"Мам, помнишь Чани-хена" так и остается висеть в сгустившемся воздухе над хлопающим глазами Чонином, запутавшимся в собственных ногах Чаном и нахмурившейся госпожой Ян.

      — Что такое, милая? — именно такую сцену открывает для себя господин Ян, поднявшийся по лестнице и замерший за спиной супруги. Он переводит строгий взгляд со съежившегося в комочек сына на широкоплечего кудрявого и немного лохматого парня, который стоит ровно в центре комнаты и смотрит в ответ со страхом в глазах.

      Юн с тихим смешком пробегает за спиной отца, быстро кланяясь гостю, и закрывает дверь в свою комнату. Чонину хочется присоединиться к брату.

      — Здравствуйте? — Ян-старший сводит густые брови и посылает Чану небольшой кивок головы.

      — Здравствуйте, господин, — строгий взгляд взрослых заставляет Чана ожить и вновь попытаться поклониться. На этот раз выходит лучше, и он низко кланяется сначала хозяину дома, а затем хозяйке. — Госпожа.

      Легкий выдох облегчения срывается с губ, когда Бан видит ответный кивок и со стороны госпожи Ян. Но после опять повисает неловкое молчание, и он начинает кидать взгляды-крики о помощи в сторону подвисшего Чонина, который смотрит из стороны в сторону и губу жует. Но взгляд Чана всё же ловит и начинает соображать.

      — Мам, пап, это Бан Кристофер Чан, он мой... — Чонин боязливо смотрит на маму и вновь возвращается к созерцанию пола. — Мой хен.

      Тихим шепотом последние слова падают на деревянный пол. Других слов у него нет. Что еще он может сказать про Чана? "Мой парень"? От этой мысли на лице расцветает улыбка, к которой приковывается внимание трех пар глаз. Может быть, когда-нибудь он и так скажет. От этого в груди теплом печет. Чан, неотрывно смотрящий на него, не может сдержаться и слегка улыбается тоже, привлекая внимание госпожи Ян.

      — Я вас помню, — женщина щурится, а у Чана внутри всё холодеет. Он тоже помнит их первую встречу. Только не это... Ведь нет ему за те слова прощения. — Милый, этот молодой человек помог тогда Нин-и, когда его побили в баре. Помнишь, мы тебе рассказывали, что Чонин-и помогли прийти домой. Спасибо вам, Чан-ши. Кажется, я тогда не сказала вам этого.

      Госпожа Ян широко улыбается Чану, той самой улыбкой, что и у младшего на лице расцветает часто. Улыбка, которая заставляет чувствовать счастье. Женщина смотрит на супруга, который тут же смягчается от слов жены и тоже смотрит более тепло на незнакомца в их доме.

      — Вот как, — мужчина протягивает вперед руку, которую Чан с новым низким поклоном пожимает в ответ. — Спасибо вам, Чан-ши.

      Бан неловко приподнимает уголки губ вверх и с благодарностью смотрит на родителей Чонина. Но то самое острое чувство стыда за резкие слова до сих пор колется и не дает открыто в глаза посмотреть старшим. Чан чувствует, как Чонин на несколько шагов подходит к нему ближе, будто магнитиками притягивается, чтобы сил придать. Конечно, Чонин помнит первую встречу Чана с мамой, и, конечно, он понимает, как сейчас стыдно старшему, а еще по покрасневшим щекам и нахмуренным бровям догадывается, что Кристофер собирается сделать дальше.

      — Спасибо вам, — Чан опять склоняет голову. — И простите меня, госпожа, за все мои слова в нашу первую встречу. Простите, я был неправ. Ваш сын...

      Чан опять смотрит на Чонина, и разливающаяся по всей комнате нежность не ускользает от пытливых глаз хозяйки дома.

      — Ваш сын — самый чудесный человек, которого я знаю. Он прекрасно воспитан, и мне стыдно, что я посмел так грубо и глупо высказаться. Прошу у вас прощения, если это возможно.

      — Давайте оставим прошлое в прошлом, — миссис Ян опять щурится, из-за чего и Чонин светлеет, тоже собирая морщинки-лучики в уголках глаз. — Вы ведь защитили Нин-и. Это куда важнее всего произошедшего. Благодаря вам он в порядке.

      — Это самое главное, — Чан и господин Ян произносят эти слова почти одновременно и с почти одинаковой серьезной интонацией, отчего госпожа Ян смеется в голос, заставляя всех вокруг засмеяться вместе с ней.

      — Вот и славно. Ужин будет через пару часов, — миссис Ян не перестает улыбаться, а из-за того что Чонин вторит ей, то кажется, что в маленькой комнате Яна образовалась собственная галактика. — Вы же останетесь?

      — С большим удовольствием, госпожа, — Бан вновь кланяется и пересекается взглядами с госпожой Ян. В ее глазах много тепла, но есть там что-то озорное и с маленькими вкраплениями смеха, а еще что-то слишком понимающее, что заставляет Чана смутиться и покраснеть. — Спасибо за приглашение.

      — Отлично! — громкий хлопок в ладоши госпожи Ян заставляет всех присутствующих вздрогнуть. — Нин-и, поможешь мне? А ты, милый, покажи нашему гостю оранжерею. Вы же ведь любите цветы, Чан-ши?

      — Очень, госпожа, — Чан смущается еще больше, что, кажется, веселит госпожу Ян, которая тянет сына за руку к себе и пихает в спину, заставляя начать спускаться по лестнице.

      Чонин, как марионетка, поддается рукам матери и бросает жалобные взгляды на растерявшегося хена, который неловко остается стоять посреди комнаты. Но затем он переводит взгляд на отца, который тепло и мягко улыбается его кудрявому парню, и на душе становится спокойнее. Правда, до нового толчка в спину, из-за которого он чуть не проезжается по последним ступенькам лестницы.

      — Мам! — Чонин поворачивается, чтобы тут же стушеваться под сощурившимися глазами матери. Она смотрит с интересом, лисьим любопытством и недобрыми огоньками желания узнать правду в глазах.

      — Что "мам"? Давай топай, поможешь маме приготовить чжампон. Юн просил его тоже сделать, — всё тот же букет ромашек опять вручают Чонину, а мягкие ладони давят на плечи и толкают в сторону кухни, не давая шанса сбежать.

      Под четкими наставлениями матери Чонин чистит привезенные из Пусана морепродукты и готовит овощи для закуски. На какие-то мгновения он даже забывает, что творится вокруг. И только всплывающие воспоминания о недавних горячих губах на своем теле заставляют покраснеть. Он просто надеется, что мама спишет красные щеки на жар от разгоряченной из-за готовки кухни.

      — Всё хорошо, Нин-и? — не спишет, очевидно. — Ты вот у этих мидий бороды пропустил.

      Госпожа Ян мягко отталкивает Чонина бедром от раковины и сама очищает остатки, а Ян мнется рядом, немного облокачивается на столешницу и следит за руками матери.

      — Всё хорошо, мам, — губы кусает и глаза прячет. Пытается сосредоточиться на том, что сказать хочет, а у самого в голове лишь мысли вокруг того скачут, что Чан где-то рядом, по дому ходит, очень-очень близко, а Чонин его не видит. Неправильно это. — Мам, Чан-хен, он хороший.

      — Я верю, Нин-и, — женщина бросает на него косой взгляд и ободряюще улыбается. — Кажется, ты к нему привязался, милый. С твоим сердцем это не может быть кто-то плохой.

      — Очень привязался, — Чонин соединяет оставшиеся на столешнице капли воды друг с другом. — И мне страшно, мам.

      — Нин-и, — госпожа Ян снимает перчатки и тщательно вытирает руки, чтобы оторвать Чонина от увлекательного марания столешницы каплями воды, и берет его за руку, заставляя посмотреть в глаза. — Знаешь, ведь Юн очень боялся плавать. Наверное, ты не помнишь, но как мы его ни учили, ни убеждали, он начинал плакать и убегал от воды, прячась под полотенца на пляже. В первый раз он зашел в воду только вместе с тобой. Он так крепко держался за тебя. Я тогда все порывалась пойти с вами, но твой отец остановил меня. Юн доверял тебе, а ты совсем не боялся. Ты ничего не боялся, не отпускал Юна и держал все время его за руку. Ты долго показывал ему, что воды не стоит бояться, очень терпеливо выходил и вновь заходил с ним в воду. Тогда он впервые улыбался на пляже. Не плакал, не кричал, а смеялся так, что слышали во всем Пусане. У тебя очень храброе и сильное сердце, в нем очень много любви, Нин-и. И нельзя бояться ее дарить, милый. Потому что тебе это нужно. И поверь, люди вокруг счастливчики, если такой, как ты, решает с ними поделиться частичкой своего сердца. Возможно, я предвзята, но я просто счастлива, что со мной ты делишься любовью. Не забирай, пожалуйста, у других возможность узнать, какое ты у нас с папой сокровище. Твое сердце — прекрасное и очень сильное, очень. Оно способно очень сильно любить, а еще справиться с любыми трудностями. И мы с папой всегда будем рядом, чтобы поддержать тебя. Всегда, милый.

      Миссис Ян притягивает к себе в объятия хлюпающего носом Чонина, который обнимает маму крепко и начинает реветь от переизбытка эмоций. Прямо как в детстве. Но он услышал слишком ценные слова, слишком нужные. Он не думал, что так быстро настанет момент, когда нужно будет одновременно рассказывать родителям и про Чана, и про ориентацию.

      — Спасибо, — Чонин пачкает слезами мамину футболку, но слезы не остановить. Хочется расставить все точки над "и", хочется озвучить несказанные слова, но страх опять душит, но Ян перешагивает через всё это. — Мам, я ведь парень. И он тоже. Это ведь ничего?

      — Нин-и, — у миссис Ян тоже сбегают слезы по красивому лицу. — Я скажу и за себя, и за твоего папу: кем бы ты ни был, какой бы выбор ты ни сделал, ты всегда для нас лучший, самый правильный, самый хороший. Любой ты. С любым твоим решением. И я знаю, что твое сердце не ошибается. Только ничего не бойся, хорошо?

      — Хорошо, — Чонин подставляет мокрые щеки под мамины нежные прикосновения, которые помогают соленым дорожкам исчезнуть с лица. — Вы у меня самые лучшие, мам.

      — Всё потому что вы у нас такие, милый, — госпожа Ян улыбается и тянет пальцами уголки губ Чонина вверх, заставляя улыбку появиться на лице.

      — Вам помочь? — со стороны гостиной раздается шлепанье босых ног и на кухню входит Юн, чьи черные волосы топорщатся во все стороны. Они с Чонином очень похожи: два домашних одуванчика, только один светлый, а другой темный. Госпожа Ян смотрит на сыновей и не может сдержать улыбки, но затем показывает младшему на груду посуды и дает пространство для работы. Они с Чонином громко смеются, наблюдая за скривившим лицо мелким, удрученно вздыхающим и подходящим к мойке.

      На звонкий смех приходят и господин Ян вместе с Чаном. Чонин инстинктивно подходит ближе, желая примоститься под боком. Ян-старший тактично молчит и уступает место рядом с Чаном сыну, а сам подходит к супруге и целует ее в щеку. Юн же заинтересованно бросает взгляды то на Чана, то на Чонина, пока последний не встречается с ним глазами и не краснеет до кончиков ушей.

      — Кхм... Чан-хен, это Юн, мой младший брат, — Ян смотрит на брата и Чана, а затем боязливо окидывает взглядом родителей. — Юн, а это Чани-хен. Мой парень.

      Чонин старается спокойно говорить, но на последних двух словах глаза закрывает и руки в кулаки сжимает, впиваясь короткими ногтями в ладони. Он сказал это. Мир вокруг наполнен гробовой тишиной и кажется, что она длится вечность. Тянется, как самая мучительная минута в его жизни. Но ровно до того момента, пока он не чувствует горячую ладонь на талии. Привычная, большая, горячая ладонь, которая наконец-то привлекает его ближе и помогает вжаться в бок Чана. Только теперь Чонин открывает глаза. Первое, что он видит, — яркую улыбку мамы, затем смущенную, но такую же искреннюю улыбку брата, а затем он встречается глазами с отцом, который немного хмурится, бегает глазами от лица Чонина к Чану и обратно, но тут же идет его обнимать, как только миссис Ян пихает его в бок и рекомендует "не тупить". После крепких объятий отца Чонин наконец-то смотрит на Чана.

      Страшно. Опять страшно, ведь встречаться они решили несколько часов назад, а он уже родителям все разболтал и даже не посоветовался с Чаном. Но, судя по тому взгляду, который ловит на себе Чонин, Чан не против. Чонин каждой клеточкой чувствует всю ту нежность, которую Чан может ему подарить. И хочется ответить тем же. Очень хочется отдать кусочек сердца или всё сразу, не осторожничая, не стесняясь и не жадничая. Чтобы так, как и сказала госпожа Ян, сильно и по-настоящему. Чонин согласен только так.

      — Поздравляю, Чан, — господин Ян хлопает Бана по плечу и с улыбкой вглядывается в его лицо. — Нин-и — сокровище. Береги его, пожалуйста.

      — Па-а-а-п! — Чонин прячет по привычке лицо в сгибе шеи Чана, фыркает туда, а пальцами хватается за горячую ладонь. И заодно по привычке краснеет по самые уши.

      — Я обещаю, господин, — а Чан из тех, кто держит обещания. Всегда. Тепло разливается по всему телу, потому что Чонин верит. Верит безоговорочно.

      — Вы уже на "ты"? — миссис Ян подходит ближе и уверенно кивает Чану, из-за чего он пытается поклониться, но с обвившим его крепко-крепко Чонином сделать это не так просто.

      — Мы успели поговорить, пока гуляли по оранжерее. Чан мне очень понравился, Нин-и, — мужчина треплет сына по волосам, заставляя пропищать в чужую шею.

      — Тогда могу и я? — госпожа Ян улыбается, а Чан смущается сильно. Но с благодарностью опять пытается поклониться.

      — Почту за честь, — всё же приходится смириться и ограничиться кивком головы, потому что тепло Чонина терять не хочется, а пальцы уже давным-давно нашли чужое тонкое запястье и сплели мизинцы.

      — И отлично, — опять громкий хлопок в ладоши. — Тогда все давайте накрывать на стол, а то суп остынет, мясо стухнет. Быстро-быстро!

      Чонин и Юн закатывают глаза на привычные приговорки матери, но всё же под наставления хозяйки накрывают на стол. Чан тоже не остается без работы и с особой благодарностью принимает из рук госпожи Ян посуду, чтобы расставить ее.

      Как только на столе оказывается дымящийся суп, а за ним и лапша, повисает тишина, прерывающаяся только шебуршением палочек, ложек и легким гудением-мычанием Чана, который в удовольствии закатывает глаза и каждую минуту пытается сказать, как же вкусно. Когда первый голод утолен, госпожа Ян аккуратно расспрашивает Чана о семье. Чонин смущается, потому что понимает, что взрослые прощупывают почву, изучают его первого парня, но немного успокаивается, когда рядом сидящий Чан сжимает его бедро, а затем находит руку, чтобы переплести под столом пальцы. Кристофер рассказывает о своей семье, работе, учебе с улыбкой, а Чонин наконец-то выдыхает облегченно, когда отец и мать довольно поджимают губы и переходят на истории из детства. Чонина, конечно, истории из детства Чонина. И спокойные секунды тут же заканчиваются, потому что госпожа Ян, конечно, выбирает те, что попозорнее, посмешнее, по ее мнению. И ведь все смеются, Чан так вообще до слез. Один Чонин сидит и тучку косплеит. Хотя на это родители любезно напоминают про театральное прошлое в начальной школе и про роль кимчи в одном из школьных спектаклей. Чонина тогда беспощадно съели.

      Очередная волна смеха разносится по столовой, когда стрелки часов показывают уже за полночь. Но Юн отпрашивается спать, а госпожа Ян убирает со стола всё лишнее.

      Чан нервно оглядывается по сторонам и немного ерзает на стуле, Чонин повторяет движения за ним, потому что понимает, о чем думает старший: уже поздно, а никто так и не спросил, останется ли Чан на ночь, потому что идти ему уже некуда. До Сеула ехать не час и не два, да и поездов для таких "гостей" полуночных не предусмотрено.

      Чонин дает себе слово, что поднимет этот вопрос и попросит у родителей разрешение пустить Бана переночевать сразу после очередной истории с рыбалки от отца, но спускающаяся со второго этажа госпожа Ян его опережает:

      — Чан-и, я постелила тебе в комнате этого неблагодарного, — женщина подходит к Бану и аккуратно гладит его по плечу. — Нин-и, думаю, даст тебе что-то из своих вещей или из вещей этого поганца.

      — Поганца? — Чан растерянно смотрит на смеющегося Яна и даже забывает поблагодарить за разрешение остаться. — Спасибо, госпожа.

      — Это мама про моего старшего брата, — Чонин тоже касается его плеча, мягко поглаживая выступающую ключицу. — Он не приехал летом, вот мама и злится. Обещал хотя бы на Чусок объявиться.

      — Пфф, обещал, — госпожа Ян театрально закатывает глаза, но через секунду уже опять улыбается. Хотя тут же меняется в лице, когда смотрит на Чонина и, сморщившись, показывает на него пальцем.

      — Зато вот этот, кажется, с ним в сговоре. Сказал, что, может быть, на Чусок не приедет! Чан-и, хоть ты его уговори и приезжайте вместе!

      — Доброй ночи! — Чонин вскакивает с места и тянет Чана за собой наверх с такой силой, что Чан запинается и чуть не падает. Приходится остановиться, еще раз попрощаться со старшими и все же поклониться, пожелав спокойной ночи. Только после этого Чана вновь, но уже осторожнее, утягивают на второй этаж, где выдают почти новую футболку и полотенце. Пока Бан в душе, Чонин тоже быстро приводит себя в порядок в своей ванной, а еще успевает ушами покраснеть, но, тем не менее, блестит от счастья, потому что футболку Чану он выдал, конечно, свою, а не брата. Хотя та бы Чану больше по размеру подошла, но Ян уж постарался покопаться в своих оверсайз-запасах, а еще нашел приличные, почти новые и хорошие шорты для старшего. Поэтому Чонин, очень довольный проделанной работой Чонин, облизывает вышедшего из душа Чана жадным взглядом. Оказывается, видеть на своем парне свою одежду очень будоражит и очень отзывается внутри горячей лавой. В целом и в общем хорошо ощущается. Как-то правильно.

      Ян довольным котом улыбается и встречает Чана из душа, чуть ли не караулит его под дверью ванной комнаты. Опять за руку хватает и тянет вглубь дома, к своей комнате и комнате старшего брата, что почти напротив друг друга находятся. Чонин подводит Кристофера к дальней двери и останавливается, подходя ближе.

      — Мама тебе здесь постелила, Чани-хен, — Чонин хлопает глазами, но слова выдыхает прямо в губы. — Тебе сюда, хен. Пойдешь?

      Ян отходит на маленький шаг назад и наслаждается процессом загрузки на чужом лице. Чан, распаренный после горячего душа Чан, с мокрыми волосами, в его футболке и в его доме, сводит с ума, вызывая желание сделать что-то отчаянно-терпкое или хотя бы зацеловать до красных пятен. Кристофер же продолжает попытки прогрузиться, чувствуя себя виндой двухтысячного года, потому что его ведет от отчаянно соблазняющего Чонина, у которого в глазах, блестящих в темноте, черти беснуются. И каждому Чан готов душу отдать (о продаже речи не идет). Просто заберите, если позволите хотя бы смотреть на этого хитрого лисенка.

      — А у меня есть выбор? — Чан пытается хищно улыбнуться, но внутри бабочки и розовые конфетти, потому что Ян хоть и строит из себя великого соблазнителя, но с такой надеждой в глаза заглядывает.

      — В другой комнате тебя ждут, хен, — Бан не будет разрушать попытки младшего в секси-соблазнения. — Сильно ждут.

      — Боже, чудо, — бесполезно пытаться доказать, что томный шепот не пускает крупные мурашки по телу Бана. Чан подхватывает Чонина на руки, заставляя того в ответ обвиться ногами вокруг его талии, а еще приглушенно пискнуть тому в шею от неожиданности, и несет в сторону комнаты младшего, аккуратно опуская на всё так же смятую и плохо заправленную постель. — Я не могу уйти от тебя. Никак. Ведь у тебя мое сердце.

      Чонин распахивает глаза в страхе, шоке и неверии. Ему нужно непозволительно много секунд, чтобы понять смысл сказанного Кристофером.

      — Хен, ты сейчас серьезно? Ты имеешь в виду то, что сказал? — Чонин смотрит на нависшего над ним Чана. Руками водит по плечам, по скуле проскальзывает мягкими пальцами и дотрагивается до пухлой губы, ощущая подушечками каждую неровность и трещинку.

      — Имею в виду то, что сказал, — на лице у Бана полуулыбка, а взгляд плывет по красивому лицу, окруженному облаком из светлых прядей. Грудь у Чонин быстро вздымается, а губы нервозно поджимаются. — Меня один лисенок приручил.

      — И ты не злишься, что я родителям рассказал? И Юну? — Чонин уже после озвученного вопроса понимает, что не туда у него мысли потекли. Кажется, мозг совсем размяк: процесс обработки отключился.

      — Я очень счастлив, что ты это сделал. Мой лисенок очень храбрый, — Чан усмехается, скидывает сбившуюся светлую прядь с лица Яна и пытается наклониться к поджавшимся губам, но Чонин хватает его за щеки.

      — Погоди, — Ян пытается сфокусироваться на оказавшемся очень близко лице и найти глаза. — Я пока не уверен точно, хен, но я думаю, что мое сердце тоже к тебе сбежало. Причем давно, кажется.

      — Чудо, — Бан глаза прикрывает, чувствуя, как тело трепетно дрожит от таких важных слов. Они куда-то за ребра забираются, чтобы греть всю оставшуюся жизнь и, возможно, кровь разгонять и жизнь продлевать вместо того самого сердца, которое он отдал одному смелому лису. — Ты делаешь меня самым счастливым. Но не торопись, пожалуйста. Я подожду, когда ты будешь уверен. Все хорошо, чудо.

      — Спасибо, — Чонин пальцы перемещает на затылок и наконец-то касается чужих губ своими. Прошло не так много часов, но он уже соскучился по этим прикосновениям, по поцелуям и таким правильным мурашкам, что рассыпаются по коже от любого контакта с Баном.

      Ян отползает на дальний край кровати, кутаясь в одеяло и зарываясь в подушки. Одна макушка и блестящие глаза выглядывают в темноте из импровизированной норки, из-за чего Чан не может сдержать счастливой и влюбленной улыбки, пока забирается под одеяло к Чонину. Тот тут же под бок подползает, утыкаясь носом в шею и продолжая целовать, пока Чан мягко гладит его по спине, нагоняя теплый и сладкий сон.

      Чан и сам не замечает, как под размеренное сопение и он глубоко засыпает следом, только вот Яна ближе к себе прижимает, крепко обнимая и вовлекая в их заново отстроенный кокон из нежности и почти сказанных слащавых, но таких важных слов.

***

      Чонин об этом, конечно, никогда не думал, но, как оказалось, поза большой и маленькой ложки — его любимая поза для сна. Или все дело в том, что это сон с Чаном в одной постели? Гадать Ян совсем не хочет и разбираться тоже. Он просто нежится в медвежьих объятиях, тонет в тепле горячего тела, одеяла и припекающего с раннего утра солнца. Ян проснулся рано, даже раньше, чем обычно, но он очень этому рад, потому что у него так много времени, чтобы просто остаться под одеялом вместе с размеренно сопящим за спиной Баном, который даже во сне его не отпускает и обнимает, поглаживая пальцами открывшийся из-за сбившейся футболки живот. Чонин растекается молочным шоколадом от каждого прикосновения, которое заставляет проснуться и бабочек в животе.

      В попытке получить больше контакта и тепла Чонин немного крутится и подползает спиной ближе, пока не чувствует тяжелую, но размеренно вздымающуюся грудную клетку Кристофера. Получив порцию жаркого дыхания в загривок, Ян довольно прикрывает глаза и старается устроиться еще поудобнее, подлезть еще ближе, только в эту же секунду горячий выдох срывается с его губ, потому что хватка на животе усиливается, а еще он резко распахивает глаза, потому что понимает, что поясница и ягодицы прижимаются к паху Бана. Крепкие руки Кристофера уже не дают вырваться и лишь сильнее вдавливают Чонина в тело позади, так сильно, что утренний стояк, который не спрятать ни бельем, ни шортами, ощущается отчетливо, и вот Ян уже не просто плавится, а горит в объятиях, под одеялом и заодно от смущения.

      В голове, конечно, крутится, что это просто "ночное набухание пениса", "утренняя эрекция", "признак здорового мужского организма" и прочие обрывки статей из интернета, сохранившиеся в памяти со времен пубертата, но всё это не отменяет одного большого обстоятельства: "ночное набухание пениса" случилось не у Чонина, а у парня, у его парня, о которого Чонин сейчас трется своей задницей. И если до этого этот "признак здорового мужского организма" обошел Яна стороной в столь солнечное утро, то теперь у него набухание случается вовсе не по причине спонтанной эрекции во время сна, а потому что руки Чана гладят голую кожу живота, горячее дыхание оседает на коже, а масштабных размеров член проезжается по заднице каждый раз, когда Чонин пытается поменять положение и сгладить объемы конфуза. Но нихера у Чонина не выходит, потому что Чан во сне кряхтит. Вот только делает это слишком низко, на грани со стоном, смешанным с рычанием, жарким и влажным, от которого мурашки на загривке, а еще ногтями по поджавшемуся животу Яна проходится, собирая в кулак футболку.

      Напряжение током бьет по всему телу, направляясь вниз, скапливаясь у тазовых косточек, там, где оказываются пальцы Чана, а затем устремляется к уже вставшему члену. Чонин пытается зажмуриться, выровнять дыхание, успокоиться, циферки посчитать, вдохи-выдохи правильные делать, но ничего не помогает, потому что с каждым "успокоительным" вдохом член все больше твердеет, а возбуждение заставляет кожу накаливаться, реагируя на каждое, даже самое легкое прикосновение. Чонин тихо стонет, крепко сжав зубы, потому что член стоит, но он не может ничего с этим сделать: дрочить в объятиях Чана в доме родителей он точно не будет, поскольку если уж не место его смущает, то мирно сопящий и ни о чем не подозревающий Чан за спиной его уж точно вгоняет в краску. Неудобно как-то: человек спит, а Ян тут дрочит. На него, конечно, и из-за него, но как-то не очень прилично. Вот если бы вместе... Но от этой мысли всё становится только сложнее, потому что воображение у Яна богатое, а организм молодой и очень отзывчивый в возбужденном состоянии, поэтому Чонин чувствует, как член дергается, а задница неконтролируемо прижимается к крепкому возбуждению Бана. Рука предательски дрожит и почти тянется назад, чтобы притянуть Кристофера за плечи еще ближе, вжаться до звезд перед глазами и синяков на собственной коже.

      Чонин дрожит и почти скулит от ощущения пропитавшей боксеры смазки и порции горячих выдохов в шею. Глаза всё еще не открываются в попытках сдержаться и не перехватить блуждающие по всему телу чужие пальцы, чтобы опустить их вниз, к паху, туда, где нестерпимо печет и сводит толчками возбуждения.

      Очень хочется хныкать и кусаться, но вместо этого Чонин старается лежать смирно, чтобы не забрать у Чана драгоценные минуты сна. Он ведь помнит про страшные бессонницы и беспокойные сны, а сейчас Чан спит, как нормальный человек в положенные часы. Подобные рассуждения помогают немного успокоиться, вот только Чонин чуть не кончает, когда ощущает укус в плечо, а затем дорожку поцелуев, подползающую к позвонкам на шее.

      — Доброе утро, чудо, — Чан низким шепотом хрипит в кожу, опять окатывая Яна волной жара.

      Не открывая глаз, Чонин несдержанно и торопливо откидывается полностью назад, наконец-то вплотную прижимаясь ягодицами к чужой эрекции.

      — Что ж ты делаешь... — шипение Чана разносится по комнате, а Ян чувствует на своих бедрах обжигающие ладони, которые притягивают еще ближе, хотя казалось, что это невозможно. Но у Бана получается, и он с низким рокотом толкается вперед, проезжаясь членом по заднице Чонина. Чан замирает, осознавая, что сделал, но очевидно недовольный остановкой Чонин вырывается из кольца рук и поворачивается лицом к Бану, вгрызаясь в сухие губы.

      Ян лезет языком в чужой рот, громче нужного и дозволенного мыча в поцелуй, а длинные узловатые пальцы путаются в растрепанных кудрях, оттягивая и закручивая сильнее, потому что хочется найти опору, но вместо этого мир плывет, оставляя одни лишь мокрые поцелуи и тихие стоны. Чонин с силой обнимает, заставляя собственный член проехаться по паху Бана, а затем вновь и вновь сам подается вперед, толкаясь резко.

      Сбившееся дыхание и сползшее к ногам одеяло вместе с красными свежими засосами на шее Чана становятся ответом на его "доброе утро". И Бану это нравится больше всяких слов, хотя то, что он слышит от запыхавшегося и облизывающего губы Чонина заставляет голову кружиться:

      — Ты такой красивый, Чан, — Чонин водит рукой от висков к ключицам, с трудом отрываясь от попытки поставить пятый засос, но блестящая от пота кожа, светящиеся из-за лучей солнца черные кудри, остатки веснушек и голые ключицы заставляют забыть обо всем на свете, даже о формальностях и правильных обращениях. Чан слишком красивый.

      — Мне нравится, — Чан словам с трудом верит, но вот глазам, что смотрят на него с обожанием, верит куда охотнее. — Нравится, когда ты зовешь меня по имени. И ты мне нравишься, чудо.

      Чонин слабо улыбается, но тут же протяжно стонет, когда губы опять оказываются накрыты, а на талии смыкаются увитые венами руки, которые вновь вовлекают и утягивают, заставляя задыхаться от тесноты и отсутствия расстояния между ними. Чонин крутится, снова и снова соприкасаясь с возбужденным членом Кристофера, из-за чего зуд разбегается во все стороны, умоляя что-то с этим сделать.

      Сознание плывет, забирая с собой страх и сомнения, и остается только жаркое желание, которое заставляет опускаться поцелуями ниже и ниже, стягивать с Чана футболку, чтобы пройтись осторожно кончиком языка по каждой линии пресса. Ян и не знал, что у него есть такие желания, но в блаженстве закатывает глаза, чувствуя солоноватость кожи вместе с легким запахом геля для душа. Хотя, судя по закусанному и прерванному стону сверху, Чану тоже нравится.

      Чонин немного неуверенно замирает у пояса шорт, утыкаясь взглядом в натянувшуюся ткань. Ему так хочется что-то сделать, так хочется прикоснуться, но он боится сделать что-то не так, поэтому в оцепенении смотрит на стояк Чана у своего лица.

      — Чонин, ты не обязан, — легкие поглаживания по волосами заставляют Чонина вернуться в реальность и залиться краской. Ну что за дурак? Даже тут трусит...

      — Я хочу, хен, — Ян опять возвращается к чужим шортам, из-за чего Чан издает нервный смешок и краснеет щеками. — Просто не умею. Но хочу попробовать. Можно?

      — Боже, — Чан жалеет, что он до сих пор в одежде, потому что Чонину следовало бы увидеть, как его член дернулся от сказанных слов, от одной только мысли, что Чонин хочет прикоснуться к нему. — Тебе можно всё, что ты только захочешь. Пожалуйста, чудо!

      Последние слова Бан произносит с закатанными глазами, потому что неуверенными движениями горячая ладонь обхватывает его эрекцию через ткань.

      — Ох, — Чонин не может сдержать удивленного выдоха, ощущая под ладонью пульсирующий чужой член. Оно совсем не так, как при мастурбации. Он не знает, хорошо ли ощущаются его прикосновения, и может ориентироваться только на реакции Чана. А Чан нетерпеливо дергается и толкается в его ладонь, что придает младшему достаточно уверенности для того, чтобы еще раз сжать член, а после стянуть шорты и белье.

      Чонин с интересом, будто на лабораторной по физике, рассматривает гладко выбритый пах и покрытый предэякулятом большой член, отмечает для себя, что он, как у него, приятного розового цвета, с сеточкой вен и блестящей головкой, а затем переводит внимание на потяжелевшие яички. Ян увлеченно тянется к ним, проводя пальцами, но тут же одергивает руку, потому что сверху раздается шипение и очередной нервный смех.

      — Ты решил меня пытать, господин Ян? — Чан продолжает посмеиваться, а Чонина прошибает током и одновременно мороз бежит по коже от этого обращения, а еще в паху всё сводит, заставляя ерзать на кровати.

      — Прости, хен, — Ян виновато улыбается, но вновь смотрит на член. Смущение сильной удушливой волной окатывает и цепляется когтями-ветками за горло, вынуждая отвести взгляд.

      — Чонин? — своей наготы Чан смущается, но старается отбросить это в сторону, потому что на лице напротив ходуном беспокойство ходит. — Что бы ты хотел, чтобы я сделал, если бы мы местами поменялись?

      — Мне понравилось, что ты вчера делал, — Ян брови хоть и хмурит, но смущенно алеет и усаживается на пятки. В глаза Чану посмотреть немного боится.

      — Ты тоже можешь попробовать так, если хочешь, — Чан сглатывает, пытаясь подобрать слова. Он на звание гуру секса не претендовал никогда, да и курсы по обучению не ведет. Но для Чонина он будет кем угодно и постарается помочь, как может. — Попробуй взять член в руку, дотронуться до головки. Если почувствуешь, что можешь, то можно языком провести для лучшего скольжени... Ох...

      Договорить Кристоферу не удается, потому что, сделав глубокий вдох, Чонин смыкает пальцы на основании члена и направляет головку в рот, обхватывая ее губами. Солоноватый привкус оседает на языке. Ян прислушивается к своим ощущениям — отвращения и неприязни нет, только будоражащий интерес и с новой силой разливающееся возбуждение, а потому он решается опуститься ртом ниже, заводя член за щеку и сглатывая накопившуюся слюну. Чонин боится, что она некрасиво польется по подбородку, но забывает обо всем, когда после этого действия слышит глубокий стон.

      — Боже, чудо, — Бан стискивает челюсть и собирает в пальцах простынь, стараясь сдержаться.

      Ян чувствует, как собственный член дергается сильно, выделяя липкую каплю: он заставил Чана стонать. После еще одного стона Кристофера, который он глушит ребром ладони, Чонин окончательно смелеет, начинает обсасывать головку, раздвигая кожицу и дотрагиваясь кончиком языка до уретры. Вспомнить пытается движения Чана и соединить их с действиями в просмотренном порно, но в итоге его просто ведет от нетерпеливо дергающихся бедер и с трудом уловимых поскуливаний, которые подталкивают стараться еще сильнее, опускаться глубже и позволять слюне всё же стечь по подбородку на член. Ян рукой себе помогает и размазывает капли по всей длине, вынуждая Чана извиваться и дергаться почти с остервенением.

      Чонин как завороженный взгляд вверх поднимает и одновременно задыхается от слишком глубокого толчка в глотку и от вида Чана, закатывающего глаза, кусающего свои же пальцы, пытающегося не стонать, но громко дышащего. Черные кудри рассыпались во все стороны, а грудь быстро вздымается, привлекая внимание набухшими сосками. Чонин чувствует, как член во рту дергается, а слюны опять становится много: так хочется дотронуться до темных небольших ореолов. К счастью, Чан и сам не выдерживает, поэтому тянет его вверх, помогая улечься на себе.

      Горло от резкого толчка немного саднит, и Ян несколько раз кашляет, поэтому очень воодушевляется благодаря возможности переключиться на соски. Опять с осторожностью трогает в первый раз, но с каждой секундой смелеет всё больше и больше, поэтому спустя короткие сухие поцелуи вдоль шеи и ключиц он обхватывает один твердый сосок и даже решается провести по нему языком. Чан шипит от шершавости и возбуждения, а Чонин всё к ощущениям привыкнуть не может: кожа везде гладкая и соленая, пахнет сладко, но именно соски привлекают его внимание и заставляют слюну скопиться в уголках губ. Ян нервно сглатывает и с жадностью ведет языком по второму ореолу, получая тихий стон сверху. И только после этого он понимает, что у Чана это чувствительное место, а его самого ведет от реакции Бана на облизывания и его язык. Поэтому он так неосознанно пристрастился к этой части тела: Чонина так возбуждает возбуждать Чана.

      И, кажется, Чонин настолько преуспел в этом, что Кристофер хочет как можно скорее закончить столь сладкую пытку, потому что с низким и хриплым "пожалуйста" Чан впивается в его губы и заглядывает в глаза.

      — Ты не против, если я продолжу? — Чан слабо улыбается, а Чонин смотрит на него в неверии: вид у Бана откровенно затраханный и вымотанный. Яну аж не верится, что это результат его трудов. — Хочу тоже что-то сделать. Позволь, пожалуйста.

      У Чонина слабеет всё тело от низкого-низкого шепота, в котором нотки сломанные чувствуются. Ян и сам на пределе, поэтому полностью отдается во власть Чана: пусть делает вообще всё, что хочет. Чонин кончить готов только лишь от мысли, что довел Бана до состояния, в котором он его о чем-то умоляет.

      И Ян почти кончает, только вот Чан успевает стянуть с него белье, собственную руку облизать и пережать ему основание члена, из-за чего дойти до разрядки хочется только сильнее, да вот только не получается. Сильные пальцы проводят от основания до головки, надавливают на нее, а затем Бан другой рукой притягивает дрожащего и готового присоединиться к мольбам Чонина ближе, обхватывая оба их члена ладонью.

      Чонин поклясться готов, что кожей чувствует, как их смазка и слюна Кристофера смешиваются, и ему хватает пары быстрых движений сильной руки, чтобы начать вылизывать шею Чана, а затем, дополнив узор из засосов, кончить, содрогаясь всем телом. Он так отчаянно самостоятельно вколачивается в руку, всё еще двигающуюся по соединенным членам, что не замечает, как Бан выгибается под ним, опять прикусывает ладонь и заливает их животы спермой следом.

      С ужасом, но Ян понимает, что пропустил первый оргазм Чана, который ему было позволено увидеть. Он с грустью смотрит на испачканную руку Кристофера и на быстро вздымающуюся грудь, где видны капельки семени. Чонин, правда, щеками краснеет, потому что непонятно, чья это сперма. Но грустные глаза, не ускользающие от Чана, остаются.

      — Чего ты? — у Чана самая настоящая отдышка и слезы в уголках глаз. А еще ожерелье из засосов на шее. Но всё равно в голове у него только Чонин.

      — Я пропустил, — Чонин опять возвращает внимание к полупрозрачным каплям на теле. — Не увидел, как ты, ну...

      — Ого, — каким-то чудом, но у Чана находятся силы для смешка. — Да чудо у меня вуайерист, да? Хотел посмотреть, как я кончаю?

      — Хен! — Ян подрывается с места и со всеми оставшимися силами бьет ладонью по плечу Бана. — Что ты такое говоришь?!

      Ян прекрасно знает, что тот говорит. И никаких доводов и аргументов в опровержение сказанного у него нет. Конечно, он хотел посмотреть, как его хен кончает. О том, вуайерист ли он, Чонин подумает чуть позднее. Как и в принципе о списке своих кинков или же одном большом кинке на Бана. Сейчас Чан просит его поцеловать, и у Яна вновь нет аргументов для отказа.

      Они продолжают целоваться, пока вперемешку со смешками Чан не кривит лицо и не демонстративно отводит руку, всё еще испачканную подсыхающей спермой. Чонин тут же начинает настаивать на утреннем душе.

      — Совместном? — Бан бровями играет, но в ответ получает только краснеющие щеки и закатанные глаза.

      Чонин пихает его из постели. На часах только семь утра с небольшим. В воскресенье все в доме должны спать, поэтому Чонин предлагает сейчас быстро разделиться и сходить в душ, а Чану заодно всё же ретироваться в отведенную ему комнату. Бан в принципе соглашается, только ни он, ни Ян не учитывают того, что быть жаворонком — наследственное у Чонина. Поэтому вытекающий из комнаты младшего, словно ниндзя, Кристофер удачно сталкивается взглядами с выходящей из ванной, расположенной в другом конце коридора, госпожой Ян.

      Чан замирает у двери, боязливо прикрывая ее, чтобы хотя бы Чонина не смущать и не пугать. Самому-то хочется шмыгнуть обратно или же вперед, чтобы всё-таки смять аккуратно заправленную неиспользованную постель, которую для него и заправляли. Хвала всему святому, Бан в трусах, а еще в футболке, прикрывающей все самое непристойное и не предназначенное для пожелания доброго утра маме своего парня.

      — Доброе утро, Кристофер, — тихий шепот долетает до чуткого слуха. В нем столько смеха, а прищур такой хитрый. Настоящее семейство кицунэ.

      — Доброе, госпожа, — Чан футболку тянет ниже и краснеет по самую шею от неловкости. — Извините.

      Бан все же перебегает коридор и заскакивает в ту самую комнату, из которой приличный человек и должен был выходить.

      До душа Чан добирается короткими перебежками и предварительно тщательно исследовав местность. Вот только опять сдается, когда Чонин подкрадывается к нему со спины и целует под ухо. Чан уже после душа, в как раз положенной ему комнате и как раз снял футболку, чтобы надеть вчерашнюю одежду, да вот только хитрый лис клыки показывает и опять пытается засосов наставить.

      — Чонин, ты серьезно? — с недовольным лицом Чан пытается повернуться к младшему. — Как мне с твоими родителями после этого разговаривать, если у меня засосы по всей шее?

      — Ой, — от строгого голоса Чонин тут же отскакивает от Чана и его шеи. Он и не подумал: ему просто так нравится целовать Чана и трогать его. — Извини, пожалуйста, хен.

      Ян виновато проводит пальцами по чужой шее, будто от этого багровеющие пятна исчезнут. А Чан плывет под грустным взглядом, опять дает себе метафорический подзатыльник и пытается поймать сжавшиеся в тонкую линию губы.

      — Прости, чудо, — терпкий поцелуй опять помогает Чонину улыбнуться. — Всё хорош...

      — Мальчики, завтрак, — стук в дверь и громкие слова миссис Ян заставляют старшего отскочить от Чонина на добрые полметра. Но дверь, к счастью, остается закрытой. Удивительно, но, кажется, в комнату Чонина госпожа Ян даже не заходит: и так поняла, что он хвостиком за Чаном ходит. Бан шляпу снимает перед проницательностью хозяйки дома, а еще чувствует мурашки по всему позвоночнику.

      Они и не исчезают, когда за завтраком он ловит хитрый взгляд на своей шее, но все присутствующие тактично молчат. Только Чонин под боком пыхтит и ковыряется в омлете.

      — Нин-и, ешь нормально, — смеющийся взгляд становится немного строгим, но все еще бесконечно заботливым. — Силы тебе понадобятся сегодня.

      — А? — Чонин настороженно смотрит на мать, прокручивает в голове события утра, пугается, не было ли их слышно, краснеет еще больше и глаза в панике отводит.

      — Ты что, забыл? Сегодня же воскресенье, — госпожа Ян закатывает глаза, а Юн рядом ей вторит. — Мы же еще неделю назад договаривались, что в первые выходные начала учебного года Юна мы поедем в парк аттракционов... Ты ведь хотел на американских горках покататься, а Юн — на колесе обозрения. Совсем забыл? Чан-и, ты же с нами, да?

      Чан просто не находит времени для обдумывания ответа, потому что его каким-то магическим образом пленят хитрые глаза госпожи Ян, в которых, он видит, нет места для отказа. И вот он уже сидит посередине, между Юном и Чонином, в автомобиле семейства Ян и едет в парк аттракционов, в котором он не был... Чан и сам уже не помнит, потому что в его мире до появления Чонина была только работа и учеба. А из аттракционов — только эмоциональные горки во время защиты дипломов и экзаменов.

      — Всё хорошо, хен? — горячий шепот младшего на ухо заставляет слегка вздрогнуть.

      — Да, чу... — Чан ненароком ловит опять хитрый взгляд улыбающейся госпожи Ян в зеркале заднего вида. Она смотрит ему прямо в глаза. — Чонин.

      Хотя кончиками пальцев Бан всё же дотрагивается до бедра Чонина. Его невозможно не трогать, особенно если сидят так близко.

***

      В парке аттракционов в Пусане шумно, солнечно и пахнет сладкой ватой вперемешку с карамельным попкорном. Везде витает привкус веселья и беззаботности, музыка кричит, а посетители самых страшных аттракционов стараются ее переорать. Получается с переменным успехом. Чану нравится. Нравится, что вокруг так неконтролируемо шумно и ярко, что Чонин рядом, что его родители так тепло его принимают и вообще что семья у Яна очень радушная, очень светлая. Чан не может перестать сопоставлять со своим домом. И с каждым новым сравнением его сердце плывет всё больше и больше. Потому что рядом с Яном и его семьей Чану уютно. Хорошо. Правильно. Чан не может от этих ощущений перестать улыбаться, а еще пальцы слишком уж сильно колет — хочется Яна прижать к себе, обнять сильно-сильно от переполняющих эмоций. И чувствующий это Чонин делится с ним счастливой улыбкой и аккуратно, незаметно для всех жмется ближе. Особенно когда они остаются вдвоем в кабинке на колесе обозрения.

      Программу минимум они выполняют все вместе: колесо обозрения, автодром и американские горки, на которых Ян и Бан чуть ли не связки срывают от счастливых криков. Оба потом загнанно и тяжело смеются, сидя на лавочке, где пытаются прийти в себя. Но с потрясающим упорством каждый доказывает, что вообще ничего не испугался.

      После обязательной программы родители окидывают парочку строгим взглядом, а затем с улыбкой дают добро на свободное время. Договариваются встретиться через полтора часа, чтобы вместе пообедать.

      Чонин опять тащит Чана на колесо обозрения. Только для того, чтобы наконец-то поцеловать его в крайней точке. Очень уж хотелось ему этого, чтобы они будто в небе парят, а по ощущениям мягкие и теплые губы — единственное, что на земле держит. Выходят из кабинки они, хихикая, как подростки. И Чан действительно себя так чувствует: голову кружит от сладких запахов, адреналина, смеха и поцелуев. А еще от сильного счастья. Размеренным течением которого, кажется, наслаждается только он один. Потому что Чонин тянет его в сторону аттракциона с живописным названием "Дом страха", который представляет из себя закос под дом с приведениями. Только вместо дома — тоннель со скрипящими вагончиками и рельсами. Единственный плюс кабинок — они узкие, поэтому Чонин вплотную прижимается к Чану.

      — Вот мы и узнаем, хен, кто из нас ничего не боится, — Чонин смеется и с восторгом пытается усесться на узком сидении. Мальчишеский азарт заставляет глаза сверкать, а щеки краснеть от предвкушения. Правда вот Чан смотрит не на всяких взлохмаченных и покуцанных оборотней и размотанных зомби, а на Чонина, который с восторгом крутит головой по сторонам и, очевидно, ничего не боится.

      А вот Чан боится. Всё еще боится его потерять. И с каждым вздохом страх усиливается, потому что сердце совсем из груди перекочевало в чужие руки. Заявило, что там и остается.

      — Хен, смотри, — Чонин почти кричит и от смеха задыхается, пока на Чана откуда-то сверху вываливается граф Дракула. Лицо Яна блестит в темноте, он упорно куда-то тыкает, но вместо слов и оглушительного печального воя голодного оборотня Чан слышит только стук сердца. — Чани-хен, ты смотри!

      Чонин пытается ему что-то показать, но когда понимает, что реакции не дождется, то всё же смотрит на зависшего Бана. Смеется с остекленевшего взгляда, но тоже подвисает, потому что в глазах чужих видит что-то до слез нежное и теплое, такое родное и для него одного. Чонин никогда не видел, чтобы на него так смотрели. Влюбленно, желанно, доверчиво. Хочется всего себя отдать, чтобы Чан знал, что Чонин чувствует то же самое. Вот только как словами это передать, Ян не знает. Зато поцелуями и прикосновениями пытается.

      Оборотни продолжают выть и выскакивать, зомби хрипеть, а вампиры просить крови, да только все они меркнут, потому что единственные посетители превратили "Дом страха" в тоннель любви и губы друг друга терзают. Единственное, что радует, так это громкость окружающих звуков, благодаря которым звонкое чмоканье не эхом отскакивает от темных стен. В итоге под хмурый взгляд смотрителя аттракциона они выползают из вагончика с припухшими губами и переплетёнными мизинцами. Расстаться не представляется возможным.

      В кафе они приходят раньше назначенного времени и успевают даже по ужасно сладкому молочному коктейлю заказать.

      Чонин подставляет вспотевшее и разгоряченное лицо под порывы ветра и с жадностью потягивает шоколадно-банановый коктейль. Но вдруг останавливается и огромными глазами смотрит на Чана.

      — Хен, — Ян даже запинается немного, так сильно вдруг начинает волноваться. — Это ведь можно назвать нашим первым большим свиданием? Официальным? Как пары?!

      Чонин смотрит так, будто гравитацию открыл. Будто вместо Ньютона принял на себя удар яблока и прозрел истину. Хотя Чан тоже отрывается от коктейля и поджимает губы.

      — Кажется, да, — он пытается улыбнуться, но почему-то тоже начинает нервничать.

      — И дома, ну, в Сеуле, мы тоже так сможем? — бесконечные мысли о будущем всё еще не отпускают Чонина. Неизвестность продолжает пугать.

      — Надеюсь, чудо. Давай попытаемся? — Чан слабо улыбается. Его это тоже беспокоит, потому что Чонина от себя не хочется отпускать ни на миллиметр. — Как насчет обязательных свиданий каждые выходные, м?

      — Минимум каждые выходные, хен, — Чонин хмурит брови и строго смотрит на Чана. Как он проживет без вишни в легких, если это теперь для него вещь, важнее кислорода?

      — Минимум, чудо, — Чан берет ладонь в свою и оглаживает запястье. Даже руку не убирает, когда всё же приходят родители Чонина с Юном. Ян же продолжает жаться ближе, напрашиваясь на прикосновения. Даже родителей не стесняется, а только счастливо улыбается маме, которая отвечает на улыбку и незаметно для всех одобрительно кивает Чану. Чан, правда, надежный. А еще очень нежный и заботливый. Такому госпожа Ян не боится доверить сына.

      Остаток дня проходит так же быстро и легко. Чонин почти до тошноты катается на всех аттракционах, из-за чего его спутники, один за другим, отказываются присоединиться к третьему, четвертому и пятому предложению покататься на горках, викинге и водных горках. Последним сдается Чан, который получает оценивающий взгляд и подкол про возраст, когда присоединяется к оккупировавшим скамейку старшим. Юн же просто предпочитает съесть хот-дог и сохранить его в желудке до ужина.

      В итоге Чонин первым залезает в автомобиль и почти сразу же отрубается на плече у Чана, пока тот размеренно разговаривает с господином Яном и рассказывает про антивирусы и ПО.

      Вот только просыпается Чонин не в своей кровати, а от мягкого прикосновения к плечу и от шепота у виска.

      — Чудо, — горячее дыхание проходится по охладившейся коже. Затем раздается чуть громче, уже для всех присутствующих. — Чонин.

      Ян с трудом разлепляет глаза и крутит головой: на него все смотрят, и почему-то у каждого на лице какое-то прискорбное выражение. А затем он выглядывает из окна машины. Они опять на станции...

      В голове проносится разговор за обедом, где Чан, стиснув челюсть, аккуратно сказал, что ему всё же нужно вернуться домой. В понедельник работа не ждет, да и вещей он с собой не взял. И самое главное — последние дни перед отлетом нужно успеть провести со своей семьей. К тому же, про то, что оставаться гостем в чужом доме дольше, чем на одну ночь, нельзя, он и заикаться не стал. И так понятно, что это неприлично.

      Чонин насупился, но согласно кивнул. Отпускать ведь так не хочется. Опять гадкий комок душит и желание заплакать растекается по груди. Родители учтиво уезжают домой, предварительно крепко обняв Чана. Миссис Ян еще раз напоминает о том, что Бан должен привезти Чонина на Чусок домой. Обещает за это накормить до отвала ребрышками.

      Родители уезжают, оставляя Чана и Чонина на входе на станцию, и вместе с ними развеиваются остатки смеха, уносясь куда-то вдаль. Чонин смотрит на Бана, который губы поджимает и пытается выдавить что-то похожее на улыбку. Внутри всё сжимается в ответ, плаксивости добавляет и то, что Чан специально вернулся вместе с ним из Пусана сюда, на станцию. А ведь мог сохранить себе больше часа времени и уехать прямиком с главного вокзала Пусана в Сеул, к семье. От мысли, что это ради него, сердце у Яна трепыхается.

      — Ну что ты, хен, — голос, конечно, дрожит. Но Чонин же не совсем тряпка. Хотя очень хочется побыть маленькой лужицей. — Скоро же увидимся, да?

      Вот только с каждым словом в голосе воды всё больше, а в уголках глаз капельки собираются. Не умеет Чонин отпускать Кристофера. Да и не хочет. Не важно, какая погода за окном, какой город, обстоятельства: он просто не хочет этого делать, потому что каждый раз внутри все трещит, как в первый.

      — Скоро, чудо, конечно, — Чан привлекает его ближе к себе, зарываясь носом в пушистые волосы на затылке. Дышит дорогим запахом и наслаждается ответными объятиями. — Ты же скоро тоже вернешься, а там и наши свидания каждые выходные, да? Уже давай начинать выбирать, куда пойдем в следующий раз. Как насчет боулинга?

      — Я ужасен в боулинге, хен, — Чонин разочек, только разочек носом шмыгает, а потом без стеснения целует в шею. Ему нужно этими прикосновениями до следующей встречи напитаться.

      — Я, если честно, тоже, — смешок проходится по всему телу и перескакивает на Яна, который тоже улыбается. — Будем ужасными вместе?

      — Будем, Чани-хен, — младший голову назад закидывает, чтобы встретиться взглядами. Чонин никогда не устанет любоваться Чаном, тонуть в шоколадных сладких глазах и хотеть расцеловать губы до насыщенного розового цвета. Последнее он пытается сделать, пока не слышит протяжный гудок со стороны платформы. — Кажется, твой поезд, хен.

      — Мой, чудо, — Чан касается сомкнутых губ. — Приезжай, пожалуйста, поскорее. Я очень буду ждать тебя.

      — Хорошо, Чани-хен, — Чонин опять обнимает. Опять вжимается всем телом, не так отчаянно, как при прошлом прощании, но все равно кажется, что недостаточно. Хочется залезть под кожу, чтобы навсегда сохранить присутствие дорогого человека рядом. — До скорой встречи.

      — До встречи, чудо, — Чан сжимает запястья и целует в висок. Приходится отпустить, сделать шаг назад. Но на последок опять коснуться губами щеки. — У тебя мое сердце. Привези его в Сеул, пожалуйста.

      — Хорошо, — Чонин говорит уже одними губами, потому что опять воздуха нет в легких. Он весь, вместе с запахом вишни исчез и улыбается ему из окна отъезжающего поезда.

      В этот раз нет той горечи. Но дышать все равно тяжело. А еще очень хочется вернуть прикосновения. Чонин никак не ожидал, что он такой жадный.

      К счастью, течение времени разделяет нетерпение Яна, и спустя неделю он опять оказывается на платформе. Только теперь не в роли провожающего.

      Они с Ханом машут семьям из окна поезда до самого отправления, а затем плюхаются на сиденья, предварительно распихав и расставив вещи и контейнеры с родительским кимчи. Без этого ни Джисона, ни Чонина не выпустили бы из дома. Это обязательный набор для отпускания детей из города после каникул, так было всегда. Каждый год. Даже несмотря на то что учатся они в разных университетах и в течение года не так часто видятся, но из дома в конце лета Ян и Хан всегда уезжают одновременно и с обязательными продовольственными запасами. Это маленькая традиция их семей. Джисон кряхтит и пыхтит, укладываясь. А Чонин влюбленно смотрит по сторонам, продолжая махать родителям: лето прошло очень хорошо, очень и очень. Счастье разливается внутри от каждого воспоминания.

      Дорога в Сеул проходит спокойно и размеренно. Они с Ханом перекидываются словами, смеются над незначительными мелочами, но большую часть времени со счастливыми улыбками смотрят в телефоны. Чонину Чан пишет почти каждую минуту. Джисон бросает на него довольные взгляды и сообщает, что передумал отрывать Бану яйца. Правда, до тех пор, пока на лице у младшего расцветает такая милая, удовлетворенная улыбка. На последнем слове Хан делает особо сильный акцент, многозначительно играя бровями.

      Чонин пихает его ногой, но они быстро замолкают, вновь возвращаясь к светящимся экранам. Чонину впервые в жизни так хочется в нелюбимый Сеул. Сердце немного кряхтит из-за закончившегося лета, покинутых родителей, лавки и ромашкового поля, но куда сильнее оно в трепете сжимается из-за предвкушения чего-то нового и ожидания самой встречи с Чаном.

      Чонин отчаянно подгоняет поезд и недовольно стучит ногой на каждой непозволительно долгой остановке, потому что точно знает, что при выходе из вагона его встретят самые крепкие объятия и любимая вишня вновь заполнит легкие.