Они возвращаются домой поздним вечером выжатыми вхлам, но невыносимую усталость затмевает ещё более невыносимое счастье.

Толкая дверь блока, Мэй переглядывается с радостно щебечущими близнецами, сияющими ярче начищенных кастрюль, затем — с Йонг и Тхай, которые всю дорогу до общежития вообще не могли разговаривать нормально — они или пищали от восторга, или орали оголтелыми самками бизонов.

Бедный Чу Хин-аджосси, у него наверняка будут проблемы со слухом.

Сумки с вещами летят по разным углам, но в кои-то веки Шин Мэй не начинает тут же бурчать с призывами навести порядок. Вместо этого она поворачивается к остальным и весело визжит в унисон с ними. А всё потому, что она сжимает руками небольшой тонкий прямоугольник прозрачного акрила, впаянный в чёрную блестящую подставку. В центре статуэтки выгравирован логотип одной из трёх крупнейших музыкальных площадок Кореи, а чуть ниже — номинация и имя победителя.

«Новички года» — «Urban Witches».

Их первая крупная награда.

У Мэй до сих пор подрагивают руки от её тяжести, а в ушах по очереди слышатся то торжественные аккорды, под которые они дружно выползали в полном ахуе на сцену, то довольный голос Бан Ши Хёка, поздравляющий их по телефону несколько минут назад в машине. Шин Мэй сейчас не может толком вспомнить, о чём он говорил, но его звучное и одобрительное «Хорошая работа!» она наверняка будет помнить до могилы. Равно как и удовлетворённую улыбку Вонг Рин уже за сценой.

— Божечки-и-и! — продолжает пищать Мин Тхай и, вцепившись Мэй в рукав, с визгом трясет её вместе с Джун Йонг на пару. — Ты вообще в это веришь?!

Мэй смеется и мотается в их руках из стороны в сторону, пытаясь заставить обеих если не заткнуться, так хотя бы орать потише для приличия, не то их и так уже прозвали самым бешеным блоком за всю историю женского общежития.

— Так, ну всё-всё, — урезонивает она разошедшихся близнецов и забирает у Тхай статуэтку, которую та успевает и общупать, и обнюхать со всех сторон. — Успокаиваемся и наводим порядок, у нас завтра…

Закончить фразу ей не даёт громкий хлопок двери. В коридор многоголосой и ещё более шумной гурьбой вваливаются бантаны в полном боевом составе. Гостиная моментально становится меньше раза в три, а стены звенят и только что не трясутся от оглушительного рёва и воплей с поздравлениями.

На изумлённо моргающих Лин и Рин сыплются старательно наштампованные из журналов конфетти, счастливо ойкнувшую Джун Йонг подхватывают руки Чимина, а Тхай, кажется, выпадает в ещё больший ахер, чем при награждении.

Шин Мэй со смехом пытается как-то урегулировать этот лучезарный апокалипсис, однако получается у неё откровенно хреново. Зато весело.

— Это было ах-х-хренительно, Шин Мэй-а!

— Мы смотрели прямую трансляцию и чуть все ногти не сгрызли!

— Пиздец, бля, я так последний раз во время вашего дебюта нервничал…

— Мон-хён сломал стол от волнения!

— Ви, кончай орать, я оглох уже из-за тебя!

— Если бы я мог не орать, я бы не орал!

Шин Мэй, хохоча, выворачивается из медвежьих объятий Сокджина и Намджуна, которые исхитряются обнять всех пятерых разом. Она мельком видит сияющее лицо стоящего посреди бедлама Хосока, но подойти и как следует поприветствовать его у неё не получается, потому что Юнги, устав от поднявшейся суеты, откашливается и весьма демонстративно шуршит объёмными пакетами с угощением. И Мэй, спохватившись, принимается быстро командовать своим зоопарком, чтобы те хотя бы чайник поставили.

Чимин вместе с Тэхёном и Мин Тхай отправляются на кухню, чтобы разобрать пакеты и притащить необходимую посуду, а хён-лайн под её руководством бодро вытаскивает стол на середину гостиной. Комната быстро наполняется ворчанием, гомоном, местами нецензурной лексикой и невероятно тёплой атмосферой.

Пока близнецы мельтешат вокруг Сокджина и Намджуна, больше мешая, чем реально помогая им, Шин Мэй снова переглядывается с понимающе улыбающимся Хосоком и смущённо чешет нос. Ей до сих пор странно и жутко неловко каждый раз, когда бантаны поддерживают их, ядрёно-зелёных новичков, по сути, подобными способами. Например, на сто дней группы они откуда-то приволокли рекламные картонные статуи всех «ведьм» в полный рост и выставили их в коридоре. Тем же утром, открыв дверь блока и с разбегу наткнувшись на свою намакияженную согласно концертному ведьминскому концепту версию, Тхай, кажется, наоралась на три жизни вперёд. А на релиз первого полноформатного альбома на всех официальных каналах BTS появилось видео, где семеро половозрелых здоровенных парней, разодетых в цветастые костюмы бабочек, призывали оказать поддержку «ведьмам». Йонг тогда хохотала до икоты, а потом стребовала с Чимина те самые умилительно кривые розовые крылышки.

Чувствуя, что неумолимо проваливается в приятные воспоминания, Шин Мэй мотает головой, смотрит, как на столе один за другим появляются три увесистых торта, несколько огромных упаковок с мясными нарезками, добрых два десятка коробок из фирмы доставки еды, и с трудом сдерживает гомерический хохот. Ну чисто набор джентльмена!

Параллельно она слушает душераздирающую историю о проникновении в женскую общагу скопища диверсантов, которая явно заслуживает экранизации и пары десятков серий в дораме — не меньше.

— Как вы пролезли мимо нового вахтёра? Она же почти клон Кобры, особенно во всём, что касается дисциплины, порядка и трусов на батарее! — удивляется Джун Йонг, раскладывая принесённые Лин и Рин чашки.

Чимин моментально опускается рядом с ней и расплывается в улыбке от уха до уха, всем видом выражая чистое незамутнённое счастье. Неподалёку Чонгук и Мин Тхай забавно и почти по-семейному шипят друг на друга, пытаясь поделить крайне удобный уголок возле окна («Слезь с моего любимого места, сопля недоразвитая!»), а Юнги с видом умудрённого жизнью старца подтаскивает к себе побольше подушек.

— Мы принесли страшную жертву вашей вахтёрше! — округляет глаза Джин и деловито усаживается возле Рин.

Мэй краем глаза ловит лицо крайне воодушевлённого Тэхёна, который носится с графином сока так, будто там как минимум божественный нектар налит. Как максимум — фирменный энергетик Сун Дук-нима, который обычно вливается в рты полудохлых трейни, когда те готовы с рыданиями сдаться и плюнуть на карьеру айдола.

— Яйца макнэ? — моментально оживляется Мин Тхай, за что тут же огребает чувствительный подзатыльник от Шин Мэй и пинок от Чонгука. — За что-а?!

— За всё прекрасное, что ты несёшь в этот мир, дорогая.

— Нет, — усмехается Намджун. — Диск с расширенной версией «Хварана», кучей дополнительных материалов и автографами актёров. Таких всего несколько сотен выпустили, но Ви поделился своим экземпляром, который ему и остальному актёрскому составу вручили в качестве сувенира.

— У аджумы было такое выражение лица, что, думаю, она уже оформляет нам безлимитный пропуск на время своих дежурств! — довольно добавляет Джин и показывает Тэхёну большой палец.

Шин Мэй носится по гостиной как угорелая, напрочь позабыв про усталость и стараясь, чтобы всем было удобно. И когда вся компания, наконец, с трудом рассаживается за небольшим столиком и принимается разбирать коробки, она выдыхает, утирает выступившую испарину и уже почти привычно опускается рядом с Хосоком, с коротким замиранием сердца чувствуя, как плеча касается его плечо — тёплое, крепкое, а талию уверенно обхватывает его рука. Здесь всё равно не от кого прятаться и некого стыдиться, поэтому она не возражает, сосредоточившись на том, чтобы не таять слишком уж откровенно от его прикосновений.

Рассказывая наперебой с Йонг забавные подробности с церемонии награждения, Мэй с жадностью хватает свой стакан с прохладным соком. На самом деле, ей не мешает хорошо поесть, потому что последний раз они всей группой нормально питались около суток назад, но пить хочется просто зверски.

Почти залпом опрокинув в себя всё содержимое стакана, Мэй не видит слегка округлившихся глаз Тэхёна. Рин и Лин, зажатые между Джином и Намджуном, чинно пьют чай и вообще всячески изображают из себя лучших выпускниц элитной женской академии. И даже Тхай успокаивается, прекратив швыряться в Чонгука палочками, что, впрочем, не мешает тому оставаться язвой.

— А теперь объясните мне, как можно было так эпично навернуться на жалких трёх ступеньках сцены, будучи даже не на каблуках? — ехидно ухмыляется он.

— Хочешь, научу? — неразборчиво мычит Мин Тхай, полностью погруженная в свою коробочку с едой. Сейчас ей можно говорить всё, что угодно — Рин Мин Тхай не обратит на это никакого внимания, потому что в данный момент пребывает в священнодействии. Она ест.

Мэй доливает себе сока, с удовольствием делает ещё несколько глотков, мимоходом отметив странный горьковатый привкус, и со смехом принимается объяснять:

— Там очень плохо закрепили лестницы, на самом деле. Йонг-а мы успели подхватить, но вот феерическое падение Тхай-а с последующим подползанием к ведущим теперь наверняка будет смотреть весь интернет.

— Плюс один в копилку гордостей, — добродушно улыбается Намджун и, вздёрнув брови, почему-то принюхивается сначала к своему стакану, затем — к чашке недоумённо моргающей Лин.

Болтовня продолжает литься, как сок из графина, парни ржут гамадрилами, а Шин Мэй запредельно уютно и хорошо от плеча Хосока за своей спиной и его тёплого смеха над ухом. Так бывает, наверное, только в красивых сказках, но она сейчас готова поверить во всё, даже если ей скажут, что она попала в типичную дамскую дораму.

— Мэй-а, да поставь ты уже этот пылесборник, — меланхолично замечает Юнги, кивнув на наградную статуэтку. — Не первая и уж точно не последняя, ещё двери ими подпирать будете.

— Не советую, Мон-хён именно так и расхуярил наш стол.

— Так, Чимин-а, а теперь быстро уткнулся в свою девушку и захлопнул варежку!

Джун Йонг хихикает, как старшеклассница на выпускном вечере, а Мэй, опустив глаза, сконфуженно фыркает, только сейчас осознав, что до сих пор не выпускает награду из рук. Ну чисто наседка с яйцом, ей-богу. Надо было сразу отдать её Вонг Рин, так нет же, захотелось подержать у себя немного!

— Ой, я сейчас!

Шин Мэй подрывается с места и в три прыжка оказывается на пороге их с Тхай и Йонг спальни. Сделав пару шагов в полумраке, она вдруг почти валится с ног — комната резко начинает плыть и качаться, а уши закладывает белым шумом. Мэй оторопело хватается за полку шкафа и мотает головой, пытаясь прогнать неизвестно как и почему возникшее недомогание, но получается только хуже — руки и ноги наливаются непонятной тяжестью.

— Что за фигня?.. — бормочет она, проводя чуть дрожащей ладонью по взмокшему лбу.

На корне языка появляется смутно знакомый кисловато-сладкий привкус чуть забродивших фруктов, почти как в тот вечер, когда они с Тхай и Йонг решили устроить небольшой девичник…

Твою мать, да это же соджу!

Какая сволота подлила в сок алкоголь?! И — о, превеликие боги! — сколько она его только что выхлебала на голодный желудок?!

Остолбеневшая на секунду Шин Мэй ахает и разворачивается, чтобы кинуться обратно в гостиную и устроить громогласный пьяный дебош, но тело повинуется как в замедленной съёмке: ступни остаются на месте, будто прилепленные к милому ковровому покрытию, а туловище как-то неловко накреняется в сторону и принимается плавно заваливаться прямо на тумбочку.

Мэй зажмуривается, приготовившись рухнуть на пол, но её планы нарушаются сперва хлопком двери, а затем — вовремя подхватившими её руками.

— Мэй-а! — ахает Хосок.

По тщательно сдерживаемому веселью в чуть прищуренных глазах она понимает, что тот разрывается между двумя желаниями: посмеяться и пожалеть её. Внутри моментально рождается возмущенный протест, который не глушит даже всколыхнувшееся удовольствие от его близости.

— Какого хрена?! — разъярённо шипит она, пытаясь встать ровно, но вместо этого виснет на Хосоке ещё сильнее и в ужасе осознает, что язык начинает заплетаться, а живот наполняется томным теплом. — Я вам уши поотрываю! Нафига вы притащили алкоголь?!

— Да мы для себя его вообще-то взяли, по акции, — оправдывается тот, крепче прижав булькающую негодованием Мэй к себе. — Там распродажа была, ну и Шуга-хён предложил прихватить пару бутылок… Понятия не имею, кто додумался подлить его в графин.

— Надо предупредить… Лин и Рин… — уже почти стонет она и титаническим рывком заставляет себя встать ровно. Идея оказывается крайне херовой, потому что в ту же секунду она икает и заваливается уже в другую сторону.

Обычно Шин Мэй относительно терпимо переносит алкоголь, то есть без пьяных песен и героического ковыляния до туалета на следующее утро, но точно не на пустой желудок после суточного забега по концертному комплексу и церемонии награждения. И точно не после выпитого залпом полулитра.

Уже не сдерживая смешков, Хосок снова перехватывает Мэй за талию и мягко ведёт её к кровати. В нос ударяет уже почти выветрившийся к вечеру, но всё ещё терпкий аромат его туалетной воды, и она против воли заинтересованно ведёт носом.

— Всё в порядке, мамочка Мэй-а, Рин-а и Лин-а пили только чай. Плюс за ними присматривают самые ответственные хёны, так что давай-ка ты лучше присядь.

Да, присесть. Ей совершенно точно необходимо присесть.

Мэй с заплетающимися ногами шагает к месту, где предположительно должна находиться её кровать, радуясь, что до сих пор хотя бы частично может соображать, и в следующую же секунду с тихим воплем спотыкается об оставленный Мин Тхай на полу рюкзак.

— Ой, бля!

Хосок, к счастью, соображает куда быстрее заторможенного соджу сознания — моментально сгруппировавшись, он ловко разворачивает Мэй, поэтому вместо крайне неприветливого и твёрдого угла кровати она мягко приземляется спиной на свою постель. Губы опаляет резкий выдох, в котором она отчетливо чувствует дразняще нежный аромат зелёного чая.

Вот ведь предатель, сам-то чаёк хлебал!

— Офигеть, — смеётся Хосок, приподнявшись и заглянув Шин Мэй в глаза. Полумрак и лёгкое опьянение скрадывают детали, но она отчётливо чувствует исходящее от него лукавство. — Да ты алконавт у нас, оказывается…

— Ничего подобного! — вяло пытается возмутиться Мэй, но не выдерживает и фыркает в ответ, уже привычно скользнув ладонями по крепким плечам к его затылку.

Хосок обожает, когда она зарывается пальцами в его волосы, и сейчас Мэй на секунду разрешает себе маленькую проверенную ласку — всё равно их никто не хватится ближайшие пару минут.

— Мэй-а… — Хосок жмурится от её прикосновений и наклоняется. Она счастливо улыбается, поймав его полный тягучей нежности взгляд. — Я нечеловечески по тебе соскучился.

Шин Мэй притягивает взъерошенную голову к себе и растворяется в медленном, почти невинном поцелуе. Она тоже соскучилась, даже ещё больше, чем он, ведь последний промоушен «ведьм» перед церемонией длился практически месяц, а до этого бантаны были вне зоны досягаемости на гастролях. Мэй даже считать страшно, как давно они не оставались наедине вот так, без посторонних глаза.

Но сейчас глубоко укоренившаяся внутри тоска уходит прочь, уступив место яркой вспышке восторга — он здесь, рядом, обнимает Мэй так крепко, что она чувствует рёбрами жесткий браслет часов на его руке. От Хосока исходит аромат её любимого чая, а ещё — тот самый неповторимый запах, от которого она кайфует, как последний наркоман.

Дыхание сбивается, когда мягкие губы скользят вниз по её скуле, затем аккуратно прихватывают чувствительное место под ухом и прижимаются к шее. Тёплая тяжесть плавно растекается от макушки до кончиков пальцев, и Мэй прикусывает губу, уже не сдерживая усмешку. Он ведь тоже очень хорошо знает, что именно она любит и как.

Хосок возвращается к лицу Шин Мэй, и она горячее, чем следовало бы, отвечает на новый поцелуй, мысленно обещая себе, что после этого непременно встанет и отправится в ванную, чтобы умыться холодной водой. Очень холодной водой.

Влажный язык Хосока дразняще обводит губы, проникает в её рот, превращая планы о срочном протрезвлении в бессвязный мутный поток сознания, а его ладонь протискивается между поясницей и неубранным с вчерашнего утра одеялом.

Мэй становится жарко.

— Надо встать… — мычит она, не прерывая уже более настойчивого поцелуя, и против воли теснее прижимается к горячему животу, — и вернуться к остальным.

— Обязательно, — шепчет Хосок, перенося вес тела немного ниже — так, что у Мэй перехватывает дыхание от остро кольнувшего пах удовольствия. Так бывает, когда слишком резко опускаешься в горячую воду, хорошенько промерзнув перед этим: кожи будто касаются миллионы щекочущих нитей.

Пальцы ног поджимаются, а ещё через пару секунд Шин Мэй вдруг в запоздалом мутном ужасе понимает, что забирающиеся под широкую футболку Хосока ладони совсем не дрожат. Гладкие мышцы его живота судорожно сокращаются от её прикосновений, а с губ срывается шумный выдох.

Мэй невероятным усилием воли заставляет себя отдёрнуть руки и хочет уже шутливо заметить, что они чересчур увлеклись — всё-таки за стеной гогочет десяток человек, и они наверняка уже строят самые скабрезные теории о причинах их задержки, — но Хосок, сбивчиво дыша ей в шею, неожиданно ведёт руку вниз и разводит её колени.

— Эй-эй! — ошарашено ахает она, как никогда остро чувствуя сквозь ткань юбки упирающийся в бедро напряженный член.

Сердце грузно падает вниз, захватив с собой рваное дыхание и ещё не сдавшиеся алкогольным парам остатки рассудка. Шин Мэй инстинктивно выгибается навстречу ласкам и к своему превеликому стыду чувствует, как быстро намокает нижнее бельё от простых медленных поглаживаний.

— Остановись немедленно! — хрипит она, стараясь придать голосу требовательность. Но у неё ничего не получается.

Кончики пальцев Хосока легко скользят под коленом, изредка задевая ногтями чувствительную кожу и заставляя тело Мэй мелко подрагивать.

— Тебе следовало сказать это хотя бы на минуту раньше.

Сдавленно усмехнувшись в её губы, Хосок спускается ещё ниже и сквозь тонкую ткань кофты чуть прикусывает зубами кожу на ключице — совсем не больно, но Шин Мэй подбрасывает так, будто через неё пускают ток. В голове шумит, воздух сгущается и окутывает её душным коконом, когда длинные гибкие пальцы Хосока, которые снятся ей чуть ли не каждую ночь, плавно поднимаются выше, задирая подол юбки.

Мэй запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи, и, не выдержав, тихонько хнычет от досады и скопившейся за столь долгое время неудовлетворённости. В данный момент она, может, и наплевала бы с пьяного угара на некоторые свои принципы, но практическая сторона вопроса сегодня явно не на их стороне.

— Нам всё равно придётся остановиться, — бормочет она и, закрыв глаза, снова вплетает пальцы в его волосы.

Мягкие пряди, уже чуть взмокшие у корней, липнут к коже, а частое сердцебиение напротив набатом отдаётся в её груди.

Чёрт, да что ж так невовремя-то это всё!

— Ближайшие презервативы лежат в комоде в гостиной. Думаю, не стоит появляться в таком виде на глаза остальным и…

На секунду Хосок замирает, а затем возвращается к глазам Шин Мэй горящим чёрным пламенем взглядом, заставив её резко позабыть остальные слова. С сожалением поджав губы, она опускает руку на его затылок и чувствует, как отросшие кончики волос покалывают ладонь. Щекочущее ощущение молнией пронзает тело и оседает сосущей дырой внизу живота, отчего она с силой зажмуривается, касаясь щекой его напряженного плеча.

— Мэй-а… — тянет вдруг Хосок, и от его тона тлеющий пепел между ног Мэй вспыхивает самым настоящим напалмом. Она в жизни не признается ему, что готова кончить от одного только мурлыкающего хрипловатого тембра его голоса. — Нам ведь совсем-совсем необязательно туда выходить.

Короткий ступор быстро сменяется ярчайшим изумлением, когда поглаживания на внутренней стороне бедра возобновляются — выше, сильнее и, чёрт возьми, ещё более волнующе. Не то чтобы Хосок никогда раньше не ласкал её так, но у Мэй каждый раз настолько капитально сносит крышу, что она пугается собственной реакции.

— Прекрати сейчас же! — сквозь зубы сипит она, впившись побелевшими пальцами в напряженные до скрипа плечи.

Невыносимо хочется сжать колени, но наполненное тягучим свинцом тело не повинуется — вместо этого ноги Мэй покорно раздвигаются шире, спина выгибается навстречу касаниям, и она даже с закрытыми глазами всей кожей чувствует затаённую улыбку Хосока.

— Прямо сейчас? — отвечает он ей в тон, и тёплые пальцы перебираются выше, нарочито медленно отодвигая в сторону липнущее к промежности нижнее бельё.

Живот Шин Мэй непроизвольно втягивается, колени дрожат, но как-то избежать нежных скользящих прикосновений просто невозможно — Хосок вжимается в неё и продолжает покрывать короткими поцелуями тяжело вздымающуюся грудь, каким-то невероятным и незаметным образом исхитрившись расстегнуть молнию на кофте.

Когда внутрь плавно проникает палец, Мэй не может сдержать громкого стона. За собственным тяжелым дыханием и грохотанием пульса в ушах она его почти не слышит, потому что от невыносимо сладостных ощущений её съёживает и разрывает одновременно.

Хосок сдавленно усмехается, прокладывая горячими поцелуями дорожку на её животе, и погружается ещё глубже.

— Хватит! — Задушенный шепот кажется Мэй криком, поэтому она тут же перестаёт терзать влажный ворот мужской футболки и крепко зажимает себе рот.

Будто получив свободу, Хосок резко опускается ниже, и жаркий сбивчивый выдох обжигает кожу возле пупка. К моменту, когда он легко касается клитора, Шин Мэй уже не может даже стонать.

Голос потерян, рассудок — тоже.

Мэй вся — один горящий сгусток желания.

Внутренние мышцы туго обхватывают его пальцы, зрение застилает бордовым маревом, поэтому Мэй не видит, как Хосок тенью вырастает над её бедрами. Его намерения она осознает, лишь когда подрагивающие губы накрывают лобок.

***

Хосоку жарко.

Нет, не так.

Хосока пожирает настоящее адское пламя, которое при должном усердии наверняка может расплавить земное ядро, потому что перед ним любимая девушка, из комнаты за дверью раздаются смех и голоса друзей, а в голове творится такой бардак, что даже сосредоточиться толком не получается. Он в состоянии только дышать — тяжело, хрипло, почти беспомощно. Почти неслышно. Почти оглушительно.

От Шин Мэй пахнет яблочным соком, соджу и желанием, а Хосок не может совладать с собственным языком, который кажется распухшим до невероятных размеров. Он не может сказать ни слова, даже звука издать не может, потому что Мэй похожа на жидкое серебро — чуть блестящая от испарины кожа ловит блики фонаря с улицы, а тело выгибается так, что почти выскальзывает из рук.

Хосок чувствует себя на грани смерти и жизни одновременно.

Он старается унять дрожь в пальцах, когда скользит ладонями по коже Мэй, потому что ему кажется, что он цепляется за неё, царапает, причиняет неудобства своим волнением, но бросить начатое выше его сил. Особенно после того, как с губ Шин Мэй срывается тихий жалобный всхлип.

«Нужно остановиться!» — стучит в ушах.

«Парни застебут!» — опасливо подсказывает рассудок.

«Перед девчонками будет неловко!» — жгуче шепчет стыд.

Однако Хосок почти не слышит этой какофонии. Он втягивает воздух носом, закатывает глаза от прокатившейся по телу дрожи и замирает. Шин Мэй под ним дышит тяжело, с присвистом, ей руки беспорядочно шарят по его спине, лезут под футболку, а ногти царапают кожу — совсем неощутимо, следов после такого обычно не остаётся. Но Хосоку до смешного хочется, чтобы на плечах обязательно появились красные полосы, которые, заживая, обязательно будут чесаться.

Воздух застревает в горле на выдохе.

И в этот же момент он понимает — наплевать. На всё. На всех. Пусть парни потом демонстративно фыркают, пусть девчонки отводят глаза. Ему, чёрт подери, хорошо, и он хочет сделать Мэй не менее хорошо, даже если ради этого потребуется пожертвовать некоторым количеством душевного спокойствия.

Хосок спускается вниз, цепляя губами маленькие бусинки пота. Шин Мэй очень тёплая на ощупь и головокружительно сладкая на вкус. И то, что она всё ещё пытается удержать летящий в пропасть разум, заставляет проникнуться уважением к такой стойкости. Хосок ведь этим похвастаться не может. Он, судя по всему, окончательно прощается с сознанием. Вернее, он простился с ним ещё в тот момент, когда решил пустить в ход пальцы.

Внутри Шин Мэй горячо и влажно. Она так сильно хочет его, что запах желания становится почти осязаемым — он липнет к коже, липнет к подрагивающим ноздрям, липнет к губам. Он окутывает Хосока с ног до головы — так, что тот уже не может сопротивляться.

Прикрыв глаза, Хосок глубже проталкивает палец, и Мэй в ответ напрягается и ахает — достаточно громко, чтобы могли услышать ближайшие к двери обитатели дома, но этот звук, к счастью, глушит вспыхнувший в гостиной взрыв хохота.

Хосок передёргивает плечами и проводит языком по пересохшим губам. Он почти решает, что на сегодня достаточно, он почти утверждается на мысли, что поступать так будет некрасиво по отношению к тем, кто находится за дверью. Однако вместо того чтобы отстраниться, убрать руки и загнать, наконец, внутренние «хочу» обратно, Хосок наклоняется, обводит языком широкую спираль вокруг пупка Шин Мэй и, похолодев от взявшейся из ниоткуда смелости, ныряет ниже — туда, где сейчас жарче всего.

На самом деле, Хосок такого ещё ни разу не пробовал. Ну, вернее, порно-библиотека Намджуна, конечно, включает в себя обширный материал, изучать который порой не только увлекательно, но и действительно полезно, однако видеть происходящее на экране и делать то же самое в реальной жизни — совершенно разные вещи. Хосок сталкивается с таким впервые. И на несколько мгновений он лишается и дара речи, и, кажется, сознания, потому что на деле запах Мэй не только кружит голову и заставляет колени мелко дрожать — он сводит с ума. Настолько, что Хосоку приходится ощутимо куснуть щёку изнутри, чтобы прийти в себя.

Опомнившись от короткого замешательства, Хосок гулко сглатывает. Он продолжает двигать внутри Шин Мэй пальцами, поэтому она до сих пор не осознаёт, что именно происходит. Её грудь вздымается взволнованно и часто, а из горла то и дело вырываются короткие едва слышные всхлипы. Хосок видит, как она прикусывает губы, чтобы сдержать более громкие звуки, и от этого зрелища ему становится хорошо и плохо одновременно.

Внизу живота уже не просто горячо — там пожар, а от эрекции становится больно, поэтому приходится для начала чуть ослабить ремень джинсов, чтобы суметь согнуться под нужным углом. Хосок чуть слышно ругается сквозь зубы, пытаясь справиться с непослушным механизмом пряжки, а затем, когда та, наконец, клацает, торопливо подныривает под колени Мэй, которая, едва ли отдавая себе отчёт, крепче обхватывает ногами его плечи. Когда Хосок убирает, наконец, пальцы, она далеко не сразу приходит в себя, и это даёт ему шанс выполнить задуманное.

С тел айдолов частенько убирают всю лишнюю растительность, причём не столько из соображения красоты, сколько по причине гигиеничности: когда прыгаешь несколько часов кряду на площадках, потеешь порой так, что кожу потом приходится драть мочалкой до насыщенно-розового цвета, иначе она тут же покрывается раздражением. И если мужчинам ещё делают кое-какие скидки в плане эпиляции, девушкам, кажется, оставляют волосы только на голове.

Шин Мэй тоже оказывается гладкой. Хосок проводит ладонью по лобку, мягко надавливает пальцем на клитор и, дождавшись ответной дрожи на это действие, наклоняется. Губы накрывают кожу прямо над пальцем, а язык несколько неловко и поспешно проскальзывает вдоль ногтя — так, чтобы не задеть самые чувствительные места. Для этого пока рано.

Тело Мэй, дёрнувшись, на несколько мгновений становится неподвижным. Хосок чувствует, как она напрягается, медленно превращаясь в натянутую тетиву, и обхватывает ладонями её бёдра — так, на всякий случай. Вдруг случится что непредвиденное.

И непредвиденное случается — полностью вернувшись в сознание и сообразив, что к чему, Шин Мэй почти подскакивает на месте.

— Т-ты чего?! — шипит она, привстав на локтях, чтобы опалить Хосока гневным взглядом. — Прекрати сейчас же!

Она дёргает ногами, пытается отползти, но Хосок только крепче сжимает её бёдра, насильно удерживая их на месте. Получается с большим трудом, потому что когда Мэй злится, она может горы свернуть. Без шуток. Однако перевес сил всё равно на его стороне, так что постепенно активное яростное сопротивление идёт на спад, а затем запыхавшаяся Мэй и вовсе замирает. Тяжело дыша, она сдувает упавшую на глаза чёлку. В темноте выражение её лица сложно распознать, однако недовольство так ощутимо витает в воздухе, что становится трудно дышать.

Но Хосок слишком далеко заходит, чтобы остановиться на полпути. Он хочет Шин Мэй. Хочет попробовать её вкус. Хочет доставить ей удовольствие. И если она с этим не согласна… ну, что ж, он готов её переубедить, даже если после этого придётся некоторое время посидеть в чёрном списке.

— Расслабься, Шин Мэй-а, — хрипло шепчет Хосок и несильно дёргает её на себя, чтобы вернуть в более удобную позу.

Однако та и не думает сдаваться. Скомкав одеяло в кулаках, Мэй снова отталкивается в попытке вырваться, но единственное, что ей удаётся, — это ещё сильнее сбить постельное бельё.

— Я не хочу… так! — сердито отрезает она, поняв, наконец, что все усилия тщетны.

Хосок чувствует, как бёдра на его плечах напрягаются. Ему от этого почему-то становится смешно. Наверное, это нервное.

— Расслабься, — повторяет он со всей убедительностью, на которую только способен в таком положении: сидя перед широко разведёнными ногами и почти дёргаясь от пульсации внизу живота. — Вот увидишь…

— Нет! — повысив интонацию, обрывает его Шин Мэй.

К счастью, голоса в гостиной не утихают ни на секунду, поэтому её возглас тонет в издаваемом компанией за столом шуме, что не может не радовать. Хосоку до смерти не хочется, чтобы сейчас к ним кто-то ворвался. Не хватает только разборок и косых взглядов для полной гармонии.

Он сглатывает пересохшим горлом и думает, что разговорами тут, наверное, сложно будет что-то решить. Мэй будет упираться не хуже барана, потому что если она что-то вбивает себе в голову, переубедить её крайне сложно, а у них на всё про всё не так уж много времени. Поэтому Хосок прикидывает возможные риски, затем мысленно прощается со спокойной жизнью и, облизав губы, снова наклоняется. Язык мягко касается влажных складок, аккуратно проходится вдоль них и, наконец, проскальзывает чуть глубже.

Шин Мэй, рассерженно застонав, делает отчаянный рывок назад, но Хосок молниеносным движением кладёт руку ей на живот и почти вжимает поясницей в кровать.

— Не надо! — всхлипывает она, извиваясь и всё ещё пытаясь вырваться. — Пожалуйста! Мне не хочется… Мне не нравится так! Остановись!

Но Хосок её не слушает. Он без особого труда удерживает её заметно обмякшее тело почти неподвижным и продолжает свои манипуляции.

Первые ощущения от появившегося во рту привкуса получаются странными. Нет, Хосоку не противно, напротив — его волнуют и ещё больше возбуждают собственные действия. Однако неопытность и опасения сделать Мэй неприятно заставляют его тормозить там, где ему хочется ускориться.

Он снова проводит по складкам языком — больше дразня, чем пытаясь раздвинуть их и проникнуть внутрь, — затем прихватывает их губами и чуть оттягивает. Шин Мэй в то же мгновение откидывается спиной на кровать и закрывает лицо руками. Она, кажется, пытается сказать что-то, но ладони настолько сильно заглушают её голос, что Хосок даже не пытается вслушиваться. Вместо этого он уже на порядок увереннее проводит языком по промежности и, остановившись на мгновение, прижимается губами к клитору.

Ноги на плечах сжимаются сильнее. Мэй то ли стонет, то ли ругается на чём свет стоит — Хосок не может различить ни слова из-за повисшего в ушах шума. Окутывающий его запах возбуждения усиливается, становится концентрированнее, так что в горле начинает першить и чесаться. Во рту собирается густая вязкая слюна, но Хосок не может её сглотнуть. Вместо этого он жарко выдыхает — Шин Мэй издаёт сдавленный возглас — и, опять поддев клитор губами, наконец-то проталкивает язык внутрь.

Чувствовать мягкость стенок влагалища приятно, приятно, когда они конвульсивно сжимаются вокруг пальцев или члена, давая понять, насколько сильно Мэй нравится происходящее. Однако теперь всё это кажется лишь далёким отголоском новых ощущений. Хосоку не хватит ни слов, ни жизни, чтобы описать всю бездну обрушившихся на него эмоций, потому что когда язык оказывается внутри, Шин Мэй давится вскриком — это становится понятно, когда она изо всех сил зажимает себе рот руками. Её тело опять выгибается, но уже не в попытке вывернуться из хватки, а от наслаждения.

Она поджимает ноги так, что почти вдавливает Хосока лицом в промежность, но затем, спохватившись, расслабляется. Однако Хосок не отстраняется. Убрав руку с подрагивающего, покрытого испариной живота, он некоторое время настороженно ждёт активного сопротивления, но вместо этого Мэй лишь натужно дышит сквозь пальцы и старается не сильно дёргаться от движений языка внутри. К великому удивлению Хосока, она капитулирует достаточно быстро. И, можно сказать, безболезненно. Хотя последнее спорно.

Наверное, количество выпитого вместе с соком соджу всё-таки играет во всём этом определённую роль. Какое счастье, что его оказывается достаточно для того, чтобы смягчить некоторые табу.

Хосок старается не торопиться, несмотря на то, что его самообладание становится всё тоньше и прозрачнее. Он плавно проводит ладонью по лобку и, продолжая ласкать языком мягкие складки, надавливает большим пальцем на клитор. Руки, к счастью, больше не дрожат, но страх сделать что-то не то по-прежнему мешает двигаться увереннее. Хосок чувствует реакцию Мэй, понимает, что схлынувшее на некоторое время оцепенение — полностью его заслуга, и от этого пугается ещё больше. Не хватает только испортить всё своей поспешностью.

Медленными круговыми движениями Хосок обводит клитор пальцами, из-за чего Шин Мэй в очередной раз выгибается и сдавленно стонет, а затем опять возвращается к нему языком. Накрыв его губами, он опускает руку ниже и раздвигает складки пальцами. Сердце тяжело колотится в груди, когда он с лёгким нажимом проталкивает их дальше, а волнение, кажется, сочится сквозь поры. Хосок весь покрыт испариной, ему почти плохо от возбуждения, но в то же время ему действительно хорошо.

Оторвавшись на пару мгновений, чтобы сглотнуть, Хосок поднимает голову и едва не давится языком, разглядев в свете пробивающегося сквозь занавеску отсвета фонаря покрытое мелкими капельками пота лицо Мэй. Она всё ещё зажимает рот ладонью, силясь подавить стоны, поэтому дыхание получается тяжёлым, шипящим, а зажмуренные глаза и жалобно изогнутые брови заставляют Хосока ощутить себя сидящим на раскалённой сковородке. Он знает, как выглядит Шин Мэй в минуты удовольствия, он много раз видел её лицо в моменты оргазма, но именно этот образ — на грани помешательства, неприятия и полного смирения — ему открывается впервые, так что приходится снова куснуть себя за щёку, чтобы не сорваться.

Хосок опускает голову, дрожа от нахлынувших эмоций. Внизу живота разверзается ревущая пламенем пропасть, а по рукам проходит судорога от желания сорвать с себя одежду и перейти к другому, более тесному контакту. Но сделать что-то подобное сейчас будет не слишком правильно, поэтому он медленно выдыхает, усилием воли вернув поплывший разум на место, и касается кончиком языка клитора. Вместе с этим он вводит палец глубже и, когда Мэй беспомощно всхлипывает, подавшись навстречу его движениям, снова накрывает его губами.

Хосок теряет счёт времени, он не знает — минуты ли проходят или они находятся в небольшой душной комнате уже несколько часов. Единственное, что он видит и слышит — Шин Мэй, и происходящее с ней заставляет его желать большего, но вовсе не для себя — для неё.

Она сладко извивается, когда он ускоряет движения, всхлипывает, вздрагивает и в один момент не сдерживается — зарывается пальцами в его волосы. Хосок чувствует, как ногти чувствительно скользят по коже головы, чуть надавливая, чтобы усилить ощущения, и нарочито замедляется. Мэй разочарованно стонет и двигает бёдрами навстречу его языку и пальцам, но он и тут умудряется сдержать её. Без определённого количества практики, конечно, тяжеловато выдержать такой марафон, но Хосоку не привыкать превозмогать усталость, поэтому он снова ускоряется, заставляя Мэй сходить с ума, а затем опять сбавляет темп. Это круче любых американских горок — голову кружит будь здоров.

Хосок чувствует, когда до оргазма Шин Мэй остаётся всего ничего. Она сильнее выгибается, сжимает одеяло в кулаках так, что ткань начинает трещать. А ещё она стонет — по-прежнему глухо, но уже не сдерживаясь — и почти вырывается, поэтому ему приходится снова положить ладонь на её живот. Он ускоряется, торопясь догнать её наслаждение, становится резче, настойчивее, поэтому когда тело Мэй конвульсивно вздрагивает, а с губ срывается долгий громкий выдох, он почти не чувствует ни языка, ни рук.

Хосок держит Шин Мэй до тех пор, пока она не перестаёт дрожать от оргазма. Лишь затем он осторожно отстраняется и почти падает на пол — конечности затекают до сумасшедшего состояния и не слушаются. Некоторое время он тратит на то, чтобы вернуть дыхание в норму, затем осторожно разминает руки и только после этого решается подняться на ноги. Колени всё ещё дрожат и подкашиваются, но оцепенение и усталость достаточно быстро отступают, так что спустя пару мгновений Хосок уже может сделать шаг, а спустя ещё пару — вполне уверенно пойти дальше без риска рухнуть обратно на пол.

Присев на край кровати, Хосок протягивает руку, чтобы коснуться лица Мэй, отвести упавшие ей на глаза волосы и натолкнуться на полный негодования взгляд. Он почти ждёт, что она обругает его как мальчишку, почти готов получить всё причитающееся, однако рука, не достигнув цели, замирает, потому что ресницы Шин Мэй опущены, а сама она дышит ровно и спокойно — так, словно… спит.

Хосок округляет глаза в изумлении, затем осторожно поддевает кончиками пальцев тёмную густую чёлку и не может сдержать улыбки. Она действительно спит — сладко и безмятежно, будто эта разрядка сожрала последние силы и отключила сознание.

Хотя чему тут удивляться — работа на износ, бессонные ночи и эмоциональная встряска от получения премии творят и не такое. Ему ли не знать.

Хосок мягко проводит ладонью по волосам Шин Мэй — едва касаясь, чтобы не разбудить. Он любуется ею, ощущая прилив почти неземного счастья и тепла, но настойчивый спазм внизу живота заставляет его скривиться. Эрекция ведь никуда не девается, а изголодавшийся по ласке организм так просто не успокаивается, даже с учётом того, что Хосок не намерен ничего с этим делать. Будить Мэй ради того, чтобы она помогла ему справиться с неудобствами, будет бесчеловечно. Он на такое никогда не пойдёт.

Поджав губы, Хосок растерянно оглядывается и цыкает, поняв, что планировка жилища «ведьм» до тошноты напоминает их общагу: те же не сильно просторные комнаты и общая ванная, которая наверняка находится где-то за пределами спален. Это значит, что деваться ему некуда. И это — жопа.

Хосок закатывает глаза. Да уж, круче не придумаешь. Видимо, придётся решать проблему на месте, иначе когда он царственно выплывет в гостиную, не ржать над ним будут только близняшки — и то потому, что они слишком маленькие и наивные, чтобы обратить внимание на некоторые… особенности его внешнего вида.

Блуждающий взгляд натыкается на пачку влажных салфеток, которая лежит на туалетном столике, и решение вспыхивает в голове с силой многовольтной лампочки. Хосок быстро хватает её и сбивчивым движением приспускает штаны. Оглянувшись на посапывающую Шин Мэй, он стыдливо морщится, но поделать всё равно ничего не может — выйти из спальни не представляется возможным.

Хосоку хватает нескольких отрывочных движений рукой, чтобы достичь оргазма. Зажмурившись до цветных искр под веками, он сильнее сжимает член, чтобы не испачкать пол, и сдавленно мычит, давясь сбивающимся дыханием вперемешку со слюной. А затем, когда напряжение, наконец, полностью отпускает, грузно опирается ладонью на столешницу. Такого опыта в его жизни точно ещё не случалось. Однако желания повторить всё в более подходящей обстановке это нисколько не умаляет. Когда Мэй придёт в себя и перестанет обижаться — а она будет обижаться, Хосок в этом уверен процентов на восемьдесят, — он непременно уговорит её снова. Только менее безапелляционно, наверное.

В гостиную Хосок выходит только спустя несколько минут. Все по-прежнему сидят за столом, шумно переговариваются и принимают его обратно так, будто он и не пропадал вовсе. Лишь Юнги вздёргивает бровь и ухмыляется, когда он чинно опускается рядом.

— Спел ей колыбельную перед сном? — спрашивает он, отпив горячего чая.

Хосок честно пытается вспомнить, что именно он пил до его ухода, но память путается и спотыкается.

— Да она и без этого отрубилась. Усталость — сам понимаешь, — мямлит он. Ему хочется спросить, сколько времени прошло с момента их ухода, но решимость застревает в горле вместе с нужными словами. Юнги слишком хорошо его знает, чтобы купиться на праздную болтовню и отмазки.

Хотя чего уж там — судя по тому, как он отводит взгляд, буркнув «Ну-ну», и поворачивается к увлечённо втирающему что-то Мин Тхай Ви, то, чем они занимались с Шин Мэй за дверью спальни, секретом для него не является. Деталей он, конечно, знать не может, но и заострять внимание на этом не торопится. Юнги всё-таки старший — он не будет вести себя как оголтелый юнец, дорвавшийся до порно-журнала.

Хосок выдыхает, подтягивает поближе стакан с зелёным чаем, который успевает остынуть так, что кажется ледяным, и не может сдержать улыбки. Некоторые вещи стоят того, чтобы случиться, и если все всё понимают, почему бы не сделать вид, что так и было задумано. Они ведь взрослые серьёзные люди, так что…

— Ты это, — Юнги поворачивается к Хосоку, когда тот уже готов сделать глоток, — руки-то помой. И рот вытри, а то блестит так, что глаза слепит. Ага?

Не успев сориентироваться, Хосок с громким фырчанием захлёбывается, и на скатерти тут же расплываются влажные тёмные пятна. Вокруг мгновенно поднимается суета и шумиха. Мин Тхай смотрит на него с хитрой довольной улыбкой, Йонг, смущённо отводя глаза, пытается локализовать катастрофу при помощи салфеток, а близнецы недоумённо хлопают глазами. Макнэ-лайн хохочут над сине-зелёным от кашля Хосоком, Намджун и Сокджин с поразительной синхронностью прижимают ладони к лицам — скорее по привычке, чем по необходимости, и только Юнги со спокойным видом продолжает степенно пить чай, будто ничего не произошло.

Взрослые люди, как же, только каждый из них — как отдельная психушка, полная сногсшибательных сюрпризов. Что ни день — то праздник. Хотя в этом, наверное, есть свои прелести, особенно когда открываешь новые двери и понимаешь, что притаившиеся за ними секреты не такие уж страшные.