Питер не понимал, почему отец Осборн увел его из красивого зала собора. Акробат никогда не был внутри, он был поражен холодной красотой церкви. Хотел больше разглядеть, рассмотреть, но ему не позволили задержаться.

Они поднимались по узкой винтовой каменной лестнице с высокими ступенями. Питер гадал, хотят ли с ним поговорить или прибить втихушку. Ему было страшно, но он старался ничем не показывать своих чувств. Когда монах на него оборачивался, Питер дерзко смотрел в ответ.

Архидьякон открыл дверь и пропустил акробата вперед. Питер не стал проходить далеко, а остался стоять у двери, переступая с ноги на ногу. Осборн же прошел вперед и сел за небольшой круглый стол, а после указал на соседний стул:

— Садись.

Питер замялся, но все же сел рядом. Сумку, что была при нем, он поставил рядом на пол. Юноша сжал ткань штанов, колени ныли. По левой ноге потекла тонкая струйка крови. Питер вспомнил Уэйда, чья спина превратилась в стол мясника.

— Я редко вижу тебя в соборе, — заговорил Осборн. Он развернулся на стуле и открыто смотрел на юношу.

— Я никогда здесь не был, — ответил Питер.

Он смотрел перед собой, но боковым зрением все же различал лицо архидьякона.

— Отчего же? — в голосе отца Осборна чувствовалось участие.

Питер не ответил. Ему хотелось уйти отсюда. Здесь было душно, пахло чем-то кислым. Акробат повернул голову и увидел на столе у стены множество колб и чашек.

— В собор обязательно нужно ходить, — сказал архидьякон. — Где как ни здесь наша душа может соединиться с Господом. Здесь ты можешь обрести душевный покой, а также освободить душу от грехов.

Питер ощущал на себе пристальный взгляд священника. Акробат слегка поежился и сел на самый край стула, только бы оказаться хоть немного дальше.

— Ты же знаешь, что нужно исповедоваться? — вкрадчиво спросил отец Осборн. — Только так твоя душа очистится.

— Знаю, — ответил Питер.

— Так когда ты последний раз исповедовался?

— Никогда не ходил.

В горле Питера пересохло. Стало сложнее дышать, воздух словно сгустился и стал тяжелым, как вода. Акробат облизнул сухие губы.

— Это не дело, Питер, — мягко, даже нежно сказал Осборн. Питера передернуло, как от тона, так и от того, что его имя знали. — Я готов тебя выслушать.

Питер слегка повернул голову к архидьякону, но продолжал смотреть исподлобья. Отец Осборн был мужчиной среднего возраста. Акробат предположил, что он ненамного старше Тони. У Осборна уже были морщины, это придавало его лицу серьезность, какую-то ученость и строгость, но не портило. Глаза бледные, прозрачные, холодные, бирюзового оттенка. В темных, прилизанных назад волосах уже была седина.

— Простите мне мою выходку на карнавале, — с трудом произнес Питер, опуская глаза.

— Нет, исповедуются не так, мой мальчик.

Рука монаха легла на ногу Питера и ощутимо сжала выше колена. Юноша вскинул голову и непонимающе уставился на архидьякона. Тот продолжал сжимать его ногу, а после узловатые пальцы поднялись выше, дотрагиваясь до внутренней части бедра. Сальный взгляд бродил по лицу и плечам акробата.

Питер все понял. Его накрыла волна омерзения. Он резко встал, оттолкнул священника. Стул, на котором сидел Питер, с грохотом упал. Осборн попытался схватить юношу за руку, но тот увернулся и вылетел из кельи.

Он бежал по лестнице, перепрыгивая ступени. Под конец он запутался в собственных ногах, но чудом не упал. Питер побежал к выходу из собора. Служители церкви удивленно и осуждающе смотрели на юношу, что нарушал покой божьего дома.

Отец Осборн за ним не пошел, но Питеру казалось, что тот следует за ним по пятам. Он выбежал на Соборную площадь, направился к Гревской. Пробегая мимо, акробат увидел, что позорный столб пуст. Не останавливаясь, он побежал дальше.