ЧАСТЬ 2
Спустя два года.
Сейчас. Армия южан.
Феликс в ярости. Его молодое лицо побледнело, и веснушки теперь – подобно рыжей сыпи. Он напряжен, его злость натянута туго, как арбалетный болт; выстрел удерживает лишь то, что Феликс – Король, а короли держат себя в руках. Даже, если ситуация плачевная.
Сынщик бесстрашно излагает всё, как есть: Король Триецарства теряет позиции, пограничные крепости одна за другой освобождают волки под началом некоего колдуна по прозвищу Кровавая Пляска; тот собирает на Севере новое могучее войско; пути из Гаала и Алуши больше пяти дней заволакивает пустынной бурей – караваны с провизией и сталью задерживаются; боевые слоны, которых Гаала отправила морем, умерли непонятно из-за чего; среди воинов ропщут, ведь поход затянулся, и многие хотят домой, к семьям.
- Нужна победа, Ваше Высочество, хотя бы одна, чтобы поднять боевой дух. - На Сынщике, как и всегда, дорогие одежды, но в красной ткани нет больше яркости, на шее не висят блестящие побрякушки, а мочки ушей не оттягивают тяжелые серьги. Седина выглядывает на висках и затылке, хотя Сынщику всего тридцать шесть лет. Его лицо стало более мрачным, отягощённым и неулыбчивым. Он обводит рукой огромную настенную карту, вырезанную из дуба и украшенную серебряными вставками: - Большая часть Аринкара твоя. Кровавая Пляска может дерзнуть отбить Западные Земли, но ему не удастся. Кусать исподтишка – единственное, что ему остаётся. Однако Север до сих пор не покорён: волки и люди стекаются туда, чтобы дать отпор. Тут, - Сынщик показывает на точку ниже столицы, - их сильнейший оплот. Крепость Рут. Уничтожь её, и путь к столице будет открыт.
- Сведения о силах на Севере принесла Соён? – когда Сынщик кивает, Феликс горько усмехается, - Я больше не доверяю ей. Не удивлюсь, если Рут – такая же ловушка, как и все прошлые советы нашей любезной Госпожи Хромоножки. Ей плевать на нас, Сынщик. У неё на Севере свои нужды, и ради них она пользуется моими победами.
- Ты можешь относиться к ней как угодно, но нам нужна эта крепость. Мы забрались слишком далеко, чтобы давать заднюю сейчас – из-за твоих обид на Соён. Вдохнови своих воинов громкой речью, напомни им, с каким пылом они помогали тебе брать Сирту. Они любят тебя, видят в тебе избранного. Однако всякое чувство истощается. Если ничего не предпринять, от Короля Триецарства останется одно название.
- Не учи меня воевать, - в глазах Феликса вспыхивает опасный золотой блеск, - Я не буду неблагодарным и жестоким, каким меня рисуют другие. Всем ропщущим командирам дадим по земельному наделу и жён, сколько угодно. Их дети вырастут, получат бесплатное образование и будут поддерживать законы моей Империи там, где я велю. Найди особо отличившихся воинов, самых смелых и верных, дай им съесть Живую Кость. Мне недостаточно тех клыков и когтей, что есть сейчас.
- Семена Живой Кости прибудут с караванами, - Сынщик покорно отводит взгляд. Феликс знает, что его верный слуга сам желает съесть Живую Кость, но он ни за что не получит её. Пумы долго не стареют, а Сынщик трясётся над каждой морщиной. Феликсу нужны хладнокровные воины, чудовища, как их называют здесь, «перевёртыши», а Сынщик малодушный: он полезнее в тылу, чем на поле боя. – Запасы есть, но их едва хватит на пятерых человек.
- Негусто, но делать нечего. Найди послов. Перед тем, как захватить Рут, я дам северянам шанс сдаться без боя. Надеюсь, этого времени хватит, чтобы караваны прибыли.
Тот, кто сидит на троне в Этэ сейчас, намного сговорчивее, чем предыдущий король Аринкара. Это Минхёк – слабоумный принц, единственный, оставшийся в королевском роду. Поговаривают, когда король узнал о смерти своих сыновей от рук Кровавой Пляски, он так обезумел от горя, что спрыгнул с башни. Минхёк нужен Аринкару лишь для вида – жалкий, пускающий слюни, символ. Убить его – значит пустить волну негодования среди знати, так что Кровавая Пляска прицепил к принцу ниточки и дёргает его, как куклу. Феликс признаёт, что этот таинственный колдун – грамотный делец и достойный противник; он не проигнорирует условия мира.
Сынщик подаёт голос:
- Я возьму кого-нибудь из вашей личной гвардии в качестве послов.
- Да, это разумно. Хотя постой, - неожиданно у Феликса появляется идея, как одновременно проучить Соён и залечить душевные раны, ею нанесённые, - Тот очаровательный сиротка Сынмин, он ещё здесь? – Сынщик кивает, - Бери его. Речист, умён и набожен. Как раз то, что нужно.
- Мальчишка не подходит. Его убьют быстрее, чем он вручит наши требования.
Феликс притворно хохочет:
- Не ставь на нём крест раньше времени. В конце концов, чем может быть опасен для Кровавой Пляски бывший церковный послушник?
Сынщик не смеет возразить прямо. Он прячет своё неодобрение в ответном вопросе:
- Что скажет Соён?
Король Триецарства презрительно цыкает. От обиды и раздражения золотая радужка его глаз рассекается пополам вертикальным зрачком, а изо рта выглядывают острые кошачьи клыки.
- А она что-то скажет? Не посмеет. Ей нужно получше приглядывать за своим любимцем.
Тогда. Алуши.
Они крадутся среди ночи по каменному, увитому лозами, саду. Здесь настолько красиво, что Соён, раскрыв рот, не прекращает озираться: вдоль мощёных дорожек раскиданы цветочные брызги – красные, желтые, синие; неведомые растения, изгибами похожие на людей, тянутся по мраморным колоннам; стволы здешних пальм низкие, а листья такие широкие, что под их тенью может спрятаться полдюжины человек; то тут, то там кристально журчат фонтаны и поют райские птицы.
Ёнбок задевает плечом длинный стебель, и дождевая вода, скопившаяся в чаше цветка, холодной струйкой попадает ему за шиворот. Он тихо возмущается, хочет ударить злополучное растение, но тут же испуганно пятится назад.
- Нас заметили! – этот неугомонный веснушчатый воришка прячется за юбку Соён.
Та глядит по сторонам: никого нет. Среди изогнутых базиликовых деревцев, поверх высокой травы выглядывают причудливые сине-фиолетовые цветы с белой сердцевиной. Внутри белого торчат черные тычинки, слипшиеся в поперечную линию, точно зрачок. Цветы очень похожи на кошачьи глаза, бдящие в ночи.
- Всё спокойно, - Соён треплет мальчика по светлым вихрам, - Разве не ты называл себя самым грозным разбойником в городе? А боишься собственной тени. Трусишка Ёнбок.
- Это сад Чародея! – громкий возбужденный шёпот доносится из-за её спины, - Я всё ещё сомневаюсь, что нам стоило лезть сюда. Нас поймают и превратят в эти странные растения!
- Нет так страшен черт, как его малюют. Трусишка-трусишка! Шагай уже, - Соён намеренно дразнит Ёнбока, чтобы тот продолжил красться из вредности.
- Ненавижу своё имя, - мальчишка недовольно бубнит себе под нос, - Не хочу быть трусом.
Они попали сюда через тайный лаз, проходящий через сточный канал, так что несёт от обоих почище всякого. Если у Чародея есть сторожевые псы, их действительно учуют быстро. Соён надеется, что слухи о том, что сад охраняется лишь высокими стенами, правдивы. Якобы здесь Чародей делает для Властителя Алуши волшебные снадобья, а тех, кто посмеет вторгнуться в его мастерскую без его ведома, он превращает в зверей, птиц или деревья. Соён знает себя: она всадит этому типу нож в горло быстрее, чем он откроет рот, чтобы прочесть заговор. Честно говоря, ей и Ёнбоку не нужны никакие секретные рецептуры – они в подобном не разбираются; им будет достаточно стащить какие-нибудь редкие чудо-растения или парочку книг. У Ёнбока быстрая реакция и шустрая рука: Соён помнит, как ловко он – ещё и без ключа! – отворил её оковы, когда её хотели продать на невольничьем рынке. Теперь они – крепкий союз, работающий только на одну цель. Выжить.
- Кажется, это оно? – Ёнбок кивает на центр сада. Там, в обрамлении каменных колонн, стоит приземистое строение, напоминающее беседку, - И свет горит. Хозяин внутри. Подождем в засаде?
- Нет, - Соён прищуривается. Время терять нельзя, - Подкрадёмся ближе, глянем через окно, что да как.
Свет из окон падает на ухоженные кусты неровной оранжево-красной полосой. Внутри на удивление пусто. Около деревянного стола, заставленного всяческими склянками-банками, есть огромный стеллаж с книгами и с прозрачными колбами, в которых что-то светится. Соён обходит мастерскую Чародея, чтобы отыскать дверь, но та заперта. Замочной скважины нет и дверной ручки тоже. Магия, значит. На удачу, среди густой колючей зелени, что липнет к каменным стенам, есть отверстие внутрь, закрытое ржавой решёткой. Это похоже на туннель, ведущий под пол. Соён со всей силы бьёт ногой о решётку. Ржавые петли ломаются с громким звоном. Ёнбок весь бледнеет от страха.
- Теперь нам конец…
Соён спешно затаскивает мальчишку внутрь, пока тот не дал дёру. Над их головами – оранжево-красные щели. Пол мастерской поддаётся с трудом. Попыхтев и взмокнув от пота, Соён и Ёнбок всё же отодвигают каменную плиту с места. Тёплый свет свечей на мгновение их ослепляет.
Пахнет в мастерской плавленным сахаром и гашённой известью. Едкими парами щёлока и сладкой серой. И, кажется, даже кровью. Не теряя время на разглядывание, Соён спешно суёт по карманам пучки трав, закупоренные колбочки с цветными жидкостями, запечатанные сургучом свитки, монетки и цепочки из червонного золота… в общем всё, что считает ценным на первый взгляд. Ёнбок обчищает стеллажи.
- Смотри, - он зовёт Соён шёпотом, - Здесь написано «Живая Кость», - на пузатой бутылочке со сверкающим сине-фиолетовым зельем есть этикетка с надписью на языке Алуши. Ёнбок грамотен; он не всегда жил на улице. Когда-то его называли Младшим Принцем Сирты, пока бедняга не стал жертвой политических интриг и его не выбросили, как надоевшего котёнка. – А ещё налеплена печатка алушской армии.
- То, что надо. Спрячь получше.
Соён мысленно прикидывает, сколько можно заработать на секретном зелье для армии. Вполне возможно, здешний Властитель лелеет мечту о захвате Гаалы, которая экономически душит Алуши. Плевать, пусть хоть все передо́хнут. Соён нужно вернуться в Аринкар. Она заберёт с собой Ёнбока, если тот захочет. Среди враждебных улиц мальчик пропадёт.
Соён суёт под пояс ещё пару штук запечатанных конвертов и несколько колбочек. В ее руки попадает небольшой увесистый мешочек с чем-то сыпучим и черным. Соён нюхает любопытный порошок – пахнет он резко – затем несдержанно чихает. Гадость какая-то.
Снаружи слышатся шаги. Ёнбок замирает истуканом.
- Теперь точно всё… мамочки, - его страх перед Чародеем не даёт ему сдвинуться с места, хотя отверстие под пол всего в двух шагах от него.
- Размазня, - Соён толкает его вниз. Чтобы поставить каменную плиту на место, не хватит времени.
Они выныривают наружу как раз в тот момент, когда дверь распахивается и чья-то фигура заходит внутрь. Сад шелестит вокруг них, ветки бьют по лодыжкам и глазам; под ногами что-то хрустит, а лунного света не хватает, чтобы найти ту дорожку, по которой они пришли. Позади слышится громкая алушская ругань; что-то разбивается в дребезги. Соён держит Ёнбока мёртвой хваткой за запястье, но тот отстаёт: ему мешают тяжелые фолианты, зажатые под мышкой. Дверь мастерской открывается так громко, что ударяется о камень; наверное, слетела с петель. Чародей вышел на поиски воров. Соён чувствует панику. Сад как будто ополчился против них и намеренно путает дорожки. Она ломает кусты и упругие ветки, чтобы ринуться напролом, однако колючие лозы и вертлявые отростки плюща окольцовывают её ноги и руки, точно голодные змеи. Изогнутые, как человеческие тела, деревья молчаливо предрекают плохой конец, когда никудышных воришек поймают.
Ёнбок беспомощно ойкает за спиной. Лозы сжали его поперёк живота. Книги падают на землю, когда он пытается освободиться. Соён тянется к нему, чтобы разрезать стебли ножом, но не успевает ничего толком сообразить. Происходит рывок, и лозы уволакивают Ёнбока в густые заросли.
- Соён! – больше он не произносит ни звука.
Она видит перед собой высокие сине-фиолетовые цветы, похожие на кошачьи глаза. Они примяты там, куда Ёнбок упал, но сам мальчишка словно испарился. Под ногой Соён хрустит разбитая бутылочка с этикеткой «Живая Кость». Она слышит кругом шорохи и мужские голоса. Похоже, Чародей позвал стражу.
- Дерьмо! – её руки рыщут повсюду в ночной тьме. Без толку. – Ёнбок! Где ты? Ёнбок!
Её громкий испуганный шепот заглушён треском веток. Она мнёт все цветы, что видит, чтобы расчистить место. Руки горят, исполосованные царапинами; из-за едкой пыльцы слезятся глаза и колет в носу. Враждебные голоса всё ближе. Паника диктует бежать сейчас же.
- Ёнбок! - «Нет! Нет! Я не брошу его, ни за что!».
Что-то мягкое касается лодыжки. Внизу раздаётся высокие звуки неумелого рычания.
«Соён!».
Она вздрагивает. Небольшой зверь, похожий на щенка, трётся усатой мордой об её ногу. Рычание повторяется.
«Соён! Это я!».
Голос Ёнбока слезливый, полный голого ужаса, и звучит у неё в мыслях.
«Соё-о-о-он!».
Зверёк прыгает ей на грудь, когда она садится на корточки. Это не щенок, скорее львёнок, но Соён не уверена. На неё смотрят большие, золотые как у Ёнбока, глаза. Слёзы текут по мордочке вниз и теряются в шерсти.
«Это я! Это я! Соё-о-он! Что мне теперь… - он громко и горько хнычет, - что теперь де-е-елать?».
Она, дрожа всем телом, стискивает Ёнбока теснее и поднимается на ноги. Сине-фиолетовые цветы, похожие на кошачьи глаза, смотрят на неё, кажется, со злорадством. Она больше не теряет ни секунды на размышления и мчится в сторону канала. Где-то недалеко раздаётся собачий лай. Нужно торопиться. Торопиться! Торопиться! Ёнбок вцепляется в плечи острыми коготками и дышит через раскрытую пасть; Соён чувствует своей грудью, как быстро бьётся его маленькое сердечко.
Сейчас.
Уцелевшие воины разбивают лагерь у резвого ручья. Вокруг шатров шумит густая дубрава, трещат кусты от тяжелых шагов, стоит суета. Лошади пьют воду, размахивая хвостами. По поручениям хозяев бегают беспокойные слуги и оруженосцы; слышно, как где-то смачно ругаются командующие, как кто-то у костра поёт о мирном небе. Пахнет дичью, жарящейся на вертеле, кислым вином и влажной землёй, вытоптанной копытами.
Стоит густое, как студень, отчаяние.
Из королевского шатра выходит юноша с перевязанной рукой. Четверть часа назад лекарь подал ему маковый настой, и теперь боль от ранения не такая сильная. Эта рука рабочая и неизвестно, когда заживёт. Он смотрит на всех вверенных ему людей, заметно потрёпанных после отступления, и чувствует всеобъемлющую злость. Глубоко в его сердце гнездятся сомнения: сможет ли он закончить то, что начал? суждено ли ему быть освободителем волчьего народа или всё это – лишь жалкая попытка показать миру, чего он стоит? Без здоровой руки он никто, абсолютно бесполезный полукровка, предвестник поражений. Никто не поднимет мечи за калеку.
Крепость Рут пала по его вине.
- Господин Хан, - невысокий мальчонка подбегает к нему, держа в руках поднос с ароматным обедом, - Господин, скорее поешьте, пока не остыло.
Юношу с раненной рукой зовут Хан Джисон. Ему едва исполнилось восемнадцать, а на его плечах уже колоссальная ответственность: и он ведёт тех, кто готов за ним идти – волки из народа амрэ и рэти, полукровки и люди, покорившиеся его силе, – все они составляют последнее воинство, что защищает Аринкар от врага. Их путь нелёгок и едва ли скоро закончится.
Джисон кивает головой в сторону своего шатра:
- Поставь на стол и накрой, чтобы мухи не налетели. Я не хочу есть. Потом.
Мальчик, что с недавних пор служит у него стюардом, послушно убирает поднос с горячей едой. Джисон просит его, пока тот не вышел наружу:
- Возьми мой плащ.
- Куда пойдёте, господин?
- Траву окропить.
***
Он покидает лагерь незамеченным. Чтобы облегчить мочевой пузырь, далеко ходить не надо. Пока он возится с тесьмой на штанах, рука вновь вспыхивает болью. Мак не помогает. Вражеская стрела пробила ладонь насквозь, и пальцы теперь не шевелятся. В правую руку целились намеренно, Джисон знает. Левой играть на лютне он не умеет.
Об этой отлучке знает только стюард; Джисон уверен, что в чаще не потеряется и вернётся до того, как его хватятся. По правде, он давно хотел покинуть лагерь и отдохнуть в одиночестве.
Вскоре звуки лагеря стихают, и птичье пение занимает их место. Тёмный сосняк остаётся далеко позади, теперь перед Джисоном жёлто-зеленый лиственник, сочный, пахнущий свежими почками. Под ногами мнутся пучки лютиков и ландышей. Над кронами шелестит теплый ветерок. Где-то стучит дятел, и скрипят высокие стволы. Джисон запрокидывает голову и видит синее-синее небо, необъятное и глубокое. В пылу битв он научился ценить прекрасное в простых вещах.
Захватчик с Юга, Король-Перевёртыш предъявил условия мира перед тем, как обрушить на Рут мощи своей армии. Условия были унизительными: сдать крепость, склонить колени и признать Южного Короля единственным своим господином; а иначе – огонь и смерть. Командующие пленили послов, однако один сумел улизнуть: поговаривают, обратился в зверя. Голову оставшегося посла зарядили в катапульту и отправили через стены: любуйся, Перевёртыш!
Три дня и три ночи шла осада. Джисон играл на лютне без сна; его ногти растрескались, пальцы превратились в красные лохмотья. Враги плясали в кровавом танце, убивали друг друга, поджигали свои же осадные орудия. Поле боя превратилось в клокочущий звуками резни хаос. Восточные рэти как раз пришли на помощь: ещё совсем немного, и удалось бы отбросить Короля-Перевёртыша или – чего так сильно хотелось! – взять его в плен. А потом… Джисон поначалу даже не понял, почему лютня не играет. Стрела пронзила его руку без боли.
Он выходит на небольшую поляну, заросшую ландышами, в середине которой растёт стройное дерево с красными, как кровь листьями. Оно ниже своих собратьев-великанов, совсем молодое. Ствол стройный и гладкий, серовато-белого оттенка, а ветки изящно изогнуты в разные стороны. От дерева идёт странное позолоченное свечение. Либо это солнце, что отражается в красных листьях, посылает такой мираж. Чудится, что в листьях кто-то шепчется.
Джисон поддаётся таинственному предчувствию и касается ствола здоровой рукой.
Приятное тепло наполняет его тело. Душа тотчас становится лёгкой, как пёрышко. Ничто более его не беспокоит, ничто не терзает: ни боль в руке, ни навязчивые мысли и сомнения. Спокойствие, граничащее с ленивой сонливостью, заставляет упасть на колени. Священное место.
Дерево с красными листьями убаюкивает его, словно неизвестный ласковый друг. В шёпоте листьев Джисон слышит чьи-то слова, но не может разобрать их, слышит счастливый мужской смех и глубокое дыхание. Что-то горячее, как кузнечный горн, течёт в массивных корнях, питает изогнутые ветви и маленькие жилки листьев. Всеобъемлющая любовь, жертвенная, крепкая, как скальный монумент, - вот, что Джисон чувствует своей рукой.
Кому бы ни предназначалась эта любовь, он почему-то уверен, что конец у неё трагичный. Скорбь и горе, которые не принадлежат ему, вырываются наружу горючими слезами. Джисон не знает, кого оплакивает, но знает, что тот, который любил так красиво, просто не мог быть плохим.
Где-то хрустит ветка. Среди зелёно-желтого марева двигается чья-то неясная тень. На короткое мгновение Джисон видит чьи-то волнистые чёрные волосы и белую ногу. За ним кто-то следил?
- Эй, выходи. Я тебя вижу.
Некоторое время ничего не происходит. Однако Джисон знает, что ему не показалось. Чужое присутствие он чует.
Вновь доносится хруст. Шуршат кусты. Затем на поляну, тесно прижав уши к голове, выскакивает чёрный волк. Зверь большой и сильный, в лёгкую удерживает на себе вес белокожего мальчишки; тот сидит на его спине, точно на лошади, и держится за шкуру, как за поводья.
Мальчику не больше тринадцати лет; его волосы в цвет волчьей шерсти, густые с торчащими маленькими косичками; на концах косичек блестят бусины из бирюзы и яшмы. Его одежда – это серо-зеленая рубаха, завязанная опояской; портки, рванные у лодыжек, и кожаный охотничий плащ. Он смотрит на Джисона глазами тёмно-красными, как вино, и поджимает тонкие губы, отчего его скуластое лицо становится ещё более сточённым.
Волк обнажает клыки и тихо рычит.
- Ты кто такой, человек? – голос у волчьего наездника слишком высок для мальчишки. Девчонка с остриженными волосами? - Чего здесь шлындишь?
- Я – один из командующих армией Аринкара Хан Джисон, верный подданный короля Минхёка. Это подвластные королю земли, по которым я могу ходить свободно. Как тебя зовут, дева?
Слышится надменный цык.
- Эти земли не принадлежат людям. Больше нет. Кровавая Пляска всех их выжил. Свободному народу не нужны никакие короли. Убирайся, пока не получил.
В этот момент волк звучно рычит и лягается, отчего девочка неуклюже наклоняется вперед и чуть не валится на землю.
- А-а-ай! То есть… то есть, я хотела сказать, что моё имя Чонин. - Волк зыркает на неё выразительно. Она некоторое время смотрит на него в ответ, дуется и пыхтит, прежде чем добавить: - Приятно познакомиться, ваше вашество.
Джисон хмыкает. Кровавая Пляска – нелепое прозвище, которым его наградили. Сам себя он так не называет. Джисон гадает, к какому народу волк принадлежит: для амрэ – мелковат, для рэти – слишком чёрен. Альну? Но разве северные оборотни не сидят в своём Модуре, подальше от войны? Их Вожак запретил им высовываться.
Чонин спускается на землю. На её шее висит волчий коготь и что-то продолговатое, сделанное из жёлтого металла, кажется, рукоять ножа. Лезвие обломано – торчит лишь неровный огрызок - а с краю есть отверстие для шнурка. Джисон сведущ в магических вещах, однако подобный оберег видит впервые. Любопытно.
Волк мягкой поступью приближается тоже.
- Я оказался в этой местности случайно. Если этот лес ваш – так и быть, позвольте чужаку уйти нетронутым.
Джисон слегка наклоняет голову. У волка, такие же как у него, глубокие красно-карие глаза.
- Мой отец говорит, что ему не составит труда свести тебя с ума, едва ты замыслишь меня ранить, - Чонин произносит со злым довольством и кивает на его поясной кинжал.
Узкая морда приближается к поврежденной руке, принюхиваясь. От неожиданности Джисон пятится назад, и, чтобы не упасть, упирается рукой в ствол дерева. Он чувствует рукой мощный тёплый толчок под корой. Затем ещё один и ещё, точно у дерева есть пульс, и он участился.
«Спроси у юнца, идут ли он и его воины от Крепости Рут».
- Отец спрашивает…
- Я слышу, что он говорит, - Джисон смотрит волку прямо в глаза, - Крепость захвачена. Мы отступаем. Опять. – Несколько мгновений он молчит, а потом, не успев обдумать, быстро поизносит: - Твоё имя – Минхо. Ты из альну. Но сейчас не принадлежишь ни к одному из народов. Я не понимаю, что это значит.
Волк едва слышно рычит, не ожидая подобных слов. Чонин обескураженно смотрит то на него, то на Джисона.
- Кажется, мне сказал он, - тот поднимает лицо. Красные, как кровь, листья тихо шепчутся на ветру.
Волк, взмахнув хвостом, обходит дерево, внимательно разглядывая ствол.
- А ты как мой папа? – Чонин не сдерживает любопытства в голосе. Её яркие большие глаза заглядывают Джисону в лицо, - Умеешь слышать призраков? Значит, ты не человек?
Слова девчонки заставляют всколыхнуться его злости на людей. Ему никогда не направилось то, что он наполовину человек; волчья часть всегда была сильнее. Интересно, будь он полностью волком, осталась бы в нём человеческое малодушие и слабость, которые мешают ему сейчас, в войне с южанами? Личная ненависть к королевскому роду не сразу обратилась в потребность объединить волчьи народы: Джисон не смог бы прикончить принцев в одиночку. Он, изначально действующий лишь из единоличной выгоды, постепенно свыкся с замыслами своих волчьих союзников – вернуть оборотням когда-то захваченные людьми территории; в конце концов, их идеи не противоречили его целям.
Хочет ли он дальше участвовать в распрях между волками и людьми (теперь – южанами) – не так важно. Джисон сделался символом – повернуть назад уже нельзя.
- Я не оборотень, но моё чутьё обостренно. Как это получилось, что альниец и его дочь забрались так далеко на Юг? Вожак Модура всё же решился нам помочь?
Он рассчитывает, что ответит Минхо, однако Чонин в силу возраста тяжело держать язык за зубами. Девчонка звучит с некой гордостью:
- Мы ходим по Междуземью в поисках молодых кровоков, чтобы папа поприветствовал их. Он – их господин, а я – его правая рука!
- Это дерево так называется?
- Верно! На Северном Полюсе растут целые леса из красных деревьев. Если вздумается кровоку вырасти на каком-то месте, значит это место - могила воина из рода волчьих. Они общаются с нами, если захотят. Призраки. Вот так.
Чонин рассказывает воодушевленно и всё поглядывает на Джисона; она хочет угодить ему. По какой-то причине маленькая неразумная девочка испытывает к нему симпатию. Джисон оборачивается на красное дерево. Значит всё, что он чувствовал, касаясь древесной коры, это мысли умершего оборотня. Возможно, ему было одиноко умирать здесь, одному, без своих собратьев. Джисон проникается сочувствием к незнакомому волку, но лишь на мгновение. Затем он спешно гонит из себя эту неуместную мягкость: «Мне плевать. Это чужие заботы».
Минхо яростно откапывает что-то среди корней. Он прижимает уши тесно к голове и едва слышно скулит. Его хвост рассекает воздух, точно плеть. Он чем-то явно взбудоражен, и ему не до праздных разговоров.
- Папа? - это необычное поведение беспокоит и пугает Чонин, - Что ты там ищешь?
Волк выныривает из вырытой ямы. Из сомкнутой пасти свисает шнурок с чем-то плоским и круглым, кажется, ржавой монетой. По какой-то причине у Минхо мокрые глаза, а его скулёж всё более похож на звуки несчастного щенка.
«У тебя есть власть над теми, кто будет ходить по этому лесу. Не позволь им тронуть это дерево, уведи их другой дорогой. Ты – Кровавая Пляска, тебе ничего не будет стоить такая мелочь».
У Чонин расширяются глаза. Джисон чувствует, с каким наивным восхищением она смотрит на него, но он не станет смотреть на неё в ответ.
- Зачем мне это делать?
Его вопрос разумен. Войско отступает, никому нет дела до травинок, что мнутся под множеством ног. Вскоре здесь будут хозяйничать южане: красное дерево всё равно сгорит. Ради чего Джисону тратить своё время?
- В твоей просьбе нет никакого смысла, если ты не прячешь у себя за спиной призрачную армию.
Кажется, волк ухмыляется. Его взгляд холодный, точно северные льды.
«Мёртвые Живым не помощники» - отвечает тот.
Где-то слышится шорох птичьих крыльев. Джисон видит на ветках серых кукушек с темными пятнышками на брюшках и хвостах. Звуки, которые издаёт пернатая компания, заставляет кровь стынуть в жилах. Это почти человеческие крики, младенческий писк и плач, и мерная, как ход времени, песня: «Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку». Быстрый и необратимый отчёт жизни. Рука Джисона вспыхивает ещё большей болью, и случайная мысль – опасная мысль – мелькает в его голове: «Мне больше не сыграть».
«Мне нужно несколько дней, чтобы выкопать корни и пересадить дерево на безопасную землю. Я вижу кровь и боль. Тот, кто лечит твою руку, тайно тебя ненавидит. Ты встретишься со Смертью раньше, чем следует. А где будет Смерть, буду я и моя воля. По ту сторону нет золотых чертогов, лишь теснота древесного тела. Как ты проведёшь свою вечность – в спокойном забвенном сне или мучаясь от древоточцев, что станут пожирать твои корни – решать мне. Теперь ты уловил смысл моей просьбы?».