Жизнь Чонгука состоит из слов «надо» и «должен». Он не умеет отдыхать, потому что не привык. Он не умеет оборачиваться, потому что некогда. Он не умеет чувствовать себя свободным, потому что он, по сути, раб.

Раб своих амбиций.

Своего честолюбия.

Своих ожиданий.

Чон Чонгук — человек, который эксплуатирует сам себя, ненавидит сам себя и страдает из-за этого.

Чон Чонгук — макнэ, запертый в золотую клетку собственного изготовления.

Рин Мин Тхай другая. Она дерзкая, непокорная и смешная в своих стремлениях оставаться независимой. У неё взгляд бездомной кошки, которая прекрасно знает, что такое тепло, и улыбка сладкоголосой сирены. Стоит один раз попасться — это пиздец и навсегда.

И Чонгук попадается. Один раз. Навсегда. И это — пиздец.

От Мин Тхай пахнет цитрусовыми, потому что она жрёт мандарины как не в себя, и ветром. Она вся будто пронизана свободой, ведь её персональная клетка хоть и заперта, но это ещё ничего не значит. Мин Тхай с завидным постоянством сбегает, чтобы потом вернуться, получить заслуженных шишек, посмеяться и, почёсывая ушибы, снова сбежать.

Чонгук завидует ей. Страшно, почти до безумия.

Он, конечно, тоже может протиснуться сквозь прутья, чтобы насладиться всем тем, о чём запретил себе думать слишком давно, но внутренний демон крепко держит его за руку. Поэтому Чонгук смотрит издалека, видит рыжую макушку и кусает губы.

«Ненависть», — так он думает, когда ловит очередную улыбку Мин Тхай, адресованную не ему.

— Идиотизм! — так он говорит, затаскивая её в небольшую подсобку, в которой душно пахнет моющим средством, нестиранной тряпкой и пылью.

Мин Тхай сопротивляется и огрызается, когда он вжимает её в полочки. Она кусает его и отпихивает руки, которые проникают под липнущий к коже блестящий топ. Чонгук обожает, когда она не в настроении, потому что только тогда у них получается что-то похожее на правду. Что-то не придуманное сценаристами и не одобренное лично Бан Ши Хёком.

Она — свобода, к которой он стремится. Ветер, который бьёт в лицо. Запах цитрусовых, от которого чешется в горле. Рин Мин Тхай — персональная головная боль, и Чонгук её почти любит, чёрт подери, но ему страшно себе в этом признаваться.

— Совсем сдурел?! — шипит Мин Тхай, одёргивая задравшуюся юбку и раздражённо стирая с лица Чонгука следы помады — липкой, с блёстками, до жути пахнущей приторной малиновой отдушкой. — Останутся синяки — скажу твоим хёнам, что ты бил меня ногами, пока они не видели!

Её пальцы сминают его губы — без ласки и осторожности, больно, резко, и Чонгук вдруг перехватывает её руку. Мин Тхай осекается на полуслове. Несколько секунд они молчат друг на друга, а затем Чонгук прижимает её запястье к своему лбу и, зажмурившись, выдыхает. Ему душно и тесно в груди, а ещё слова — глупые, слишком добрые и нежные — щекоткой катаются по языку.

Он — раб у самого себя. Он не имеет права становиться другим.

Однако ему так хочется сказать ей что-нибудь такое, что шокирует её, что заставит её взглянуть на него иначе. Ему хочется, чтобы реальная жизнь хоть на долю секунды скользнула по нему пером её, Мин Тхай, свободы. Он устал.

Когда щеки касается ладонь — слегка влажная и отчего-то практически ледяная, — Чонгук вздрагивает. Он открывает глаза, ловит взгляд Мин Тхай и сглатывает. Ему невыносимо видеть столько беспокойства по отношению к себе, особенно с её стороны. Это ранит сильнее, чем если бы она просто врезала ему коленом промеж ног и отхлестала той самой вонючей тряпкой по лицу. От этого гордость, конечно, тоже страдает, но не так. Не на таком щемящем уровне.

Но Мин Тхай смотрит. Не отводит глаз. И даже, кажется, не моргает.

Ну же, скажи что-нибудь язвительное. Прямо сейчас. Немедленно!

Пожалуйста…

Ладонь Мин Тхай соскальзывает с щеки на затылок Чонгука и слегка надавливает — до тех пор, пока он не упирается лбом ей в плечо. И в душу бьёт что-то тяжёлое, давящее.

Чонгук сжимается и стискивает зубы до хруста. Пальцы в его волосах двигаются почти осторожно, и от этой ласки хочется взвыть.

Чон Чонгук не умеет наслаждаться, потому что он до сих пор уверен, что недостаточно старается. Ему нужно больше усердия, больше практики, больше…

— Да расслабься ты, — тихо говорит Мин Тхай, легко проводя подушечками пальцев по линии роста волос на шее — щекочуще, волнующе, — не буду я ябедничать твоим хёнам.

Вот ведь… неугомонная женщина.

Губы кривит дурацкая усмешка. Чонгук снова зажмуривается.

— Бесишь меня, — шипит он едва слышно, боясь, что она всё равно различит дрожь в его голосе.

— И ты меня, — с готовностью отзывается Мин Тхай и обнимает его второй рукой.

В жизни Чонгука нет места многим вещам, которые доступны тем, кто не боится риска. Однако кое-что он всё-таки обретает со временем, и запах цитрусовых играет в этом далеко не последнюю роль.