего! Нахимовцы?.. Нет, я отказываюсь верить в их предательство!
— В любом случае нам остаётся только ждать. Нам ещё повезло, что мы застряли в ресторации. Тут есть продукты и вода. Но пока не будет сведений об уничтожении установки, наверх лучше не выходить.
— И сколько нам ждать, сударь? — подошел к ним человек с кием.
— Зависит от того, кто подпитывает установку. Если Мастер — не больше суток, но если Гранд — то и на неделю застрять можем. Кроме того, у тех, в чьих руках Аврора, есть преимущество. Они могут выключать её для перемещения по городу и включать снова. Никогда не угадаешь, сколько у тебя времени: минута или час. Чаще всего так специально делают, чтобы ввести в заблуждение противника и заставить его выйти из укрытия.
В бильярдную постепенно возвращалось спокойствие. Кто-то даже вернулся к прерванной партии. Ну а что? Сделать ничего нельзя, выйти невозможно, а просто сидеть без дела — скучно. Только время от времени то один, то другой подходили к лестнице и проверяли обстановку.
— Михаил, — подсел Алексей к Оболенскому. — Можешь рассказать, что же такое эта Аврора?
— Плетение одарённых Света. Таких довольно много, но обычно их уровень годится только для создания ламп. Редко кто даже на фейерверк способен. Но есть уникумы. Они создают свет, который убивает. У кого-то тонкий, как игла, пучок, способный разрезать металл, а у кого-то Аврора.
— Почему именно Аврора? — уточнил Алексей, который давно уже подозревал очень нехорошую параллель.
— Назвали так в честь богини утренней зари. Рассвет — он же розовый, вот и свет Авроры тоже розовый. Красиво, но смертельно. От Авроры только одна защита — непроницаемая преграда. Камень, металл, дерево…
— То есть, если собрать большую коробку, то внутри неё можно спокойно двигаться?
— Можно, — усмехнулся Михаил, — Но вслепую. Как только появится хоть малейшая щель — ослепнешь. Аврора ведь в первую очередь поражает глаза и мозг. Тело тоже получает ожоги, но не такие страшные. Как будто кипятком ошпарился. Хороший лекарь за день вылечит, а вот зрение вернуть будет уже невозможно.
— Но мы же смотрели на неё. Там, на лестнице, — не сдавался Алексей.
— Тот розовый свет — это лишь видимый спектр. Он тоже опасен, но не так сильно. Долго будешь смотреть — в глазах потемнеет. Самое опасное то, что мы не видим.
В тревожном ожидании прошло несколько часов. Михаил ещё дважды с кем-то связывался, но коротко. В городе было без изменений. Уставшие от безделья и ожидания посетители биллиардной нашли и вскрыли дверь в кладовую. Но, к изумлению Алексея, грабить и разорять заведение никто не спешил. Мужчины принесли лишь несколько видов колбас, большую голову сыра и бочонок с пивом.
— Там в основном вина да коньяки, — скривился один из них. — Еды не много. Вот всё, что нашли. Дня на два должно хватить. Хорошо уборная тут своя — с водой проблем не будет.
Наступила ночь. В биллиардной погасили люстры, оставив лишь два светильника на дальней стене, и пятьдесят человек стали обустраиваться на ночь. По негласному соглашению мягкие диваны были отданы старшему поколению. Голицын соорудил себе лежанку из стульев, а Алексей попытался заснуть на бильярдном столе.
— Не соблаговолите ли подвинуться, Алексей Константинович, — усмехнулся Оболенский, присев на край стола. — Спальных мест на всех не хватает.
Бильярдный стол в качестве спального места оказался совсем не удобным. Алексей попытался уснуть на спине, но из-за отсутствия подушки очень быстро разболелся затылок. Он уже было подумал свернуть под голову пиджак, но тогда он останется только в тонкой рубашке, а в подвале всё же прохладно. Уснуть на согнутой руке тоже не получилось. Она быстро затекла и стала неметь.
— Чего не угомонишься никак, Алексей? — тихо спросил Оболенский.
— Неудобно без подушки, — признался он.
— Могу своё плечо предложить, если тебя устроит.
— Да нет, — поспешил отказаться он. — Я лягу как-нибудь.
Покрутившись ещё несколько минут, Алексей оказался на боку, лицом к Михаилу, и вдруг понял, что тот не спит, а разглядывает его. Смутившись от такого пристального внимания, Алексей не нашел ничего лучше, чем задать давно мучающий его вопрос.
— Михаил, а почему все вокруг такие спокойные? Ну ладно я. У меня никого родных в Петрограде нет, и беспокоиться мне не о ком. А остальные? У них же семьи наверняка остались. А они пиво пьют и в бильярд играют. И никто даже не пробует никуда дозвониться?
— Пробовали уже, но гражданский эфир откачен. Связь только у меня по закрытому каналу. А то, что спокойные… «Благоденствие» на них.
— Это что такое?
— Плетение из арсенала Разумников, полностью отключающее чувства. То есть информация воспринимается адекватно и даже анализируется, а вот эмоционального отклика нет. Я же не только племянник Олега Николаевича, но и его ученик.
— Разумник? — Алексей припомнил разговор с Воронцовым и уточнил: — Олег Николаевич говорил, что подмену может провести только Разумник и Сергей Максимович именно такой.
— Да, и Олег Николаевич его ученик.
— Как интересно… — задумался Алексей. — Значит, и на мне то самое Благоденствие?
— Нет, на одарённых площадные плетения не действуют, — признался Михаил. — С ними индивидуально работать нужно.
— Я одарённый? — от неожиданности Алексей даже поднялся на локте. — И какая у меня сила?
— Какой дар — не знаю, — усмехнулся Михаил. — Этого никто, кроме тебя, сказать не сможет. Но то, что одарённый, — это точно. Я ещё в имении Шуваловых это почувствовал. За что и попал в немилость к Олегу Николаевичу.
— За то, что почувствовал?
— За то, что не доложил. Понимаешь, когда группу отправляют на арест одарённого, всегда идут трое. Первый имеет ту же самую направленность, но сильнее по уровню. Павел был подмастерьем Воздуха, и за ним отправили мастера. Это делается для того, чтобы можно было подавить стихию при попытке скрыться. Второй — боец. Все виды оружия и рукопашный бой. Его задача — обезвредить арестанта, пока первый будет сдерживать дар. А третий всегда Разумник. Чтобы вовремя почувствовать угрозу и дать сигнал на работу первых двух.
— Вы мысли читаете, что ли? — нахмурился Алексей.
— Нет, — покачал головой Михаил. — Мыслей никто читать не умеет. Это сделать просто невозможно.
— Почему?
— Вот скажи, Алексей, что такое мысль?
— Ну… Это слова, которые проговариваешь в голове.
— Вот как? А если человек от рождения глухой? Если он никогда не слышал звуков? Что же он не мыслит, по-твоему?
— Мыслит, конечно.
— А как? Ведь слов в голове он не проговаривает.
— Ну, не знаю… — растерялся Алексей. — Может, картинками?
— Не совсем. Мысль — это внутреннее осознание, и оно состоит из двух частей: образного и эмоционального. Так вот, образы увидеть нельзя, как нельзя прочесть закрытую книгу. А вот эмоции можно не только считывать, но и управлять ими. Так вот, на арест Павла Шувалова я напросился сам. На коленях перед Олегом Николаевичем стоял, чтобы он именно меня отправил. Уж больно мне хотелось поквитаться. А когда тебя увидел, в своём даре усомнился. Решил, что Сергей Максимович выдумал что-то новое и уникальное. Поэтому, когда Олег Николаевич запросил у меня подтверждения подмены, я его не дал.
— Это что-то бы изменило? — спросил Алексей.
— Да. Подтверди я подмену, мы бы развернулись и ушли, оставив тебя на попечение Сергея Максимовича. Но во мне кипела ненависть. Я хотел, чтобы Павлу всю душу наизнанку вывернули. В итоге, Олег Николаевич, находясь в сомнении между моими словами и словами Сергея Максимовича, приказал сбросить тебя вниз, чтобы проверить стихию.
— Значит, это была не личная идея того мастера?
— Нет. Рынды вообще не приучены проявлять ненужную инициативу. Ну а дальше я имел не очень хороший разговор с Олегом Николаевичем. Поэтому он и приставил меня к тебе, Алексей. Чтобы я вылечился от своей слепоты.
— А для чего ты сейчас мне всё это рассказываешь, Миш?
Алексей сам не заметил, что позволил себе такое обращение. Просто ночь, шёпот и одна «кровать» как-то не располагали к официозу.
— Чувствую себя виноватым, — признался Михаил. — И ответственным за тебя. Ладно, давай спать.
Алексей ещё покрутился на жёстком столе и всё-таки уснул. Михаил ещё долго рассматривал тёмный потолок, а затем бесшумно поднялся и скрылся в уборной. Умывшись холодной водой, он принялся разглядывать себя в зеркало, когда открылась дверь, и на пороге появился Голицын.
— Как ты, Миш?
— Тяжело. Боюсь, что я не смогу удержать Благоденствие до конца Авроры. Сейчас все уснут, и я сниму, чтобы самому хоть немного поспать. Разбуди меня завтра пораньше, ладно?
— Хорошо, но я про другое спросил. Тебе же никогда не нравился Шувалов?
— Мне не нравился Павел. Я же не девица, чтобы на профиль любоваться. Я человека больше даром чувствую, чем глазами смотрю. Павел был как плесень, с ним даже находиться рядом неприятно было.
— А Алексей?
— Осколок хрусталя. Грани острые, да только хрупкие.
— А я тогда для тебя кто? — усмехнулся Голицын.
— Стилет. Холодный острый благородный металл.
***
Они сидели в бильярдной уже три дня, и под конец даже деятельный Голицын перестал метаться как тигр в клетке. В Петрограде у него хватало родственников и друзей, но все они, по словам самого же Голицына, должны были находиться или в семейном особняке под родовой защитой, или на службе — уже под защитой императорской.
— Если только кого в городе не накрыло или как меня — в кабаке, — вздохнул он. — Гадать без толку. Всё равно пока не выберемся, ничего не узнаем. Обо мне небось тоже беспокоятся, а я жив-здоров. Так что надеюсь на лучшее.
Но основной причиной нервного состояния Голицына было бездействие. Первый день он каждый час ходил смотреть, не погасла ли Аврора. Облазил весь подвал в поисках какой-нибудь лазейки вниз, вроде подземного хода. Даже попытался напиться, но был остановлен Михаилом, который в довольно резкой форме попросил друга не создавать ему лишних проблем.
А вот Алексей всё больше приглядывался к Михаилу. Была в нём какая-то уверенность. Не показная бравада, а нечто внутреннее, незыблемое. Именно такого друга Алексею всегда хотелось иметь. Который выслушает, поддержит, а может, даже поможет. Вот только отношение Михаила к себе он никак не мог понять. Ещё вчера утром он цедил слова сквозь зубы, а уже вечером лёг спать рядом. Алексей не верил, что у Оболенского не было другого выхода. Ведь можно было подвинуть кого-то ещё, но Михаил почему-то выбрал именно его общество.
Чем больше проходило времени, тем меньше было желающих проверить Аврору. И виной тому была не только вынужденная апатия, но и запах. Сверху из ресторана тянуло гнилью и разложением. Выход на лестницу даже занавесили портьерой, но помогало мало. А на второй день здание ощутимо тряхнуло. Жалобно звякнули подвески хрустальной люстры, а с края стола свалился чей-то бокал.
— «Громовые» в дело пошли, — пояснил Михаил после сеанса связи. — По площадям бьют в надежде накрыть Аврору вслепую.
— Скорей бы уже! Если просидим здесь ещё несколько дней, то просто задохнёмся от вони, — поморщился Голицын.
— Там люди погибли! — неожиданно резко ответил ему Алексей.
— Я знаю. И продолжают гибнуть, но мы-то ещё живы!
— Мы могли быть на их месте… — тихо добавил Алексей.
— К чему думать о том, что могло было быть, но не случилось? — отмахнулся Голицын.
На третий день общее уныние достигло критической отметки. На отдалённые взрывы уже никто не обращал внимание. Ситуация ухудшилась ещё и тем, что кончились продукты. Шутка ли, прокормить сорок семь человек, большинство из которых не привыкло себя в чём-то ограничивать? Парнишка-бармен сразу сказал, что в основные кладовые можно попасть только через кухню, а здесь было лишь то, что подавалось как закуска к выпивке.
Голицын теперь не выпускал из рук странной конструкции пистолет. Разбирал, протирал, собирал, чтобы хоть чем-то занять руки. Остальные обитатели бильярдной ворчали, ругались, но больше разговаривали и делились планами, что они будут делать, как только можно будет подняться наверх. Михаил осунулся, побледнел и большую часть дня не вставал с дивана. С каждым часом ему всё сложнее и сложнее было подпитывать «Благоденствие». Алексей присел рядом и тихо спросил:
— Я могу тебе помочь чем-нибудь?
— Только морально, — улыбнулся Михаил и вдруг опёрся спиной о его плечо.
— Почему ты их не отпустишь? — через минуту тишины спросил Алексей. — Зачем эти сложности с плетением?
— Затем, что почти у всех здесь есть оружие, — ответил Оболенский. — Большинство, конечно, возьмёт себя в руки, но обязательно найдутся несколько человек, кто поведёт себя неадекватно. Многие уже давно забивают голод и скуку коньяком и водкой. Хочешь, чтобы пьяные полезли на скандал или начали палить во все стороны?
— Что прямо у всех есть разрешение на оружие? — недоверчиво спросил Алексей.
— А зачем на него разрешение? — удивился Голицын. — Да и кто его выдавать будет? Глупость какая.
— Ты хочешь сказать, что пистолет может купить любой?
— У кого есть деньги, — хмыкнул Голицын. — А у этой публики они точно водятся.
Встав с дивана, Алексей прошелся вдоль столов, толкнул шар в чей-то незаконченной партии, покосился на портьеру и зашел за барную стойку. Просто так, из любопытства. Тут давно уже ничего не было. Только пустые бутылки да грязные стаканы. Ещё вчера бармен собирал их по всему залу и упорно мыл, а сегодня уже просто ставил как есть. Алексей распахнул буфет в надежде отыскать хоть засохший кусок хлеба, но неожиданно нашел совсем другое. В самом нижнем ящике обнаружилась гитара. Из тёмного дерева, отполированная до зеркального блеска, с туго натянутыми струнами.
— Её у нас господин Баранец оставили, — вдруг раздался над ухом Алексея голос бармена. — Они третьего дня нажраться изволили, да так, что до экипажа на руках несли. Про гитару даже не вспомнили. А я прибрал, думал отдать в следующий раз. Они у нас часто бывали.
— Можно взять? — попросил Алексей. — Я потом положу на место.
— Берите, сударь, хоть насовсем. Не думаю, что за ней уже кто-то придёт.
Осторожно достав гитару из ящика, Алексей провёл пальцами по грифу, тронул струны и грустно усмехнулся. Он вспомнил дядю Славу и его рассказы об афганской войне. А вместе с этими воспоминаниями пришли и слышанные когда-то песни. Стоило только Алексею пристроиться с гитарой на краю стола, как возле него начала собираться толпа. Ожидание измучило всех, а тут хоть какое-то разнообразие.
— Сыграй что-нибудь жизненное, — попросил Михаил и уселся рядом верхом на стуле.
— Жизненное… — повторил Алексей, тронул струны и прикрыл глаза, пытаясь припомнить что-нибудь из «Любэ». Но в голову почему-то пришло совсем другое.
— Четвертые сутки пылают зарницы,
Горит под ногами родная земля.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!
Над Доном угрюмым идут эскадроны.
На бой позвала нас Россия страна!
Поручик Голицын, раздайте патроны,
Корнет Оболенский, надеть ордена…
— Вот уж действительно жизненно! — зааплодировал Голицын, как только затих последний аккорд. — Только жаль, что ты, Миша, у нас не корнет.
— Корнет, — вдруг признался Оболенский. — Перед самым выездом к Шувалову пришел приказ. Меня наконец повысили до обер-офицера. То ли простили скандал, то ли совсем неприлично стало столько лет в младших чинах держать.
— А чего раньше молчал? — вскинулся Голицын.
— На выходных отпраздновать хотел, а вышло вот так…
— Тогда точно неси вино, корнет! Может, у тебя ещё и орден есть? — крикнул вдогонку Голицын.
— Ордена нет, — ответил вернувшийся с бутылкой Михаил. — Нагрудный знак есть. Взял с собой, думал гравировку сделать.
Алексей сделал лишь глоток из бокала. Отнекиваться было неприлично, тем более по такому поводу. Михаил тоже отказался пить дальше, а вот Голицын допил бутылку и открыл следующую.
— Ну так надевай! — заявил Дмитрий, наливая вино в бокал.
— Не принято без формы, — отмахнулся Михаил.
— Надевай, надевай! Видишь, Алексей просит!
Он всё-таки уговорил Михаила надеть знак. Деятельному Голицыну и в трезвом виде сложно было возражать, а когда его развезло на голодный желудок, так и вовсе лучше было не перечить.
— А вот патроны не дам! — в пьяном кураже заявил он. — У меня самого для них цели найдутся! Алексей, спой ещё что-нибудь! Я такого шикарного голоса, как у тебя, давно не слышал. Господа! — обратился он уже к компании, что затянула романс. — Верните гитару!
С Голицыным спорить не стали, и уже через несколько минут Алексей вновь тронул струны. Но начать песню у него не вышло, потому что внезапно подскочил на месте Михаил, приложил руку к уху и тут же объявил.
— Аврора уничтожена! В городе идёт бой!
Про музыку и выпивку все тут же забыли, бросившись к лестнице. Всполохов действительно больше не было. Но наверх поднимались, задержав дыхание. Кто-то не выдержал и принялся блевать прямо на лестнице. Может, открывшееся зрелище так подействовало, может, перепой, а может, потому, что Михаил наконец снял своё плетение.