Казуха.

Наступила весна. В душе Казухи она теплилась, цвела, кружила голову сладостью и никогда не совпадала с календарной. Однажды выйдя на улицу, Казуха увидел нежную молодую зелень во дворе, услышал радостное щебетание зябликов, прячущихся среди клёнов и вдохнул немного смолистый аромат набухающих почек. То был конец марта.

Каждый раз, когда школьным будням получалось увлечь Казуху в свой круговорот, следить за временем получалось только наблюдая за погодой. Так, например, сакуры ещё не распустились, когда стало уже достаточно тепло, чтобы сменить зимнюю школьную форму на летнюю. Но Казуха не мог сказать, в какой именно день это произошло.

А ещё, проходя по коридорам, Казуха всё чаще стал слышать исполненные одухотворения разговоры о старшей школе. Кто-то сетовал на то, что его средний балл слишком низкий, чтобы претендовать на желаемое учебное заведение; другие же строили планы; третьи едва ли показывали глаза, склонившись над учебниками.

Казуха никогда по-настоящему не задумывался ни о старшей школе, ни о будущем. Вернее сказать, он определился со своей судьбой уже давно и теперь просто преодолевал препятствия на выбранном пути. Он знал, что не хочет стать дармоедом. И уж тем более он был уверен, что сделает всё возможное, лишь бы никогда не разочаровать дедушку. Всё остальное как будто было не важно.

Однако теперь от Казухи требовались ответы на вопросы, о которых он никогда не задумывался. Приближался самый сложный тест в его жизни.

В один из теплых и светлых вечеров, сидя на кресле в клубе поэзии и с кошачьим интересом наблюдая за тем, как колыхается тюль на открытых окнах, Казуха имел неосторожность произнести:

— Интересно, каким будет поэтический клуб в старшей школе? — он говорил лениво, протяжно, и в конце даже зевнул. — Впрочем, это будет неважно, когда мы соберёмся там все вместе.

Никто не спешил ответить на его слова. Более того, Фишль как-то смущённо отвела взгляд, Син Цю оторвался от чтения книги и даже Хейзо задумчиво отставил чайную чашку подальше.

— Что? — голос Казухи дрогнул.

— Видишь ли… — Син Цю держал книгу так, что его большой палец служил закладкой; он взмахнул рукой. — …мы с Юнь Юнем решили поступать в старшую школу в Токио. Так что, пожалуй, осталось не так уж много дней, когда мы можем вот так собраться.

Казуха перевёл взгляд на Фишль, которая всё это время делала вид что её очень интересует содержимое рюкзака. Она дрогнула и по-мышиному пискнула. Когда поняла, что её тоже призвали к ответу, Фишль вздохнула и откашлялась, возвращая голосу твёрдость.

— Принцессе Осуждения не пристало всё время сидеть на месте! — провозгласила она. — Теперь мой взор направлен в сторону Осаки! Скоро сомкнутся тучи над городом, и явит своё величие Нирвана Ночи!

Прикрыв рот рукой, Фишль театрально захихикала, и Казуха, оставив её в покое, обратился теперь к Хейзо.

— А ты куда сбегаешь?

Хейзо принялся хлопать глазами. Он едва-едва улыбался.

— Никуда! У меня, знаешь ли, осталась здесь пара незаконченных дел. Но я не думаю, что в старшей школе мне захочется вступать в поэтический клуб. Пришло время попробовать что-то новое.

Казуха закатил глаза, поняв, что его только что бросили.

— Ясно. — вздохнул он и беззлобно вынес вердикт. — Вы все предатели.

Часом позже он с тоской размышлял о том, что в старшей школе наверняка есть поэтический клуб, а если даже и нет, Казуха точно найдёт желающих, чтобы его создать. Может, встречи как и прежде проходили бы в библиотеке, между стройными рядами пыльных книг и на фоне высоких окон, перед которыми не устояло бы даже самое своенравное вдохновение. Или, может, то был бы обычный кабинет, правда без парт — вместо них несколько мягких кресел, небольшой столик с круглыми следами от чашек чая и парой шкафов у дальней стены, в котором хранились бы только самые ценные для клуба книги. На зелёной доске мелом бы выводили тему поэтических дебатов или записывали бы самые ёмкие строчки стихотворений…

Признаться честно, ни одна из возникших в голове людей не прельщала Казуху полностью — среди всех этих фантазийных бликов и витиеватых грёз не доставало ему друзей, с которыми он мог бы с жаром говорить о книгах. Не хватало Син Цю с его немного классическим взглядом на произведения; не хватало Фишль, способной углядеть скрытый смысл даже в синих занавесках; не хватало и Хейзо, с такой дотошностью вчитывающегося в каждую строчку, будто среди букв было спрятано сокровище.

Всё, что теперь оставалось Казухе — наслаждаться оставшимися клубными вечерами, впитывать каждую мелочь, а после, в особые меланхоличные минуты, вытаскивать из памяти все запомнившиеся ему радостные моменты.

Коротко говоря, он попытался отнестись к этому философски.

Казуха вздохнул, поднял глаза к небу и постарался улыбнуться так, будто ему не грустно. Потом он обратился к идущему рядом Куникудзуши.

— В какую старшую школу ты собираешься?

— А ты? — ответил встречным вопросом Куникудзуши.

Казухе это не понравилось, но он не стал говорить ничего против.

— В эту же. — он махнул рукой в сторону видневшейся вдалеке крыши «Рыжего клёна» — Корпус старшей школы ещё ближе к дому.

Куникудзуши кивнул.

— Я иду туда же.

Сам не зная, почему, но Казуха вдруг ощутил охватившее его спокойствие.

То был день, который он запомнил почти до последней минут, и впоследствии Казухе даже удалось вытащить из него пару приятных воспоминаний — на закате того дня солнце пылало алым, а на десерт после ужина дедушка припас несколько сладких фиников.

Затем круговорот снова утащил Казуху за собой.

День тянулся за днём, неделя сменялась неделей. Солнечные часы становились длиннее, а ночи короче — да и те были светлы настолько, что просыпаясь вдруг из чувства жажды, Казуха думал, будто скоро рассвет. Хотя будильник возле его постели показывал только четверть после часа ночи.

День, который выбивался из общего течения, начался с тёплого дождика. Блестели капли на траве, пахло сырой свежестью, небо было ясным и светлым. Лужи на асфальте высыхали быстро и, к тому времени, как Казуха добрался до школы, было уже сухо.

Едва переобувшись и поставив уличную обувь в шкафчик, Казуха столкнулся с в коридоре с девочкой, которая, натужно пыхтя, несла тяжёлую коробку. Казуха тут же вызвался ей помочь.

— Только аккуратнее! — девочка неуверенно вложила коробку Казухе в руки. — Если уронишь, все документы перепутаются!

Слова девочки были пронизаны предостережением, но голос её не звучал так уж напуганно. Она наоборот как будто рада была скорее избавиться от ноши. Казуха мельком рассматривал школьницу: судя по росту, она была первогодкой. С выразительными карими глазами, тощими руками и ногами, окрашенными волосами, которые по всей длине были светлыми, а у корней почти чёрными.

— Куда нести-то? — вздохнул Казуха, крепче цепляясь пальцами за дно коробки. Он сам нёс её с трудом и на всём протяжении пути гадал, как это удавалось маленькой девочке.

— В комнату школьного совета! — отрапортовала школьница, одной рукой упершись в бок, другую выставив по направлению тянущегося вперёд коридора.

Приняв свою тяжёлую участь, Казуха потащил коробку. Раньше он никогда не был в комнате школьного совета и, более того, даже не задумывался о том, что он вообще существует. И чем, интересно, он вообще занимался? Тяжёлая коробка была набита документами и, вероятно, это как-то было связано со скорым окончанием учебного года. А в другое время? Кажется, именно школьный совет занимался спортивными фестивалями, разве нет? И ежегодная ярмарка клубов — это тоже их забота, верно?

Казуха пропустил девочку вперёд, чтобы та помогла ему открыть дверь, а потом зашёл внутрь. В комнате, несмотря на ранний час, было многолюдно. Вокруг длинного стола, стоявшего прямо в центре, собрались школьники - парни и девушки, которые горячо о чём-то спорили. Тянулся чуть спёртый запах, смешанный с едва уловимыми кофейными нотками, шелестели бумаги на столе.

Одна девушка, с тугим хвостом тёмных волос на затылке, как только увидела вошедших, тут же подскочила ближе и резво выхватила коробку у Казухи из рук. Кажется, тяжесть совсем её не смущала.

— Cаю опять заставляет других работать вместо себя. — вздохнула она и поставила коробку на пустой подоконник. — Спасибо!

После этого на Казуху перестали обращать внимания. Маленькая девочка, которой он помог, прошмыгнула вглубь кабинета и, заняв свободное место за столом, притворилась спящей. А может и правда собиралась заснуть.

Казуха коротко кивнул, прощаясь со школьниками, которые с ним даже не здоровались, вышел из комнаты и закрыл дверь. Задумчиво постояв немного в полупустом коридоре, он решил, что сегодня, при случае, обязательно спросит у учителей, как ему попасть в школьный совет в следующем учебном году.

Вот и всё значительное, что происходило в тот день. Короткое событие, отнявшее не больше пяти минут, предопределило судьбу Казухи на следующие три года.

Снова закружился водоворот. Следующие дни, зацепив даже каникулы, были наполнены суетой. Чтобы попасть в совет, как оказалось, мало было простого желания и наполняющего грудь энтузиазма. Казухе следовало показать себя с лучшей стороны, что, впрочем, оказалось не так уж сложно — он был занят своей блестящей репутацией последние шесть лет. И всё же, пришлось с головой погрузиться в учёбу, чтобы подтянуть средний балл по некоторым предметам.

Плюсом к этому Казуха стал чаще ошиваться возле комнаты школьного совета. Он хотел примелькаться, ведь кто-то из совета средней школы наверняка не собирался бросать свою работу, перейдя в старшие классы. Казуха брался за любые поручения: перетащить тяжести, отнести документы в учительскую, распечатать сотню листовок для летнего фестиваля — никакая сложность не пугала его.

На каникулах он чуть ли не каждый день стал приходить в корпус старшей школы, чтобы притереться ещё и там. Учителя замечали его. Старшеклассники обзавелись привычкой здороваться, видя знакомое лицо. Некоторые первогодки, подающие документы и вовсе принимали Казуху за выпускника — так хорошо он влился в новую среду.

Дни проходили. Казуха, измотанный, но довольный, смог выдохнуть только в последний день каникул, когда узнал, что официально был принят в школьный совет. Он вышел из душного помещения на широкое крыльцо и ощутил спокойствие. Он был уверен, что грядущий учебный год вплетётся в ткань его жизни также прочно, как и счастливые дни средней школы.

Сакуры, ещё недавно лишь распустившиеся, уже покрылись нежными розовыми цветами. От лёгкого дуновения ветра на голову посыпались невесомые лепестки. Учебный корпус, в котором Казухе предстояло провести следующие три года, находился ещё ближе к дому, чем предыдущий. Чтобы добраться сюда, не нужно было петлять по узким улочкам и тёмным дворам, прокладывая свой путь от одного фонаря к другому. Нет. Достаточно было просто подняться немного вверх по улице, и дорога как раз упиралась в школьные ворота.

Эта часть города была Казухе почти незнакома. Корпус старшей школы стоял особняком среди стареньких традиционных домов, таких же, каким был «Рыжий клён». С трёх сторон школу окружал густой сад. Лет сорок тому назад редкие прохожие, вероятно, не раз останавливались, чтобы полюбоваться садом. Пожалуй даже, не один мечтатель той эпохи взорами и мыслью пытался проникнуть за кованную решетку, которая теперь, открываясь, поскрипывала и местами была погнута. Казуха, однако, и сейчас находил в ней особенное очарование.

Каменные дорожки, ведущие от главных ворот к школьному крыльцу, а затем расползающиеся в разные стороны, тщательно убирались. Вся остальная природа была предоставлена самой себе. Ничто более в этом саду не препятствовало естественному стремлению сил природы к жизни. Деревья пригнули книзу свои ветви, которые смешались с терновником, в свою очередь тянувшимся кверху. Все стволы, веточки, листья, усики, пучки, лозы, завитушки, шипы переплелись между собою, перепутались, перекрутились, составили одну сплошную зеленую чащу, слившись в тесных объятиях.

Интересно, каким сад представал зимой? Пусть совсем недавно замёрзшую землю покрывали сугробы, а сырой ветер пронизывал до костей, Казухе не терпелось это выяснить. Представлялся ли этот сад черным, блестящим от сырости, взъерошенным и дрожащим? Видно ли было сквозь него с улицы скрывшийся школьный корпус? В воображении Казухи, во всех своих видах и во всякое время года, — весной, зимой, летом и осенью — этот небольшой уголок огороженной земли дышал меланхолией, созерцанием, одиночеством и свободою. Здесь, как казалось, можно было найти вдохновение в особенно грустные дни.

Сегодня, правда, день не был грустным. Яркое весеннее солнце мягко согревало голову и плечи, едва уловимый ветерок трепал волосы, которые отросли уже настолько, что их можно было завязывать в хвост. Казуха, правда, уже отвыкший от этого, ходил с распущенными. Волосы щекотали шею и уши, лезли в глаза и в рот. Пожалуй, члену школьного совета надлежало держать их в большем порядке, но подумать об этом можно было и завтра.

Казуха не собирался никуда спешить, намереваясь неспешно прогуливаться до дома и останавливаться у каждой достойной созерцания решётки, но, увидев по другую сторону школьных ворот знакомую тёмную фигуру, заторопился.

Куникудзуши стоял, прислонившись спиной к решётке. Он был настолько высок и тонок, что, казалось, будто одна опора из этого старого и кованого забора вдруг отделилась, обретя собственное сознание. Казуха видел друга только со спины, но по тянущейся от его фигуре тоненькой струйке дыма, понял, что тот курил.

Сложно было ответить даже самому себе, как Казуха к недавно возникшей привычке Куникудзуши. С одной стороны, это как будто было не его дело. С другой, за здоровье друга, которое и так было подорвано, становилось тревожно. Для кого вообще на пачках сигарет писали предупреждения?

Была еще одна сторона, скрытая в тени, словно кокетливая сторона луны, всегда пребывающая во мраке. Казуха делал вид, что её не существует, хотя, разумеется, она была. И, чем больше её игнорировали, тем навязчивее она становилась. Коротко говоря, Казухе нравилось смотреть, как Куникудзуши курит. Пусть он и не переносил едкий запах дыма, но никогда не мог сдвинуться с места, наблюдая за тонкими пальцами, сжимающими сигарету. То, как Куникудзуши затягивался — медленно, лениво; — то, с какой задумчивостью выпускал изо рта дым; даже то, как он касался губ кончиками пальцев — всё это странным образом завораживало. Сизый табачный дым в воздухе словно бы смягчал резкие черты его лица. Совсем ненадолго, но этого всегда было достаточно, чтобы позволить себе залюбоваться.

Знал ли Куникудзуши, как выглядел в эти моменты? Казухе представлялось, что да.

Фигура друга сделалась выше, тоньше и стройнее; лицо его, и без того бледное, ещё побелело; волосы стали блестящими, а пурпурные глаза засверкали новым огнем. Куникудзуши был красив и, словно бы, становился всё более симпатичным каждый раз, когда Казуха решал заострить на этом своё внимание.

С каких пор ему вообще стало дело до чужой красоты? Он не смог бы на ответить. Было ли это в тот раз, когда они с Куникудзуши лежали на его кровати? Их лица находились так близко друг к другу — любой бы обратил внимание! А может, всё случилось чуть позже, на день всех влюблённых? Тихие насмешки, прикосновение пальцев к губам, вкус горького шоколада, тающий на языке, совершенно неожиданный — но при том как будто абсолютно закономерный — поцелуй на лестнице. Казуха временами касался ладонью щеки и всякий раз ощущал на коже расползающийся жар.

В тот момент — в ту самую секунду — когда произошёл поцелуй, Казуха разозлился на друга. Ему казалось, что это нечестно: нельзя вот так просто разбрасываться поцелуями направо и налево. Кто-то мог понять их превратно, разве нет? Разве поцелуи не предназначаются обычно тому, кого любишь? Шуть с чем-то подобным… Казухе казалось это неправильным. И поэтому он был зол.

Но время притупляло всякое острие. Как ни справедливо было негодование, оно мало-помалу прошло. Казуха простил; но это стоило ему больших усилий. Он дулся на друга весь следующий день.

Однако, несмотря на все это и даже, наверное, благодаря всему этому, поцелуй никак не выходил у него из головы. Общаясь с Куникудзуши, Казуха теперь всегда чувствовал себя немного неловко.

Подойдя к калитке, он уже собирался поздороваться, но Куникудзуши его опередил.

— Я давно тебя жду. — сказал он как будто немного сонно и, сделав последнюю затяжку, потушил сигарету о решётку.

Казуха теперь думал ответить: «Только не бросай это в траву», как Куникудзуши щелчком отправил сигарету в урну.

Вот поэтому и было неловко — никак не находились нужные слова для разговора! Казуха закрыл за собой калитку и вздохнул:

— В самом деле?

Только теперь он увидел лицо друга. И то, что предстало взору, лишило Казуху не только способности подбирать слова, но и вообще думать. Глаза у Куникудзуши были подведены красными линиями: чуть потолще сверху и совсем немного снизу, что придавало его взгляду почти лисье лукавств. Куникудзуши был художником, так что, пожалуй, неудивительно, что он умел расставлять акценты там, где это было нужно. Вот только его глаза и до этого были единственным живым пятном на кукольном лице, а теперь стали как будто преувеличенными. Гротескными. Хищными.

Куникудзуши улыбнулся. То ли от произведённого эффекта, то ли просто так — кто ж его знает.

— Я видел, как ты заходил в школу. — сказал он.

— Почему не зашёл тоже?

Казуха с трудом заставил себя отвернуться, и лишь в тот момент, когда ему удалось отвести взгляд, Куникудзуши произнёс — плавно и тянуще:

— Мне нужно было отнести документы в школьный совет. Но я подумал, что могу просто отдать их тебе.

В левой руке он держал папку с кучей бумажек, которую тут же протянул Казухе.

— Что там?

— Ничего интересного. — Куникудзуши зевнул. — Пара рекомендаций. Особенным ученикам особенные условия.

Они отошли от школьных ворот и направились вниз по улице. Весеннее солнце залило их лица, накрыл скользящей прохладой ветер. Теперь Казухе было проще — не было необходимости смотреть Куникудзуши в глаза. Он почувствовал себя спокойнее.

— Мы с тобой больше не в одном классе. — сказал он, словно предостерегая. — Я только что видел списки.

Ему было интересно, как Куникудзуши отреагирует. Нелюдимый, избравший для себя всего одного друга, он мог занервничать, не найдя в новом классе ни одного знакомого лица. Казуха, хоть и жалел друга в своих мыслях, надеялся именно на такую реакцию. Когда Куникудзуши равнодушно повёл плечом, ему сделалось не по себе.

— Ты всё равно мой, Казуха. — он медленно прикрыл глаза и нахмурил брови, словно ему сделалось больно; он поправил себя. — Мой друг. Извини, я на новых таблетках совсем сонный. Иногда не понимаю, что говорю.

Казуха, почувствовавший, как кольнуло в груди, спросил, заикнувшись:

— П-почему на новых?

Он решил сделать вид, что не заметил оговорки. Что эта оговорка совсем ничего не значила. Что из-за этой оговорки он не почувствовал трепет.

— Старые перестали помогать. — Куникудзуши помотал головой, словно заставляя себя проснуться. — Хочешь выпить кофе где-нибудь? Клянусь, иначе я просто не дойду до дома.

— Да, давай. Надо только зайти за деньгами. — Казуха махнул рукой в сторону блестящей крыши «Рыжего клёна».

— Брось, Казуха, это всего лишь чашка кофе. Я заплачу.

— Нет, мне как-то неловко, что ты постоянно меня кормишь.

Куникудзуши понимающе кивнул.

— Может, тогда просто у тебя посидим? — предложил он. — У тебя дома есть кофе?

— Да. Только его придётся сварить в турке. Это займёт время.

— Не страшно. Так даже ещё лучше, если честно.

Десять минут до дома в быстром ритме шагов сокращали время, скручивая его в тугую спираль. Спираль тяжело и горячо пульсировала в животе, и это совершенно не было похоже на голод. Скорее на нервное ожидание перед дверью стоматологического кабинета. Вот только ждать приходилось не боли, а чего-то особенного, приятного. Пусть и, по-своему, пугающего.

Казуха с интересом рассматривал окрестности и попытался произнести слова так, словно они звучали между делом, словно он совсем не специально акцентировал на этом внимание.

— Тебе нельзя ходить в школу с косметикой. — сказал он.

Куникудзуши в ответ тихо хихикнул.

— Только мне? Занятия начнутся завтра, а ты уже сейчас занудничаешь.

Казуха пожал плечами и придал своему голосу весёлую беззаботность.

— Я теперь в школьном совете, так что…

— Так что мне надо тебя слушаться. — Куникудзуши вытянул ладонь, ловя на неё лепесток сакуры, который тут же сжал между пальцами. — Не волнуйся, я не собираюсь доставлять тебе проблем.

***

И всё же проблемы были. Начались они совсем скоро.

Казуха пришёл в школу рано, намного раньше обычного — за сорок минут до начала занятий должно было случиться первое официальное собрание школьного совета. Пусть все его члены уже и пересекались на каникулах: сталкивались в пустых коридорах, уклончиво кивали друг другу, обменивались парой фразой — стоило всё же познакомиться друг с другом по-настоящему. К тому же, Казуха ещё ни разу лично не встречался с президентом совета, лишь знал, что в этом году он перешёл в выпускной класс.

Когда Казуха появился, комната ещё была пуста: три огромных окна широкими полосами пропускали солнечный свет, длинный стол тянулся через всю комнату и был пуст, небольшой диван потёртого синего цвета у дальней стены так и манил обратил на него внимание. Казуха замер на мгновение, но выбрал всё же присесть на один из стульев.

Он нервничал. Едва уловимо зуделось под рёбрами нетерпение и тревога. Хотелось показать себя с хорошей стороны, хотелось сделать что-нибудь стоящее, хотелось сразу дать понять, что он — ответственный человек. Все эти желания, не в силах удержаться в одном теле, так распирали нутро, что Казуха беспокойно заёрзал на стуле.

Школьники пребывали в кабинет медленно, будто нехотя. Словно каждого из них, поднимая с постели пришлось долго уговаривать. Сначала появилась девушка с тугим хвостом волос на затылке — именно она приняла у Казухи тяжёлую коробку в прошлом году, когда он впервые в жизни заглянул в школьный совет. Значит, она тоже была первогодкой. Девушка отворила дверь, зевая, и, когда заметила, что пришла не первая, сделала вид, что просто закашлялась и потому прикрыла рукой рот.

— Доброе утро. — сказала она сонно, но, как показалось, доброжелательно. Девушка прошла дальше и заняла место за столом прямо напротив Казухи. — Мы, кажется, не знакомы. — она протянула руку. — Ханаяма Каору.

Казуха чуть привстал со своего места и резво ответил на рукопожатие.

— Каэдэхара Казуха. — ответил он так, будто рапортовал.

Девушка задумчиво хмыкнула, подпёрла рукой щёку и с внимательным прищуром начала присматриваться.

— Каэдэхара-кун… — протянула она. — Тоже первогодка?

— Да.

Кажется, Ханаяма собиралась сказать что-то ещё, но двое вошедших прервали её мысль. То были ещё девушки: одна высокая, тонкая вытянутая как молодое деревце; другая — такая же тонкая, но миниатюрная, форма старшеклассницы была ей совершенно не по плечам. Девушки вошли, хихикая, заметили присутствующих, коротко кивнули им, ничего не сказав и снова захихикали. Они заняли стулья в самом конце стола и всё время между собой переговаривались.

Следующим вошедшим оказался юноша. Увидев его, Казуха почувствовал облегчение. Он знал, что президент совета — парень, но не был уверен, есть ли другие. Не хотелось быть единственным. Юноша был среднего роста, может, чуть выше или чуть ниже Казухи. Его преимущественно короткие тёмные волосы забавно торчали на затылке, а две длинные пряди, тянущиеся от висков почти до плеч, были выкрашены в изумрудно-зелёный. Казуха точно не встречал этого юношу на каникулах — столь необычную внешность он бы запомнил.

Да и вообще, как в школьном совете мог оказаться человек, нарушающий правила внешнего вида?

Юноша неприветливо пробурчал пожелание доброго утра, обращаясь сразу ко всем присутствующим, а потом занял место через одно от Казухи, чуть ближе к стене и чуть дальше от пустующего места президента. Он поставил рюкзак на колени, обхватил его руками, обнимая, и положил на него голову. На замке рюкзака Казуха заметил небольшой брелок: блестящий китайский дракон с открытой пастью и угрожающе высунутым языком.

Смотря на юношу, Казуха почему-то вспомнил о Куникудзуши, и ему жуть, как захотелось пообщаться с незнакомцем. Как минимум, интересно стало узнать его имя. Но только Казуха смог найти нужные слова, как дверь отворилась снова.

Вновь вошедших оказалось двое: парень и девушка. У обоих были светлые волосы, синеватые глаза и белая тонкая кожа. Черты лица у них тоже были схожие, так что Казуха быстро догадался — перед ним предстали брат и сестра. Девушка была ниже. Свои круглые глаза она смущённо прятала за ресницами, да и сама как-то неловко старалась держаться за спиной брата. Тот же был явно увереннее. Тонкие губы его сложились в прямую, ничего не выражающую линию, но взгляд, светлый, словно бы улыбался. Юноша держал спину прямой, а голову — гордо поднятой.

— Доброе утро. — произнёс он мягко, но громко.

— Доброе утро, президент! — тут же отозвались хохотушки с дальних мест.

Так вот, какой он был! Казуха знал только фамилию — Камисато, но представителей никогда до этого не видел лично. Камисато, как и Каэдэхара, принадлежали к древнему роду. Молодые ветви старого клана были крепки и изящны — что юноша, что девушка, каждый из них излучал ослепительное благородство. Они держались чинно, совсем немного отстранённо, но именно так, и полагало бы вести себя отпрыскам с подобной фамилией. Они не пытались казаться выше и важнее, но ощущались именно такими.

Казуха, сухой листочек с увядающего дерева, в новой компании почувствовал себя неловко и машинально провёл ладонями по брюками, словно пытался от чего-то оттереться.

Президент (впоследствии Казуха узнал, что его имя Аято) занял место во главе стола, и с этого мгновения собрание уже считалось открытым.

— Опять половины не хватает. — вздохнул Аято и обвёл взглядом каждый пустой стул. — В таком случае, разрешаю оставить на их совести самый сложные задачи.

Казуха снова заёрзал на стуле, мысленно радуясь тому, что пришёл сам первым. Не то чтобы он боялся сложностей, но он и не знал, о каких конкретно сложностях шла речь.

Аято тем временем коротко поздравил их с новым учебным годом и не забыл напомнить, что он будущий выпускник, а значит скоро его место сможет занять самый отличившийся. Затем он отдельно поприветствовал новичков, но и потрудился заметить, что ныне их гораздо меньше.

Слушая президента, Казуха сделал вид, что перед ним — человек-противоречие: в каждом хорошем событии он находил недостатки, а в каждой плохой новости замечал положительные стороны. Он, словно бы, лучше всех подходил на руководителя, и говорил в точности как матёрый политик. К тому же, он явно пользовался популярностью у девушек: хохотушки с задних мест сменили ехидные смешки на заигрывающие, а Ханаяма, так и продолжая подпирать рукой щёку. вздыхала совсем уж влюблённо и смотрела, не скрываясь.

Казухе оставалось только озираться по сторонам и делать вид, будто он не смущён обстановкой, в которой оказался. В какой-то момент он даже посмотрел на угрюмого юношу рядом с собой, ища поддержки, но тот вообще не шевелился, не выражал никаких эмоций и упрямо смотрел в окно — туда, где радостно перескакивали с ветку на ветку пухлые зяблики.

Наконец перешли к обсуждению обязанностей, и Казуха оживился. Выяснилось, что здесь, в отличие от средней школы, бумагами для вступления в клубы заведовал именно совет. Казуха вызвался раздавать формы желающим, а потом принимать их обратно и, сортируя, разносить в клубные комнаты. Также он согласился держать в чистоте длинный стол, на что в ответ услышал тихие смешки за спиной и сочувствующий вздох младшей Камисато.

Да что могло быть сложного в том, чтобы держать стол в чистоте?

Казуха задавался этой мыслью до самого конца собрания, но, как только оказался в коридоре, забылся. Вновь закружился вокруг него водоворот.

Он пробирался через толпу старшеклассников — запах пота и дезодоранта, шелест коротких юбок, тихие вздохи — когда вдруг отчётливо услышал фамилию Райден. Казуха остановился, повертел головой в одну и в другую сторону. Он видел только незнакомые лица, несколько смущенных взглядов, увернувшихся в тот же момент, когда Казуха обратил внимание, но не увидел знакомой фигуры.

Не удивительно — вряд ли бы Куникудзуши стал ни с чего называть свою фамилию посреди коридора, но Казуха всё равно таил маленькую надежду увидеть друга до начала занятий. Теперь, когда они оказались в разных классах, видеться им предстояло намного реже. Казуха не знал наверняка, что чувствовал по этому поводу, но как будто бы ему стало одиноко.

Хорошо хоть Хейзо — единственное знакомое лицо — остался с ним в одном классе! Он уже был в кабинете, когда Казуха появился. Сидел у окна, вертел карандаш между пальцами и с непринуждённой улыбкой беседовал с девочкой, сидящей за партой впереди него. Пиджак от школьной формы Хейзо повесил на спинку стула, немного расслабил на шее тугой галстук, носками школьной обуви упирался в пол — он был так же небрежен, как и обычно, но Казуха лукавил бы, скажи, что Хейзо такая небрежность совершенно не шла.

И всё же стоило бы сделать ему замечание на следующей перемене. Теперь, как член школьного совета, Казуха стал обращать внимание и на такие мелочи.

Раздался звонок. В этот момент, держа портфель под мышкой, в кабинет поспешно вошел учитель. Все школьники резво заняли свои места — для Казухи нашлась свободная парта в самом конце — и чуть приглушили разговоры, хотя и не прекратили их полностью. Учитель не обратил внимания на шум и, проверив по списку присутствующих, сразу же приступил к лекции. Новый учебный год начался с урока истории.

Казуха любил историю, но предыдущего учителя выносил с трудом — так медленно, так нудно и сухо рассказывать о прошлом нужно было ещё постараться. Прошлый учитель произносил даты сражений и называл по именам полководцев так монотонно, словно зачитывал короткую колонку некролога с последней страницы старой газеты. И новый учитель оказался точно таким же!

Казуха зевал весь урок, пряча сонное лицо за учебником. И, когда снова раздался звонок, подскочил так, словно услышал утренний будильник.

Потом был урок математики, за ним — экономики, а после — японский. Нагромождение чисел, символов, терминов и непонятных слов заполнил голову так, что в ушах слышался назойливый гул — видимо, знаниям переставало хватать места. На переменах Казуха успевал только сменить один учебник на другой, обменяться парой слов с Хейзо и размять ноги, проходя от одного конца кабинета к другому. Затем всё начиналось снова.

Во время обеденного перерыва школьники высыпали из кабинетов, и в коридорах было не протолкнуться. Казуха медленно пробрался к лестнице, стараясь держаться поближе к стене, чтобы ему случайно не отдавили ноги, как вдруг почувствовал, что его не сильно дернули за плечо. Он обернулся, собираясь уже возмутиться, но увидел перед собой Куникудзуши.

В одной руке он держал рюкзак, на сгибе второй — пиджак от формы. Лицо его было настолько недовольным, насколько вообще могло быть. Чуть прищуренный взгляд (обещал ведь прийти без косметики, а сам опять подвёл глаза красным!), сомкнутые плотно зубы, хотя чуть приоткрытые губы, словно он в любую секунду мог сорваться и сделать «тц», и нервно подрагивающие плечи.

— Идём обедать на улицу. — сказал он вместо приветствия и потащил Казуху за собой сквозь толпу.

Ничего не оставалось, как покорно следовать за другом. На самом деле, Казуха сам собирался это предложить — погода на улице была хорошая, с самого утра грело тёплое солнце. К тому же этот чудесный полузаброшенный сад во дворе не давал Казухе покоя, и в мыслях, когда становилось совсем невмоготу слушать об интегралах и балансе рынка, он блуждал мыслями между разросшихся кустов и деревьев, низко к земле склоняющих ветви.

Друзья спустились на первый этаж, миновали фойе и вышли прямо в полуденную жару. Солнце нещадно слепило глаза, воздух был горячий, тяжёлый и его катастрофически не хватало. Изнурённые школьники, тоже решившие пообедать на улице, расходились в разные стороны, о чём-то лениво болтали и на расстоянии казались не больше, чем расплывчатым миражом — сиюсекундным помешательством усталого разума.

Казуха почувствовал, что рубашка прилипает к телу и царапает накрахмаленным воротом горло. Он немного ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу — на время обеда ведь можно, не так ли?

Куникудзуши не останавливался, даже не замедлил шаг. Он шёл так уверенно, словно знал, куда именно направлялся. И Казуха, ничего не спрашивая, просто старался не отставать.

Они спустились с крыльца и сразу же свернули налево, двигаясь по дороге, ведущей к с спортивной площадке. Но на половине пути Куникудзуши снова свернул, теперь уже вправо и увёл Казуху по тонкой землистой тропинке прямо в гущу сада.

Тут было тихо. Зелёная стена ограждала этот участок с четырёх сторон. Даже сверху, переплетаясь, ветви деревьев образовали купол, скрывая не только от посторонних глаз, но и от палящего солнца. В этот час отовсюду нёсся опьяняющий запах жимолость и вьюнков — запах, полный чарующей прелести. Голоса, оставшиеся по ту сторону стены, почти не слышались — их заглушали крики синичек, спрятавшихся в листве.

Куникудзуши наконец стал идти медленнее. Он аккуратно ступал в высокой траве, чтобы случайно не напороться на сухую ветку или брошенный кем-то мусор. Пусть место и казалось необитаемым, оно всё же хранило в себе присутствие человека — в центре этой заросшей поляны стояла каменная скамейка, а трава вокруг неё была примята обувью.

Друзья опустились на эту скамейку.

— Завёл меня в какую-то глушь. — хихикнул Казуха; он поставил рюкзак на колени и достал из него едва тёплый бенто.

— Прости. — тихо отозвался Куникудзуши; он смотрел прямо перед собой и не двигался. — На меня сегодня всё утро таращатся. Надоело.

— Я даже знаю, почему. — притворно поморщился Казуха и, взяв в руку палочки, отправил в рот кусочек жареной сосиски. — Говорил же, что не будешь ходить в школу с косметикой.

— Да я как-то машинально. — Куникудзуши пристально и как-то странно взглянул на Казуху, а потом спросил. — Поможешь стереть? У меня есть салфетки, но зеркала нет.

Казуха вспыхнул, а Куникудзуши улыбнулся.

— Л-ладно. — Казуха отставил бенто в сторону и взял одну из протянутых другом салфеток. Для удобства он придвинулся совсем близко. — Закрой глаза.

Куникудзуши послушался. Он чуть приподнял голову, подставляя лицо, и всё время не переставал улыбаться. Казуха подумал, что над ним опять пытаются как-то странно пошутить, но отступать уже было некуда.

Он аккуратно — руки подрагивали — провёл салфеткой по сомкнутым векам Куникудзуши. Сначала один глаз, потом другой — красная краска поддавалась с трудом, но прилагать усилия совсем не хотелось. А вдруг Куникудзуши бы стало больно, примись Казуха тереть глаза с нажимом?

Понадобилось время, чтобы стереть всё без следа. Куникудзуши так и сидел с послушно прикрытыми глазами, когда Казуха убрал руку. Он посмотрел на безмятежное лицо друга и как-то случайно подумал о поцелуях. Казуха решил, что это стало бы отличной местью за прошлый раз, поцелуй он Куникудзщуши прямо сейчас, когда тот не ожидает подобного. И он целовал бы не в щёку, а прямо в губы!

Внезапная и стыдная мысль окрасила щёки Казухи в красный. Он резко отодвинулся и чуть не уронил бенто, который стоял на скамейке за его спиной.

— Всё? - тут же поинтересовался Куникудзуши, по-видимому почувствовав некоторое волнение.

— Д-да. — дёрнувшимся голосом ответил Казуха. — Теперь не будут таращиться.

Он взял бенто и принялся набивать рот едой, не зная, чем ещё себя занять.

Куникудзуши вздохнул. Он отставил руки назад, упёрся ладонями о край скамейки и чуть запрокинул голову, смотря вверх. Видел ли он клочки неба сквозь густую листву? Или разглядел особо смелую синичку, подобравшуюся близко? Казуха не знал. Он старался смотреть только на еду.

— В моём классе одни придурки. — Куникудзуши снова вздохнул. — Смотрели на меня всё утро как на хорька циркового. И всем при этом надо поговорить!

Он возмущённо поморщился.

— Наверное, они просто хотели быть дружелюбными. — Казуха старался не говорить с набитым ртом, поэтому ответил не сразу.

— Пусть засунуть себе в задницы это дружелюбие! — возмущению Куникудзуши не было предела. — Я не хочу быть дружелюбным. С чего бы?

— Таковы люди.

— Хуи на блюде.

Куникудзуши фыркнул и замолчал. В это же мгновение Казуха вспомнил начальную школу и тот самый день, когда он оказался втянут в странную дружбу. Старался ли он по-настоящему быть дружелюбным, когда предлагал Куникудзуши рисовать в паре? Или делал это только потому, что попросила учительница? Казуха уже не помнил, да и не так это было важно. Куда важнее то, что теперь он совершенно не был против. Куникудзуши стал для него лучшим другом.

Кем-то очень близким на самом деле.

Казуха подцепил палочками кусочек сосиски и протянул его Куникудзуши.

— Пообедаешь со мной? - спросил он.

Куникудзуши мотнул головой.

— Нет. Вообще-то я взял с собой обед сегодня. — ответил он. — Но у меня живот болит.

Казуха продолжил жевать обед в одиночку.

— Сходишь в медкабинет? - спросил он.

— Может быть. Потом. Когда будет урок экономики.

— Ой, а у нас экономика уже была.

Куникудзуши заёрзал на скамейке, и лицо его вдруг приобрело ехидное выражение.

— А история? — спросил он.

— Тоже.

Куникудзуши закатил глаза.

— Скажи, он зануда жуткий.

— Да, точно. — Казуха согласно кивнул. — Я чуть не уснул, когда он так монотонно тянул: «На север, в район Хокурикудо был послан Охико, приведший к покорности всю «область «Коси» , т.е. территорию позднейших Этидзэн, Эттю, Этиго». — он старался придать своему голосу профессорскую тягучесть, но добилась только того, что он стал очень тихим. Часть слов пропадала, как пропадает звук на клавиатуре, если его издают не все клавиши.

Куникудзуши это развеселило.

— Ты тоже зануда. — смеялся он. — Умудрился ещё что-то запомнить. Я вот весь урок в тетради рисовал.

— Покажешь?

Куникудзуши торопливо достал из рюкзака тетрадь по истории и сразу же открыл нужную страницу, где в углу была нацарапана дата, а всё остальное место занимали задумчивые наброски яблок, кактусов и кошек. Он держал тетрадь раскрытой в своих ладонях, пока Казуха пробегался взглядом по каждому рисунку.

Потом он кивнул, давая понять, что закончил рассматривать, и вдруг сказал:

— Я теперь заведую вступительными бланками. Если хочешь, могу вписать твою фамилию в тот, что для художественного клуба.

— Не надо. - отказался Куникудзуши, я не буду больше заниматься рисованием в школе.

— Почему? - Казуха действительно был удивлён это услышать, но, судя по тому, каким спокойным было лицо Куникудзуши, тот принял это решение уже давно.

Наверное, он остыл к рисованию после того конкурса на день святого Валентина. Вообще-то Куникудзуши занял первое место, но по нему сложно было сказать, что он хоть немного радовался. Он небрежно держал в руках первый приз - золотую кисть на постаменте - и всё время повторял о том, что рассчитывал немного на другое вознаграждение.

Что он имел в виду, Казуха не знал.

— Хватит того, что я постоянно рисую дома. — принялся неохотно объяснять Куникудзуши. — К тому же, здесь нет Альбедо. Без него не интересно.

— И куда ты в таком случае?

— Какая разница? Я приду после уроков и заполню бланк.

Казуха расплылся в ехидной улыбке. Он подсел ближе, собираясь устроить другу допрос.

— Так у тебя есть что-то на примете?

То, что случилось сразу после, сложно было предсказать.

— Казуха. — Куникудзуши резко развернулся, протянул руку и сжал пальцами щеки Казухи так, что губы немного вытянулись вперёд; он приблизил лицо так близко, что кончики Носов едва-едва соприкасались. На мгновение Казухе почудилось, что его собираются опять поцеловать. Он весь напрягся, затаил дыхание. Но Куникудзуши только цикнул. — Забей рот едой и помалкивай. — сказал он и разжал пальцы, отпуская.

Казуха так и остался сидеть напряжённым. Он хлопал глазами и чувствовал себя обманутым. Разозлился бы он, поцелуй его Куникудзуши без предупреждений? Наверное, да. Но теперь, когда ожидания не совпали с реальностью он разозлился ещё сильнее. Казуха хмыкнул, отсел немного и принялся жевать последнюю маленькую сосиску.

О каких же глупостях он думал! Поцелуи! Чушь! И думал он потому, что Куникудзуши вынуждал его думать!

Казуха посмотрел на друга, пытаясь мысленно выместить на нём скребущуюся обиду, но ничего не получилось. Все негодование в миг рассеялось. Куникудзуши копался в рюкзаке: в боковой карман с одной стороны он положил салфетки, а из кармана другой достал приятную пачку сигарет и зажигалку.

— Ты не против? — спросил он, пытаясь разжечь маленькое пламя. Почему-то палец его соскальзывал, и зажигалка не поддавалась.

Казуха подумал, что от него теперь до конца дня будет пахнуть табаком, но только мотнул головой.

— Нет. — ответил он тихо. — Не против.

Он снова поддался тайной слабости — ему нравилось смотреть, как Куникудзуши курит.

Когда пришло время, Казуха вернулся в школу. Он испытывал трепетное волнение, название которому никак не мог определить. Да и не то чтобы было время предаваться размышлениям. После обеда тяжесть школьных будней ощущалась ещё сильнее, а сил на учёбу оставалось всё меньше. Казуха медленно выводил слова в тетради, не сильно поспевая за объяснениями учителей, но стараясь держать в голове каждую их мысль. Читая учебник, он чувствовал как засыпает — и строчки, плавные, текучие, совсем непонятные ускользали от него, становясь чем-то совершенно необъяснимым и непонятным, словно читать приходилось с незнакомого языка.

Когда уроки закончились, Казуха поспешил в комнату школьного совета. Там его уже ждала стопка заполненных бланков, сваленных на стол не ровной стопкой, а как попало. Потребовалось время, чтобы разобрать всё написанное и распределить по категориям: больше всего заявок пришло в клуб стрельбы из лука. Признаться честно, до этого момента Казуха даже не подозревал о его существовании. Клуб находился на заднем дворе — чтобы попасть туда, необходимо было минуть заросший сад и спортивную площадку, а потом свернуть влево и упереться в небольшую деревянную постройку. Это и был клуб стрельбы из лука.

Вокруг постройки валялись стрелы с резиновыми наконечниками и были расставлены мишени, как-то пугающе напоминающие человеческие фигуры. Чуть поодаль, сидящая на пне, нашлась и куратор клуба — высокая женщина с суровым лицом, пронзительным желтоватым взглядом и кожаных перчатках на руках. Она мастерила новый тренировочный лук, а, может, чинила старый. Казуха плохо разбирался. Он подошёл к ней, бегло представился и протянул заявки.

Женщина приняла их с неохотой.

— Каждый раз целая стопка. — сказала она угрюмо. — Но половина отсеивается после первого же урока стрельбы.

Казуха не знал, что на это стоит ответить. Он попытался изобразить улыбку, одновременно сочувствующую и подбадривающую, а потом, поклонившись, поспешил дальше.

Вторым по популярности оказался театральный клуб. Среди заявок Казуха нашёл и ту, что оставил Хейзо. Так вот, чем он собирался заняться, оставив позади поэтические чтения! Честно говоря, Казуха едва ли представлял одноклассника играющим на сцене. С другой же стороны, он умел быть харизматичным и никогда не боялся заговаривать с людьми. Быть может, там ему теперь самое место.

Театральный клуб обычно располагался в малом зале собраний. Как правило, он вмещал в себя не больше пятидесяти человек, но был украшен при этом со всей скромностью барочного оперного театра. В дальних углах две винтовые лестницы, ведущие на балкон; неровные ряды мягких кресел, обитые тем же бархатом, из которого сделан главный занавес; высокая сцена с роялем и огромная люстра под потолком. Окна здесь были занавешены тяжёлыми шторами, чтобы лишний свет не рассеивал точечно направленные софиты. И, в отличие от клуба стрельбы, здесь уже находились люди. Кто-то ходил по сцене, переставляя потёртые декорации с места на место; кто-то - судя по всему актёры - растягивался, сидя на полу. По залу бегала девушка, фотографирующая всё, что казалось ей хоть немного занятным. Ещё одна — с тростью и в цилиндре — сидела в первом ряду, скрестив ногу на ногу, и громко раздавала всем указания.

Вероятно, именно она и была куратором. Казуха осторожно, ступая в потёмках, подошёл ближе.

— Здравствуйте. — сказал он тихо и протянул бланки. — Я принёс заявки на вступление.

Девушка с тростью повернула голову, осмотрела Казуху с ног до головы и, вздохнув, приняла протянутую стопку бланков. После чего швырнула их за спину, и бланки разлетелись по полу.

— В театр только после прослушивания! — заявила она громко, и Казуха почувствовал себя так, словно сам собирался вступить, но был отвергнут. Ему вдруг искренне стало жалко Хейзо.

Казуха развернулся и побрёл прочь, но тут до него донеслась полная задумчивость фраза

— С другой стороны, — говорила девушка с тростью. — С другой стороны, нам всегда необходимы сотрудники сцены! Световики, звукари, носильщики…

Говорила она больше сама с собой, так что Казуха решил не вмешиваться. Бланки он отнёс, и на этом его работа в театральном клубе завершалась. Он направился дальше.

Встретился на его пути и художественный клуб, и шахматный, и компьютерный. Последним по списку стал кулинарный клуб — туда нужно было отнести всего одну заявку. Казуха ещё раз внимательно прочитал имя на бумаге, всё ещё не веря, что в первый раз понял правильно.

«Куникудзуши Райден» — было торопливо нацарапано на бланке, а в графе «расскажите о себе» стоял длинный прочерк, оканчивающийся вопросительным знаком. Что ж, наверное, ошибки не было. Казуха улыбнулся собственным мыслям и отправился на первый этаж.

Дверь кулинарного клуба пряталась под лестницей, а само помещение не было большим — обычный кабинет с двумя окнами и меловой доской на стене. Вместо парт, правда, стояло несколько столов, чтобы у каждого члена клуба имелось отдельное рабочее место; в дальнем углу располагался старый гудящий холодильник с пожелтевшей от времени дверкой (Казуха почему-то был уверен, что он пуст), а напротив него находилась железная мойка с краном.

Там-то и обнаружилась Сян Лин. В резиновых перчатках и с маской на лице она чистила столовое приборы, судя по всему собираясь выскоблить их до блеска. В первые Казуха задумался о том, что Сян Лин — тоже первогодка, а значит куратором точно быть не может. Как и не могла быть в прошлом году. Кому же тогда стоило отдать заявки?

— Привет. — Казуха вошёл глубже в комнату, и тут же в нос ему ударил запах уксуса и соды; он поморщился.

Сян Лин обернулась на звук и даже сквозь плотную маску стало видно, что она широко улыбнулась.

— Казуха! — воскликнула она. — Ну надо же! Решил таки вступить! Ты проходи, не стой там. Поможешь мне отмыть рисоварку.

Казуха остался стоять на месте. Ему стало неловко.

— Вообще-то я теперь в школьном совете. — начал оправдываться он. — И я принёс заявки на вступление. Одну заявку, если точнее.

— А. — Сян Лин тут же потеряла интерес и снова вернулась к мытью посуды. — Оставь где-нибудь на столе. Я потом посмотрю.

— Может, мне отдать их куратору? Скажи мне, кто это, и я отнесу.

— Куратор — мой папа! — ответила Сян Лин немного нервно. — Он здесь редко появляется, так что я главная. Оставь, я потом посмотрю.

Казуха решил, что его слова немного подбодрят девушку, так что, оставив заявку на столе, поспешил оповестить:

— В этом году к вам присоединится парень! Мой друг, между прочим.

Последнее предложение можно было и упустить, но Казуха произнёс слова быстрее, чем сообразил, для чего это делает. Сян Лин и правдо приободрилась.

— Отлично! — хихикнула она. — Просто отлично! Глядишь, и люди наконец-то потянутся. Мальчишки, особенно если они смазливые, — замечательная реклама для клуба!

Казуха задумался: что, интересно, Сян Лин понимала под смазливостью? Имела ли она ввиду, что парень должен быть красивым? В таком случае, Куникудзуши действительно мог соответствовать её ожиданиям. Он был красивым, даже очень. И, как ранее выяснилось, люди обращали на него внимание. Пусть Казухе это и не нравилось, он ничего не мог изменить.

Но, если Сян Лин под смазливостью понимала скорее открытость и лёгкий характер, то тут Куникудзуши однозначно проигрывал. Он был замкнутый, нелюдимый, местами грубый и до ужасного прямолинейный. Казуха правда, со своей стороны не видел в этом ничего плохого. Вот только, представив, как его друг с легкой улыбкой и едва уловимым флиртом в мягко звучащих словах предлагает вступить в кулинарный клуб, чуть не рассмеялся.

А потом вдруг Казухе сделалось жутко. А что, если Куникудзуши умел так? И говорить красиво, и быть мягким, и улыбаться без насмешки, — просто всё это предназначалось кому-то другому? И Казуха этого не видел как раз потому, что это было не для него?

Размышляя об этом, Казуха вышел из кулинарного клуба, забыв попрощаться с Сян Лин. Он заглянул в комнату совета напоследок, убедился, что для него там больше нет дел и отправился домой.

Одинокий, потому что Куникудзуши ушёл уже давно; усталый, из-за всей этой беготни; взволнованный, с мутными печальными глазами. Его оглушал шум колышущихся на ветру деревьев и ослепляла пыль, поднимающаяся с дорог. Чтобы хоть немного освежиться, Казуха вдыхал сладкий запах цветущих вишен. Все его мысли теперь были заняты одним - Куникудзуши. Днём он имел неосторожность пожелать для него больше друзей, но что, если среди новых знакомых Куникудзуши нашёл бы кого-то, кто смог бы вытеснить Казуху? Теперь, когда их разделили разные классы, они виделись реже да и домой ходили по отдельности. Как много времени им бы понадобилось, чтобы отвыкнуть друг от друга?

Казуха стал терзаться прежними страхами и позволял им связывать себя ужасом до самого позднего вечера.

На следующее утро он почувствовал себя чуть лучше, потому что смог пересечься с Куникудзуши в коридоре ещё до начала занятий. Тот опять подвёл глаза красным и, когда Казуха попросил это убрать, раздражённо достал из рюкзака салфетки.

— Никому, кроме тебя, нет дело до моей косметики. — сказал он, с силой растирая подводку по глазам, так что красными стали не только уголки, а все веки полностью.

— Сам сказал, что на тебя таращатся. - возразил Казуха.

— И продолжали таращиться после обеда! Так что дело было не в этом.

«А в том, что ты и без неё красивый». — ответил Казуха мысленно, а вслух только вздохнул.

Неделя выдалась тяжёлой. Каждое утро Казуха начинал в комнате школьного совета и заканчивал там же. Работа находилась всегда: каждый вечер Казуха разгребал стол, заваленный документами, раз уж такова была его обязанность. Он разносил клубные заявки, сортировал по стопкам врачебные справки от школьников — отдельно откладывал те, которые нужно было занести в учительскую, — приносил президенту те документы, что требовали его подписи, и архивировал в папки всё, что уже не требовалось.

Помимо этого он тормозил школьников в коридорах, прося поправить юбку до необходимой длины или привести растрёпанные волосы в порядок. У мальчишек он конфисковал цепочки и пирсинг, который складывал в коробку и относил в учительскую — забрать украшения можно было только оттуда. Однажды — это было какое-то дикое нашествие, не иначе — он даже помогал прибираться в столовой, потому что там повсюду валялись коробки от сока и бумага от одноразовых палочек для еды. Иногда и сами палочки попадались.

С Куникудзуши Казуха виделся только во время обеда. Друзья пряталась в том тихом месте в саду или, если там было уже занято, уходили на задний двор и сидели на траве. Казуха так и не спросил Куникудзуши о кулинарном клубе, и тот в свою очередь тоже хранил молчание. Это как будто было не важно — всегда находились другие вещи, которые можно было обсудить: например, ужасно огромную домашку по японскому или занудные речи учителя истории. Куникудзуши показывал свои рисунки и, указав на огромного китайского дракона, которого изобразил на развороте, даже признался, что это была одна из его фантазий.

— У парня, что сидит рядом со мной, — начал он свой рассказ. — похожий висит на рюкзаке. Однажды мне стало скучно, и я стал смотреть на брелок. Вдруг мне показалось, что дракон вырос. Почти весь кабинет собой занял. Ходил между парт, в тетради всем заглядывал. А потом улёгся у доски и заснул.

Казуха слушал внимательно, но смысл рассказа всё равно ускользнул от него. Всё, что он понял — рядом с Зуши сидел тот парень из совета, чьё имя Казуха до сих пор не знал. А что, если они подружатся? Сойдутся на теме нелюдимости и молчаливости, так сказать? Казуха желал для Куникудзуши новых знакомств так же сильно, как и страшился их.

Но почему? Этого он всё ещё не мог себе объяснить.

Казуха подсел ближе и теперь касался Куникудзуши плечом — ему до ужаса хотелось этой близости, хотелось понятного тепла рядом и случайных прикосновений, которые не ощущались бы неловкими или неправильными. Казуха почувствовал себя чуть лучше, когда понял, что Куникудзуши не собирается отстраняться.

Они продолжили сидеть, прижавшись близко друг к другу, и возобновили свою беседу, затрагивающую ничего и сразу всё одновременно. Обеденные перерывы стали единственным, что пока нравилось Казухе в старшей школе.

Он сильно изменился. Казуха был уже не прежний мечтатель-энтузиаст, не прежний решительный, твердый и пылкий юноша, строивший планы будущего, — юноша, ум которого был переполнен идеями, волнениями и поэтическими грёзами. Теперь он походил на потерявшего собаку хозяина. Он впал в самое мрачное настроение. Работа в школьном совете опротивела ему, хотя прошла всего неделя; одинокие прогулки до дома утомляли его, уединение надоедало. Ему едва ли удавалось перекинуться парой слов с другими членами совета, но при этом он был почти наверняка уверен в том, что у них справляться с обязанностями получалось гораздо лучше. Никто словно не выглядел в той же степени измождённым.

К тому же, всякий раз, когда выдавалась свободная минутка, Казуха патрулировал коридоры, надеясь пересечься с Куникудзуши. Можно было просто заглянуть в его класс, но отчего-то Казуха не хотел этого. Ему было приятно думать, что они встретятся случайно, словно сама судьба свела их в коридоре. Но Куникудзуши не покидал кабинета, бог весть знает чем занимаясь на переменах. И Казуха, сверля дверь взглядом, в итоге уходил ни с чем и чувствовал себя при этом обиженным.

Каждая секунда существования Казухи была чем-то занята, и только на выходных у него получилось у него немного выдохнуть. Он вышел во двор, глубоко втянул носом тёплый воздух, прикрыл глаза и - снова началась учебная неделя.

В комнате совета пахло немного жжёным кофе — кто-то не выдержав ранних собраний, притащил кофеварку, но работала она скверно. Кофе имел горелый запах и вкус, хотя, пожалуй, именно это и бодрило больше всего. Казуха пил свою порцию маленькими глотками, морщась от горечи.

«Зуши бы оценил». — думал он и зачем-то вспоминал тот горький шоколад, который они в итоге съели вместе.

Глаза болели от недосыпа и постоянно хотелось зевать. Все выглядели немного сонными, и только президент, казалось, излучал свет и жизнелюбие. Смотреть на него было почти что больно.

Аято рассказывал план на неделю: стоило проследить за тем, что печатает школьная газета — в последнее время там публиковали одни сплетни; в конце месяца должен был пройти летний фестиваль, и нужно было организовать работу всех причастных; в туалетах, особенно в мужских, стало слишком накурено - виновные должны были быть наказаны. (Здесь Казуха снова подумал о Куникудзуши: о том, как касался пальцами губ, когда затягивался сигаретой; о скрадывающей черты мутной дымке; о том, что поцелуй с ним, курящим, был бы намного приятнее горького кофе. На последней мысли Казуха вздрогнул и пролил несколько капель горячего напитка на бёдра. Что ж, теперь он действительно проснулся!)

В самом конце своей длинной речи Аято заговорил о финансировании клубов.

— Надо подать документ до конца недели. — обратился он к своей сестре. — Возьми, пожалуйста, цифры с прошлого года и оформи всё заново.

Казуха не мог не вмешаться.

— Подождите. — сказал он и, почувствовав, что все взгляды за столом устремились в его сторону, вжал голову в плечи. — Извините. Я всего лишь хотел сказать, что данные по клубам могут отличаться от прошлогодних, так что, возможно, стоит проверить их до того, как распределить бюджет? Куратор клуба стрельбы сказала, что к ним поступает много заявок каждый год, но в итоге остается едва ли половина желающих. А в театральном клубе наоборот: в этом году туда приняли вообще всех, кто решил заглянуть на прослушивание.

Казуха закончил говорить. Все слова он произнёс на одном дыхании и теперь чувствовал, как горели от недостатка воздуха лёгкие. Но дышать глубокими вдохами казалось ему чем-то смущающим. И он дышал урывками.

Аято смотрел на него, задумавшись. Потом снова обратился к сестре.

— Справишься? — спросил он девушку, и та незамедлительно кивнула. — Отлично. Каэдэхара, как инициатор, тебе поможет. Главное помните, что документ нужно подготовить до конца недели.

Так Казуха нажил себе новых проблем. После собрания Аяка подошла к нему и сказала. что начать нужно сегодня же - после уроков они пройдут по клубам и разузнают обстановку, а потом будут решать, что делать дальше.

— Прости. — только и смог сказать Казуха, смотря на миниатюрную девушку с большими глазами и тихим голосом. — Из-за меня у тебя прибавилось работы.

Аяка покачала головой.

— Твоё предложение было хорошим, так что я не против.

На том и разошлись.

Казуха не вспоминал об этом весь день. Даже за обедом, рассказывая Куникудзуши о том, как сложно оказалось работать в школьном совете, не упомянул о готовящихся документах на финансирование. Говоря откровенно, он совершенно не представлял, какая работа ждала его с Аякой, но, как только прозвенел звонок, означающий конец последнего урока, вновь почувствовал стыдливое волнение.

Может, стоило промолчать? И оставить всё, как есть?

Он ведь начал это не из-за стрелкового клуба или театрального, а потому что в прошлом году Сян Лин пожаловалась на недостаток финансирования. К тому же, в этом году к кулинарному клубу присоединился Куникудзуши и как-то бессознательно хотелось сделать его пребывание там как можно более приятным. Слишком корыстные мотивы, разве не так?

Казуха размышлял об этом всю дорогу до комнаты совета. Аяка уже ждала его у двери. Она была на класс старше, но выглядела обычно такой нелюдимой, запуганной и растерянной, что её легко было принять за первогодку. Вместо рюкзака Аяка носила портфель, а волосы всегда подвязывала светло-голубой лентой, из-за чего была похожа на героиню из манги. Смотря на неё, Казуха перебирал в голове разные слова и решил остановиться на одном - миловидная.

— Вот и ты. — подытожила девушка, когда Казуха подошёл ближе. — Предлагаю сегодня пройтись по клубам и узнать, как у них обстоят дела. А завтра займёмся распределением бюджета.

Аяка говорила тихо, но уверенно — она точно знала, что нужно делать. Вся её пугливость пропадала, когда речь заходила о работе. В такие моменты Казуха вспоминал, что в этом дуэте был младшим. Он не мог бы возразить, даже если бы идея ему не понравилась, но так как он совершенно не представлял, что нужно делать, ему оставалось только согласиться. Он кивнул.

Школьники отправились на первый этаж и, только подходя к скрытой под лестницей комнате, Казуха вдруг осознал, что может встретить там Куникудзуши. В груди теплилась странная смесь страха и предвкушения.

В комнате клуба в тот день сильно пахло специям, как на уличном рынке в выходной день. Куркума, мускатный орех, сушёные травы — всё мешалось в одно, кружило голову и пробуждало аппетит. Помимо запах Казуха, стоило двери отвориться, различил и громкий голос Сян Лин, поучающий подопечных не забывать мыть руки перед тем, как прикасаться к продуктам.

Куникудзуши тоже был там. Он держался ото всех в стороне, морщился и повязывал светлый фартук вокруг талии. Правда, как только заметил вошедших, он сдёрнул фартук и сжал его в руках. Казуха улыбнулся и подошёл к нему ближе, позволяя Аяке самой разбираться с Сян Лин.

— Ты что тут делаешь? - цыкнул Куникудзуши с вызовом; он завёл руку за спину, пряча смятый фартук. Лицо его было по-прежнему бледным и ничего не выражающим, но Казуха почти наверняка знал, что ему удалось смутить друга.

— Мы собираем сведения о клубах. - пояснил он. - Может, удастся выбить вам повышенное финансирование.

Куникудзуши ничего не сказал, только фыркнул и отвернулся. Казуха ещё раз улыбнулся и оставил его в покое. Эх, пришёл бы он немного позже, и Куникудзуши не смог бы стянуть с себя фартук — так интересно было посмотреть!

Ужасающее упущение.

Тем временем Сян Лин, услышав о заманчивой перспективе получить повышенное финансирование, распалялась словами: она говорила о том, что им постоянно не хватает продуктов, о посуде со сколами, о моющих средствах, которые она приносит из дома, о холодильнике, который работает едва-едва — ничего старалась не упустить. Аяка слушала её с мученическим выражением, только и успевая. что вносить пометки в блокнот, а потом, улучив свободную секунду поинтересовалась:

— Сколько человек на данный момент состоит в клубе?

— Пять, если считать и меня тоже. Но время подачи заявок ещё не кончилось, так что мы ожидаем ещё хотя бы пару человек!

Аяка кивнула, посмотрела на Казуху, и школьники отправились дальше.

В тот вечер они справились быстро. Почти никто не испытывал такого же бурного энтузиазма, как Сян Лин: все отвечали сухо, коротко, исключительно по делу. Обойти клубы получилось всего за пару часов.

А вот на следующий день ситуация резко изменилась. К Казухе, который вчера скорее исполнял роль декорации, чем действительно был полезен, начали подходить люди. Кто-то жаловался на стёртые шахматные доски, кто-то «вскользь» упомянул, что мольберты в клубе рисования скорее травмируют пальцы, чем служат по назначению.

Казухе оставалось только улыбаться и дипломатично обещать сделать всё, что в его силах. Визитёры не оставляли его ни на одной перемене. Даже во время обеда, когда Казуха вместе с Куникудзуши растянулся на траве заднего двора, подошли двое и начали рассказывать о том, как сложно следить за тем самым запущенным садом, который Казуху, например, очень даже устраивал в его нынешнем виде. Он вздохнул, выбирая, что ответить, но Куникудзуши рявкнул на них и сказал, чтобы те убирались прочь.

Казуха осудил его вслух, но мысленно был очень благодарен.

Дни превратились в сущий кошмар. Вечера были такими же. Каждый день после уроков Аяка ждала Казуху в комнате совета и, стоило ему появиться, школьники тут же приступали к работе. Их ждали вычисления, таблицы, графики, цифры — слишком много математики. Общий школьный бюджет был ограничен, и всё, что требовалось — грамотно распределить его по клубам. Вот только стоило на пару чисел увеличить финансирование кулинарного клуба, как в стрелковом, например, ломались стрелы. Как-только находились средства для художников, так в тот же момент баскетболисты заявляли, что в этом году собираются выступить на соревнованиях. И на всё это требовались деньги.

Казуха топорща пальцами волосы и упираясь лбом в холодные ладони, искренне желал повернуть время вспять и заткнуть себе рот в тот момент, когда он решил заикнуться о рефинансировании.

Он смотрел на Аяку и не понимал, как той удавалось оставаться собранной и спокойной. Сам Казуха пребывал в раздрае. С одной стороны его тянула учёба, с другой — обязанности совета, с третьей — вечерняя работа с графиками и таблицами, с четвёртой… С четвёртой стороны был Зуши, который смотрел на уставшего друга во время обеденных перерывов, сочувственно гладил по волосам и позволял прятать лицо в перекате плеча.

Что-то было в этом. Что-то приятное.

В среду — кажется, это была среда — глаза друзей вдруг встретились в коридоре. Это было ещё до обеденного перерыва. Казуха спешил в комнату совета, Куникудзуши же шёл не спеша, сжимая в пальцах пачку сигарет и зажигалку. Друзья посмотрели друг на друга и разошлись в разные стороны.

Показалось, в те доли секунды они сказали что-то друг другу — какие-то смутные и невыразимые мысли, которые только и могут быть выражены сиесекундными взглядами. Казуха в этот момент ясно ничего не осознал. Он только отправился по своим делам дальше. И даже потом, во время обеда, всё было как обычно. Казуха лежал головой на коленях Куникудзуши, позволял гладить себя по волосам и, даже через сомкнутые веки, видел яркое солнце высоко в небе.

Они почти не говорили. В этом тоже не было ничего удивительного.

А вот на другой день, проснувшись, Казуха невольно задумался об этих мягких прикосновениях, о длинных пальцах, пропахших табаком и путающихся в волосах. Он уткнулся лицом в подушку, зажмурился и совершенно случайно подумал о том, что, наверное, влюбился.

Вот только это осознание нисколько Казуху не обрадовало, даже наоборот разозлило. У него не было времени! Работы в совете становилось всё больше, масштабы домашней работы иногда ужасали, а из-за того, что Казуха почти всего себя посвящал рефинансированию, его прямая обязанность — чистота стола, задвинулась на дальний план. Копились и копились документы, образуя уже целую гору.

А тут ещё и любовь какая-то совершенно не вовремя!

Казуха со злости укусил подушку, а потом с тихим измученным стоном поднялся с кровати. Он чувствовал себя сильно подавленным. Всё исчезло перед ним, точно в бездне. Он более ничего не видел впереди. Жизнь его погрузилась в темноту, в которой он мог бродить только на ощупь. Теперь, когда он осознал, что влюблён, в жизни должна была появиться определённость, но ее не было. В сердце Казухи горела страсть. Перед его глазами был мрак. Его что-то толкало, куда-то тянуло, но он не мог пошевельнуться. Все исчезло для него, кроме любви. Но и сама любовь, казалась, не руководила им.

Всё, что Казуха мог делать — вздыхать тяжело и с какой-то фантазийной мечтательностью смотреть в окно. Этим он и занимался следующие два дня. Находиться рядом с Куникудзуши стало тяжело: Казуха запинался в словах, терялся в мыслях, не знал, куда смотреть, и как себя вести, чтобы не выглядеть странно.

Влюблённость выматывала Казуху не меньше работы в совете, и он стал избегать друга. Если видел его фигуру в коридоре — спешил забежать в кабинет или пойти совершенно в другую сторону.

Хейзо, с которым Казуха не привык делиться своими мыслями — такова была его натура, — но который все-таки кое о чём догадывался — такова была натура Хейзо, — начал поздравлять его, что он влюбился, но вместе с тем был удивлен. Потом, видя, что Казуха впал в меланхолию, как-то раз сказал ему:

— Идём. Надо прогуляться.

Они вышли из класса, спустились на первый этаж и оказались на улице. Казуха не понимал, куда ведёт его одноклассник, пока не увидел у школьных ворот Куникудзуши. Тот стоял, прислонившись спиной к решётке, смотрел куда-то в небо и выпускал изо рта облачка сигаретного дыма. Курить на территории школы было запрещено, но это последнее, о чём в тот момент подумал Казуха. Все его мысли — хаотичные, разрозненные, смущённые, даже жаркие — сошлись лишь в одном: Куникудзуши был до ужасного красивым.

Если Хейзо хотел, чтобы Казуха посмотрел именно на это, то он ошибся в методах — стало ещё хуже.

— Давай. — Хейзо подталкивал Казуху, чтобы тот двигался ближе. — Иди и отбери у него сигарету! Поругайся! Сделай что-нибудь!

— Зачем? — Казуха упирался. — Чем это поможет?

— Не знаю! Но по крайней мере ты хотя бы на несколько минут перестанешь расплываться по парте как кисель. Мне это, честно говоря, начинает надоедать.

Казуха, не позволив себя толкать, увернулся и поспешил вернуться обратно в школу. Сердце бешено трепыхалось, а щёки зарделись смущённым румянцем.

Ну почему? Почему нужно было всё портить и влюбляться?

Казуха осыпал себя упреками. Разве мало было просто дружить? Разве не было в этом достаточного удовольствия? Казуха хотел узнать, что всё это время держало их вместе, и вот узнал. Как будто все эти годы проходили в непонятном сонном томлении до тех пор, пока не расцветёт в душе долгожданная весна. Теперь она была. Теперь была сдавливающая грудь любовь. Теперь Казуха боялся даже говорить с Куникудзуши. Он наконец получил возможность потерять то, что так страшился потерять.

И кому от этого стало легче?

Казуха медленно шёл по коридору и ругал себя внезапно нахлынувшие чувства, как вдруг снова услышал тихо произнесённую фамилию Райден. На этот раз он был абсолютно уверен, что не показалось. Казуха остановился, прижался спиной к стене, чтобы никому не мешать, и принялся вертеть головой из стороны в сторону. По левую руку от него несколько парней столпились у окна. Смеясь, свистя и подначивая они доставали девчонок из садового клуба, которые следили за травой на заднем дворе. Справа же две школьницы сидели на скамейке и, приглушив голоса - на самом деле в коридоре было так шумно, что необходимость в секретности отпадала сама собой - о чём-то шептались.

Прислушавшись получше, Казуха различил:

— ...он больше похож на мафиози или якудза.

— Это ещё почему?

— Лицо такое. Злобное, наверное.

— А как по мне — очень красивое лицо! Может, он модель?

Девчонки захихикали. Они не называли имён, но Казуха был почти уверен. что говорили про Куникудзуши. Он стал слушать дальше.

— Дурочка ты! Он же первогодка. Рано ещё в модели-то…

— Никогда нельзя сказать наверняка.

— А вот пойди и спроси!

— А вот пойду и спрошу!

Школьницы резво соскочили с скамьи и поспешили дальше по коридору, но не в сторону входной двери, а совершенно в противоположную. Судя по всему, они не знали, где искать Куникудзуши. Или — Казуха очень хотел в это верить — говорили о каком-то другом первогодке с красивым лицом.

Он вздохнул, почувствовал, что с силой сжал кулаки и постарался расслабиться. Сердце бешено трепыхалось, сковывала всё тело непонятная тревога. Стало жарко, но ладони совершенно точно оставались холодными, немного липкими даже. Казуха провёл руками по брюкам и побрёл на верхний этаж.

Всё время до обеда Казуха провёл в волнении. Чем ближе становился полдень, тем больше накатывала паника. И, когда пришло время встретиться с Куникудзуши, чтобы провести немного свободного времени вместе, Казуха сбежал. Ноги сами повели его в комнату школьного совета, где он и прятался, неспешно разбирая сваленные на столе документы. Иногда он отвлекался, подходил к окну — те как раз выходили на задний двор, где Казуха иногда обедал с Куникудзуши.

Он старался найти его там, заметить пристальным взглядом знакомую макушку, узнать его среди десятка школьников. С высоты все казались одинаковыми, но Казуха бы наверняка узнал друга, если увидел. Вот только Куникудзуши во дворе не было.

Теперь стало стыдно — как мог Казуха его бросить да ещё и не сказать ничего! А вдруг Куникудзуши подумает что-то не то? Вдруг он решит, что Казуха предпочёл сегодня обедать в другой компании? А что если сам Куникудзуши, не найдя Казуху, сейчас обедал в чужой компании?

Сложно было определить, какая из этих сумасшедших мыслей пугала Казуху сильнее. Он принялся ходить по комнате из стороны в сторону, заламывать руки, нервно кусать губы. С документами работать не получалось — слишком сильно оказалось волнение.

Потом нервное расстройство выросло настолько, что в комнате совета ему больше не было места. Казуха вышел в коридор — чуть застоявшийся, пропитанный дешёвым парфюмом и дезодорантами воздух показался ему куда свежее того, которым он дышал буквально мгновение назад. Казуха сделал глубокий вдох. Стоило возвращаться обратно в класс.

На лестнице — всё это было так неожиданно, но в то же время как будто совершенно закономерно и естественно — Казуха столкнулся с Куникудзуши. Он смотрел, нахмурившись — совершенно точно был недоволен тем, что Казуха оставил его одно и даже объясниться не потрудился. Он скрестил на груди руки, смотрел с вызовом и, хоть молчал, как будто очень красноречиво спрашивал: «Какого чёрта?»

Ответить было совершенно нечего, и Казуха постарался виновато улыбнуться.

— Хорошо, что я тебя встретил. — сказал он дрожащим и слабым голосом. — Боялся, что до конца перерыва не успею. У меня сегодня так много работы в совете!

Произнося это, Казуха успокаивался тем, что соврал всего лишь на половину: у него действительно было много дел, но последнее, чего он хотел — столкнуться с Куникудзуши до конца обеденного перерыва.

Куникудзуши чуть прищурился. Сегодня его глаза не были подведены, а потому прищур потерял львиную надменности. И всё же, как невыносимо шло ему это недовольство!

— Значит, мы идём домой вместе. — Куникудзуши говорил ультимативно.

Казуха в ответ на это принялся трясти головой.

— Говорю же, очень много работы! Весь стол завален документами, и мне разбирать их весь вечер.

— Тогда я останусь и помогу.

— Не стоит. Это же моя работа, а не твоя.

— Значит, я останусь и подожду, пока ты закончишь. А потом мы пойдём домой вместе. Казуха, твою мать, пятница же. Давай прогуляемся.

— Видимо, у меня выбора нет.

— Нет. Буду ждать тебя у комнаты школьного совета после уроков.

Куникудзуши расслабил плечи, перестал щуриться. Он удовлетворился ответом и, больше ничего не говоря, поспешил на свой урок. Казуха же так и остался стоять на лестнице. Он почувствовал что у него горели уши, и всё как будто бы стало только хуже — всего полчаса, уже упущенных, наедине с Зуши стоили ему в итоге целого вечера с ним наедине.

***

После занятий Казуха шёл в комнату совета на ватных ногах. Куникудзуши уже ждал его — стоял, прислонившись плечом к стене, и очём-то глубоко задумался. Лицо его мало, что выражало — было бледным, равнодушным, спокойным. Ни якудза точно, но и не модель. Всего лишь Куникудзуши. Такой же, как и всегда. Сам себе на уме. Чуть резковатый в словах и хранящий в своей голове целые миры. Он не изменился. Да, он стал старше, обзавёлся парой вредных привычек, научился пользоваться косметикой, но совершенно не изменился — другим стало лишь отношение Казухи к нему.

Услышав неторопливо приближающиеся шаги, Куникудзуши дёрнулся — прервался в размышлениях — и посмотрел на Казуху. Он поднял руку в приветствии, словно они виделись сегодня впервые, и с напускным недовольством вздохнул:

— Долго ты.

— Математик задержал нас после звонка. — принялся оправдываться Казуха, не желая признавать, что всё это время боялся выйти из кабинета, пока Хейзо силой не вытянул его в коридор. — Не хотел отпускать, пока не дорешаем.

Куникудзуши понятливо кивнул.

— Интегралы… — вздохнул он тихо и, пропуская Казуху вперёд, вслед за ним вошёл в комнату совета.

Внутри, как и ожидалось, никого не было. Лишь только кружила пыль в бледных полосах угасающего солнца, а на столе неровной кучей, едва ли тронутой с обеда, лежали неразобранные документы.

Казуха засучил рукава рубашки и снял с шеи душащий галстук.

— Авгиевы конюшни какие-то. — заключил он, сел на своё место и придвинул ближе первую стопку бумаг. Он надеялся забыться в работе и не замечать Куникудзуши по крайне мере больше необходимого минимума, но в исполнение этой задумки верил едва ли.

— Если так.. — Куникудзуши с шумом плюхнулся на диван у дальней стены. — …я даже рад, что мне надо тебе помогать и копаться во всём этом дерьме.

Казуха, смотря на ровные печатные строчки какой-то накладной, улыбнулся.

Тянулись минуты. Размеренно тикали часы на стене, редкий стук шагов, доносящийся из коридора, стих. Комната медленно наливалась тёплым желтоватым светом, постепенно приобретающим сначала оранжевые, а потом и розоватые оттенки. Было ещё светло, но уже ощущалось приближение прохладного вечера. В комнате царили тишина, и это успокаивало Казуху.

Лишь только раз скрипнул диван и Куникудзуши спросил, можно ли воспользоваться кофеваркой.

— Да, конечно. — ответил Казуха раскладывая в разные стопки объяснительные о прогулах и объяснительные о поведении. — Только кофе в ней подгорает.

Продолжали тикать часы. Бурлила закипающая вода. Потом всё затихло, и по комнате потянулся прогорклый запах кофе.

«Наверное, ему нравится». — подумал Казуха. — «Наверное, не стоит об этом спрашивать».

какое-то время ему удалось снова погрузиться с головой в работу. Бумаге на столе утекали медленно, но по крайней мере они утекали — всё рассортированое Казуха раскладывал по папкам, а те в свою очередь убирал в высокий стеллаж.

Когда глаза стали уставать от одинаковых чёрных букв, Казуха зажмурился. Он поднял голову, повернул её влево, потом вправо. Потом открыл глаза и увидел Куникудзуши. Тот поставил на подлокотник дивана маленькое зеркало и, смотря в него, сосредоточенно подводил глаза красным. От усердия он даже высунул немного кончик языка. Рука его не дрожала, уверенно выводила линии тонкой подводкой, которая издалека напоминала красную акварельную кисть.

— Ну и что это ты там делаешь? — вздохнул Казуха.

Куникудзуши, не отвлекаясь от своего занятия, только махнул рукой неопределённо. 

— Не бурчи. — ответил он. — Занятия уже закончились, значит можно.

— Да я не против. — Казуха сделал вид, что бумаги на столе интересовали его сильнее, но не смог сосредоточиться ни на одном слове. — Просто мне интересно, зачем.

— Потому что могу. — ответ был очень в духе Куникудзуши, и разговор на этом себя исчерпал.

Казуха поднялся со стула, прошёлся немного, чтобы размять уставшие ноги, а потом подошёл к окну. Смуглый закат растянулся по горизонту, на тонких проводах сидели птицы, едва-едва колыхались на ветру верхушки цветущих деревьев. Было странно и совсем немного жутковато стоять здесь, в пустой школе, в полупустой комнате, и странные мысли приходили в голову. Казалось, словно всё это уже было когда-то, — так вот стоял у окна, в сквозной надвигающейся тьме, и так вот мимо окон проплывал зака, и Куникудзуши красил глаза красным.

То, что Казуха произнёс, казалось, он уже произносил раньше:

— Можешь меня тоже накрасить? — спросил он.

Куникудзуши, уже собиравшийся убрать косметику обратно в рюкзак, остановился. Он хлопал глазами, не понимая.

— А тебе-то зачем?

— Интересно.

Куникудзуши встал с дивана, подошёл к Казухе и принялся смотреть на него так, словно оценивал новый холст — он примерялся.

— Могу замазать твои синяки под глазами. — заключил он наконец.

— Синяки? — Казуха коснулся тонкой кожи на лице. 

— Синяки. — подтвердил Куникудзуши, сходил за косметикой и вернулся. — Спать надо лучше потому что. Стой лицом к окну. Так света будет больше.

Казуха сделал пару шагов назад и упёрся поясницей в стол. Он продолжал смотреть в окно и старался не следить взглядом за Куникудзуши, который среди всего набора искал нужное. Только сейчас Казуха понял, что ему придётся позволить касаться своего лица.

Он, спокойно продержавшийся так долго, начинал нервничать.

— Не дёргайся. — скомандовал Куникудзуши, подошёл почти вплотную и быстрыми, уверенными движениями размазал под глазами Казухи какой-то крем. — У меня всего один спонж, так что красить тебя буду тем, чем пользуюсь сам. — сказал он. — Или руками.

Казуха с трудом сглотнул.

— Как тебе будет удобнее.

Куникудзуши только дёрнул плечом, но ничего не сказал. Он сжал спонж пальцами и мягкими движениями принялся вбивать крем в лицо Казухи - под глазами, на скулах и даже ниже, по щекам. Казуха прикрыл глаза. Косметика вкусно пахла, а Куникудзуши красил так аккуратно всё делал, что захотелось спать. Приятное чувство обволакивало, словно одеялом.

С трудом Казуха смог произнести:

— А глаза мне накрасишь как у тебя?

— Если хочешь.

— Хочу.

Куникудзуши отошёл на шаг, а Казуха открыл глаза и принялся часто моргать, словно после пробуждения. Ему хотелось, чтобы Куникудзуши касался его ещё хоть немного. Но тот скрестил руки на груди и снова стал с прищуром рассматривать.

— У меня дома есть белая подводка. Она бы тебе пошла больше. — заключил он.

— Думаешь?

— Знаю.

Из всего набора косметики Куникудзуши, почти не глядя, достал нужное, снова подошёл совсем близко. Казуха почти чувствовал его дыхание на коже, и даже казалось, что он касался лица не пальцами, а губами, едва уловимо ведя от скулы до внешнего уголка глаза. Казуха не решался открыть глаза. Ему казалось, что он спит и видит самый чудесный свой сон.

Вот только продлился тот совсем недолго. Куникудзуши отстранился, с щелчком надел на подводку крышечку и отошёл к дивану.

— Красиво вышло? — спросил Казуха шёпотом, хотя совсем не предполагал. что его голос сорвётся. Он откашлялся.

— Сам смотри. — Куникудзуши взял зеркальцо и протянул его Казухе.

Отражение мало чем отличалось от того, что Казуха утром видел в зеркале душевой. Разве что тёмные пятна под глазами действительно стали светлее. А на глазах красовались немного кривоватые, но по-своему очаровательные алые линии, из-за чего взгляд стал чуть лукавым. Прямо как у Куникудзуши.

— Хехе. — довольно похихикал Казуха. — Теперь мы одинаковые.

Куникудзуши шумно втянул носом воздух и снова упал на диван, закрыв лицо ладонями.

— Заканчивай с этим быстрее. — протянул он. — Надоело тут сидеть.

Казуха сел за стол и чуть поближе подтянул оставшиеся документы.

— Куда пойдём потом? — спросил он. — Ты позвал меня погулять, так что, наверное, у тебя есть какой-то план?

— Просто погулять. Всё равно, где.

кивнул, не сильно задумываясь, смотрит ли на него Куникудзуши, а потом снова принялся за работу. Он не переставал улыбаться и никак не мог унять приятного волнения сердца, так беспокойно трепыхающегося.

Он любил с особенной страстностью, потому что не имел еще понятия о любви — такое происходило с ним впервые. Он то краснел, то бледнел, собирая в голове то, что произошло несколькими минутами ранее, и никак не мог понять, нормально ли это. Для друзей, в смысле? Или они оба уже переступили эту грань, и ничего не значащие касания стали откровенными? В каждом вздохе, в каждом отзвуке Казуха искал скрытые смыслы. 

Случилось так, что столь внезапно охватившая его любовь была именно такой, какая всего лучше подходила к состоянию его души. Чего-то подобного он и ждал от старшей школы. Но раньше это было для него непонятно. Он бродил слепо, тыкался по углам, но вдруг смог уловить свет и исходившее от него слабое тепло.

Это было явление юного юному, ночная грёза, превратившаяся в роман, но все еще оставшаяся грезой, желанный призрак, наконец воплотившийся. Никогда не знавший любви, ни материнской ни юношеской, Казуха пьянел от того, что чувствовал. Ему до жути хотелось получить подтверждение взаимности.

— Зуши? — позвал Казуха тихо.

— Что?

Казуха чувствовал себя безгранично счастливым и искренно воображал, что выражает всю свою мысль, когда говорил:

— Иногда я по тебе скучаю. — он дёрнулся, откладывая отсортированную стопку документов в сторону; показалось, что Зуши пристально смотрит на него, но смотреть в ответ совсем не было сил. — То есть, я уже слишком привык, что мы учимся в одном классе, и теперь без тебя немного странно.

Казуха услышал смешок, и ему сделалось дурно.

— Иногда?

— Я не скучаю, когда мы обедаем вместе.

На несколько мгновений повисла тишина. О, какими мучительными показались эти мгновения. И вдруг Куникудзуши признался:

— Иногда мне кажется, что я тебя придумал.

Теперь Казуха решился посмотреть на него.

— В каком смысле?

Куникудзуши лежал на диване, закинув руки за голову, а ноги он согнул в коленях. Он смотрел в потолок и говорил ровно, безэмоционально даже.

— Раньше ты всегда был. — начал он пояснение. — Теперь тебя почти всегда нет. Ещё и таблетки эти. Они как будто бы мне помогают. И поэтому тебя становится меньше. А потом я вылечусь. И тебя не станет.

вдруг стало страшно, будто он и в самом деле мог исчезнуть. Он коснулся своего лица и, убедившись, что рука не проходит сквозь тела, поспешил возразить:

— Нет, я определённо никуда не денусь! Потому что я есть! И меня можно потрогать! Ты же мне только что глаза накрасил!

Куникудзуши кивнул, но больше ничего не сказал. Казуха решил оставить его в покое на время. Он закончил возиться с документами - последние сложил в папку, а ту в свою очередь сунул в стеллаж. Напоследок он осмотрелся, желая убедиться, что бесхозных документов не осталось где-нибудь на подоконнике или на тумбе возле кофейника. 

— Идём. — позвал он Куникудзуши и тот, кажется задремавший, резво поднялся с дивана.

В этот же момент открылась входная дверь, и в комнату вошла Аяка. Она, явно не ожидая никого встретить, застыла на пороге и сильнее сжала портфель, который держала в руках.

— Ой. — пискнула она. — А сюда нельзя посторонним.

Казуха как-то машинально схватил Куникудзуши за руку и встал чуть вперёд, заслоняя друга спиной. Он коротко и фальшиво улыбнулся.

— Мы уже уходим. — сказал он. — Ты же нас не выдашь?

— Нет. — Аяка мотнула головой, а потом добавила. — Я только что из учительской. Повышенный бюджет утвердили только театральному клубу. Кулинарному не хватило в составе всего одного человека, иначе бы тоже заслужили больше денег. В любом случае, документ уже утверждён.

Казуха слышал, как Куникудзуши недовольно цыкнул. Ему же, честно говоря, было совершенно плевать — и на рефинансирование и на, то, кому в этом году в итоге досталось больше денег. Он, продолжая держать Ккуникудзуши за руку, вышел из кабинета и торопливо повёл его по коридору. Друзья ничего не говорили друг другу до тех пор, пока не оказались на первом этаже, возле железных шкафчиков с обувью.

— Казуха. - вдруг позвал Куникудзуши

— Что?

— Ты всё ещё меня за руку держишь.

Казуха залился румянцем, но руки не выдернул, только сжал сильнее.

— Это чтобы ты не сомневался в моём существовании. — решил он оправдаться.

Друзья вышли из школы и до темноты прогуливались по окрестностям.

Вечером, перед тем, как пойти спать, Казуха стоял босиком на веранде, глядел на луну, которая, дрожа, выпутывалась из чёрной листвы высоких клёнов, и слушал голос, который продолжал звенеть в ушах. 

Это был отзвук разговора, который случился сегодня. Куникудзуши как будто опять стоял очень близко к нему, касался ладонью щеки, мягкими движениями накладывая на лицо косметику. И находиться так близко к нему — ничто перед теми словами, которые он произнёс позже. Как будто ему тоже было не всё равно. Как будто он тоже скучал по возможности просто находиться в одном кабинете — какой же обыденной данностью это было раньше, и каким же редким сокровищем стало теперь!

Луна вышла из-за угловатых чёрных веток, — круглая, полновесная луна. Казуха принял её за яркое подтверждение своих неловких догадок. Вероятно, совсем немного, пусть даже на сотую долю от того, что чувствовал он сам, но — возможно — Казуха нравился Куникудзуши именно в том смысле.

О, каким же это могло стать удовольствием!

Казуха улыбнулся и вернулся в дом.

***

Выходные прошли, как проходит всё на свете. Началась новая неделя. Казуха шёл в школу окрылённый, потому что там он мог увидеть Куникудзуши. Сперва, правда, нужно было заглянуть в комнату совета, а потом, если останется время, он обязательно навестит друга. Если же не получится с утра, то они обязательно — как это всегда и бывало — встретятся за обедом. В любом случае, день складывался хорошо, потому что Казуха хорошо о нём думал.

Некоторое количество мечтательности хорошо действовало на него — как минимум, уменьшила меланхолию нервно работающего ума. Как максимум, Казуха больше не считал себя хуже всех в школьном совете. Он хорошо отдохнул на выходных. Он выспался. Он был счастлив ровно настолько, насколько могло вместить в себя это светлое чувство его беспокойно трепыхающееся сердце.

Наверное, эта мечтательность в итоге и сыграла с ним злую шутку.

Казуха открыл дверь комнаты совета, и на первый взгляд всё было как обычно. Тот же стол который накануне выходных он оставил в абсолютной чистоте, те же стулья, тот же въевшийся запах горького кофе. Отличие лишь в одном — в этот раз он пришел не первым. Оба Камисато уже были в комнате, о чём-то тихо беседовали и, стоило Казухе войти, тут же умолкли.

Аяка в своей привычной смущённой манере отвела глаза ограничившись тихим приветствием, Аято же смотрел прямо на Казуху и говорил громко.

— Ты очень вовремя. — его манера речи, мягкая, но в то же время решительная, всегда вводила в неловкий трепет. — Большое спасибо, что прибрался на столе.

Казуха в ответ вежливо поклонился.

— Это моя обязанность так что я…

— Подскажи только, — Аято прервал его на середине. — куда ты положил документ о финансировании? Искал его сейчас и не смог найти.

— О. — Казуха задумался. — Документ ведь уже подписан, так что я, наверное, положил его в архив.

Он подошёл к стеллажу, достал нужную папку, но, открыв её, не обнаружил нужного документа. Предполагалось,что он, новый, должен лежать на самом верху, но его не было. Тогда Казуха принялся листать страницы, решив, что он, вероятно, по ошибке сунул документ куда-то в середину или конец, но и там ничего не обнаружилось.

Первый тревожный укол задел грудь.

— Странно… — протянул Казуха тихо.

— Вот и я решил, что странно. — вторил ему Аято. Он сложил руки на столе, как учитель, улыбался, и ни одним звуком не выдал строгости, но Казуха ощутил её буквально всем телом. Он поежился, будто ему за шиворот насыпали льда. — Ты не мог бы поискать его? Он мне нужен.

Казуха кивнул и судорожно принялся перебирать папку за папкой. Могло ли быть так, что документ о финансировании попал в накладные о грузах из столовой? Или по какой-то совершенно нелепой случайности Казуха засунул его в папку с отчётами о проведении летних фестивалей?

Увы, нужных бумаг там не было.

Тем временем в совет всё прибывали и прибывали люди, а Казуха продолжал копаться в стеллаже, и с каждой минутой становился всё нервные и напуганнее. Он точно помнил, что не залезал на верхние полки в пятницу, но на всякий случай, встав на стул, проверил и там тоже. Он взывал к своей памяти, пытался вспомнить, видел ли вообще документ и чем был занят, когда держал его в руках, но мог вспомнить только пронзительный пурпурный взгляд, лёгкое касание рук и чересчур откровенные разговоры.

Ну как же так! Неужели он настолько увлёкся Куникудзуши в тот вечер, что умудрился потерять документы? Он, всю жизнь ратующий за исполнительность и собранность? Как же ему было стыдно в тот момент! И как же он боялся того, что могло произойти!

Собрание совета проходило как обычно: говорили о планах на грядущую неделю, обсуждали результаты прошедших недель. Никто не обращал внимания на Казуху, но тот, всё время находясь спиной к столу, казалось, чувствовал на себе десятки осуждающих взглядов.

Теперь его точно возненавидят!

Теперь за ним закрепится слава человека легкомысленного, который так легко умудрился потерять неделю кропотливой работы!

Во что бы то ни стало следовало найти документ, даже если на это уйдёт весь день. Именно это он и пообещал Аято, говоря дрожащим голосом, что перебрал все папки в стеллаже.

— Его там нет, и это странно. — Казуха держал голову опущенной. — Честно говоря, я вообще не помню, чтобы видел этот документ в пятницу.

Аято положил ладонь Казухе на макушку. Какая же тяжёлая это была ладонь!

— Постарайся во всём разобраться, ладно? — сказал он и вышел из кабинета; его сестра поспешила за ним.

И тут Казуха вспомнил.

— Аяка! — позвал он. — Помоги, пожалуйста, сложить папки на место.

Девушка кивнула брату и задержалась в кабинете.

— Только давай быстрее. — вздохнула она. — Первым уроком биология, а у меня с ней не очень хорошие отношения. Если опоздаю, учитель ворчать будет.

— Это быстро. — уверил её Казуха, торопливо собирая с пола папки и раскладывая их по местам. — Вообще-то я вспомнил, что видел тебя в пятницу. И ты что-то говорила о документе.

Казуха не собирался никого подозревать. Более того, он бы в жизни не накинулся с обвинениями на кого-то, особенно на девушку. Особенно на сестру президента совета. Но она ведь действительно была здесь в пятницу вечером.

— Нет. — Аяка мотнула головой. — Ты, наверное, ошибся. Меня здесь не было. И я ничего не говорила. И совершенно точно не видела в комнате никого постороннего. — с этими словами она поспешила уйти.

Казуха остался один. И он догадался: Аяка только что обвинила в пропаже документа Куникудзуши. Он снова почувствовал тревожный укол и, понимая, что ему ничего не осталось, ушёл из комнаты совета.

Всё время до начала уроков Казуха пребывал в беспокойстве. Он крутил карандаш между пальцами, хмурился, кусал губы - был практически не в себе и пытался вспомнить, что же происходило в пятницу вечером, кроме того, что Куникудзуши всё время был рядом.

Но ничего выудить из памяти не получалось.

Хейзо, заметив нервное состояние одноклассника, предположил, что дело опять в любовных тяжбах и поспешил дать совет:

— Прекрати страдать и пойди потискаяся где-нибудь с Райден!

Казуха, пропустив слова мимо ушей, отмахнулся.

— В школьном совете проблемы. — чуть не плача пожаловался он. — Документ о финансировании куда-то делся.

Хейзо тут же переменился в настроении. Он соскочил со стула, будто по команде и провозгласил:

— Это дело для великого детектива Хейзо!

Казуха не разделял его энтузиазма, но всё равно поднял взгляд и посмотрел почти умоляюще:

— Если поможешь найти, можешь просить за это, что хочешь.

Теперь отмахнулся уже Хейзо:

— То, что мне нужно, я и так получу рано или поздно.

Он выбежал из кабинета и обратно вернулся только по звонку. Каждую перемену Казуха вместе с одноклассником прочёсывал школу. По велению Хейзо они допросили каждого члена школьного совета. Ханаяма сказала, что финансирование для неё - тёмный лес, и к документам она бы даже после личной просьбы Аято не притронулась бы. Девчонки-хохотушки тоже развели руками, а потом стали перешёптываться о том, что Казуха взвалил на себя слишком много и так забавно облажался. Хейзо поспешил увести расстроенного друга подальше. Парень с зелёными волосами — нехотя он представился Сяо — ответил, что его обязанность — таскать нарушителей порядка в учительскую, и ничего сверх этого он делать не намерен.

Во время обеденного перерыва Хейзо куда-то убежал и, не поспевая за ним, Казуха отправился туда, где они обычно встречались с Куникудзуши. Другу он тоже сказал, что потерял документ о финансировании, а потому пообедать с ним сегодня не сможет - нужно найти пропажу как можно быстрее. Взамен он пообещал, что они обязательно встретятся после уроков и пойдут домой вместе.

Куникудзуши тяжело выдохнул и с каким-то разочарованием заметил, что школьный совет - это не то место, где Казухе стоило бы тратить свои нервные клетки.

Это уничтожило самооценку Казухи окончательно. Вот от кого, а от парня, в которого он, как оказалось, был влюблён, хотелось получить поддержку, а не такое снисходительное замечание. И да, наверное Куникудзуши был прав, — Казуха слишком переоценил силы. Но он ведь по-настоящему старался! И до сегодня всё было более или менее спокойно.

Казуха трепетал в сокровеннейших глубинах своего сердца. Он ничего не видел, ни о чем не знал, однако с напряженным вниманием всматривался в окружавший его мрак, точно чувствуя, что там, с одной стороны, что-то созидается, а с другой — что-то разрушается. Он не мог существовать спокойно, когда на одной чаше весов была работа в школьном совете, а в другой — его влюблённость.

От чего-то одного, как будто, следовало отказаться. Но оставить работу в совете - значит признать свою слабость.Отказаться от любви — потерять то единственное, что радовало Казуху в последние дни. Как мог он выбрать?

Он задавался этим вопросом до конца дня. Как только кончился последний урок, Хейзо утащил Казуху в комнату совета. Там никого было.

Хейзо, казалось, слишком увлёкся игрой в детектива. Он весь приосанился, горделиво поднял голову и, активно жестикулируя руками, принялся ходить из стороны в сторону. Если бы он, как и в детстве, продолжал носить очки, а не контактные линзы, вероятно, без конца поправлял бы их на своём любопытном носу. Глаза его блестели не совсем здоровым энтузиазмом, когда он вытащил из рюкзака маленькую записную книжку и карандаш.

— Говори! — почти повелительно потребовал он.

Казуха, который всё это время, поджав колени, сидел на стуле и блуждал взглядом за хаотичными передвижениями Хейзо, немного опешил.

— Что говорить? — уточнил он тихо и опасливо, почесав при этом кончик носа.

— Ага! — от Хейзо не укрылся этот маленький жест. — Все врунишки трут нос, когда лгут!

— В чём я тебе солгал, интересно? — вздохнул Казуха. — Я ещё и не успел ничего сказать.

Хейзо не нашлось, что ответить, и он просто развёл руки в стороны. Снова принялся мельтешить по комнате: заглядывал под стулья, забирался на верхние полки шкафов, перелистал все книги, что лежали на подоконнике. Вероятно, он решил, что Казуха не проверил всё до конца, но, не будь он наверняка уверен, что документа нет в комнате школьного совета, он бы не стал обращаться за помощью!

Казуха опустил голову, придерживая её ладонями, и стал таращиться на стыки деревянного пола под ногами. От всех этих волнений разболелась голова, а самое главное - он понимал, что труд целой недели безвозвратно где-то утерян.

Казуха, шумно втянув носом воздух, выдохнул.

— Кто ещё мог трогать эту бумажку? — возобновил свой спонтанный допрос Хейзо.

— Да кто угодно из школьного совета. Но мы ведь уже всех опросили. - Казуха закрыл лицо ладонями. - Видел бы ты, какая неразбериха царила на этом столе в пятницу: все документы перепутаны, свалены друг на друга. На форме для вступления в стрелковый клуб вообще стояла чья-то чашка ! — Казуха поднял голову, сжал свои щёки ладонями и состроил самое страдальческое выражение лица, на какое был только способен. Благо, ему даже не пришлось стараться. — Мы с Зуши весь вечер это разгребали!

Хейзо, с прищуренными глазами делавший заметки в блокноте (Казуха был уверен, что друг просто рисовал каракули на бумаге), вдруг остановился.

— Ага! — воскликнул он и поднял вверх руку с карандашом. — Во всём виноват Райден! Тебе надо было раньше сказать мне, что он в этом замешан. Не пришлось бы тратить столько времени.

Казуха покачал головой.

— Зуши здесь не виноват.

Он знал это наверняка, но не потому что они дружили. Не потому что Казуха доверял Куникудзуши как себе, а потому что он, растерянно влюблённый, таращился на него весь вечер. Разумеется, говорить Хейзо об этом не стоило.

А ещё Казуха негодовал из-за того что уже второй человек пытался обвинить во всём Куникудзуши.

— Но он точно подходит на роль преступника!

— То, что вы с ним не ладите, ещё не делает его…

Хейзо поднял руку, прося молчания.

— Нет, я серьёзно. Сам подумай: у Райден с самого начала была не очень завидная репутация. К тому же он член кулинарного клуба, которому, как ты лучше всех знаешь, отказали в повышении финансирования. Обозлился и стащил бумажку! Дело раскрыто!

Хейзо приложил карандаш к груди и церемонно поклонился, словно отвечая на аплодисменты воображаемой толпы. После этого он подскочил к Казухе и потянул его за рукав рубашки.

— Идём! — позвал он. — Прижмём негодяя к стенке!

Казуха нехотя поднялся со стула. Голова гудела, и боль неровными яростными толчками становилась сильнее всякий раз, когда Хейзо открывал рот. Почему он не мог говорить тише?

— Хорошо. — лениво согласился Казуха. — Мы пойдём к Зуши, но только для того, чтобы убедиться в его невиновности.

— Отлично! — кивнул Хейзо, радостный, что ему наконец-то согласились подыграть.

Школьники вышли из комнаты школьного совета. В коридорах было пусто — у кого-то прямо сейчас шли занятия, но большинство уже разбрелось по своим клубам. Уверенные и твёрдые шаги Хейзо эхом разносились во все стороны, Казуха же плёлся за ним еле слышно.

Он думал о том, что Куникудзуши наверняка не понравятся беспочвенные обвинения. И что тогда? Они с Хейзо опять сцепятся, как собаки, и станут лаяться друг на друга, пока Казуха не в силах их успокоить, будет метаться от одного другого.

И всё же они продолжали идти на первый этаж, туда, где находился кулинарный клуб. Хейзо, потому что его вела слепая уверенность; Казуха — из-за стыдного желания поглазеть на Куникудзуши в фартуке.

— Если ты думаешь, что документ стащили из-за недостаточного финансирования, нам придётся допросить всех, кто там будет. — заметил Казуха. — У любого из кулинарного клуба в таком случае мог быть мотив.

— Только в том случае, если кто-то, кроме Райден, шарился на вашем столе. Припоминаешь такое?

Красноречиво сконфуженное молчание служило для Хейзо ответом.

Наконец, они добрались до назначенного места. Из-за двери доносились тихо хихикающие голоса и стук ножей о разделочные доски. Хейзо остановился, упёрся руками в бока и, выждав одному ему понятное торжественное мгновение, постучал в дверь и тут же сам её открыл.

Взору предстало просторное светлое помещение: окрашенные голубоватой краской стены, высокие окна без штор, блестящие от чистоты полы и несколько длинных столов, за которыми упражнялись в кулинарных искусствах члены клуба.

Всё это, правда, Казуха рассмотре уже после. В первые минуты он смотрел только на одну фигуру, в стороне от остальных. Куникудзуши, с повязанным на поясе светлым фартукам и засучёнными по локоть рукавами рубашки, торопливо размешивал что-то в цветастой миске со сколотым краем. Он не отвлекся от своего занятия даже в тот момент, когда все, услышав шум у двери, повернули головы.

— Не обращайте на нас внимания, дамы! — Хейзо поднял руки, словно собирался сдаться. — Мы пришли поговорить с вашим угрюмым соклубником.

Девушки, похихикав, вернулись к своим занятиям и продолжили еле слышно переговариваться. Мельком осмотрев каждую, Казуха не увидел среди них Сян Лин. Он спрятался за спиной Хейзо и продолжил смотреть на Куникудзуши: его сосредоточенный вид, точные движения — всё говорило о том, что он знает, что делает.

Со скрипом Казухе пришлось признаться самому себе, что он залюбовался. Теперь, когда он в полной мере признал и принял новое чувство, он всё ещё с трудом мирился с необходимостью сосуществовать со своей влюблённостью на виду у людей. Хотелось прежде упиться теплотой и нежностью наедине с собой, прежде чем являть это миру. Вероятно, в какой-то степени Казухой двигал эгоизм.

Хейзо тем временем подошёл к столу Куникудзуши и вот уже собирался вынести приговор, громогласно заявив о нём на весь кабинет, как Куникудзуши заговорил первым.

— Я не при чём. — устало предупредил он, подняв глаза и смотря как будто сквозь Хейзо, прямо за его спину, где стыдливо прятался Казуха.

— Я ещё ничего не сказал! — самопровозглашённый детектив возмутился тому, что его так бесцеремонно прервали. — Но, судя по всему, ты знаешь, зачем мы пришли!

Куникудзуши закончил взбивать смесь в тарелке — он отставил её подальше, взял с края стола свёрнутый в рулон пергамент, и расстелил его по столу. После этого он вытер руки о фартук и только тогда заговорил.

— Казуха ещё в обед сказал, что в совете потеряли документы. И вот теперь слабый нюх привел сутулую ищейку ко мне. Догадаться не сложно.

Он снова принялся за готовку. Казуха, стараясь не цепляться взглядом за открытые по локоть руки и за пару растёгнутых пуговиц на вороте рубашке, принялся рассматривать ингредиенты на столе: печенье, бананы, мёд, какао и целая миска уже очищенных мандаринов. Казуха готов был поклясться, что половину продуктов Зуши принёс из дома.

— Я почти уверен, что это ты из стащил! — огласил свой приговор Хейзо.

— Да на кой чёрт он мне? — Куникудзуши нахмурился.

— Такова твоя месть за то, что клуб оставили без денег!

Куникудзуши удивлённо повёл бровью.

— Смело с твоей стороны утверждать, что мне не плевать на этот клуб. — он вздохнул и обратился теперь к Казухе. — Разве план финансирования уже не утверждён?

Казуха часто закивал.

— Ещё в пятницу был утверждён.

Он всё ещё стоял за спиной Хейзо и выглядывал оттуда неуверенно, пугливо. Ему казалось, что Куникудзуши способен прожечь его своим внимательным пурпурным взглядом.

— Тем более. — хмыкнул Зуши. — Зачем он мне? Я не собираюсь усложнять Казухе жизнь.

— За тем, что тебе только дай повод подгадить! Если не Казухе, то всем остальным в школьном совете.

Куникудзуши больше не обращал на Хейзо внимание. Он взял печенье, раскрошил его и вмешал в миску со смесью — видимо, это было что-то вроде теста. То, что получилось в итоге, он стал тонким слоем распределять по пергаменту.

— Не мой стиль. — усмехнулся Куникудзуши. — Я бы эту бумажку хуями изрисовал и успокоился на этом. Но мне изначально плевать на дела вашего совета. Так что ищите в другом месте и не трясите над моей едой волосами.

Этими словами он дал понять, что разговор окончен. Хейзо какое-то время еще постоял, скрестив на груди руки, попыжился, попыхтел недовольно и, развернувшись, пошёл прочь.

Казуха уже собирался пойти за другом, но Куникудзуши окликнул его и рукой подозвал подойти ближе. Казуха неуверенно шагнул вперёд. Он думал, что Зуши собирается упрекнуть его за недоверие и устроенный только что цирк, но тот просто протянул один мандарин из миски.

— Судя по всему, ты ещё долго будешь в школе, да? — он говорил тихо, и голос его смягчился.

Казуха кивнул, отделил от мандарина одну дольку и отправил её в рот. Сладко.

— Нам надо выяснить, куда делся документ. И, если не получится найти, придётся составлять его заново.

Куникудзуши стоял над столом, немного склонив голову. Он был полностью увлечён готовкой, хотя Казухе было странно, что он готовил сладкое, которое не любил. Вдруг он посмотрел прямо на Казуху, взгляд его казался немного раздраженным.

— Можешь помочь мне с волосами? — цыкнул он и обернул руки ладонями вверх, демонстрируя испачканные пальцы. — Заправь эту дурацкую прядь за ухо, пожалуйста.

Куникудзуши дёрнул головой и тёмная прядь волос с левой стороны упала прямо на глаза.

Казуха дёрнулся, отступил на полшага, а потом подошёл ближе, так, что коснулся животом края стола. Он неуверенно, чувствуя дрожь и трепет, протянул руку — почувствовал, как онемели кончики пальцев — коснулся едва уловимо виска и заправил волосы за ухо. А потом резво отстранился, словно короткое прикосновение его обожгло. Он сжал пальцы в кулак и понял, что от напряжения даже высунул немного кончик языка — как маленький ребёнок, прикладывающий слишком много усилий в простом деле.

Кажется, Куникудзуши этого не заметил. Он, увлеченный готовкой, только благодарно кивнул.

— Когда я здесь закончу, — сказал он. — поднимусь к тебе наверх.

Казуха кивнул и вышел в коридор. Хейзо ждал его там и с охотой принял половинку мандарина.

— Что теперь? - спросил Казуха.

— Теперь мы идём в учительскую!

Казуха уже ничего не понимал, просто покорно следовал за одноклассником, чувствуя, как с каждым шагом всё ниже опускается над его головой лезвие заточенной гильотины.

К концу дня Казуха так измотался, что у него даже не осталось сил нервничать. И он подумал о том, что бросится к Куникудзуши на шею и потребует утешительных объятий, как бы вся эта ситуация не закончилась. И ему было даже всё равно, как может на это отреагировать сам Зуши.

Школьники поднялись на третий этаж и остановились у двери в учительскую.

Хейзо упёрся руками в бока.

— Стой тут. — скомандовал он, а потом приоткрыл дверь и осторожно просунул в проём голову. — Здрасьте.

После невнятного ответа на приветствие, Хейзо полностью скрылся за дверью в учительскую. Казуха остался ждать его снаружи. Он прислонился спиной к стене, бесцельным и расфокусированным взглядом смотрел в окно напротив и думал о том, как это странно - потратить столько времени на то, чтобы попасть в совет, а потом с позором оттуда сбежать.

Что ж, наверное, таков был его путь.

Он вновь подумал о той сладости, которую сейчас готовил Куникудзуши. Его руки испачкались. Казухе захотелось целовать эти измазанные ладони. Хотелось ещё шоколада с рук, пусть даже шоколад оказался бы горьким.

Удивительно, он получил так много признательных десертов на день святого Валентина, но в итоге отдал предпочтение человеку, который вообще отрицал существование сладкого.

Наконец дверь в учительскую снова открылась и оттуда, победно держа над головой стопку бумаги, вышел Хейзо.

— Великий детектив раскрыл дело! - воскликнул он так громко, что по пустому коридору прокатилось раскатистое эхо. - Удивительно даже, что тебе не пришло в голову зайти в учительскую. Документы всё это время лежали там.

Казуха так и обомлел. Колени подкосились, и он бы обессилено сполз по стене, если бы Хейзо не всятряхнул его за плечи, вынуждая встать ровно.

— Так я ничего не терял? - спросил он, не веря.

— Нет.

— Боже мой… слава Богу…

Хейзо поспешил возмутиться.

— Надеюсь, ты называешь богом меня, а не кого-то другого. Вот тебе и благодарность, конечно.

— Да. — Казуха в забытьи кивал головой. — Если хочешь, я буду называть тебя богом до конца недели. Спасибо, что помог найти документы.

Школьники неспешно отправились к комнате совета.

— Не надо. — отказался Хейзо. — Это слишком смущает.

— Как скажешь.

Казуха говорил на автомате, ничего в сущности не соображая по-настоящему. Документы были у него в руках — вот и всё, что он понимал. А Хейзо тем временем не переставал болтать.

— Знаешь, о чём я подумал? Ты сказал, что не видел документа в пятницу, но почему-то знал, что он утверждён. Вероятно кто-то, у кого документ был на виду, сказал тебе об этом. Здесь мне, знаешь ли, пришлось допустить, что ты меня не обманываешь. И тогда я стал думать дальше. Мы допросили всех членов совета, исключая президента и его младшую сестру. Почему? Потому что ты сказал, что не хочешь с ними связываться. Поэтому я во время обеденного перерыва отправился к ним без тебя. От девушки я узнал, что она видела документ в пятницу. Причём видела сразу после утверждения. А это значит, что документ находился не в комнате совета. Вот так я и понял, что он до сих пор в учительской.

Казуха, к которому постепенно возвращалось самообладание, услышал только окончание объяснений. Но этого ему было более, чем достаточно.

— Так ты ещё днём всё понял? - возмутился он. - Зачем надо было тянуть так долго, да и ещё и тащить меня к Зуши?

Хейзо улыбнулся и развёл руками.

— Чтобы он дал тебе мандаринку, наверное.

Они дошли до школьного совета. Теперь уже Хейзо остался ждать в коридоре, а Казуха вошёл внутрь. Он ничего не сказал, только с грохотом ударившейся по столу ладони, положил документ прямо под носом Аято и, также молча, вышел обратно в коридор.

Он злился на обоих Камисато. На Аяку, потому что она, скорее всего всё это время знала, где документ. На Аято, потому что благодаря сестре он, наверное, знал тоже. И они оба, наверняка гадко хихикая, весь день наблюдали за тем как беспокойно Казуха носился по школе.

Теперь идея того, чтобы покинуть совет, больше не тяготила так сильно. Казуха намеревался завтра же уйти оттуда с гордо поднятой головой.

Хейзо не дождался его — уже успел куда-то уйти. Казуха постоял немного в нерешительности, обдумывая, что ему теперь делать и, не пришёл к мысли лучше, чем вернуться обратно в кулинарный клуб. Он думал, что найдёт Куникудзуши там, но на деле столкнулся с ним гораздо раньше - на лестнице.

— Всё в порядке? — спросил он, как будто на лице Казухи по-прежнему оставалось измученное и скорбное выражение.

— Да. — ответил он. — Я только что решил уйти из совета.

Куникудзуши взял Казуху за руку и потянул за собой.

— Тогда это надо отпраздновать.

Они спустились на первый этаж и вернулись в клубную комнату. Там уже было пусто, лишь витал едва уловимый запах жжёного сахара. Куникудзуши торопливо прошёл вперёд, щелкнул выключатель на чайнике, а потом указал Казухе на стул, приставленный к столу, где совсем недавно он что-то готовил.

— Садись.

Казуха послушался. Сонным взглядом он наблюдал за тем, как Куникудзуши поставил на стол две чашки и одно блюдце, а потом, достав из холодильника рулет на пергаментной бумаге. Его он поставил в самый центр и аккуратно отрезал несколько кусочков. Внутри Казуха увидел мандарины и какую-то белую прослойку, хотя снаружи рулет был шоколадным.

— Вот. — только и смог сказать Куникудзуши, демонстрируя блюдо.

Щёлкнул нагретый чайник, и Казуха почувствовал в животе тянущее чувство голода. Конечно, со всеми этими переживаниями он совсем забыл пообедать.

— Это то, что ты готовил? — спросил он, перекладывая отрезанный кусочек на блюдце; исходя из того, что он было лишь одно, Куникудзуши не собирался есть. И всё же Казуха поинтересовался. — Ты не хочешь попробовать, что получилось?

Куникудзуши поморщился.

— Сладкое же. Лучше забери остатки домой — дедушку угостишь.

Казуха откусил немного от рулета и понял, что белая прослойка - это банановое пюре. Было жутко вкусно, но как будто бы даже не совсем сладко. Чувствовался лёгкий медовый привкус, корица и, конечно же, чуть кисловатые мандарины, отлично сочетавшиеся с шоколадным слоем.

Куникудзуши разлил по чашкам чай, сел напротив Казухи и, как будто к чему-то приготовившись, коротко попросил:

— Говори.

Казуха дёрнулся.

— Тоже допрос устраиваешь?

— Нет. Просто хочу, чтобы ты что-нибудь мне рассказал. Что угодно. Только не про школу.

Казуха задумался.

— Мы с дедушкой решили отремонтировать кузницу. — начал он неуверенно. — Пользоваться ей, конечно, никто не будет, но и тот факт, что она стоит там на заднем дворе и гниёт — это тоже странно. На выходных мы выносили мусор, прибирали всё барахло. Я нашел несколько клинков, которые неплохо сохранились. Узнаю, как их почистить, и займусь потом… — он вдруг остановился и посмотрел на Куникудзуши. — Это точно интересно?

Тот лёг головой на стол, вытянул руки — совсем как в детстве. Он едва касался кончиками пальцев рук Казухи.

— Да, продолжай. — попросил он. — Даже если закрою глаза, я всё равно тебя слушаю.