Казуха.

Стоя на палубе круизного лайнера, Казуха занимал себя тем, что смотрел на воду.

Неподвижное море, ярко-голубое, словно сгустившееся, словно затвердевшее в жгучем свете солнца, расстилалось под беспредельным небом почти неестественно синего цвета.

Казуха держал в одной руке телефон и время от времени отвлекался от своего задумчивого созерцания, чтобы посмотреть на экран. Ничего, кроме медленно тянущегося времени, не менялось. Прошло уже четыре дня с тех пор, как он видел Куникудзуши последний раз. И столько же минуло с его обещания непременно написать. Что ж, вероятно он действительно был сильно занят работой в чайном доме и подготовкой к поступлению. Игнорируя скребущееся в глубине души волнение, Казуха убеждал себя, что всё в порядке.

К тому же связь посреди моря всё равно была ужасная.

Позади лайнера тянулся прямой линией след — длинный вскипающий — то была широкая бледная полоса взбаламученных волн, пенившихся, как шампанское.

Пару раз на палубу присаживались огромные пузатые чайки с изогнутыми клювами. Они казались куда больше и суровее тех, что Казуха иногда видел в родном городе. А ещё они были несравнимо громче и надоедливее. Широко раскрывая рты, они кричали, почти смеялись как-то уничижительно насмешливо, и хлопали крыльями. Потом кто-нибудь прогонял их, но те, покружив немного, снова оказывались на палубе. Может, таким образом они хотели походить на пассажиров.

Людей на лайнере было немного, но погода стояла хорошая, так что никто не сидел в каютах. И из-за этого казалось людно. Удивительно, но японцев было немного. Чаще Казуха слышал китайскую речь, а ещё видел перед собой загоревшие, совершенно не азиатские лица. Эти лица общались с персоналом по-английски, но как-то медленно, протяжно, словно раздумывая.

Казуха не долго гадал, что это могли быть за люди, но то и дело ловил себя на мысли, что разговаривает, наверное, также. Всё-таки он никогда раньше не говорил на другом языке за пределами школьного кабинета! И, наверное по этой причине предпочитал больше молчать.

Накануне вечером, правда, проходя мимо столика таких вот загорелых и неспешных людей, Казуха вдруг услыхал, что те назвали японцев молчаливыми и чопорными. Тогда он задумался, похож ли при своей внешности вообще на японца? Быть может, на время путешествия он мог бы прикинуться кем-то другим? Просто веселья ради он сочинил бы для себя новую жизнь, в которой он не был бы вчерашним неловким подростком, и окружил бы себя аурой таинственной романтичности.

С этими мыслями Казуха провёл ночь, а утром поймал себя на том, что вежливо кланяется какому-то джентльмену, который, приличия ради, поздоровался с ним, приподняв с головы панаму.

Нет, всё же от некоторых привычек Казуха не смог бы избавиться, даже если бы сильно захотел.

Неспешно наступал вечер — тихий, кроткий, лучезарный вечер, залитый светом. Там, где море не было покрыто пеной, оно казалось клейкой массой; в вечернем сумраке стали подниматься волны, но утратив четкость очертаний, вдалеке походили на лужи желчи. В иных местах волны как будто ложились плашмя, и на них виднелись лучеобразные трещины, как на стекле, в которое бросили камнем. В самом центре этих расходящихся лучей, в кружащейся точке, мерцал фосфорический свет, похожий на тот кошачий блеск, которым иногда блестели глаза Куникудзуши.

Казуха ещё раз посмотрел на экран телефона и отошёл от края палубы. Возвращаться в свою каюту ему не хотелось: там было совсем мало света и пахло чем-то затхло-сырым и солёным. Он растянулся на шезлонге на палубе, завернувшись в тонкую цветастую хаори, которую по какому-то спонтанному желанию купил в сувенирной лавке близ порта Йокогамы, откуда и начал своё морское путешествие.

Казуха долго лежал с открытыми глазами, возбужденный новыми впечатлениями. Однообразный шум воды укачивал его, и он рассматривала над своей головой на чистом тёмном небе легионы звезд, таких ясных, с резким, мерцающим сиянием.

Людей на палубе становилось всё меньше и меньше, пока не осталось всего три человека: сам Казуха и две женщины поодаль, распивающие шампанское и хихикающие. Женщины эти были неопределённого возраста: долгое нахождение под солнцем сделало их лица неестественно сухими и тусклыми. Одна женщина относилась к тем самым смуглым и медлительным людям, другая, как показалось, бы француженкой. Говорила она по-английски, но звучало в её словах какое-то по-своему очаровательное и совершенно нескрываемое грассированное «р».

Казуха не прислушивался к словам незнакомок, но сами звуки их разговоров, так хорошо вплетались в шум моря за бортом, что создавалась совершенная и убаюкивающая колыбельная.

Проваливаясь в сон, Казуха ещё раз посмотрел на экран телефона. На этот раз чуть дольше, чем раньше. Подумав, он открыл камеру и направил её на себя, нажав на запись.

— Тебе, наверное, надоест это всё смотреть потом. — хихикнул он и тут же попытался спрятать смущение за протяжным зевком. — Но я не могу не делать тебе спокойной ночи, да? Надеюсь, ты высыпается лучше, чем я. В каюте мне всё ещё как-то неспокойно, так что я опять остаюсь на палубе. Ночь сегодня спокойная. Если посмотришь в небо, увидишь те же звёзды, что и я. Спокойной ночи.

Казуха говорил тихо, кусая расплывающиеся влюблённой улыбкой тонкие губы. Остановив запись, он поджал колени к груди и уткнулся в них раскрасневшимся смущённым лицом.

Ещё много времени прошло, прежде чем Казуха смог уснуть. К тому времени на палубе не осталось уже никого, и только светил над головой тонкий улыбчивый полумесяц.

Разбудил его шум и голоса. Казалось, прошло не больше пары часов, но было уже светло. Палуба снова наполнилась людьми. Все они ходили, разговаривали, просыпались. Казуха потянулся и посмотрел вокруг. С восторгом упивался она соленым вкусом тумана, пропитавшего его вплоть до кончиков ногтей.

Кругом – только море. Однако впереди на волнах покоилось что-то серое, еще неясное в свете зари, какое-то нагромождение странных, заостренных, изрезанных облаков. Смотря на них, Казуха впервые за всё время пока ещё короткого путешествия подумал о том, что не смог бы тотчас повернуть назад, даже если бы случилось что-то абсолютно безотлагательное.

Эта мысль по какой-то странной причине вселила в сердце Казухи ужас, какой бывает, пожалуй, у клаустрофобов, когда они оказываются в замкнутом пространстве. Но ужас этот длился всего мгновение. Казуха глубоко вздохнул, посмотрел на небо. Высоко над ним летали чайки, и поднималось к полупрозрачным облакам белое солнце. Тревога немного успокоилась, и Казуха стал размышлять, как лучше ему будет добраться до хостела…

***

Город Чанша, вздымавший стеклянные стены высоток и черепичные крыши низеньких традиционных домов, производил немного разрозненно впечатление и, пожалуй, привёл бы скорее в уныние любого, кто не был Казухой. Он же пребывал в восторге и постоянно крутил головой из стороны в сторону, останавливая себя только в момент, когда вспомнил, что может потеряться.

Уже на пристани, где теснились в основном европейского вида дома из красного кирпича и зелёные ивы, он с невинностью туриста и восторгом маленького ребёнка фотографировал всё, что только встречалось на пути. Откровенно говоря, смотреть было особо не на что, да и Чанша являлся лишь перевалочным пунктом на пути к Чжанцзяцзе, но тому, кто едва ли находил красоту за пределами «Рыжего клёна» всё казалось в новинку.

Пассажиры круизного лайнера разбрелись совсем уж быстро и, пробираясь через порт, Казуха не замечал ни одного знакомого лица. Только китайцы, и пожилые, и юноши, сновали во все стороны, разговаривая так торопливо, что Казуха не понял бы даже с переводчиком в руках. Не то чтобы он и хотел понимать. Оказавшись чуть в отдалении и прижавшись спиной к кафельной стене незнакомого здания, он вытащил наушники из бокового кармана рюкзака и затолкал их себе в уши. Так Казуха надеялся избежать лишних раздражителей и сосредоточиться на прогулке.

Путеводитель он держал в заднем кармане джинсов и за тот час, что лайнер подбирался к берегу, казалось, успел изучить его полностью и прийти к выводу, что до хостела сможет добраться пешком. Заодно и на город посмотреть успел бы.

Неторопливо слоняясь по пешеходным улицам, Казуха то и дело натыкался на ларьки с уличной едой. Тут был и чёрный тофу с каким-то едким и не очень приятным запахом, и огромные тарелки китайской лапши с наверняка острым бульоном, и шашлычки из жареных кальмаров, и сайра. показавшаяся Казухе самой понятной и безопасной едой (попробовав рыбу впоследствие, он особенно отметил её приятный солоноватый вкус). Из каждого угла доносился запах пряностей и чуть прогорклого жареного масла.

Несмотря на ранний час, на улицах было оживлённо. Повсюду сновали туристы с тяжёлыми рюкзаками, а местные сидели возле лавок с едой, курили, пили чай и играли в маджонг. В основном это были, конечно, мужчины, но иногда Казуха встречал на пути и детей. Они, не разбирая дороги, носились от одной лавки к другой. И больших усилий стоило не оказаться у них на пути.

В конце улицы — если Казуха правильно понял, к тому моменту он оказался уже в центре города — виднелись покатые красноватые крыши. Едва завидев их, Казуха тут же вспомнил о пагодах, которые когда-то нарисовал Куникудзуши. Он сразу же достал телефон и поставил запись видео.

— Видишь это? — спросил он у того, для кого снимал. — Красиво, правда? Хотя твои пагоды мне нравятся больше. Хотя бы потому, что это ты их придумал.

По мере приближения, однако, стало понятно, что крыши у пагод не совсем красные. Красноватые, скорее; больше кирпично рыжеватые. С золотой окантовкой по самому краю. Подпирали крыши большие каменные львы. Некоторые из них держали лапой тэмари, другие же — маленьких львят. Так можно было отличить львов от львиц. И , смотря на них, Казуха смущённо фыркнул — вспомнил, как принимал Тоши за кота, а не кошку.

— Это территория парка Тяньсинь, если не ошибаюсь. — Казуха продолжал снимать, расхаживая среди старых башен и павильонов. — Я знаю только то, что написано в моём путеводителе. Если знаешь больше, я с удовольствием потом послушаю.

Казуха говорил, не прекращая улыбаться. Хотя Куникудзуши так до сих пор и не объявился, это был лишь вопрос времени. Особенно теперь, когда они друг другу признались. Наверняка это затишье и ему давалось с трудом, но если так нужно было на время вступительных экзаменов, Казуха готов был подождать.

Он поставил запись на паузу в тот момент, когда оказался у основного павильона. В путеводителе говорилось, что здание имело более чем четырёхсотлетнюю историю, но выглядело оно при этом почти что новым. Казуха смотрел на заостренные к небу крыши с какими-то замысловатыми и блестящими на солнце узорами по углам, смотрел на чистые белые стены, на окна без единого пятна — и думал только о том, что совершенно ничего не понимает.

Недалеко от павильона, чуть левее и скрытый в высокой сорной траве, стоял тяжёлый с виду и грузный чугунный колокол. Что-то было на нём написано, но Казуха едва ли разбирал. Он хотел уже было заглянуть в путеводитель и проверить, не сказано ли там что-то про этот колокол, но вдруг в мыслях его появилось ещё в детстве заученное хокку:

Грузный колокол.

А на самом его краю

Дремлет бабочка.

Казуха прочитал его в сборнике поэзии, который, как сейчас помнил, стоял на нижней полке комода в гостиной. Небольшая, чуть шире ладони тонкая книжонка синего цвета с твердой обложкой и маленьким, только наощупь заметным тиснением: 俳句.

Казуха едва ли выпускал эту книжонку из рук, но, так как старался относиться к ней бережно, там и сейчас все страницы выглядели как новые. Правда лежала книжка теперь не в гостиной, а у Казухи в комнате. Почему-то ему понравилась мысль использовать её как настольную, хотя долгое время он, заучивший каждое троестишие наизусть, к ней совершенно не притрагивался.

На мгновение Казухе опять стало тоскливо. Он вздохнул, нахмурился побрёл прочь из парка.

Чанша, каким он был в то утро, впоследствие запечатлелся в душе Казухи бесчисленным множеством уличной еды, безобразием традиционной и современной архитектуры, соседствующей на одной улице, а еще старинными пейзажами и совсем немного осознанием того, что эта была лишь первая остановка в его предстоящем долгом путешествии.

***

В тот день, когда нужно было покидать Чанша, вдруг зарядили дожди.

Был вечер, когда Казуха попал в поезд. За окном стелилась непроглядная мгла, но то и дело мелькали в ней яркие точки — то ли свет дальних огней, то ли яркие неоновые вывески пешеходных улиц, то ли тлеющие сигареты ждущих другой поезд. Холодные капли дождя выбивали дробь по стеклу, а им вторил монотонный стук самого поезда.

В вагоне было не протолкнуться. Казуха кое-как отыскал свободное место, но рассчитывать на то, что получится вздремнуть, он не мог. Втиснувшись между грузным мужчиной, на вид абсолютно недовольным (может, из-за того, что у него были густые чёрные брови, угрюмо нависающие над глазами), и какой-то дамой, которая, сразу же задремав, начала скрипеть во сне зубами, Казуха сжался в комочек и даже дышать смел едва ли.

Настроение у него было подавленное. Из-за непрекращающегося дождя противно болела голова, а запах еды в вагоне, непонятно откуда доносящийся, скорее вызывал приступы тошноты, а не чувство голода. Казухе, погружённому в недовольство, стало казаться, что притаившийся за окнами мрак может в любую минуту хлынуть в вагон. Или что поезд вдруг подпрыгнет (хотя с чего бы ему это делать?), и все набившиеся здесь люди подпрыгнут тоже и заваляться в один угол, как шахматные фигуры в коробке.

Все эти странные мысли вместе с непрекращающимся шумом дождя действовали на Казуху угнетающе, таили в себе нечто зловещее. Он дёрнул плечами, прогоняя наваждение, прикрыл глаза и попытался сосредоточить мысли на чём-то чуть более жизнеутверждающем.

Первое время не получалось. Сначала ему мешала возня вокруг, и скрежет этот зубов, и пыхтение недовольного мужчины. Потом, когда к этому удалось уже как-то привыкнуть, нельзя было не прислушиваться к другим звукам: где-то разговаривали о погоде, но разговаривали на-английском, так что Казуха понимал лишь через слово. Это, однако, не мало его развлекло. Далее всё было то же и то же; те же постукивания, та же вонь, тот же шум дождя, но Казуха уже начал дремать.

Он подумал о Куникудзуши. Точнее, сначала он подумал о том, что в родном городе тоже сейчас темно и поздний вечер. А потом ему стало интересно, чем мог теперь заниматься Куникудзуши. Готовился ли он ко сну? Игрался ли с Тоши? Или засиделся за учебниками? (Честно говоря, такое Казухе представить было сложно, но мало ли что могло измениться за два прошедших года.)

И вдруг Казухе стало стыдно. Настолько неожиданно кольнуло грудь это чувство, что он даже открыл глаза. Но чего же ему было стыдиться? Он стал перебирать воспоминания последней их встречи. Все они были хорошие, приятные. Казуха вспомнил и чайную, и милую квартирку Куникудзуши, и спонтанные поцелуи на кухне, и всё, что было позже: ничего стыдного. А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усилилось, как будто внутренний голос именно тут, когда он вспомнил про секс, сказал ему: «Жарко».

И что же? Неужели то было чувство стыда за собственное обнажённое тело? Или за обнажённое тело Куникудзуши, которое он позволил себе так беззастенчиво трогать? Или это был стыд за то, что всё получилось немного грубо?

Казуха презрительно — в первую очередь презрительно к самому себе — хмыкнул, снова закрыл глаза и попытался вернуть себе чувство приятной дремоты. Но спать ему теперь совершенно не хотелось. Казуха чувствовал, как нервы его напрягаются, как давит внутри какая-то завдённая пружина, как хочется вдруг сорваться с места и пройтись, но из-за того, что сделать этого было решительно невозможно, давить начинало ещё сильнее.

Казуха не спал всю ночь. В том напряжении и тех грёзах, которые наполняли его голову, не было ничего не связанного с Куникудзуши. Казуха жалел, что не мог записать сегодняшнее пожелание спокойной ночи; грустил из-за того, что ни одно из записанных видео всё равно не мог отправить; он успокаивал себя лишь тем, что время вступительных ещё не закончилось, и Зуши по-прежнему мог быть занят.

К утру Казуха уснул, сидя в кресле, и когда проснулся, было бело, светло, и поезд подходил к Чжанцзяцзе. Тотчас же совершенно другие мысли обступили его. Невыспавшийся. но заспанный, Казуха потёр глаза, потянул руки, насколько мог, и заметил, что женщины, сидящей рядом, уже не было. А мужчина, грузно посапывающий, дремал, прислонив голову к запотевшему окну.

Было ещё рано. Дождь за окном прекратился, но небо по-прежнему было затянуто, из-за чего всё казалось серым и бесцветным. Скорее всего, на улице было прохладно и сыро, и Казуха, подумав о том, что вот-вот нужно было выходить, поёжился. И всё же он чувствовал необъяснимое радостное волнение перед встречей с парком, о котором до этого читал только в туристических брошюрах.

***

Удивительно, но на станции Казуху встретила духота и сырой воздух, дышать котором было трудно. Футболка тут же неприятно прилипла к телу, а на лбу выступила испарина.

Туристов на станции было даже больше, чем в Чанша, но Казуху это, наоборот, только приободрило - точно не потеряется. Всё это время он следовал единственному правилу: идти туда же, куда и все. Так он находил достопримечательности, закусочные, хостелы. Таким же образом он теперь нашёл нужный автобус, который отвёз бы его ближе к забронированной гостинице.

Деревня Улинъюань, которая чуть ли не на половину состояла из гостиниц, хостелов и туристических домов. тем не менее мало сама по себе походила на туристическое место. Может, конечно, такое впечатление создавалось из-за плохой погоды, но улочки тут выглядели серыми, душными и почти что безлюдными. Здесь уже, в отличие от чанша почти все здания были построены в соответствие с китайскими традициями, и что-то европейское найти было сложно. Казухе такая обстановка пришлась по душе.

В автобусе он, предусмотрительно заняв место у окна, только и делал, что смотрел на низкие сероватые домики с потёртыми фасадами, на одиноко бредущих куда-то китайцев, которые, скорее всего были местными, и на растерянных прохожих с круглыми глазами и светлыми лицами, в которых точно угадывались туристы.

Всё здесь казалось застывшим во времени, и даже уличные фонари как будто лучше бы смотрелись на улицах семидесятилетней давности, не говоря уже о крышах домов и стареньких, неторопливых автомобилях на дороге.

До нужного места доехали быстро. Гостиница, которую Казуха выбрал по красивому фото в интернете, и на самом деле выглядела довольно неплохо. Невысокое, но растянувшееся в длину опрятное белое здание с серой крышей и красной вывеской над входом, было уставлено периметру пышными кипарисами. выйдя из автобуса, Казуха смог почувствовать их чуть влажный и тёплый аромат.

В саму гостиницу, которая так красиво именовалась Императорской, Казуха забежал лишь на несколько минут. Он подтвердил бронь, получил ключи от номера, забросил тяжёлые вещи и, убедившись, что в рюкзаке достаточно денег и есть пара бутылок с водой, выбежал обратно на улицу.

До границ парка добрался пешком. В ранний час на улицах ещё не было никого, кроме нескольких, таких же как Казуха, одиноких гуляк, чьи колеблющиеся силуэты вырисовывались в низко ползущем тумане; открывались пустые забегаловки, загорались огни; только где-нибудь в углу было темно, и туман там клубился как будто гуще. Казуха, задумчивый, довольный, погружённый в предвкушение, ощущая, как с каждым шагом просыпается сильнее, торопливо шёл вперёд.

Люди, которые почти не встречались в деревне, обнаружились у ворот парка. Сначала их не было видно, только слышно: разноязычный гул доносился до Казухи ещё издалека и отчего-то придавал воодушевления. Подойдя ближе, он их увидел: тёмные стихийные толпы, снующие из стороны в сторону, переговаривающиеся, смеющиеся, с мобильниками и тяжёлыми профессиональными камерами.

В парк Казуха попал не сразу, сначала пришлось отстоять очередь за пропускной карточкой, которая позволяла ему гулять по парку целых три дня. Вполне можно было рассмотреть многое!

Парк Улинъюань знаменит был своим каменным лесом, состоящим из более чем трёх тысяч скалистых вершин, подпирающих собой небо. Везде, где не было песчаников, тянулись леса магнолии, гинкго и секвойи. В то утро в парке было свежо и прохладно. Здесь тоже тянулся туман, и от того понизу скалы были скрыты туманом. Сверху же их обволакивало серое небо — вид получался совсем уж фантастический. Казуха, старавшийся держаться поближе к основной массе людей, то и дело отставал от них, потому что задерживался, фотографировал и никак не мог надышаться горным воздухом. Плескались где-то тонкие горные ручейки — Казуха слышал только их журчание; кричали птицы и шумел в низинах ветер.

Людей почти не было слышно. Не сговариваясь заранее, они хранили тишину и, если нужно было что-то сказать, говорили тихо, вполголоса. Казуха провёл здесь не более получаса, но уже готов был поклясться, что парк нравился ему сильнее шумных и узких улиц Чанша. Разумеется, сравнивать не было никакого смысла, но даже в заполненном закусочными городе можно было найти смысл. Казуха, правда, так и не нашёл.

Здесь же смысл находился и в каменистых тропинках, и в мелком моросящем дожде, то начинающемся, то прекращающемся — каждый листок на дереве, казалось, имел значение. Вот только Казуха, может быть от того, что сильно устал в дороге, никак не мог найти того вдохновляющего чувства, того ответа, ради которого вообще затеял своё путешествие. Единственное, о чём он думал: надо бы непременно вернуть к жизни засохший пруд в «Рыжем клёне».

Он бродил по парку несколько часов, прежде чем ноги начали болеть. Дойдя до канатной дороги, Казуха заплатил за переправу и, забравшись в маленькую кабинку, стал спускаться вниз. Рядом с ним никого не было, так что он позволил себе вновь достать телефон и включить камеру. Он собирался снова записать видео для Куникудзуши, но на этот раз снимал не своё лицо, а открывавшийся на канатной дороге вид.

— Красиво, правда? — несмотря на то, что Казуха был один, он продолжал говорить вполголоса. — Дух захватывает. Здесь очень тихо, и мне почему-то кажется, что тебе бы это понравилось. Хотя, признаться честно, я не уверен, не боишься ли ты высоты. Мне кажется, что нет. Хотя, может, горный воздух тебя бы немного дезориентировал. Но я бы держал тебя за руку, так что всё было бы хорошо. — не скрывая смущения в голосе, Казуха хихикнул. — Надеюсь, у тебя всё хорошо. Тебе предстоит посмотреть целую кучу видео, когда наконец объявишься. Так что, надеюсь, ты поторопишься.

Казуха выключил запись и вздохнул. От разреженного воздуха кружилась голова, от долгой ходьбы болели ноги, а рюкзак, пусть воды в нём уже не осталось, с каждой минутой будто становился всё тяжелее и тяжелее.

Кажется, в самом начале пути Казуха видел закусочную, где подавали лапшу с мясом. Интересно, хватит ли его знаний английского, чтобы попросить сделать не слишком остро?

***

В Мюнхен Казуха прилетел поздно вечером. Дождавшись свой чемодан на ленте, он устало покатил его к выходу из аэропорта, одновременно с этим выискивая подходящие способы добраться до ближайшего к аэропорту отеля. Всё, чего он хотел, после десятичасового перелёта — вытянуть усталые ноги и забыться долгим сном.

Мысль полететь в Европу у Казухи появилась неожиданно. В такой же, как и сегодня вечер, но тремя днями ранее, он сидел на кровати в одном из дешёвых хостелов Пекина, грыз противные солёные чипсы и выискивал маршруты до Турции. Время, проведённое в парке Улинъюань, настолько впечатлило его, такой оставило неизгладимый след, что по возвращении хотелось немедленно чего-то такого же. Пусть и без гор, но с удивительной флорой, необычными ландшафтами, шумными водами и большими птицами. Казуха имел совсем малое представление о Турции, но отчего-то казалось ему, что именно там можно найти искомое.

Вот только добраться туда в ближайшие дни не получалось ни по земле, ни по воздуху. Казуху это расстраивало настолько, что он продолжал грызть чипсы, совершенно не чувствуя их вкуса. И в этот момент на глаза ему попались дешёвые билеты на чартерный рейс до Мюнхена. Благо все документы, необходимые для путешествия по Европе, Казуха предусмотрительно подготовил ещё в Японии. И всё же вылет, датировавшийся уже завтрашним днём, немного его смущал. Не рано ли? Не обернётся ли это проблемами? Думать об этом можно было бесконечно, и Казуха, чувствуя нервный холод в дрожащих пальцах, нажал на кнопку «купить» ещё до того, как мысленно заставил бы себя передумать.

До этого он никогда не летал. Но и на круизных лайнерах никогда прежде не был! И на канатных дорогах! Так что волнение, сменившее нервную дрожь, было скорее приятным, чем нет…

…И всё же десять часов перелёта оказались огромной ошибкой. Расстояние между сидениями было совсем небольшим, и Казуха сидел едва ли не прижав коленки к груди. Дважды самолёт потряхивало в воздухе, а один раз даже погас свет. Стюардесса как-то торопливо ходила между рядами и просила всех пристегнуть ремни. Казуху это пугало. И успокаивался он лишь тем, что остальные пассажиры, по крайней мере внешне, сохраняли спокойствие.

И вот, наконец-то, Казуха ощутил ногами землю. Его немного мутило, кружилась голова, а тело сковывала такая жуткая усталость, что каждый шаг давался с трудом. И всё Казуха предпочитал идти пешком, а не усаживаться снова в какое-то жутко неудобное кресло автобуса.

Над головой, в темнеющем небе, мелькали красные огни взлетающих и прибывающих самолётов. Было тепло, пахло пылью и чем-то немного токсичным, от чего дышать было немного трудно. Выйдя за территорию аэропорта, Казуха остановился у ближайшей скамейки. Он не садился, но решительно хотел немного перевести дух и осмотреться.

Несмотря на поздний час, народу на улице было много. Казуха с жадностью заглядывал в незнакомые лица: тут были мужья с жёнами и детьми, компания бородатых мужчин в каких-то странных головных уборах, которые громко разговаривали и размахивали руками; две прошедшие мимо женщины о чём-то яростно между собой спорили.

Казуха был взволнован до глубины души. Он стоял там долго, усталый с дороги и немного расстроенный, что прошёл уже почти месяц с начала его путешествия, а Куникудзуши так и не объявился. Всё ли с ним в порядке? Не потерял ли он ту листочек, на котором Казуха записал для него номер телефона? Существовали ли причины, по которым он просто не хотел выходить на связь? Это казалось Казухе совсем уж немыслимым. (Так, по крайней мере, хотелось думать). И Казуха продолжал записывать для Куникудзуши короткие видео, ежедневно желая ему доброго утра и спокойной ночи.

Прислушиваясь к многоголосому шуму Германии, Казуха собирался уже двинуться дальше, как вдруг за его спиной, с той стороны, где тянулась проезжая часть, раздался пронзительный автомобильный гудок. Казуха едва не подпрыгнул от неожиданности и обернулся.

Недалеко от него стояла огромная машина вроде той, которая часто мелькает в американских фильмах про путешествиях. Это был дом на колёсах. В темноте он казался пронзительно синим с небольшими жёлтоватыми полосами по низу и двумя яркими звёздами на двери. Казуха долго рассматривал машину, не понимая, кому сигналил сидящий в ней человек. Вдруг опустилось окно, и из машины выглянула девушка. Единственное, что навскидку о ней мог сказать в тот момент Казуха: у неё короткие волосы.

— Ты говоришь по-английски? — крикнула она, обращаясь, видимо, к Казухе.

Он в ответ только кивнул.

— Помощь нужна? — продолжила спрашивать девушка; голос её был громкий, звонкий, необычно воодушевлённый.

Казуха был немного обескуражен таким внезапным вниманием, к тому же он чувствовал себя усталым, и думать у него получалось очень плохо. На второй вопрос он ответил, мотнув головой.

— Даже подвести не нужно?

— Только если это по пути. — наконец Казуха ответил, чувствуя в горле хрипоту. Последнее время он редко разговаривал с людьми, больше в своих разговорах он обращался к Куникудзуши, когда снимал короткие видео. Вот только эти обращения оставались без ответа. А тут ему не только отвечали, а даже вовлекали в разговор.

Откровенно говоря, Казуха согласился только из любопытства — ему было интересно посмотреть на трейлер изнутри.

— Так бы сразу. - девушка широко улыбнулась. — Подожди, я сейчас дверь открою.

Казуха застыл на месте, сжав в одной руке ручку чемодана. Он находился достаточно близко к трейлеру, чтобы слышать возню, но отчего-то — быть может, то было его усталое воображение — показалось, будто помимо девушке там находился кто-то ещё.

А если она была лишь приманкой? А внутри Казуху уже поджидали какие-то тяжеловесные бандиты? Он ведь был такой чудесной жертвой! Никто не знал, где он находится, и никто не ждал его здесь!

И опять же, наверное это было из-за усталости, Казуха только вздохнул, решив, что красть у него всё равно нечего. И если его сейчас убьют, то сделают это зря. И будут потом с досады кусать пальцы.

К тому времени, как Казуха успел вообразить себе кучу неприятных исходов, дверь трейлера наконец отворилась, и вместе с незнакомой улыбчивой девушкой. в темноту улиц вывалился яркий жёлтый свет

— Не стой там. — подгоняла девушка весела. — Боже, ну и холодища на улице.

Казуха побрёл к трейлеру, таща за собой чемодан и не понимая, почему это на улице вдруг холодно.

Забравшись внутрь, Казуха не нашёл никаких бандитов, только девушку в длинной, почти до колен, широкой футболке тёмного цвета и светлых спортивных штанах, обтягивающих тонкие ноги. В трейлере было немного душно и оттого, наверное, казалось, что здесь было теплее, чем снаружи. Всё внутри напоминало не только маленькую квартирку не то гостиничный номер дешевого класса, где, вопреки тому, что на ресепшене вечно толпятся недовольные, всегда по-уютному прибрано.

Узенький диван, прикрученный к полу стол, больше напоминающий табуретку (на нём стоял ноутбук, где на включённом два каких-то незнакомых Казухе человека обсуждали новинки музыки — из-за этого, видимо, и показалось, что в трейлере было многолюдно), множество шкафов и кровать под потолком.

Казуха не без труда затащил тяжёлый рюкзак внутрь и, не зная, где его примостить, оставил возле дивана. Девушка тем временем закрыла дверь, юркнула обратно в водительскую кабину и двинула свой домик дальше по дороге.

— Куда направляешься? — спросила она.

Казуха, шатаясь из стороны в сторону, тоже забрался в кабину и неловко уселся на пассажирское место.

— В город. — выдохнул он. — Если знаешь, где можно снять комнату на ночь, это будет очень полезная информация.

Лобовое окно трейлера было настолько большим, что казалось, будто его не было вовсе. Обзор открывался чудесный. Точнее, он открывался бы, не опустись к этому времени тёмная ночь. Мелькали фонари проезжающих мимо машин, и иногда в тусклом свете вырисовывались очертания растущих вдоль обочины деревьев.

— Понятия не имею. — не отвлекаясь от дороги, девушка мотнула головой. — Ты только что с самолёта? Разрешу поспать в трейлере, если представишься.

— Ой. Прошу прощения. — тот факт, что Казуха до сих пор не назвал имени, отчего-то теперь смущал его сильнее, чем предложение заночевать в движущемся доме совершенно незнакомого человека. — Моё имя Каэдэхара Казуха.

Он по привычке склонил голову, но опять одёрнул себя: он ведь мало походил на японца, да и девушка точно японкой не была, так что все эти формальности могли показаться ей странными.

Незнакома заливисто захихикала.

— Это я прошу прощения, но что из этого твоё имя?

Казухе казалось немного неприличным рассматривать её теперь, так что он, стараясь ровно держать спину и смотреть только перед собой, мог только воображать, какое лицо девушка состроила в этот момент. По голосу она казалась совсем юной, но отчего-то ощущалась старше.

— Казуха. — тихий и хриплый ответ прозвучал не сразу.

— Очень приятно. Меня зовут Люмин.

Она, всё ещё смотря только на дорогу, резко повернула руль, и трейлер двинулся влево, туда, где дорога была немного уже, а по обе стороны стелились только какие-то поля.

Вновь стало немного не по себе.

— Куда ты едешь? — поинтересовался Казуха.

Наверное, он спросил как-то не так, потому что девушка только повела плечами и немного нахмурилась.

— Сложно сказать. Я просто путешествую. Куда ноги заведут, туда и иду.

Казуха отозвался понятливым согласием:

— Я тоже путешествую.

— Здорово. И какой план?

— Пока никакого. Сутки назад я был в Пекине и собирался ехать в Турцию. — Казуха, не понимая, куда его везут, достал из кармана мобильник и принялся делать вид, будто что-то ищет. — Мой путеводитель говорит, что где-то недалеко должна быть гостиница.

Таким образом он, уставший настолько, что не мог даже по-настоящему нервничать, попытался перевести разговор в нужное ему русло.

Люмин только хмыкнула.

— К чёрту путеводитель. Я ведь уже разрешила переночевать у меня.

— Неловко как-то.

— Думаешь, места не хватит? — она не переставала смеяться время от времени, но это её весёлое настроение Казухе никак не передавалось. — Тот диван раскладывается. — она махнула рукой. — А моя кровать на втором ярусе. Не переживай, приставать я не буду.

Теперь уже Казуха хмыкнул.

— Может, я маньяк какой?

— А может, это я маньяк? — и снова этот заливистый смех. — Нет, извини, это прозвучало жутко. Давно уже ни с кем не разговаривала.

К этому времени петляющая по полю дорога снова свернула, и вдалеке показались огни и низкие крыши каких-то домиков. Увидев признаки цивилизации, Казуха самую малость успокоился.

—Я тоже. — и снова он попытался перевести разговор. — Значит, у тебя нет никакого плана?

— Вроде того. — Люмин кивнула. — Как понимаешь, в городе мне на такой махине делать нечего, так что я собираюсь остановиться в альпийском предгорье. Там где-то озеро есть. Не знаю, получится ли подъехать достаточно близко, но хочу проснуться завтра, выйти из трейлера и увидеть перед собой именно озеро. Вот такой у меня план.

Теперь всё становилось на места: и свернувшая дорога, и поля, и эти низкие домики — Казуха читал, что возле альпийских гор есть туристические места, но не планировал здесь появляться. Что ж, жизнь внесла свои коррективы, а противиться им не было уже никаких сил.

— Звучит неплохо. — только и сказал он

— Тогда остаёшься?

— Ради озера с утра.

Дальше ехали молча. Казуха всё не мог понять, каким образом Люмин ориентировалась в темноте, видя перед собой только то, что освещалось фарами. Была ли она здесь раньше? Или у неё в голове была своя карта? И для чего позади неё два человека в ноутбуке продолжали разговаривать? Она ведь едва ли их слушала.

То и дело они проезжали почти высохшие ручейки, скрюченные деревья и неглубокие лощины. Фонари вдалеке то исчезали, то появлялись вновь. Но, казалось, будто совершенно не становились ближе.

Наконец остановились.

— Кажется, приехали. — заключила Люмин, глуша мотор. — Утром узнаем точно.

Она выбралась из кабины обратно в трейлер, упёрлась руками в бока и, что-то сообразив в голове, потянула за край дивана, чтобы он расправился и стал больше. Казуха догадался, что ему готовили спальное место.

— Нужно помочь? — спросил он.

— Лучшее, что ты можешь сделать — просто не мешаться. В этом доме я и сама справляюсь.

Казуха решил, что в этом точно есть смысл. Трейлер он видел впервые в жизни и понятия не имел, как здесь всё устроено. К тому же с разложенным диваном места здесь сразу стало вдвое меньше, и двигаться было немного проблематично. Казуха вышел на улицу.

Было темно, немного прохладно и совершенно тихо. Где-то вдалеке шумели деревья, а совсем близко доносилось журчание воды. Наверное, озеро и правда было где-то рядом.

Тянулись минуты, зажигались на небе звёзды. Дверь трейлера нова открылась, и Люмин, одетая теперь в светлого вида пижаму, выглянула на улицу.

— Ещё здесь?

В одной руке она держала щётку, а в уголках губ у неё засыхала зубная паста. Это показалось Казухе забавным.

— У тебя тут и вода есть? — он забрался обратно в трейлер и увидел, что на разобранном диване, аккуратно свёрнутое, лежало одеяло и большая подушка.

— Ага. — Люмин скрылась за дверью, как сначала Казуха думал, шкафа, но оттуда донёсся шум воды. А значит то была ванная. — Помыться хочешь?

— Может быть утром.

— Тогда воду с озера сам натаскаешь.

— Без проблем.

Люмин вышла из ванной, вытерла губы ребром ладони, погасила свет и ловко, действуя скорее по памяти, забралась на свою кровать.

— Спокойной ночи, Каэдэхара Казуха. — хихикнула она.

— Спокойной ночи.

В темноте небольшого трейлера Казуха ещё долго лежал с открытыми глазами, взбудораженный новизной дорожных впечатлений. Как странно: он мечтал вытянуть ноги и уснуть, но как-то совсем не рассчитывал оказаться при этом в компании совершенно незнакомого человека. Не было ли это поспешным решением? Не надо ли было отказаться? Они ведь поговорили совсем немного, а теперь собирались так просто уснуть. Что он знал об этой девушке кроме того, что её звали Люмин?..

Вой ветра снаружи укачивал Казуху и уносил прочь все его мысли. Он даже не заметил, как погрузился в глубокий сон.

***

Проснулся Казуха от того, что в глаза ударил яркий свет, окрасивший багрянцем тонкое одеяло. В окнах, чуть запотевших, было так красно, словно всё небо горело огнём.

Сев на диване и потянувшись, Казуха почувствовал, что со стороны водительской кабины тянулся прохладный и свежий воздух. Он царапал лицо колючим холодом; и отчего-то даже слезились глаза. Казуха, стараясь не шуметь и не разбудить Люмин, с трудом натянул на босые ноги кроссовки, взял в руки телефон и вышел на улицу.

Шагах в пятидесяти от трейлера он тут же увидел разлившееся во все стороны гладкое, как стекло, озеро. С одной стороны оно тоже было красным из-за поднимавшегося со стороны гор солнца, с другой же — тёмно-синее, как ещё сумрачное небо, что отражалось в нём. Пахло холодом и совсем немного застоявшейся водой.

В дальнем конце этого озера зеленела группа лесистых островков, но самое большое впечатление произвели на Казуху возвышающиеся по обе стороны горы. Он прошёл немного вперёд, сделал пару фотографий и сел прямо на траву, прижав колени к груди.

Так странно было ему: он уже примирился с мыслью, что не увидит больше того великолепия, что открылось ему в Китае, и вот теперь — нечто похожее, но одновременно с этим совершенно иное оказалось так близко, что можно было даже дотронуться рукой. Двигаться Казухе, однако, не хотелось. Он только вообразил себе, как это будет — опустить ладонь в ещё не успевшую прогреться тёмную воду, ощутить покалывание на кончиках пальцев, а потом вытащить и позволить утреннему ветру лизнуть намокшую ладонь так, чтобы дрожь пошла по всему телу.

Вдруг с неба прямо на воду опустилась рыжеватая утка. Она пронзительно крякнула, забила по воде взъерошенными крыльями, а потом, видимо, примостившись, уже спокойнее стала плавать среди высокой травы, что росла вдоль берега.

Казуха снова достал телефон, немного поснимал эту одинокую утку, а потом перёвел камеру на себя.

— Доброе утро. — сказал он так же, как произносил это каждый день. — Теперь разница во времени у нас больше, так что у тебя, наверное, уже день. Ты видел, какое сегодня красное солнце? Думаю, это к холодам. Здесь вот точно прохладно. Я, кстати, недалеко от Мюнхена. Удивительно, правда? Такое так сразу не объяснить, так что я расскажу всё чуть позже.

Казуха вздохнул, выключил камеру и опустил голову на колени. Утро вдруг сделалось для него печальным и долгим. Он был подавлен, смущён и не хотел признаться самому себе, что теперь, когда он оказался совсем уж далеко от Японии, никакое озеро не могло привнести в его сердце столько счастья, сколько смогла бы сделать это одна беседа с Куникудзуши.

Может, стоило повернуть назад? И что бы он тогда сказал ему? Что не нашёл в путешествиях чего-то сокровенного,и сам себя не понял, и просто потратил зря целый месяц? И тогда, наверное, Зуши бы назвал его дураком и нытиком. Но беззлобно, конечно, как всегда то делал.

Казуха вздохнул поглубже, попытавшись отвлечься от тягостного наваждения, а потом выпрямил спину и обернулся в сторону трейлера. Он не ожидал увидеть Люмин, но она была там - уже переодевшаяся, но в мохнатых тапочках, она стояла у двери и потягивалась, подняв руки к небу.

— Ой, прости. — сказала она, когда закончила. — Ты разговаривал с телефоном, так что я не хотела мешать.

Теперь, при свете дня, разглядеть её получалось чуть лучше: невысокая, со светлыми волосами, которые на затылке были короче, чем спереди, и карими глазами, в утреннем свете блестевшими янтарём. Она казалась принцессой из детских сказок, принцессой, которой точно не пристало бродить по миру в одиночку и уж тем более приглашать в свой трейлер незнакомцев.

Она подошла ближе и тоже села на траву.

— Я желал своему парню доброго утра. — ответил Казуха. — Хотя, вообще-то, утро у него наступило раньше, чем здесь.

Люмин в ответ как-то совсем уж весело хихикнула:

— Я подумала, ты блогер или типа того.

Какое-то время они сидели молча, испытывая ту неловкость, которая происходит между путешественниками, когда им приходится сидеть бок о бок на борту самолёта или в поезде. И только спустя мучительных несколько минут Люмин заговорила вновь:

— Знаешь, я чертовски рада, что у тебя есть парень. — хихикнула она немного нервно, продолжая смотреть перед собой, туда, где копошилась в высокой траве одинокая утка. — Точнее, я хотела сказать, что рада не интересовать тебя как женщина. Я ведь тоже рисковала, в конце концов.

Казуха кивнул, давая понять, что он понял.

— Зачем тогда позвала?

— Я уже довольно давно путешествую. — Люмин пожала плечами, вытянула ноги и завела руки за спину, оперевшись ладонями о землю. Голос её, накануне воодушевлённый и громкий, сделался спокойнее, мягче. — Иногда от одиночества у меня начинает ехать крыша. Я разговариваю только с Паймон, но когда она начинает мне отвечать — это уже как-то дико.

— Паймон?

— Плюшевая игрушка. Потом покажу.

Они снова замолчали. Казуха стал думать о том, что, пусть и путешествует он недолго, ему порой тоже хочется лезть на стену от недостатка общения. Здесь сказывались и языковые барьеры, и то, что Казуха от природы не был особо открыт к незнакомым людям. И всё же роились в его голове разные мысли, и требовали выхода, а самое главное, требовали отдачи.

И вновь Люмин заговорила первой:

— Ты не сильно разговорчивый, да?

— Мне вспомнилось одно стихотворение. — тут же ответил Казуха честно. — Хочешь послушать?

— Давай.

— В далёком краю,

Где в чистые воды глядятся

Высокие горы,

Исчезнет, я знаю, бесследно

Вся скверна, осевшая в сердце.

Ещё одно стихотворение из сборника поэзии, которое он помнил наизусть. Казалось, оно отлично сюда подходило, но Люмин никак не реагировала. Казуха посмотрел на неё и увидел, как та, поджимая губы, едва удерживалась от смеха.

— Что?

— Я ни слова не понимаю по-японски. — выпалила они радостно. — Но уверена, что было красиво!

Казуха только сконфуженно поморщился. Слыша от Люмин английскую речь, он старался тоже отвечать по-английски. Но стихи в сборнике поэзии были исключительно японские, и только такими Казуха их и знал.

Пытаясь спрятать смущение, он попытался перевести разговор:

— Ты хотела, чтобы я воды набрал?

— Точно. — Люмин поднялась на ноги, ещё раз потянулась и бросила задумчивый взгляд в сторону озера — А кофе ты случайно варить не умеешь?

Казуха тоже поднялся на ноги.

— Умею. — смотрел он в сторону трейлера. — Если покажешь, как там у тебя всё работает.

Люмин принялась часто кивать и бодро направилась к своему крошечному дому.

— Потрясающе. — вздохнула она облегчённо и самую малость предвкушающе. — Вот уж точно доброе утро.