Тв: попытка изнасилования
Сейчас. Близ столицы.
- Мы ведь ещё покажем захватчику, где раки зимуют, да? – девчонка ставит на столешницу поднос с ужином, - У нас теперь есть собственная страна и будут свои законы. Ничего ещё не закончилось!
Джисон думает, что «не закончилось» - мягко сказано. Время битв прошло, однако сейчас, когда язык – не меч – приносит или победы, или поражения, Джисон острее всего ощущает, как он уязвим на поприще королевских интриг. Убить короля – не то же самое, что занять его королевство. Мечты о славе, власти и своих земельных наделах трещат под тяжестью опасений: близок час, когда те, кто обязан к Джисону прислушиваться, его предадут; толку верить колдуну без колдовства? Рабочая рука зажила, но пальцы всё равно, что мёртвые, - совсем не слушаются. Джисон уже продолжительное время учится играть левой: пока успехи не велики. К моменту, когда силы к нему вернутся, нельзя позволить ослабнуть его авторитету.
- Ты права. Король-Перевёртыш сделал волкам огромный подарок, а заодно вырыл могилу для своей хвалённой Империи. Его Величество умрёт когда-нибудь, и что тогда произойдёт?
Он пытливо смотрит в глаза служанки. Она с детской радостью считает себя его ученицей, однако Джисон никогда не соглашался чему-то её учить. Её зовут Чонин, и, признаться, он долго не мог это имя вспомнить; при этом лицо девчонки, что ехала верхом на черном волке, запомнилось отлично. Она навязалась ему в помощницы под веянием наивной влюблённости и по огромному секрету призналась, что сбежала от отца.
«По ту сторону нет золотых чертогов, лишь теснота древесного тела».
Воспоминание о Минхо заставляет Джисона вздрогнуть. Что может знать обычный оборотень о Смерти и той стороне? Северяне всегда отличались суеверностью; их боги требуют кровавые жертвы, а лес с красными деревьями шепчется человеческими голосами. Жуткий и дикий край. Упомянутые деревья, точно паразиты, выросли даже в столице. Красные листья бьются об окна дома Джисона; белые стволы ненормально извиваются вдоль стен крепости Рут, в которой он, по велению Короля Феликса, теперь начальствует. Сколько бы слуги их не срубали, деревья вновь вырастают, ещё более густые и твёрдые.
- Тогда некому будет держать волков на цепи. Со смертью Феликса Луперкал восстанет и превратится в по-настоящему свободную страну, - У Чонин розовые, точно яблоки, щёки. Она до смешного похожа на мальчишку-сорванца, когда сидит вполоборота и неаккуратно поправляет короткие волосы. Пусть ей маловато лет, но в её внешности уже прослеживаются те особенные черты, что в будущем сделают из неё красавицу.
- Это правда. Но будь аккуратнее в словах. Если кто-то нехороший тебя услышит…
- Вы сразу же его убьёте, я знаю! Ведь вы самый сильный колдун на всём белом свете. Когда Король-Перевёртыш помрёт – от вражьего меча или старости – Красная Пляска встанет во главе Луперкала, как некогда было при Волчьем Восстании. Именно так всё и будет, верьте мне.
- К тому моменту я сам превращусь в немощного старика, - Джисон очарован её слепым доверием, - Сомневаюсь, что я доживу до…
Он хочет сказать «до ста лет», но осекается. Страх крупной дрожью бежит от загривка вниз по спине.
«Ты встретишься со Смертью раньше, чем следует. А где будет Смерть, буду я и моя воля».
- Конечно же доживёте! - Чонин машет рукой, мол, какая нелепость, - Раз сомневаетесь, возложите ношу на своих будущих сыновей. Мой отец стал бессмертным, когда сделался кровким хозяином. Я не знаю, что для этого нужно, но могу спросить у него, если хотите.
- Довольно про твоего отца. – Тон у Джисона ледяной. Чонин смотрит на него украдкой и замолкает.
Он разрешает ей остаться поужинать с ним; они едят в напряженной тишине, и каждый размышляет о своём.
Ночь обещает быть холодной, так что слуги топят очаг и стелют на холодные камни пола свежую солому. Джисон задувает все свечи и ложится в нагретую грелкой постель. Сквозь тяжелый балдахин проникает желтая полоска света от трескучих поленьев. Слышится случайный шорох – упрямая девчонка снова пробралась к Джисону в спальню. Она взяла себе привычку оставаться с ним на ночь и уже не первый день спит на полу около очага.
Сон всё никак к нему не идёт. Он ворочается, и перина сильно продавливается; ночная рубашка такая длинная и широкая, что в ней путаются ноги. Всякая мелочь способна вывести его из себя. Неужели это то, ради чего он геройствовал на поле брани: неудобная постель в отдалённой мрачной крепости, одновременно и близко, и невероятно далеко от трона? Феликс достаточно хитёр и осторожен, чтобы не доверять Красной Пляске; он знает, что любой, вкусивший власти, станет просить ещё. А Джисон не просто вкусил, фактически был регентом при Минхёке. О, это прекрасное время! Джисон упивался триумфом и делал с дурачком всё, что приходило в голову. Издевался над Минхёком также изощрённо, как некогда его царственный отец издевался над пленённой волчицей из рэти. Волчице суждено было сбежать из людских тисков и родить бастарда. Вместо того, что убить младенца, она вырастила его и наказала мстить. Джисону очень жаль, что Король спрыгнул с башни: ему так хотелось самому прикончить этого насильника.
Чонин раздражающе шуршит соломой в попытке нормально улечься. Она обнимает себя за колени и дрожит. Джисон громко цыкает и резко одёргивает балдахин.
- Эй, - он будит её требовательным голосом, - Либо прекращай там возиться, либо иди спать в комнату слуг.
- Я просто замёрзла, Господин Хан. Очаг меня согреет. Пожалуйста не гоните. А лучше одолжите суконного одеяла, если вам не жалко.
Джисон бубнит себе под нос:
- Вот же нахалка, - затем говорит: - Может тебе ещё и постель мою одолжить?
- Да, я была бы очень рада лечь с вами на перине. Там, наверное, так тепло.
Джисон уверен: девчонка знает, о чём просит.
- Вот как? – он поднимает край одеяла в приглашающем жесте, - Хорошо, можешь лечь. Но сначала разденься, твоя одежда очень грязна.
Чонин вскакивает на ноги, как по щелчку пальца, и быстро оказывается в исподнем. Когда она ныряет в постель, Джисон чувствует, насколько холодные у неё ступни. Её зубы не перестают стучать от холода, но лицом Чонин горит, как печка. Пусть на первый взгляд она вылитый мальчишка, а по возрасту – ещё желторотик, Джисон видит женские округлости в нужных местах. Девчонка совсем по-детски прижимается к его груди в поисках тепла и нервно елозит ногами.
- Ещё не согрелась? – Джисон задумчиво теребит яшмовые и бирюзовые бусины в её волосах.
- Ещё нет.
Он быстро-быстро растирает ей плечи и спину. Тянуть время ему никогда не нравилось, но и с девственницами иметь дело не приходилось.
- А теперь?
- Теперь… - Чонин поднимает смущённое лицо и смотрит Джисону прямо в глаза, не моргая, - Не знаю…
Она несколько мгновений молчит, затем дотрагивается его плеча и быстро целует в губы. Это невинное, невесомое касание, и Джисон не уверен, что почувствовал что-то. Он поднимается на локте, затем, полностью нависнув над девчонкой, целует её как надо. Чонин вначале замирает как истукан, потом становится расслабленной и податливой, даже пытается неумело целовать в ответ, однако стоит Джисону дотронуться до её голого живота, как она взбрыкивает.
- Нет, нет, не нужно…
- Почему нет? – он поднимается рукой выше, до круглых грудей с твёрдыми сосками, - Ты ведь хочешь этого. Зачем ещё ты запрыгнула ко мне в кровать?
- Нет, я не за этим… Я не понимаю! – она дёргается, сжимает ноги, но Джисон быстро ставит между ними своё колено.
- Всё ты понимаешь. И про будущих сыновей говорила, уже забыла? Так почему бы тебе не родить мне одного? Ты уже кровишь каждую луну?
- Хватит, я не хочу, - Чонин лягается, бьёт кулаками и локтями, плачет и кусается.
Северная дикарка. Джисон возьмёт её здесь и сейчас, и пусть её папаша досадливо повоет на луну. Раздаётся звук разрываемой ткани. Чонин беспомощно взвизгивает, когда получает хлёсткую оплеуху. Эффект мгновенный: девчонка прижимает руки к лицу и уползает к изголовью кровати, больше не сопротивляясь.
- Я не зверь какой-то, в конце концов. Обещаю, что больно не будет. А ты пообещай, что прекратишь выделываться, идёт?
Ответ звучит невнятными из-за слёз словами и непрекращающимся хныканьем. Джисон с неприятным чувством понимает, что слегка переборщил. Вот чем проблемны девственницы: с ними всегда куча мороки.
«Насильник!».
Он вздрагивает и озирается по сторонам. Кажется, чей-то шипящий шёпот прозвучал рядом с ухом.
Джисон в суете отодвигает край балдахина, но в комнате пусто. Медленно тлеет очаг, бросая на деревянные половицы жёлтые пятна света. Корявая белая ветка скребёт по стеклу, точно старушечья рука. Окно почему-то открыто, и ветер заносит внутрь шелестящие красные листья.
- Ты слышала это?
Чонин тоже замирает и ревёт тише.
«Насильник!».
- Вот сейчас! – он высовывается наполовину, но сколько бы ни пытался его взгляд уловить хоть что-то подозрительно, ничего нет. В комнате только они двое, больше никого. – Что за…
Девчонка со всего размаха бьёт его ногой в плечо, и Джисон валится с высокой кровати лицом вперёд; хрустящий звук поврежденного носа звучит у него в ушах. Она выскакивает наружу, прикрываясь изорванной тряпкой, однако не успевает сделать пару шагов, как Джисон хватает её за лодыжку.
- Ах ты мелкая дрянь! Стоять!
Ему не требуется долгих усилий, чтобы девчонка рухнула на пол. Она всё также яростно отбивается, громко кричит и плачет. Джисон уже передумал брать её, однако ещё несколько оплеух приструнили бы драчливую поганку. Его рука уже занесена для удара и готова обрушиться на Чонин, но тут происходит одновременно несколько вещей: белая крючковатая ветка, сделав царапающую дугу по окну, разбивает стекло; ледяной ветер врывается внутрь с оглушающим свистом; вместе с ветром комнату заполоняет дождь из красных листьев.
Листопад извивается спиралями, волнами, острыми черенками застревает в волосах и в складках ночной рубашки, и кружит-кружит по кругу, точно чей-то гневный дух. Сквозь свист, шелест и плаксивые хныканья девчонки Джисон слышит птичий щебет и множество голосов, звучащих в разнобой.
«Проклятый выродок!».
«Убить! Разорвать!».
«Ублюдку мало будет гнить в земле!».
«Тебя предупреждали…».
«Насильник! Такой же урод, как и его отец!».
«Яблоко от яблони…».
«Танцуй! Танцуй с нами, Красная Пляска!».
«Мы замучаем тебя, растерзаем!».
«Сделаем таким же дурачком как тот, над кем ты измывался!».
«Насильник!».
«Насильник!».
«Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку» - птицы шелестят крыльями, но их самих не видно в красном лиственном ветре. Кукушки кричат на все голоса: то визжат, то пищат, как младенцы, то поют свою неумолимую песнь. Хаос из звуков сковывает голову Джисона, точно раскалённый обруч. Тот хватается за уши и жалобно воет.
Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник. Насильник.
Красные листья сжимаются в плотную воронку и проклинают змеиным шепотом. Острые края режут щёки, локти и ступни; белая рубаха покрывается каплями крови. Тело Джисона качается из стороны в сторону, а глаза зажмурены, так что он не видит, как Чонин отворяет дверь и исчезает во тьме коридора. Её голос возвращается из глубин прошлого, прорезается сквозь его руки, сжимающие уши, легко и насквозь:
«…ему не составит труда свести тебя с ума, едва ты замыслишь меня ранить».
Сейчас. Этэ.
Утро Соён начинается со сборов. Она складывает в дорожный мешок еды на несколько дней, украдкой взятой с кухни, немного денег на всякий случай, охотничий нож, порох и одежды три лопатины. Всё самое необходимое будет на ней: теплая форма южной армии, плащ Охотничьей Гильдии, клевец и пищаль. Ей предстоит отправиться на своих двоих, ведь путницу, уезжавшую верхом, заметят сразу. Она не хочет лишнего внимания, покинуть столицу нужно тихо и окольными путями. Роскошная жизнь в замке короля ей уже опостылела: Соён знает, где должна быть.
Новость о волчьей стране Луперкал смягчила нрав упрямого Вожака альну, и тот рассказал о Минхо всё, что слышал. Сведений оказалось не густо, лишь какие-то туманные слухи: якобы севернее Модура, на границе Северного Полюса живёт некий оборотень-отшельник, что водится с духами и люпинами; поговаривают, похож на Минхо. Соён проверит. Слишком долго она оттягивала встречу.
Война закончена, теперь ничего её здесь не держит. Сынмин сказал бы, что она достойна сама выбирать свой путь, не оглядываясь на нужды Короля. Ох, Сынмин… Соён не нашла тела мальчика, чтобы похоронить по традициям его веры. Со смертью Сынмина – подстроенной подлой и коварной рукой Феликса – сердце Соён отощало и теперь навряд ли когда-то полюбит. Ещё одна причина, почему стоит поскорее уходить.
Дверь её покоев скрипит, открываясь. Феликс - в скромной одежде воина, без монаршего облачения и короны – заходит внутрь с видом хозяина положения.
- Куда ты собралась?
Соён так надеялась избежать этого разговора… проклятье! Видимо, кто-то из слуг доложил о ней королю.
- Я выполнила свой долг, - она не поворачивает лица и продолжает собирать вещи, - Ты знаешь, что я помогала тебе завоёвывать земли лишь ради своих нужд.
Феликс подходит ближе, его брови сдвинуты к переносице, а рот зло поджат.
- Эти твои нужды не могут подождать ещё полгода? Ты мне нужна, чтобы укрепиться в Аринкаре. Мало кому я могу довериться здесь.
- У тебя много советников и союзников, и они все лучше меня. Красная Пляска, например, рад будет угодить новому правителю.
Слышится недовольное фырканье. Феликс садится на её кровать так, чтобы проигнорировать его было невозможно. Соён сталкивается с ним взглядом.
- Он рад будет вогнать мне нож в спину, стоит мне отвлечься. К тому же, лекарь говорит, тот сильно захворал, не встаёт на ноги и бредит. Что ж, одним вредителем меньше, - он опасливо берёт Соён за руку, останавливая её суетливое копошение, - Тебя никто не заменит. Ты воспитала меня, я бы не выжил без твоей любви. Извини, если я был несправедлив к тебе. Извини, что злился и ревновал. Это поведение не достойно Короля.
Когда Феликс в последний раз разговаривал таким умоляющим голосом, ему было лет четырнадцать: в том возрасте он ещё обуздывал Живую Кость, не умел рычать, только мяукал. Соён чувствует, что это не уловка, что он по-настоящему искренен с ней, однако взять и закрыть глаза на его непростой нрав она не может.
- Ты извиняешься за Сынмина, которого у меня отнял? – простить Феликсу его смерть значит оскорбить память Сынмина; этот безвинно убитый мальчик дарил ей душевное спокойствие, его разговоры возрождали в ней желание жить и бороться.
- И за него тоже, - Феликс крепче сжимает руку Соён в своей, - Пойми, я не мог позволить ему тебя дурить. Я боялся, что ты откажешься от меня, что разлюбишь… Прости, прости.
- Ты и сейчас боишься. Поэтому не хочешь отпускать, - она прижимает его голову к своему животу и крепко обнимает, - Рано или поздно этот день настал бы. Я должна уйти, трусишка Ёнбок.
- Куда? Куда ты пойдешь? На Север? – Король Триецарства жмётся к Соён крошечным котёнком, и влажно шмыгает носом, - Давай я отправлю туда отряд, мои люди живо найдут того, кто тебе нужен. Я сделаю тебя Королевой Аринкара, когда отправлюсь в Сирту, давай? Только не бросай меня.
- Пустое. – Она берёт его лицо в ладони и вытирает мокрые щёки рукавом. Грозный король и предводитель бесчисленного войска, а всё такой же – мягкий и нежный, как роза. – Пусть ты редкостный засранец, я не смогу перестать тобой дорожить.
- Значит, не уходи! Не уходи, Соён! – Она дарит ему прощальный поцелуй в лоб и ничего не отвечает. – Скажи… ты хотя бы вернёшься?
- Не знаю. Если моя дочь найдется, я останусь с ней.
- Нет-нет, не надо, - он прерывает объятья, чтобы вынуть платок и высморкаться. Колечко в носу съехало камушком вниз; Соён сама делала ему прокол толстой иглой, которой шьют обувь, ведь все важные люди в Сирте испокон веков носят подобные украшения; Феликсу на роду написано быть властителем, - Твой ребёнок – это я. Не пущу.
- Пустишь, если любишь меня, - Соён возвращается к сбору вещей. Этот разговор выматывает ей душу.
Феликс некоторое время молча наблюдает за ней насупленный и красный от обиды, перед тем как робко спросить:
- Что мне делать без тебя?
- Править, как ты умеешь. Я наказала Сынщику приглядывать за тобой, он верный и не подведет своего господина. В глубине души ты замечательный человек, Ёнбок, главное, не забывай это.
- А ты… самая хорошая в мире мать, - его глаза большие и по-кошачьи умоляющие, - Спасибо за всё время, что мы были вместе.
Тогда. Вблизи Альта.
Чонин начинает нехорошо жмурить глаза и раздувать ноздри. Если Минхо и дальше продолжит громко бренчать по дому, дочь снова закричит. Соён устала её убаюкивать; Чонин сделалась невообразимо капризной и не даёт спать третьи сутки. У неё режутся зубки, и кормить грудью теперь сродни пытке. Соён всё чаще плачет и срывается на Минхо. Им обоим непросто соседствовать под одной крышей, пока Чана нет дома. Минхо, конечно, помогает с ребенком по мере сил, однако Соён считает, что труднее всего ей, а не ему. Они пару раз поссорились до того, как Чан отправился на север, и ещё спустя несколько дней Соён готова была выгнать волчонка взашей, и только одно ей помешало: в одиночку с хозяйством и дочерью она не справится. Минхо семнадцать лет, он обязан брать ответственность как взрослый мужчина, однако порой он невыносимее плачущей Чонин; Чан сильно разбаловал его, хоть Соён предупреждала – и не единожды – быть с ним строже.
Она вздрагивает, когда из сеней доносится грохот. Чонин вертится на руках, морщит личико, однако – слава всем богам! – её неугомонный рот пока что закрыт.
- Хватит себя изводить! - у Соён громкий шёпот, всё равно, что крик, - Чем больше ты думаешь о Чане, тем чернее твои мысли.
- Ты не понимаешь, - у Минхо совершенно несчастный и потерянный вид. С того дня, как Чан ушёл в Альт, тот не находит себе места, - Я чувствую, случилось что-то страшное. Я просил его никуда не ходить. Почему он меня не послушал?
- Вода спала. Пока снова не начало лить, нужно успеть на ярмарку. На какие деньги мы будем жить зиму?
О безрадостных тёмных временах для их семьи Минхо начал говорить ещё неделю назад; Соён просила не каркать, а Чан прислушивался, чем сильнее подпитывал мнительность Минхо. В редких случаях волчье чутьё способно предрекать события, а вкупе с тем, что связь между Обещанными по-особенному крепкая, предчувствие чего-то опасного обычно не беспочвенно.
- Я знал, что оставаться здесь небезопасно, - Минхо продолжает создавать шум, когда вынимает из сундуков дорожную обувку и кожаный плащ, - Я говорил вам, нам нужно на юг, подальше от Урэя и Альта. Теперь нас поймают, теперь нам конец…
- Прекрати суетиться хотя бы на мгновение и посмотри на меня! – Соён не нужно подниматься со своего места, чтобы встряхнуть Минхо, ей достаточно зыркнуть на него исподлобья, - Объясни сейчас же, кто за нами гонится?
- Те, из-за кого Донхва наказал Чану покинуть город.
Донхва часто конфликтовал со священником Богваном: последний хотел подмять под себя весь Урэй, хотел устроить грандиозную охоту на волков, а Донхва с другими неравнодушными активно этому препятствовал. Последнее их столкновение закончилось тем, что Богван пригрозил отцу Чана, что отправит его на костёр. Чтобы попасть в немилость Церкви много усилий не нужно, достаточно быть иноверцем, однако, по словам Чана, Богван предъявил Донхва серьёзное обвинение: в чём оно заключается, Донхва сыну не раскрыл, однако заверил, что и его, и Чана убьют, если они не покинут город. Соён в замешательстве: у Богвана, должно быть, есть куча других забот, кроме преследования никому не нужных отца и сына; к тому же, она уверена, этот конфликт не настолько важен для церковника, чтобы поднимать его спустя столько времени. Минхо что-то путает.
- Ты поэтому собрался отыскать Чана?
- Я не стану сидеть на месте и ждать непонятно чего. Я чувствую, что нужен ему. Сейчас.
- А что насчет меня? – Соён немного приподнимает локти, чтобы продемонстрировать Минхо ребёнка, о котором он, похоже, забыл, - Ты уйдёшь, а я останусь одна?
- Разве ты не будешь этому рада? Мы, вроде, уже выяснили, что ты не перевариваешь меня ни в каком виде. - Минхо язвительно кривит рот, пока говорит. Каков же гад! Соён ничего не отвечает, она не предоставит ему такой милости. – Сделаем вот что: я наколю дров на неделю, воды принесу на столько же дней, помогу убрать вещи на чердак – вдруг опять наводнение, починю ворота и сделаю добротный засов на дверь; а ты и Чонин подождете нас здесь, в тепле и безопасности.
- Не слишком ли много – неделя? – Соён кажется, что Минхо заразил её плохим предчувствием. Если Чан в опасности, она тоже обязана отправиться на поиски. Однако ребёнок в её руках – всё равно что кандалы. – Тебе ведь поможет твой нюх?
- Да, я надеюсь на это. Нельзя исключать худшего.
***
Она накрывает люльку простынёй, чтобы, пока Чонин спит, никакая случайная мушка ей не помешала. Соён уходит из дома через дверь, ведущую на огород, и на поясе у неё пахучие травы, чтобы Минхо не сразу учуял её. Он умеет ухаживать за ребёнком: Соён обучила его, как менять пелёнки, как часто кормить, как правильно качать на руках, и коготь, который он вырвал из своей лапы для Чонин, спугнёт всякую хворь; Минхо справится, пока Соён разыскивает Чана. Она уверена, её отлучка продлится меньше недели – дня три-четыре – ведь Чан не мог отправиться дальше Альта, ярмарка-то в городе. Там Соён без труда разыщет его, убедится в том, что никакая опасность ему не грозит, а затем они вернутся обратно к Минхо, который будет верно ждать их, нянчась с дочкой. Чтобы тот с перепугу не скинул ребёнка Старухе Сэ или ещё кому и не бросился вслед за Соён, она оставила ему записку.
Всё будет хорошо.
В конце концов, Соён заслужила короткую передышку; Чонин не позволяла ей покидать дом с того дня, как родилась. Да, Минхо, должно быть, ещё пуще её невзлюбит, а Чан разочаруется в её материнских навыках, но Соён так сильно желает вкусить свободы, что возможные ссоры не настолько для неё страшны. Мужчины никогда не поймут, какие муки терпит женщина, вынашивая ребёнка, рожая его и ухаживая за ним сутками напролёт. К тому же, она надеется, что, развеявшись, она полюбит Чонин, как до́лжно, и перестанет думать о том, что будь это сын, трудности материнства были бы ей в радость.
До Альта Соён добирается ближе к вечеру. Главный тракт наводнён крестьянами и торговцами: кто-то ищет новой жизни в большом городе, кто-то бедствует и просит милостыню, кто-то заправляет огромными повозками, загруженными товаром; поговаривают, нынешняя ярмарка в Альте самая большая за все сезоны, и начальствует над ней кто-то важный из Верховной Церкви. Когда Соён пробирается сквозь толпу у ворот, она невольно задумывается о том, что найти Чана среди огромного количества тех, кто тоже желает что-то продать, будет не так просто, как она надеялась.
Вначале ей предстоит пройти всю торговую площадь и расспросить других охотников. Шум стоит невообразимый, и запахов – разные тучи: и приятные фруктовые, и душные рыбные… Здесь продают всё на свете, и еду в любом виде, и полезные вещи для хозяйства – различные плуги и литовки –, заморские редкости по типу украшений из раковин или гребней из китовой кости, и дорогие крашенные ткани вместе с выдубленной кожей. Соён даже видела в нескольких местах, как женщины под шумок торговали колдовскими снадобьями; Церковь такое не одобряет.
Она минует ряды зазывал-коробейников и оказывается в центре площади, рядом с деревянным помостом, где в кандалах томятся преступники: ворюги, мошенники и другие бесчестные люди. Любой может подойти плюнуть кому-нибудь в лицо или хорошенько побить. Соён невольно засматривается на высоченную каменную колонну, вокруг которой построен помост. Давным-давно, когда Альт ещё не был наводнен людьми, и название имел другое – волчье, здесь приносились жертвы северным божествам. На камне виднеются обрывистые узоры и слова на древнем языке, но хорошо рассмотреть не получается из-за сколов, оставленных временем, и чёрной копоти.
Когда Соён была совсем малюткой, мама рассказывала ей страшную сказку. Однажды в Альт повадилась ходить дьяволица: давила кур и скот, сторожевых псов рвала в клочья, и пила кровь всякого, кто решал ей противостоять; город на ушах стоял, спасу не было от её вредительства, и тогда один кузнечный мастер выковал серебряный топор и отсёк дьяволице руку, когда та наведалась полакомиться его курами. Серебро не дало ей отрастить руку заново. А на следующий день пошла молва, что одна из самых безобидных девушек в городе таинственным образом лишилась кисти; её пленили, привязали к той самой колонне, на который Соён смотрит, и сожгли.
Соён возвращается к торговым рядам и ищет тех, с кем Чан сотрудничает. Один охотник угощает её кедровой шишкой и говорит, что видел, как её муж продал всё, с чем пришёл, и отправился вниз по улице, в сторону городских ворот; было это два дня назад. Соён в замешательстве: за это время Чан давно бы уже появился дома. Значит, Минхо опасался не просто так? Нет-нет, нельзя о таком думать. Может Чан решил заскочить в здешний лес проверить охотничьи домики, а заодно глянуть, чьи это угодья? Он делал так, когда они только-только заселились в новый дом. В последнее время Минхо часто говорил ему, что стоит переехать.
Она решает не останавливаться на ночлег и покидает Альт. Одинокой женщине небезопасно ходить в такое позднее время, однако Соён достаточно сильная и ловкая, чтобы дать отпор негодяям. Рисковать, конечно, не к чему, так что ей приходится огибать главный тракт через лесную дорогу, и быть тихой, таиться, если кто-то идёт навстречу. Ночь ясная, и луна освещает каждое дерево и куст. На коре есть засечки, оставленные особенным образом, наискось: так делают только члены Охотничьей Гильдии. Засечки старые; наверное, где-то неподалеку охотничий домик. «Пожалуйста, пусть Чан будет там» - молится Соён и пробирается всё дальше вглубь леса.
Сквозь черные ветки елей мелькает едва заметный желтый свет. На прореженной местности действительно есть хижина, старая и покосившаяся, с частично обвалившейся крышей, но целой печной трубой, из которой в небо течёт тонкий дымок. В единственном окне виднеется трепещущий огонёк в очаге; а ещё – двигаются чьи-то тени. Стоит Соён приблизится, как из тёмного угла с громоподобным лаем выскакивает лохматый волкодав. Чьё-то лицо выныривает из дверного проёма, затем раздаётся свист. Собака послушно трусит на своё место, не переставая кровожадно таращиться на Соён.
- Кто здесь? – голос молодой мужской, с заметным акцентом; а каким – непонятно.
Юноша, что предстаёт перед Соён, облачён в такой же тёмно-зеленый плащ, как у неё. Брат из Охотничьей Гильдии, он сможет ей помочь! Она выходит ближе к окну, в круг света, чтобы незнакомец увидел, что они не враги друг другу и принадлежат одной группе, потом говорит:
- Я разыскиваю одного человека. Возможно, вы встречали его здесь и сможете помочь мне.
- Вот как, - теперь видно, что лицо у юноши смуглое с широкими ноздрями и большими губами. Волосы чёрные и курчавые. Это нездешняя кровь, смешанная. – Проходи, путница. Кто знает, может, и поможем.
Внутри тепло, пахнет чем-то пряный из котелка, что булькает над огнём. Белой костяной ложкой варево помешивает ещё один мужчина, в два раза старше первого. Этот мужчина чёрен, как уголь; белки его глаз и зубы кажутся более белыми, чем есть. Насколько Соён знает, такие люди живут в далёких южных землях: в Алуши или Гаале… с чего бы Охотничьей Гильдии звать к себе иноземцев?
- Она кого-то ищет, - юноша кивает Соён на топчан, и та садится, - Пусть отдохнёт с нами.
- Ну, пусть, - у второго мужчины акцент ещё более резкий, - Кто это? Опиши его, девочка.
Соён подробно рассказывает о внешности Чана, его одежде и оружии, которое могло быть с ним. Оба незнакомца задумчиво глядят в огонь, пока её слушают; в один момент ей начинает казаться, что они частично её не понимают. Под конец юноша наливает Соён в железную кружку горячего отвара и говорит:
- Надо это пить, чтобы успокоиться. Твои слова скачут быстро, как необъезженная лошадь. Ещё раз, как его имя?
Соён делает вид, что пьёт, лишь едва касается губами; брать что-то из рук тех, кто прикидывается охотниками, себе дороже. Она уже успела пожалеть, что попросила их о помощи. Кто знает, что у них на уме.
- Его зовут Чан.
- Меня зовут Тии́р, - юноша показывает на себя и зубасто улыбается, - А вот его – Мии́р. Скажи своё имя.
Соён молчит, потому что знакомиться – это последнее, чего бы ей хотелось. Она поднимается на ноги и хмуро смотрит на них.
- Наверное, я пойду. Вы тратите мое время.
Мужчина по имени Миир вдруг заходится гортанным смехом. Тиир встаёт за спиной Соён, прямо у двери. Это единственный выход отсюда. Взгляд устремляется по всей хижине в поисках чего-нибудь, что поможет Соён себя защитить. Рядом с очагом, у ног Миира стоит разряженный арбалет.
- Скорая девочка, - Миир всё ещё хохочет, и в этом звуке слышится что-то животное и нехорошее, - Мы же добры к тебе, а ты грубишь. Я и он знать этого человека, видеть его, как тебя.
Тиир поддакивает позади:
- Верно-верно, как тебя. Ты, значит, тоже хочешь денег?
- Каких денег? – Соён ничего не понимает. Чан вымогал у них деньги?
- Нас они нанимают, - говорит Миир и протягивает ей свиток с печатью Верховной Церкви, - Нам деньги нужны, чтобы возвращаться домой, к нашей семье.
Когда Соён вчитывается в содержимое свитка, ей кажется, всё её нутро каменеет от страха. Это грамота, подписанная в Урэе церковником Богваном, с позволения и одобрения вышестоящих. В ней сказано, что охотник Донхва обвиняется в оскорблении законов Гильдии, из которой, по велению Короля, он теперь изгнан, и в злостном осквернении церковных догм; следователи из Святого Суда нашли неоспоримые доказательства его связи с колдуньей-демоницей. Донхва, как и его сын Чан, который считается плодом этой мерзкой греховной связи, подлежат немедленному пленению для рассмотрения их дела Святым Судом. Всякий, кто знает, где сейчас находятся отец и сын, и скрывает это умышленно, будут отправлены мастеру пыточных дел. Всякий, кто пойдёт Церкви навстречу и поймает по собственной инициативе хотя бы одного, получит в награду сундук серебра.
- Но ты не получить эти деньги, девочка. Мы не получить тоже, - Миир досадливо кривит большие губы.
- Но мы всё равно попадём домой, - слышится ответ Тиира.
- Где вы его видели? – Соён не узнаёт собственный голос; от страха он сел до шёпота. Если эти двое потеряли сундук серебра, значит упустили и Чана. Куда тот мог податься? Только вниз по тракту, туда, где столица.
- Глупая девочка! – Миир, похоже, раздражён. Он выхватывает свиток из её рук и прячет во внутренний карман, - Сказал – не получишь денег. Никто за него не получит.
- Почему же? Получит, - Тиир устало пожимает плечами, - когда вода спадёт. Его не вытащить сейчас. Понимаешь, мы же гнали его. Он завёл нас к обрыву, наверное, хотел спуститься вниз, а река из берегов вышла из-за дождей. Гадёныш запнулся и полетел вниз, а вместе с ним и наши деньги.
У Соён подкашиваются колени. «Нет, нет. Разве это может быть правдой?». Вдруг, они ошиблись, вдруг, преследовали кого-то другого? Она оборачивается, смотрит на арбалет и узнаёт в нём вещь Чана; плащ охотника на плечах Тиира тоже принадлежал ему. Оружие незаряженное, потому что все болты Чан спустил на двух алушцев. Соён ясно представляет себе картину, как он сбрасывает свой плащ, продираясь сквозь колючую чащу, или скидывает его во время борьбы за жизнь.
- Смотри на её лицо. Думаю, она его баба.
Взгляд Тиира начинает проясняться, однако он не успевает ничего ответить: Соён ломает ему нос рукоятью арбалета.
- Ах ты сука!
Резкую алушскую речь Соён слышит заглушено, словно под водой; она выскакивает наружу, навстречу холодной лунной ночи… и рычащему волкодаву, что вгрызается в её ногу мощными зубами. Падая на землю, она вынимает из-за пояса нож и бьёт пса, куда придётся; в потёмках мало что видно. Челюсти смыкаются ещё пуще, раздаётся хруст сломанной лодыжки. Истошный крик боли поднимается в небо. В скудном оконном свете видно, как приближается огромная фигура Миира.
- Не страшно, церковники всё равно мало платить. Мы получим за тебя не серебро, а золото. У других людей, - это последнее, что Соён слышит, перед тем как алушец бьёт её по голове чем-то тяжёлым.