— Георгий Михайлович, я могу получить увольнительную? — спросил Алексей, стоя напротив наследника.

— Обоснуйте, Шувалов, — оторвался Георгий от бумаг и откинулся на спинку.

— Мне в Амурск надо. Сергей Максимович родственный отклик услышал, только найти Василия не может. Тот в танковом батальоне, а туда гражданских не пускают. И получить личные дела нет никакой возможности.

— А вы что собрались делать, Алексей Константинович?

— Служебным положением воспользуюсь, — честно признался Шувалов.

— Не выйдет, — хмыкнул Георгий. — Вас тоже туда не допустят. А личные дела может затребовать только командование армии или я.

— Это кровь рода, Георгий Михайлович. Хоть я и не видел никогда Василия, но он заслуживает хотя бы признания и части наследства. Оставить его совсем без поддержки я не могу. Я тогда сам себя уважать не буду.

— Может, и есть что-то в этом… — задумчиво произнёс Георгий. — Может, действительно, стоит посмотреть, что происходит на дальнем Востоке. Тем более, сейчас, когда здоровье императора пошло на поправку.

Алексей всё же вспомнил одну песню о здоровье. Авторства Высоцкого о пользе гимнастики. Да, ту самую, которая общеукрепляющая, утром отрезвляющая, если жив пока ещё, гимнастика. И теперь утро монаршей семьи начиналось с разминки. И по их примеру эта привычка, медленно, но верно, уходила в массы.

— Алексей Константинович, соберите всю информацию о родственнике. В ближайшие дни мы отправимся на Дальний Восток.

Перелёт был долгим. Хоть императорская авиетка на порядок превосходила по комфорту и скорости все те, на которых доводилось летать Алексею, но, тем не менее, пять часов в воздухе было скучно. Михаил честно держал всё это время осанку и лицо, а вот Алексей, обняв свою неизменную гитару, уже через час прикорнул на плече напарника. Его никто не будил, разве что Миша развернулся так, чтобы ему было удобнее.

— Извини, я всё проспал, да? — тихо спросил Алексей, когда Оболенский толкнул его при заходе на посадку.

— Да, но тебе, как обычно, всё простили. Даже нарушение субординации.

— Миш, я не виноват… То есть виноват, по определению, но никакой вины за собой не чую.

— Не бери в голову, — улыбнулся Оболенский. — Ты у нас уникум. И никто всерьёз не рассчитывает на то, что ты бросишься грудью закрывать наследника.

— А вот это сейчас было обидно, — нахмурился Алексей.

— Твоя сила не в этом, — пояснил Михаил. — Тебе не надо показательно рисковать собой. Твоё слово сильнее дарового снаряда. Скажешь — и он пролетит мимо, вильнув в сторону. Главное — верить в это. Пойми, генерал, выигравший сражение, никогда не идёт в атаку сам. Он лишь отдаёт приказы, но именно они приводят к результату. И то обстоятельство, что он не лезет под пули лично, никак не умаляет его таланта полководца. Так вот ты, Лёша, — генерал. А мы все при тебе — солдаты.

— То ли лесть сейчас была грубая, то ли я чего-то не понимаю в этой жизни… — вздохнул Алексей и внезапно ощутил чувство вины.

Оно было лёгким, не мешало жить, но и не давало наслаждаться моментом. Как комар, который зудит под ухо. Он не сделал, не доработал, и его обязанности легли на других. С одной стороны — халява, а с другой — неловкость перед коллегами. Кто-то толстокожий может и радовался бы этому, но Алексей не смог.

Амурск встретил их хмурым днём и лестью чиновников. Георгия Михайловича встречали распростёртыми объятиями и попыткой отвлечь от дел насущных. То приём у градоначальника, то открытие библиотеки… Алексею показалось, что местные делают всё, лишь бы не допустить интереса наследника до реального положения дел.

— Георгий Михайлович, а давайте прокатимся по городу! — предложил Алексей. — Только не по выбранному маршруту, а по тому, где нам захочется. Хотите, я вам спою за это что-нибудь. Например…

Я вырос, на окраине рабочей, городской

Парнишка в модной кепке, зуб потёртый золотой…

— Алексей Константинович, пожалейте свой дар! — рассмеялся Георгий. — Но я согласен с вами. Прокатимся. Будете за рулём?

— Лучше Михаил. Я побоюсь, опыта нет.

— Хорошо, значит, Оболенский. А давайте прямо сейчас. Что нам мешает?

Ехидно ухмыльнувшись, Алексей распахнул дверь.

— Прошу, Георгий Михайлович, — поклонился он, и в эфирник рявкнул: — Машину к выезду!

Поездка хоть и не была долгой, но оказалась запоминающейся. Они отбили всё днище, дважды застревали в грязевой колее и один раз чуть не сбили вылетевшего из подворотни очумелого пса. Когда их машина вернулась в резиденцию, Георгий вышел, обошел кругом автомобиль, заляпанный грязью чуть ли не по самую крышу, и хмыкнул:

— Значит, сделали в городе все дороги…

Алексей слушал, как огребали от Георгия местные чиновники и в душе ухмылялся. Он не собирался жалеть градоначальников и прочий муниципалитет. Если он может изменить хоть что-то к лучшему — он это сделает. И для этого совсем не надо приносить сюда технологии другого мира, вполне достаточно пнуть в нужную сторону сильных мира этого.

— Такими темпами к следующему высокому визиту Земельники зальют покрытием не только центральные улицы, но и все проулки. А то кто знает, куда в следующий раз заглянет наследник? Глядишь, и одной проблемой в России станет меньше, — довольно заявил вечером Алексей.

— Понимаю, если ты можешь себе позволить влиять на поступки Георгия Михайловича, то почему бы и нет.

— Я не влияю на него, Миш. Я ещё не выжил из ума, чтобы пользоваться своим даром направо и налево.

— Я не про дар, — вздохнул Оболенский. — Он же только ради тебя поехал в Амурск.

Глядя на отстраненного Михаила, Алексей нахмурился. Оболенский в последнее время вёл себя очень странно. То замыкался в себе, то раздражался без повода и уходил к себе, хлопнув дверью, то возвращался и просил прощения. Их ночи стали какими-то неправильными, словно Михаил изо всех сил пытался угодить. А ещё этот взгляд, полный боли и отчаяния, который однажды Алексей перехватил в зеркале. И сегодня вот это.

— Миш, что с тобой происходит?

— Ты о чём? — удивился Оболенский.

— О том, что последнюю неделю ты сам не свой. А если дело касается Георгия — то и вовсе на тебя какой-то бзик находит. Думаешь, я не вижу, что в его присутствии ты как натянутая струна?

— Шувалов, а почему ты называешь наследника Российского престола только по имени?

— Так короче, — пожал плечами Алексей. — Я же не на людях, только в разговоре с тобой.

— Вот тебе осталось только прилюдно к нему так обратиться, чтобы всем стало понятно, что между вами что-то есть! — вдруг зло высказал ему Оболенский.

— Чего?! Миша, ты что, умом тронулся?!

От Алексея повеяло таким изумлением, что Оболенский даже растерялся. Если бы не его дар Разумника, то он бы посчитал это показательное возмущение попыткой скрыть правду. Вот только дар не врал. Его заявление Алексея просто шокировало.

— Постой, а как же все эти слова и признания…

— Какие, Миш?

Вместо ответа Оболенский вдруг достал портмоне и откуда-то из потайного отделения вынул сложенный в несколько раз лист бумаги. Развернул его, окинул взглядом и протянул Алексею. Это был не оригинал, скорее какая-то криво снятая копия. Но текст был виден и читался вполне чётко.

«Друг мой милый!

Я сейчас получил твое письмо с двумя образами и повесил их на шею, чтобы касались они моего сердца, как твои руки. Я их не сниму, милый мой друг, ты можешь быть в том уве­рен. Повторяю тебе мою просьбу писать ко мне ча­ще. Молчание мое тебя не должно беспокоить, ибо не дозволительно мне демонстрировать интерес свой сердечный. Но писем твоих я жду, как благословение небес.

Я всё ещё надеюсь исполнить то, к чему лежит сердце. Дело идет не о том только, чтобы быть вместе, но и о том, чтобы этого стоить. Алексей, я продолжаю хранить надежду, что наша привязанность найдёт понимание со стороны дворянства, и однажды мне будет дозволено коснуться твоей руки перед народом. Иначе начинать мне новую жизнь без цели, без бодрости, и за каким счастьем гнаться? Моё сердце ноет, когда я думаю, чего и для чего меня могут лишить.

7529 года

Августа 19 дня».

— И что? — спросил Алексей, прочитав послание. — Мало ли Алексеев на свете?

— Не мало, — согласился Михаил. — Да только всего одному наследник престола Российского потакает во всех желаниях, прощая нарушение субординации, и даже срываясь по его просьбе из Петрограда на границу.

— Возможно и потакает, да только не по той причине. А лишь для того, чтобы даром своим я пользовался только тогда, когда меня просят. А мелочные просьбы лучше выполнить добровольно, чтобы у меня соблазна не было сделать по-своему. Девятнадцатое августа… Это получается письмо написано за неделю до нашего отбытия из Петрограда. Миш, ты что, всё это время думал…

Оболенский не ответил, а только поджал губы. Но Алексею и так стала ясна причина его нервозности.

— Миш, посмотри на меня и включи, пожалуйста, свой дар, — попросил Алексей, а дождавшись прямого взгляда, чётко и ясно произнёс, взмахнув письмом: — Миша, это не я!

— Прости, — выдохнул Оболенский, шагнув вперёд и обняв Алексея. — Прости, что усомнился…

Слова, сказанные Михаилом, заставили Алексея задуматься. Ему невольно вспомнилась прошлая жизнь, полная правильных, с точки зрения общества, поступков. А вместе с ней вспомнилась и зависть, которую он испытывал, глядя на хулиганов родного двора. Нет, это были не алкаши, наркоманы или преступники. Обычные парни, только дерзкие и резкие в своих словах и поступках. Они могли врубить ночью музыку в машине, потому что у кого-то днюха, могли устроить драку, потому что кто-то кому-то что-то не то сказал. А могли и припереть сзади машину автохама, перекрывшего выход из подъезда, сидеть на лавочке и ржать над тем, как мечется разозлённый водитель.

Алексей такого себе позволить не мог, но это не значит, что не хотел. И вот новый мир, немного «попинав» его для острастки, вдруг исполнил его мечту. Уникальный дар, способный менять реальность. Тихий, незаметный, но неумолимый, как ядерная реакция. Обращаться с таким надо было аккуратно, осторожно, и Алексей сам взвалил на себя эту моральную ношу. Не конфликтовать, не желать зла и помогать по мере сил и потребностей. Он даже порадовался тому, что никогда не стремился к личному обогащению или власти. Такое бы ему не простили. А вот стать незаменимым помощником…

Именно это внутреннее чувство собственной уникальности и подарило ему то, чего не хватало в прошлой жизни: он перестал быть одним из толпы. И пусть знают об этом лишь единицы, зато можно честно и без страха высказать свое мнение или, как сегодня, пошатать стул под градоначальником. Несильно, просто чтобы перестал сидеть на попе ровно и начал шевелиться. И ведь Георгий не был против. Да никто не был против, все только поддерживали его, ещё больше убеждая в том, что он имеет право. А вот сейчас Михаил, сам того не подозревая, заставил Алексея взглянуть на ситуацию со стороны…

— Миш, я что, в глазах всего окружения похож на левретку? Любимую собачку, которой позволяют тявкать на гостей и грызть хозяйский диван?

— Нет, Лёш, с чего ты взял?

— С твоих слов. Ты же сам сказал, что мне прощается абсолютно всё.

— Ты скорее похож на фаворита, чьим желаниям потакают. И Георгий Михайлович не спешит развеивать сомнения. То мило улыбнётся при выходе из машины, то позволит спать в авиетке. Вот поэтому я и поверил сразу.

— Миш, да ты почти каждую ночь у меня остаёшься! — возмутился Алексей.

— И что? Найти время и место для встреч всегда можно, было бы желание.

— То есть ты считаешь, что я могу спокойно смотреть тебе в глаза, а за спиной заводить какие-то интрижки? Да ещё и с парнем!

— Я вообще-то тоже не дама, — прищурился Оболенский.

— Ты — это ты, Миш, — вздохнул Алексей. — Я не знаю, как по-другому это объяснить. Я просто не представляю себя с кем-нибудь другим.

— Ты никогда не говорил, кто я для тебя. Удобный друг, временный любовник или что-то больше?

— Я считал это само собой разумеющимся… — растерялся Алексей. — Прости, но писать подобных писем я не умею. Кстати, откуда оно у тебя?

— Иван практически в лицо швырнул, — признался Михаил. — Его отец послал поговорить со мной. Как я и думал, меня пытаются обратно в род вернуть, правда, с условиями. Или третьим в наследной очереди после двух братьев, зато со свободой выбора, или наследником, но тогда жену они мне подберут сами. И я даже знаю кого — Чернявскую.

— Это ту, которая ко мне на приёме у Голицыных подходила?

— Да. Её отец вынужден был в род принять, чтобы избежать скандала с генерал-прокурором. Только, видимо, сплавить её с рук так и не смогли. Но одно дело, если бы мне просто предложили вернуться, а другое — когда на мои плечи сразу проблему хотят переложить. Вот на этом моменте мы с Иваном и разругались. Он мне тогда много чего сказал, а под конец заявил, что если я рассчитываю уйти к Шуваловым, то мне стоит знать, что я для тебя лишь прикрытие. Удобный супруг для фаворита, на тот случай, если Георгий Михайлович не сумеет получить одобрения Дворянского Собрания.

— Вот значит как… — задумчиво прикусил губу Алексей. — Интересный ход и куда более безобидный, чем объявить всем, кто я такой на самом деле. Только мне, если честно, он не нравится. Вот что, пойдём-ка навестим наследника Российского престола.

— Лёша, успокойся! — взволнованно перехватил его Михаил. — Не вздумай выяснять отношения или выставлять претензии. Лучше просто держи дистанцию, и слухи сами собой пропадут!

— Миш! Не собираюсь я ничего выяснять. Ему просто письмо показать надо.

— Не надо. Такие переписки не предназначены для чужих глаз, и выдавать их знание просто неприлично.

— Ой, Миша, не понимаешь ты, да? Вот смотри: со стола Георгия копию любовного письма сняли, и сделать это мог только тот, кто имеет право входить в кабинет в любое время. Не думаю, что он такую переписку на виду оставил, а значит — копались целенаправленно, причём в его отсутствие. А если копию не только с письма сняли? Если завтра всплывёт какой-нибудь секретный документ? Найдут у тебя, Миша, вот это послание и пойдёшь ты под государственную измену.

— Ну и фантазия у тебя, Лёша, — фыркнул Михаил. — Я всегда докажу где и как его получил. А если надо будет — Разумники докажут.

— Возможно, — согласился Алексей. — Только осадок всё равно останется. И будет, как в известной истории: «То ли у него украли, то ли он украл, но ситуация была некрасивая». Мало тебе одного скандала? Да и за укрывательство информации нас никто не похвалит. Ну, так что? Ты со мной или я один иду?

— С тобой, — кивнул Оболенский. — Всё равно мне заново пересказывать историю появления у меня этого письма.

Алексей приложил пальцы к уху и почти сразу спросил:

— Георгий Михайлович, мы можем к вам зайти сейчас? Дело срочное.

Выслушав ответ, Алексей кивнул Михаилу и направился к двери. Идти было недалеко. Всего два десятка шагов вглубь коридора и Алексей без стука распахнул торцевую дверь. А чего стучать, когда разрешение уже получено?