Вода, вода, тёплые солёные океанские волны, накрывающие с головой и утягивающие за горизонт; мягкие морские — убаюкивающие и ласковые; прозрачные озёрные — неподвижные и гладкие, как зеркало; речные — текущие, как сама жизнь, влекущие вдоль изумрудных берегов под бирюзовым небом, и бархатная трава скользит по ладони, если протянуть руку, и белоснежные лепестки цветов падают со стеблей и плывут по течению, покачиваясь и вращаясь.

      Амараг открывает глаза, всё ещё чувствуя эту невесомость, окутывающую, пронизывающую её, и кончики её пальцев влажные, словно она касалась воды наяву. Амараг открывает глаза и смотрит на тёмный бурый полог из шкур. Она касается пальцами лица и умывается росой своих снов. Она поднимается с мехового ложа, накидывает цветастую накидку на плечи и выходит в ночь.

      Амараг идёт босиком по траве, и земля поёт под её ногами. Амараг чувствует, как она дышит, как говорит с ней. Амараг проводит ладонью по душистой траве, усыпанной мелкими фиолетовыми цветами, и чувствует биение сотни крошечных фиолетовых сердец. Дети земли узнают друг друга, кем бы они ни были.

      Амараг поднимает глаза к небу и видит звёзды, тысячи солнц, тысячи миров, и все они — жизнь. Когда-то мир был таким маленьким, а потом она шагнула в портал, и мир распустился перед ней, как цветок. Когда-то казалось, что сердце бьётся лишь в недрах Дренора, но потом она услышала пульс Азерот, увидела и узнала тех, чьим рукам повиновались силы стихий — так же, как её собственным — и страх, окружавший её плотной стеной, как чёрный, удушающий дым, рассеялся, уступив место любви, когда она поняла, что не одна, что язык стихий — общий для всех, кто владеет им.

      Амараг опускается на колени и зачерпывает ладонями ледяную воду ручья. Звёзды пляшут в прозрачной воде, будто бегут по блестящим, отмытым камням на дне, прыгают с одного на другой. Амараг пьёт, и жизнь этого мира смачивает её губы, бежит по её горлу, становится частью её, делится с ней собой, и Амараг чувствует её внутри себя, и её сердце бьётся вместе с сердцем Азерот.

      Амараг глубоко вдыхает и оглядывается вокруг. Бесконечная степь и поднимающиеся покатые, обтёсанные ветром горы. Неподалёку проходит, почти скрытый травой, ночной зверь. Он замирает, повернув к ней голову, и янтарные глаза вспыхивают в темноте, поймав отблеск луны. Зверь стоит, навострив уши, поводя ими, прислушиваясь к дыханию Амараг, к шуршанию полёвки, юркнувшей в нору между корней травы, шороху крыльев своей сестры, ночной охотницы, тенью пролетающей над ним, развернув широкие крылья. Амараг поводит рукой, и зверь, прижав уши, отпрыгивает, ощутив, как земля вздрагивает под его лапами. Он снова смотрит на Амараг, и она улыбается ему.

      — Всё хорошо, — говорит она, — я не желаю тебе зла, я просто играю с тобой.

      Зверь дёргает головой и нервно полизывает плечо, делая вид, что ему неинтересна шаманка, бродящая ночами в степи.

      — Хорошо, хорошо, больше не буду, — покладисто соглашается Амараг.

      Зверь снова смотрит на неё какое-то время, подёргивая хвостом, а потом медленно продолжает свой путь в траве. До рассвета ещё далеко, но и дичи не видно, кроме шаманки, заставляющей землю вставать на дыбы — себе дороже такая дичь.

      Амараг идёт обратно, и земля ложится под её голые ступни, и фиолетовые цветы звенят, дрожа на своих стеблях, и ночная охотница падает камнем к земле, выхватывая мышь из норы, и зверь крадётся, пригнувшись, скрываясь в траве, заприметив добычу.

      Амараг поднимает руки, и брызги воды срываются с них, ложась каплями на лицо и накидку, серебристая взвесь окружает её, и Амараг улыбается, даря жизнь этой земле — своей земле, теперь навсегда — своей.