— ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ! МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ ВСЕХ ВОЗРАСТОВ! ГОСПОДА, ДАМЫ И БОРОДАТЫЕ ЖЕНЩИНЫ!

— Каждый раз звучит всё так же оскорбительно, — вздохнула Чандра, выглядывая из-за кулис.

— Расслабься, куколка, — улыбнулся Джеймс, и в его руке появился цветок, — он просто даёт им желаемое.

Она прыснула.

— Ты же понимаешь, что ты акробат, да? Не фокусник?

— Так неинтересно… разве я не могу быть и тем и другим? Несколько тузов в рукаве никому не помешают.

Чандра выхватила цветок у него из рук и закатила глаза.

— Знаешь, вместо цветов и фокусов ты всегда можешь просто заскочить ко мне с бутылкой вина.

Джеймс сглотнул и улыбнулся.

— Ну, Чанни, я думал, ты никогда не попросишь.

Она хмыкнула, и ему нравилось, как выглядели её губы, красные и уверенные. Они флиртовали не впервые, и когда-нибудь ему нужно было воспользоваться предложением, ведь она была прекрасна: длинные ноги и костюм дрессировщицы заставляли его чувствовать нечто такое, что сложно даже представить. Джеймс решил захватить вина, когда вернётся в город в следующий раз.

— Хватит пялиться, снимай рубашку, Джеймси, а не то пропустишь свой выход.

Он улыбнулся и подмигнул ей, стягивая рубашку с карманами для игрушек. Джеймс превзошёл все ожидания, потому что его одежда была очень обтягивающей, а Чандра, кажется, не возражала. Обычно люди, с которыми они работали, не строили друг другу глазки, но Джеймс был не против. Что угодно для прекрасной женщины.

— Джесси! — зашипел рабочий сцены — один из новых пареньков, — чтобы привлечь его внимание, и Джеймс закатил глаза.

— Долг зовёт.

Направляясь к выходу, он почувствовал на себе оценивающий взгляд Чандры и вздрогнул.

***

Джеймс обожал выступать. Свет, действие. Просто обожал. Выступать на арене, ходить по канату, исполнять трюки — ему нравилось всё. Он обожал внимание. Обожал адреналин. Ему нравилось, что на целых несколько минут он становился центром мира для людей, завораживал их, заставлял затаить дыхание и следить за ним, охать и ахать, а у него на руках в это время были все козыри.

Если честно, он был не против добавить немного шика к своим обычным акробатическим трюкам, которые и без того были впечатляющими. Его семье это никогда не нравилось, они думали, что его искусства было достаточно, но если ты можешь выстрелить фейерверками посреди выступления и не упасть с каната, почему бы так и не сделать? Дать людям желаемое. Дать себе желаемое. Обычно Джеймс не отказывал себе в том, что ему нравилось.

Поэтому с той группой, с которой он был сейчас, Джеймс решил ни перед чем не останавливаться. Он совсем немного работал на трапеции с партнёршей, мускулистой девушкой, чьё тело было твёрже его, светловолосой и серьёзной. Она совершенно не умела играть на публику, но потрясающе ходила по канату, и Джеймс и управляющий цирком сходились во мнениях, поэтому посреди выступления, когда она стала исполнять сольную программу, Джеймс спустился на пол и взял микрофон.

Эту часть он тоже обожал. Это было почти то же самое, что и исполнять трюки. Джеймс поражал зрителей только своими словами, заставлял их переживать, направлял их, жестикулировал, играл с их вниманием и подчинял себе.

Не было ничего лучше, чем кучка тупиц, с упоением слушающих каждое его слово и платящих за это. Не то чтобы он не уважал своих зрителей: без них не было бы трюков, не было бы веселья. Но иногда они были слишком наивными.

— Как насчёт вот чего, леди и джентльмены, Мариетта удивит вас своим следующим движением… а теперь не отрывайте глазки от её прекра-а-асного тела… — И не присматривайтесь к её ногам. — …И смотрите, как она выполняет… вы можете в это поверить?.. Она выполняет сальто на канате!

Джеймс был уверен, что в другой жизни он был бы прекрасным радиоведущим. Или аукционистом. А может, и тем и другим. Зачем себя ограничивать? Но Джеймс практически скучал по канату, стоя на полу. Говорить было только отчасти весело, и он был уверен, что мог бы повторить трюки Мариетты с закрытыми глазами. Чёрт, ему нужно было попробовать это как-нибудь.

Он позволил зрителям ахнуть, когда она идеально приземлилась на канат, и захлопал вместе с ними, а затем не смог сдержаться и пропел:

— Ну разве она не шикарна, джентльмены? Дамы, придержите своих мужей, потому что наша девочка одна такая. Конечно, что касается вас, леди, которые пришли на шоу в одиночестве, надеюсь, вы знаете, что я одинок и так же гибок, как наша прекрасная Мариетта.

Раздались смешки и хихиканье, и Джеймс нацепил самую распутную улыбку и подмигнул симпатичной девушке во втором ряду. Её каштановые кудри качнулись, и он задумался, стоили ли того вечер и вино с Чандрой или ему просто нужно было найти девушку среди зрителей, чтобы закончить период воздержания. Серьёзно, перепих без обязательств был лучше, чем секс с коллегой.

Он закончил шоу, направив в сторону зрителей ещё парочку игривых комментариев, а затем отдал микрофон и исполнил несколько финальных трюков: там-то и пригодились фейерверки. И тогда все его волнения исчезли, он совершал знакомые движения, повторял отрепетированные трюки, растягивал и напрягал мышцы, выкладываясь на полную ради выступления, потому что так ему больше нравилось.

В такие моменты, когда остальной мир переставал существовать и он парил, Джеймс был на одной волне с узами, с НАС. Это было похоже на музыку, на пение, словно мелодия, заевшая в голове. Призрачное ощущение, которое он отталкивал столько, сколько мог, пока оно не оживало в каждой клеточке тела, когда Джеймс тянулся и поворачивался, и оно было словно быстрый ручей, будто ария, которую мог слышать только он. Это продолжалось и продолжалось, уверенное сердцебиение, запах лаванды, боль внутри.

Аплодисменты разрушили заклинание, словно ведро ледяной воды, и он улыбнулся, чувствуя облегчение. Оказаться во власти заклинания было хуже всего.

***

За кулисами всегда царил хаос. Джеймс предпочитал по возможности избегать этого. Он возвращался на арену после шоу, чтобы познакомиться с девушками, немного пофлиртовать, но сейчас, когда он был не на сцене, ему хотелось не путаться под ногами. Было гораздо интереснее поработать над трюками, надеть рубашку со множеством карманов — он мог найти плащ, но зачем акробату нужен был плащ? — и, возможно, найти ребят, которые оценят его навыки игры с йо-йо. В конце концов, эти способности было не так уж легко развить.

Чандра выступала на сцене, а ему правда нужно было подцепить девушку. Это было легче, чем вступать в неловкий разговор, если она снова начнёт делать намёки.

Джеймс практически добрался до трейлера, чтобы переодеться, когда услышал громкое «Эй!» и повернулся. В его сторону направлялись двое мужчин, и ему стало интересно, к кому они шли, и… да, ага, они шли к нему. Что он сделал на этот раз? Кажется, он не ничего не крал у них, но, возможно, это был разозлённый муж какой-нибудь девушки? Брат?.. Отец?

— Мы знакомы, джентльмены?

— Что ты делаешь, чёрт возьми? — прошипел парень поменьше парню побольше. Он был высоким, но всё ещё маленьким и милым, и кому-то такое нравилось, но уж точно не Джеймсу.

Парень постарше не обратил внимания на красавчика.

— Ты Джеймс?

— А кто спрашивает? — улыбнулся Джеймс, просто потому что мог, и повернулся к ним лицом, когда мужчина наконец-то остановился, и, хах. Такие парни обычно были настроены серьёзно. Он был старше Джеймса, с седеющими волосами и выглядел так, словно умел драться. Ты учишься читать людей, когда обманываешь их, и Джеймс решил, что эту битву лучше выиграть словами, а не кулаками, и попытался понять, почему этот парень выглядел так знакомо. И в то же время его отвлекала резкая злость, написанная на лице парня.

— У меня есть кое-что, что принадлежит тебе и что уже давно пора вернуть.

Брови Джеймса взлетели вверх, когда парень сделал шаг вперёд. Даже его спутник выглядел встревоженным, как будто был готов физически удержать его, если будет необходимо. Удачи, парень.

— Я могу дать тебе номер почтового ящика, хочешь? — Джеймс наклонил голову набок и едва удержался от желания подмигнуть; это лучше срабатывало на девушках.

— У меня с собой. — Он поднял руку, и Джеймс приготовился принять удар и дать сдачи — он даже не знал имени этого мудака! — но парень не попытался ударить его. Он только протянул руку и оттянул рукав рубашки, показывая тату и… ох.

Ох, чёрт, нет.

— Часы моего дедушки. — Из голоса Джеймса исчезло всё веселье. Он знал, кто забрал эти часы, знал, когда видел их в последний раз, видел его…

— О, правда? Он только сказал, что это были твои часы, когда отдал их мне. — Внезапно этот мудак звучал слишком довольно, холодно, но словно кот, объевшийся сметаной, радуясь, что смог задеть Джеймса. Гневный взгляд и ухмылка говорили всё за него.

— Так вот в чём дело, да? Ты какой-то педик, с которым Хартли решил провести время, и теперь ты думаешь, что можешь прийти сюда и…

— ХАРТЛИ?! — Темноволосый парень был так зол, что Джеймс едва не рассмеялся, глядя, как парень постарше внезапно вспотел и впервые взглянул на своего спутника, явно встревожившись. Парочка педиков, значит, хоть парень постарше и выглядел слишком крепким, чтобы быть геем.

— Барри…

— Хартли Рэтэуэй — шлюха, с которой ты переспал?!

Улыбка слетела с лица Джеймса.

— Как ты его назвал?

Возможно, они с Хартли никем друг другу не приходились, но он не собирался позволять какому-то парню поливать грязью его соулмейта.

— Я объясню позже, обещаю. Дай мне минутку.

— Да, парень, если ты ещё раз так назовёшь моего соулмейта, я надеру твою костлявую задн…

— Не смей… — Парень постарше повернулся к нему и сделал шаг вперёд, на его лице была написана ярость. — …Угрожать моему соулмейту.

Джеймс не отступил. Они находились где-то между палаток, вдалеке от любопытных глаз, но, если придётся, Джеймс был практически уверен, что сможет уложить этого парня. У него было достаточно тузов в рукаве.

— Так что… ты развлекаешься с Хартли, а он дарит тебе подарок? Золотую звёздочку? А красавчика тебе уже недостаточно? Плохо раздвигает но…

Как оказалось, парень постарше мог двигаться довольно быстро. Достаточно быстро, чтобы ударить Джеймса прямо в челюсть — dio dannato¹, это было больно, — из-за чего тот упал прямо на задницу — настоящий акробат умел грациозно падать — и только затем осознал, что парень вообще пошевелился. Джеймс собирался встать и надрать ему задницу, но его схватили за рубашку и дёрнули вверх. Джеймс был вот настолько близок к тому, чтобы ударить этого мудака головой, но тот начал говорить.

— Слушай меня и слушай внимательно, гомофобный мудак. Ты не заслуживаешь и воздуха, которым дышит Хартли, понятно? Я должен заморозить тебя и избавить Хартли от соулмейта, который сбросит его на пол, боясь заразиться вшами от прикосновений… который скорее трахнет его как шлюху, чем обнимет.

И Джеймс ударил бы его за эти слова, убил бы этого carogna², но его желудок превратился в свинец.

— Он рассказал тебе об этом? — Его голос звучал чертовски хрипло, удар оказался сильнее, чем он думал.

— Он рассказал не только об этом, Джеймс. Но по какой-то причине он всё равно не был готов отпустить тебя, пока не отдал эти часы. — Парень швырнул его на землю, и на этот раз Джеймс даже не сопротивлялся. — Поэтому держи, они снова твои. — Часы упали на грудь Джеймса с глухим стуком.

— Давай, Лен, пойдём. — Парень поменьше ссутулился, напрягся, а парень постарше всё ещё был зол, но начал поворачиваться. Нет, чёрт возьми. Они не уйдут просто так. Джеймс вскочил на ноги.

— Кто ты, чёрт возьми, такой, ты, bastardo³… figlio di puttana⁴, какой-то старый finocchio⁵, который приходит в мой цирк и думает, что может говорить что угодно. — Джеймс подошёл вплотную к этому ублюдку, едва не удивившись ярости своих слов, грубому тону обычно звонкого голоса. — Ты просто уродливый succhiacazzi⁶… думаешь, ты хоть что-нибудь знаешь о Харте? Он провёл со мной почти год, а с тобой сколько… неделю? Я знаю, что он быстро расстаётся с любовниками. В этом всё дело: тебе грустно, что он бросил твою старую уродливую задницу ради кого-то другого? Или ты просто испытываешь вину из-за того, что отставил его в сторону ради своей новой игрушки?

Парень был ужасающе спокоен и зол, и это всегда сулило проблемы. Джеймс был из тех парней, которые злились через край, потому что зачем закупоривать дерьмо, если можно выпустить его? Но этот парень сулил неприятности. Он выпрямился, его лицо скривилось, когда он заговорил.

— Слушай внимательно, Джеймс, потому что я правда скажу это только один раз. Я позволяю тебе жить из вежливости и к моему, и к твоему соулмейтам, только из-за этого. Если бы я думал, что на тебя стоить тратить время, я бы сказал тебе исправиться и извиниться перед Хартли, но тебе это явно не поможет. Я знаю о Хартли то, что он мой друг, а я защищаю своё. И да, Джеймс… — Его губы изогнулись в противную ухмылку. — Хартли стоял передо мной на коленях, но знаешь что… в отличие от тебя, я ценил его достаточно сильно, чтобы отплатить ему тем же и довести его до оргазма, и, знаешь, он издавал милейшие звуки. А ещё, в отличие от тебя, я действительно целовал твоего соулмейта.

В ушах стучала кровь, метка горела. Они — два парня — уже отошли на десять шагов, прежде чем Джеймс собрался, чтобы заговорить, не думая.

— Эй!

Они замерли, но не повернулись.

— Просто… скажи мне кое-что. — Джеймс взглянул на часы в руке, а затем на спину ожидающего парня. — Он… он счастлив?

***

Трейлер Джеймса никогда не казался таким пустым, как в тот месяц, когда Хартли ушёл. Понемногу становилось лучше, и Джеймс начал привыкать снова быть в одиночестве, больше не приходил домой с шуткой на губах или весёлой историей, чтобы поделиться ею с воздухом. Теперь он словно снова вернулся в те первые дни, ощущал ту же пустоту, как и после ухода Хартли.

Джеймс был не из тех, кто жалеет о чём-то. Он был из тех, кто действует, чёрт возьми.

Однако Джеймс не смог сдержаться: он сидел на краю кровати, глядя на часы, а щёки становились всё более влажным. Хартли забрал гораздо больше, чем просто кусок металла, когда ушёл.

Джеймс швырнул часы в стену и запустил ладони в волосы, сворачиваясь в клубок и пытаясь подавить всхлипы, хоть он и был в одиночестве.

Иногда, когда у него был плохой день, Джеймс тянулся к узам. Он провёл столько времени, подавляя связь, чувствуя, как Харт делает то же самое. Столько времени не обращал на неё внимания. Мечтал, чтобы её не было. Но когда он был один, казалось, что рядом с ним был кто-то ещё, чьи эмоции прижимались к эмоциям Джеймса. Кто-то, о ком можно было волноваться, спрашивать, хорошо или плохо прошёл его день, праздновать его победы. Завистливо кипеть, чувствуя его с другим человеком, испытывая отвращение к себе из-за того, что он не хотел заглушать эти ощущения, хотел чувствовать это, быть частью процесса, каким бы недоступным он ни казался.

Наверное, ему просто нужно было с кем-то переспать. Он слишком долго был одинок, кровать была холодной с тех пор, как Хартли ушёл. Никто не привлекал Джеймса, а темноволосые девушки с глазами оленят, которых он раньше приводил домой, теперь слишком сильно напоминали ему о ком-то другом, о том, о ком он предпочитал не думать, занимаясь сексом. Поэтому он просто… не занимался сексом. Ему нужно было купить бутылку вина. Ему нужно было найти девушку из второго ряда и взять у неё номер. Ему нужно было сделать что угодно, но только не упиваться жалостью к себе и не тянуться к узам.

Джеймс был не из тех, кто думает о том, что «нужно было делать», поэтому он позволил себе заниматься самобичеванием и размышлять о связи.

Она ощущалась как… дом. И вызывала привыкание. Он лежал на своей маленькой кровати, закрыв глаза и крепко прижав к груди подушку так, как хотел прижимать Харта, когда рядом не было никого, кто мог бы увидеть или осудить его. Он чувствовал… уют. Словно колыбельная. Хартли был… в порядке. Ему было хорошо. Он не был напуган или напряжён, как это иногда бывало, ему не было больно или грустно. И Джеймс немного улыбнулся сквозь слёзы.

Но это было нормально. Он мог радоваться тому, что его соулмейт был счастлив. Он мог желать Хартли добра, где бы тот ни был.

Джеймс гулко сглотнул. Он был в порядке.

***

Посреди ночи Джеймс проснулся с подушкой в руках, под веками мелькали воспоминания о голубых глазах, он чувствовал иррациональную злость.

Ему снился сон, который всегда заканчивался одинаково: Хартли стоял перед ним, а Джеймс тянулся к нему.

— Мне жаль, Хартли, возвращайся домой.

— Ты ведь несерьёзно, Джеймс.

— Серьёзно. Я скучаю по тебе.

— Ты скучаешь по мне только в моих снах.

Джеймс ненавидел этот сон больше всего на свете. Он словно снова и снова переживал уход Харта, и в том, что той ночью ему приснилось именно это, не было ничего удивительного.

Этот парень — мудак, который зарядил ему в челюсть безо всякой причины (и ему правда нужно было приложить лёд, потому что, вау, теперь ему было больно), — этот старик спал с Хартли, целовал его и пытался утереть Джеймсу нос? Он думал, что знает о Хартли больше, чем его собственный соулмейт?

К чёрту.

Джеймс достал старый ноутбук. Он и не думал, что тот будет работать: Джеймс не особо интересовался соцсетями, у него не было «фейсбука» или чего-то ещё, его гораздо больше интересовал реальный мир, а не виртуальный, но при необходимости он мог воспользоваться компьютером. Но наконец Джеймс сдался и сделал то, что казалось безумным, но работало для всех остальных. Он загуглил имя Харта.

Он не ожидал столько результатов.

Может, Хартли Рэтэуэй было более популярным именем, чем он предполагал? Или так звали кого-то известного? Джеймс пролистал страницу вверх и вниз, читая заголовки и думая, с чего начать.

— Что тут у нас? — спросил он, обращаясь к ручной кукле в зелёной одежде в белый горошек. Харт всегда любил её больше всех. Ссылка на экране гласила: «Блудный сын возвращается и сеет панику: Хартли Рэтэуэй напал на предприятия компании Рэтэуэй и был задержан Флэшем».

Это никак не мог быть его Хартли, но звучало достаточно интересно, чтобы на мгновение отвлечь Джеймса.

Хорошо, что он ничего не пил, потому что иначе он бы всё выплюнул. Судя по всему, это был его Хартли.

— Голубые Глазки?! Что, чёрт возьми, на тебе надето?

Кукла не ответила. С такой публикой было сложно работать.

Фотография выглядела нелепо. Ладно, нет. Она выглядела странно. На Харте был какой-то странный плащ с капюшоном и эти странные перчатки, с которыми он раньше возился, и он стоял, драматично вытянув руки в стороны, указывая на что-то за пределами фотографии; он словно сошёл с картины какого-то ренессансного художника, на ногах у него были ботинки, и, если честно, Джеймс никогда не видел его в чём-то более гейском.

— Неисправимый маленький засранец, что ты… — Он пробежался глазами по странице, а дойдя до конца, вернулся и прочитал статью во второй раз.

«В среду в 10:40 утра Хартли Рэтэуэй был задержан Флэшэм после того, как разрушил внешнюю сторону корпоративного здания Rathaway Industries в центре Централ-Сити. Полиция сообщает, что Рэтэуэй использовал ручные устройства, чтобы разрушить здание до появления Флэша, героя Централ-Сити.

Свидетели сообщают, что Рэтэуэй появился около здания и начал разрушать окна и стены, а затем перешёл на транспортные средства и полицейские машины, которые прибыли на место преступления. Одна полицейская машина и другие транспортные средства пострадали из-за устройств Рэтэуэя до прибытия Флэша, а затем, как утверждают свидетели, полиция позволила линчевателю задержать преступника.

— Флэш просто появился, — сообщает Алекс Стадники, двадцатидвухлетний сотрудник Rathaway Industries, который оказался на месте преступления в среду утром. — Полиция просто ждала и смотрела, как Флэш беседует с ним [Рэтэуэем], а затем его отшвырнуло в эмблему.

Стадники говорит о стеклянной эмблеме высотой в шесть футов, которая находилась перед зданием и была разрушена во время стычки между Флэшем и Рэтэуэем. Флэша ударило устройством Рэтэуэя — научный корреспондент Picture News сообщает, что это оружие, которое использует локализованные звуковые взрывы, — а затем он убежал, взяв Рэтэуэя под стражу. Полиция сообщает, что с тех пор никакой информации ни о Флэше, ни о Рэтэуэе не поступало.

— Очевидно, что Rathaway Industries не будет выдвигать обвинения, но полиция выписала ордер на арест мистера Рэтэуэя за уничтожение полицейской собственности, нападение при отягчающих обстоятельствах и нападение с применением смертельного оружия. Любой, у кого есть какая-либо информация о его местонахождении, должен немедленно связаться с полицией, — комментирует офицер Морилло, один из тех полицейских, что первыми прибыли на место преступления.

Хартли Рэтэуэй — обесчещенный сын Осгуда и Рейчел Рэтэуэй, генерального директора Rathaway Industries и руководителя симфонического оркестра в Кейстоун и Централ-Сити. Рэтэуэй-младший публично заявил, что он гей, четыре года назад, когда ему исполнилось двадцать, а затем семья Рэтэуэй, чьи чистые активы оцениваются примерно в 1,3 миллиарда долларов, публично отреклась от него. Рэтэуэй-младший лишился наследства, в том числе и траст-фонда, который, по слухам, состоял из нескольких сотен миллионов. Его отец, мистер Осгуд Рэтэуэй, публично заявил, что у него нет сына, и отказался давать комментарии по поводу событий, произошедших в среду утром.

После того как его лишили наследства, Рэтэуэй работал вместе со S.T.A.R. Labs над созданием ускорителя частиц, который унёс жизни 117 людей в Централ-Сити и Кейстоуне в прошлом декабре. Рэтэуэй работал над проектом в качестве…»

Статья продолжалась, осталось ещё несколько абзацев о Хартли, Флэше и Централ-Сити. Джеймс прочитал её в третий раз, просто чтобы удостовериться. Вандал. Миллиардер. Прославленный физик, который работал над чёртовым устройством, убившим стольких людей.

Затем Джеймс продолжил гуглить, потому что, очевидно, было столько всего, чего он не знал о Хартли.

***

Вечером Джеймс тренировался всего пятнадцать минут. Он едва не упал, едва не уронил кого-то и едва не сломал себе что-то. Так что да, рассеянность была врагом акробатов. Он уклонялся от вопросов Чандры, возвращаясь в трейлер.

В трейлер, который насквозь был пропитан предательством.

Сколько секретов было у Хартли? Его семья, состояние, воспитание? Джеймс знал о его работе, карьере, о том, что его выгнали, что он любил изучать физику и создавать изобретения, но Харт никогда не говорил, что работал над ускорителем частиц. Он никогда не говорил, что был миллиардером.

Трейлер казался ещё более жалким и маленьким, чем раньше. Обычно Джеймсу хватало его, но после того изобилия, к которому, должно быть, привык Голубые Глазки, каким же оборванцем ему казался Джеймс. Он даже не подумал об этом, когда Хартли пришёл остановиться у него, подавленный и напуганный. Он и не подумал о том, чтобы беспокоиться о небольшой площади, потому что у бродяг не было выбора, а Хартли умолял Джеймса позволить ему остаться. Не то чтобы ему нужно было умолять: Джеймс был не настолько бессердечным, чтобы отвернуться от своего соулмейта, когда тот нуждался в нём, хоть это и было странно и неловко для них обоих. Он лишь вздохнул и открыл дверь, рассказал о правилах и позволил Хартли занять столько места в крошечном трейлере, сколько ему было необходимо.

Но Харт никогда не жаловался. Ну нет, жаловался, но только на всякие глупости вроде фильтра для воды. Кому вообще нужен был фильтр для воды? Из-за него всё становилось странным на вкус… это же была просто вода, какая разница? Джеймс всегда списывал это на то, что Хартли был жеманным или геем, но не чертовски богатым. Или уже не богатым, но такое было в крови, если человека так воспитывали; такое просто так не исчезало. Особое право.

Вот только Харт никогда не вёл себя так, будто у него были какие-то особые права. Ладно, это была ложь. Он вёл себя так, будто у него были права на множество вещей. Но не на место, трейлер, кровать, деньги. Он был просто… благодарным. Он никогда не жаловался на то, каким маленьким был вагончик, на беспорядок, который устраивал Джеймс, на грязную посуду в раковине. Он никогда не ныл, что его жизнь была такой жалкой, что он остался без работы и без денег, просто возился со своими устройствами, помогал другим работникам цирка, когда у них возникали проблемы, и делал комплименты или замечания трюкам Джеймса. Он просто… существовал рядом с Джеймсом, находился в его жизни. И это было приятно.

И каким же несчастным он, должно быть, был. Или… не должно быть, а точно был. Потому что он был несчастным. Не всегда, но… «Ты бы относился ко мне так же, если бы я был твоей девушкой?»

Не то чтобы у Джеймса было недостаточно времени, чтобы обдумать это, вспомнить всё то, что он сделал неправильно. Он думал об этом. Джеймс потерял счёт ночам, во время которых он лежал, смотрел в низкий потолок над кроватью — их кроватью — и считал свои ошибки. Он знал. Он знал, что неправильно вёл себя с Хартли. Голубые Глазки ничего не мог поделать с тем, что был геем — Джеймс верил в это, он знал, что это не выбирали, — и Харт ничего не мог поделать с тем, что он был красивым, и, если бы он был девушкой, всё было бы так легко, потому что в нём было всё то, что Джеймс искал в партнёре: он был умным, великолепным, весёлым и, боже, даже знал итальянский. Конечно, он знал итальянский. Хартли всё знал.

Хартли был не виноват, что он случайно касался Джеймса во сне, и Джеймсу приходилось сталкивать его с кровати, чтобы подавить желание перекатиться и обнять Харта, прижаться к нему. И всё было бы не так плохо, если бы он останавливался на этом, если бы он хотел просто обнять своего соулмейта. Но его тело — только тело — испытывало какой-то животный инстинкт, желание присвоить себе, потереться о что-то тёплое, тугое и красивое. И эти инстинкты внутри Джеймса — в конце концов, он был энергичным мужчиной, в его кровати лежало тёплое тело, у него стоял — заставляли его желать чего-то большего…

Кого он обманывал? Джеймс поднялся со стула, схватил стол и закричал, неожиданно переворачивая его, посуда затрещала, он тяжело дышал. Кого он действительно обманывал? Он уселся на пол, сжал ладони в кулаки и выругался. Потому что он знал, он знал, он знал…

Он хотел Хартли. И сейчас, и всегда хотел. Ну, возможно не с первого взгляда, не с инициации, потому что тогда он был чертовски напуган, но, dio donnato⁷… возможно, даже тогда хотел этого прекрасного незнакомца, чью руку он пожал, потому что тот смотрел на Джеймса такими яркими глазами, когда он кричал, был таким раскрасневшимся, что Джеймсу пришлось пожать ему руку, пришлось попытаться доказать ему, что он ошибался, потому что Джеймс так сильно боялся тех чувств, которые испытывал, когда смотрел на него.

Джеймс зажмурился, тяжело дыша.

Он слишком быстро захотел всего этого: этой чёртовой нахальной улыбки, этих голубых глаз. Сколько раз он проигрывал это в голове, желая, чтобы Харт был девушкой. Желая чего угодно. Чего угодно. Только… не… не того, чего Джеймс не позволял себе хотеть.

Он подавил всхлип. Он так сильно скучал по Хартли, чёрт возьми.

Наверное, ему не стоило столько раз поддаваться искушению и так легко это делать. Возможно, ему не стоило проводить дни, глазея на небольшие участки кожи, которые обнажал Хартли, будучи очарованным его улыбкой, умирая от желания податься вперёд и сцеловать нахальную улыбку с его лица, отнести его в кровать и грешить, грешить, грешить.

Он поднялся на ноги и пнул кровать, перевернул матрас, сбросил посуду с кухонной стойки, крича от ярости. Он пнул вещи, которые Хартли оставил, ударился ногой, выругался и схватился за ушибленное место, подпрыгнул, а затем упал на чемодан; он чувствовал себя несчастным, вспоминая, как обнимал Хартли во тьме, не зная и не позволяя себе придумать, как заставить своего соулмейта чувствовать себя хорошо, целуя его в шею, но не в губы, касаясь его спины, бёдер, живота, если Джеймс чувствовал себя смелым, но не трогая его гладкую грудь, не касаясь его между ног, потому что он не мог… не должен был.

Когда Джеймс рос, он жил с огромным количеством братьев и сестёр и слишком строгим отцом. Он был самым младшим, и ему приходилось выделяться, чтобы его вообще замечали, приходилось защищаться от старших братьев и сестёр, которые дразнили его; когда он играл в куклы, ему недвусмысленно говорили, что «никто из моих сыновей не будет педиком!», из его рук выхватывали игрушки и бросали их в огонь, его мать хмурилась и говорила ему смотреть на старших братьев, быть как они, прятаться, если придётся. Ему не нужно было прятаться, он не был таким. Когда он ходил на исповедь, он никогда не признавался в этих грехах. Когда он молил Бога сделать его лучше, он просил быть менее злым, быть хорошим, не таким вредным, он никогда не просил не хотеть неправильного человека, никогда не просил стереть какое-то зло внутри него.

Он не был таким. Ни когда он был ребёнком, ни когда он был подростком и прилежно не засматривался на артистов-мужчин, не смотрел мельком на неправильных красивых людей. Ни когда он стал взрослее, покинул дом, путешествовал по городам, сделал себе имя — на самом деле десятки имён, — стал известным мошенником, находил себя прекрасных девушек, которые хотели узнать его получше, шептал извинения Богу, позволяя себе лечь в кровать с ними, изменяя своё мнение о плотских грехах, избавляясь от наиболее душащих частей своего воспитания.

Он не был таким, пока не стал. Вот только он всегда был таким.

Джеймс соскользнул с чемодана на пол, прижимаясь к нему спиной, чувствуя пустоту.

К чему было это всё? Как это всё могло того стоить, если вот где он оказался? Он оглядел беспорядок, ярость ушла так же быстро, как появилась, он ничего не чувствовал. Разбитая посуда, перевёрнутая кровать, перья из подушки, летающие вокруг, стол, лежащий на боку. Он мог исправить это всё. Он не мог исправить лишь то, что было важнее всего. По крайней мере, не так легко, если вообще мог.

К чему было это всё, если он не позволял себе прикоснуться к человеку, которого любил, и потерял его из-за этого?

Они могли бы быть друзьями. Они могли бы быть лучшими друзьями. Но Джеймс любил его слишком сильно, хотел его слишком сильно и не мог потушить пламя, которое Хартли зажёг внутри него. А в ответ он забрал пламя, которое горело в Хартли.

Его тошнило. Он не ел. В трейлере всё казалось неправильным, и Джеймс не знал, мог ли он оставаться в нём. Не сейчас, когда он знал, где Хартли был всё это время. Здесь, в Централ-Сити.

Он ударился головой о чемодан. Вещи Хартли. Он вздохнул и встал, с трудом помня, что запихнул туда, чувствуя ужас и злость, когда осознал, что Хартли не просто ушёл, а решил никогда не возвращаться.

Хрупкими, дрожащими пальцами Джеймс открыл его и едва не вздохнул. Там не было ничего такого, что разбило бы ему сердце. Оборудование, инструменты, с которыми Хартли работал над своими устройствами, ботинки, которые должны были подходить к его перчаткам — звуковым перчаткам, судя по всему; Джеймс задумался, планировал ли Хартли всё это, будучи здесь, в этом трейлере. Он задумался, собирался ли Хартли когда-нибудь рассказать ему о своей жизни, о своём богатстве, о своих неудачах.

Он задумался, сможет ли когда-нибудь спросить об этом.

Джеймс зарылся пальцами в содержимое чемодана и взглянул на куклу в белый горошек — нетронутую, сидящую в безопасности на полке.

— Что ж, Харт, как насчёт этого… как думаешь, сколько будет стоить второй шанс?

Кукла не ответила. С такой публикой было сложно работать. Но всё было нормально, потому что Джеймс был уверен, что сможет задать этот вопрос настоящему Хартли. А чтобы сделать это… Джеймс осмотрел беспорядок, чемодан, кукол, собрал мысли в кучу… Чтобы сделать это, ему понадобится немного шарма.