cordelia gartside — firing line

За окнами трейлера медленно догорал закат. Пласт теплого янтарного света покрывал, обнимал пространство, все еще согревая своими последними оставшимися силами. Воздух, разбавленный им, как будто также был ярче, гуще. Он на вдохе забивал легкие чем-то терпко-медовым, подозрительно знакомо отдающим травяным чаем и сигаретами.

Ване боковым зрением иногда виделось, что в подсвеченном пространстве нет-нет, да и вспыхивали сыпучие алые всполохи. Казалось, они оседали перламутрово блестящей пылью на полу и на попадающих под небесное сияние и оттого светящихся ярким ореолом пальцах. Из-за этого иногда хотелось потереть костяшки, саднящие фантомной щекоткой прикосновения чего-то эфемерного, как и все пространство вокруг, ласково пылающее в засыпающем солнце или же укрытое теплой усталой тенью.

Хотя, скорее всего, это только лишь последствия активного дня на площадке и последующей бессонной ночи, также в очередной раз занятой съемками, и полной невозможности выспаться после — вся команда сначала полдня передислоцировалась вместе с трейлерами на место новой стоянки, а после обустраивалась. Точнее, остаточные действия — боевые, не иначе — протекают и до сих пор, правда, уже поспокойнее и поскромнее, и с меньшим размахом. И какой уж тут сон, когда вокруг постоянно развернута такая бурная деятельность и суета, и тебя то и дело выдергивают люди вроде первого помощника режиссера, коего за глаза они с ребятами называли «наша сценическая маман» — а ты знаешь, какая сцена с твоим участием послезавтра? а прочитал? а подготовился? а..? Можно только подавить страдальческий вздох и не слишком жалостливо смотреть на чрезмерно заботливых визитеров, пытаясь в очередной раз незадачливо прикурить с фильтра и при этом не материться, обжигая пальцы.

Зато места вокруг красивые, ничего не скажешь — трейлер-парк вольготно расположился по периметру тупичка, окруженного таким диким и нетронутым на вид лесом, что дух захватывало. В нем же в том числе была запланирована работа над некоторыми последующими сценами в локациях прекрасной натурплощадки. По недогляду водителя, пригонявшего трейлер Янковского, так случилось, что его дверь выходила не как у нормальных людей — на внутреннее пространство площадки, а смотрела в стену величественного и таинственного, умиротворенно шелестящего лесного массива. Где-то высоко над крышей что-то иногда чиркало и похрустывало ветвями, словно какое-то многорукое существо всплескивало своими длинными и тонкими суставчатыми конечностями, удивляясь такой активности в своих владениях и не понимая, что же со всем этим делать, и потому лишь ограничивалось мелкими пакостями, то тут, то там постукивая по кузову и роняя вниз обычный древесный мусор.

Ваня еще сразу с удовлетворенной усталостью подумал, что точно не будет жаловаться и просить перегонять прицеп — с этой стороны извечный шумовой фон, создаваемый скоплением людей и разнообразной техникой, поглощался густой листвой, существенно терялся и ощущался чем-то периферийным, совсем не важным, позволяя вздохнуть спокойно. Ну и, конечно, можно предаться дремотным мечтаниям: понадеяться, что уж в следующий-то раз очередные визитеры все-таки поленятся ради полуминутного разговора не самой первой важности обходить кузов по кругу, чтобы добраться до запрятавшейся двери.

Сейчас бы завалиться и спать до обеда, как минимум, — у него имеется такая возможность, благо, герой его следующие сутки никому на площадке не нужен, да и в принципе весь завтрашний день съемочная группа в гробу видала кого бы то ни было из актеров, потому как не до них будет: следовало без лишней спешки, но, все же, не расхолаживаясь, подготовить новые локации к съемкам, и поэтому выходной для актерской части команды решили совместить с необходимыми приготовлениями, раз уж так сложились обстоятельства.

Однако полчаса назад, как всегда, без предупреждения — а и зачем оно, собственно, им? — у порога его трейлера заявился Тихон, сиявший неизменной улыбкой во весь рот и кудряшками, тонко и позолачивающе пронизанными закатными нитками лучей, и зачем-то с двумя стаканчиками дымящегося паром кофе (и это в восемь-то часов вечера), да еще и с гитарой — неужели таки выцыганил, как и собирался, не понятно каким сложно-многоходовым способом у Насти, трясущейся, как и все собственники-музыканты, над своим инструментом?

Хотя, тут же исправил сам себя Янковский, ему и утруждаться не было никакой нужды: лишь очаровывающе-ярко улыбнуться, разоруживающе искренно, и просто попросить словами через рот. И не подозревая о своей лучезарности.

Почему-то даже как-то не возникло и мысли вежливо выпроводить друга, сославшись на очевидную тотальную задолбанность — скорее всего в некотором роде потому, что Тихон, вообще-то, был в абсолютно таком же состоянии. И не он ли еще несколько часов назад из последних сил с поистине театральным надрывом шутил что-то о том, что еще неделька таких перенасыщенных, практически без малого двадцатичетырехчасовых рабочих будней — и вместо его трейлера можно будет пригонять на площадку катафалк.

Но вот при всем при этом он почему-то пришел: вручил, как ни в чем не бывало, один стаканчик Ивану, из второго прямо на ходу звучно прихлебнул, зажмурившись от удовольствия (неужели прямо здесь где-то раздобыл действительно вкусный кофе? вот уж фантастика), и прошел внутрь мимо так ничего и не произнесшего Вани — аккуратно, боком, чтобы ненароком не стукнуть чужую гитару о дверную раму.

— Еле тебя нашел, — шутливо пожаловался Тихон, намекая на новое, непривычное пока еще и довольно необычное вследствие неровного природного ландшафта и необходимости подстраивать трейлерный парк под него расположение фургонов и параллельно с этим устраиваясь с гитарой на одном из ставших за это время чуть ли не родными диванов, взъерошивая свои волосы, и без подобных вмешательств художественно торчавшие веселыми хаотичными завитками. — Еще и Василь Ваныч снова — как только понял, что я к тебе? — выловил. Ты представляешь, говорит — все, аренду мы не продлевали, отказались. А я-то думал, они с линейным шутили…

Янковский несколько мгновений просто хлопал глазами, усиленно пытаясь заставить уставший мозг работать и въехать-таки в суть того, о чем говорил Тихон. А потом до него дошло — и он расхохотался, немного нездорово так, с размаху всем весом приземляясь по соседству, отчего Жизневского аж слегка подкинуло на пружинах.

— Смешно тебе? — изображая на лице крайнее возмущение, пихнул тот его плечом, и тут же, вразрез с собственными словами, не сумев сдержать расползающихся в стороны уголков губ, не выдержав, присоединился к развеселившемуся парню.

Тот факт, что Жизневский большую часть свободного от съемочного процесса времени зависал, а зачастую и ночевал в его, Ванином, фургоне — благо, обстановка и планировка предполагали возможность вполне комфортного времяпрепровождения и даже проживания в трейлере не одного, а двух человек, — не вызывал ни у кого ни вопросов, ни малейшего недоумения уже достаточно давно. Примерно так с начала эпопеи съемок собственного «каверного сериала», суть которого сводилась к беготне на пару по площадке, едва только выдастся свободная минутка, доведению окружающих до состояния «благодаря вам я буду ненавидеть эту песню ещё год» (хотя, конечно же, все прекрасно понимали, что весь этот показной бубнеж и ворчание — лишь дань образам серьезности, и на самом деле никто по-настоящему не раздражался, а только поддерживал репутацию, иначе, если б ребята кому-то действительно мешали, головные давно бы уже свернуло эту лавочку). Но, все же, основная часть веселья этих «съемок внутри съемок» — да и не только их, способы активно и незаурядно скоротать свободное время находились ежедневно, заставляя коллег только с недоуменными улыбками (а иногда и с завистью, чего уж скрывать) качать головой, — проходила именно на территориях трейлеров то одного, то другого — попеременно пугая, заставляя шарахаться в сторону, и интригуя мимопроходящих взрывами демонического хохота из-за закрытой двери. Видимо, именно поэтому в этот раз их вагончики отодвинули на значительное расстояние от прочих.

Некого на площадке было этим удивлять — обычное на съемках дело, надо ж как-то отдыхать и разряжаться после напряженной работы по 12-15 часов в сутки, а нередко и больше — как вот сейчас, например. И, конечно, рабочему процессу только на руку шло, когда актеры, чьи персонажи по сценарию активно конфронтируют друг с другом, находят общий язык и так хорошо ладят. Повод для специфической заботы в этом находили, пожалуй, лишь несколько человек — а именно часть руководства, в частности финдиректор и линейный продюсер сотоварищи, отвечающие за никогда не бывающий резиновым бюджет, начинающие трястись при фразе: «Никто не будет? Ну, мы выкидываем» и бегающие по площадке, заглядывая в каждую щель в попытке найти статью расходов, которой можно было бы и избежать. Ограниченные финансы далеко не слишком-то высокобюджетного кина такие ограниченные, не то слово. И именно этих товарищей большую часть времени стабильно пустующий целый арендованный фургон доводил до жалостливых приступов жабьей асфиксии.

В определенный момент дошло до того, что парочку неразлучников в один из таких дней выловили и аккуратно, вежливо-вежливо спросили: а вам, собственно-то, господа хорошие, так уж необходим второй трейлер? А то у нас вот, понимаете ли, сложилось определенное впечатление, что вам прекрасно проживается и на одной территории. Как-никак, а, сами понимаете, пятнадцать касарей в сутки лишними не бывают, раз уж это не прямая необходимость, как мы можем скромно рассудить…

Ваня с Тихоном ещё тогда посмотрели на них да как заржали хором — вот это вы, ребята, пошутили, здорово, молодцы, разряжаете атмосферу на площадке.

В итоге, либо шутка затянулась, либо никто изначально и не думал шутить, кто их там вообще разберёт, этих странных людей — но почему-то ни прямо сейчас, когда выяснились вдруг такие новости, ни завтра тоже, да и вообще когда бы то ни было ещё бежать разбираться не было никакого желания совершенно.

И бросив взгляд на безволненного Тихона, увлеченно подкручивающего колки, настраивая гитару, Ваня как-то вдруг просто понял-почувствовал, что не беспокоила эта ситуация от слова «совсем» — их обоих.

***

Кофе понемногу сделал свое дело, и Ваня, все ещё ощущая горьковато-пряную сладость, действительно немного — совсем немного — оживился, чуть-чуть подсбросив полусомнамбулическое состояние, подключаясь к активной (даже чересчур активной — закрадывалось подозрение, что на счету Жизневского уже не одна порция кофе пополам с энергетиками за клонившиеся к завершению сутки) болтовне обо всем подряд и ни о чем. Только ловил себя иногда на том, что, слушая его, порой подзависал взглядом на статичных мелочах вокруг вроде ручек стенных встроенных шкафчиков или пластикового кончика шнурка выключенного светильника над диваном напротив. И мысли в эти моменты плавали ленивые-ленивые, тягучие, словно брошенные в большой такой чан с киселем. И ощущались сейчас не частью сознания, а чем-то смешавшимся с кислородом в равной пропорции и заполнившим собой пространство — как будто бы полусонный организм перестал быть способным их удерживать, и те ненароком диковинными медлительными пестрохвостыми рыбами растеклись вокруг, нисколько не торопясь при малейшем резком движении юрко спастись бегством. Лишь глядели чем-то инородным как будто со стороны, выпуклыми глазами провожая жестикуляцию разошедшегося Тихона, чуть было не упустившего соскальзывающую с колен гитару.

Ваня криво улыбнулся, тихо хмыкнув над столь странноватыми сравнениями, что сами собой всплывали в голове — скорее всего, навеянные этой взвесью красноватой блестящей пыли в косых и узких закатных лучах. Прямо взглянешь и не увидишь, а вот боковым зрением…

Костяшки все еще саднило, странно саднило непонятными фантомами, будто тыльная часть кисти ловила несуществующие призраки касаний чего-то более многомерного, чем привычное пространство.

А еще было тепло — во всех смыслах и со всех сторон.

Задвинутые почти на всех имевшихся окнах, и в том числе на маленьком прямоугольном окошке входной двери, плотные шторы создавали уютный желтоватый сумрак, потихоньку медленно наливавшийся тенями у пола и по углам, однако несколько достаточно широких щелей между тканью и стеклом имелось, и сквозь них и проливался абсолютно чистый тыквенно-оранжевый свет. Именно такая сияющая лента покоилась ровно на границе меж их соприкасающихся плеч, раскладывая теплые рефлексы по линиям челюсти и подбородка и отражаясь где-то на дне глаз маленькими блескучими искрами-светлячками. И кожа под нею, этой границей сияющей, как будто едва-едва тлела. Янковский, подтянувший одно колено, обтянутое мягкими свободными домашними штанами, к груди и устроив на нем предплечье, как раз посмеивался над очередной байкой Тихона, из которой тот, параллельно успевая ненавязчивым и удивительно уместным фоном перебирать струны, развернул целое небольшое представление в лицах, когда кто-то, видимо, проходил по своим делам снаружи мимо окон с внутренней стороны трейлерного парка — неспешно, шумно и не один. Полоса света и тепла сменилась на тень на несколько секунд, но согревающее, отдающее ощущением играющих под кожей пузырьков газированной воды ощущение внутреннего медленного тления почему-то никуда не исчезло.

Тихон, в этот момент застывший перебором одного и того же аккорда, вскинул лицо к потолку — скорее всего, старательно вспоминая начало вставшей на очередь песни. Вернувшаяся столь же внезапно полоса света мазнула по его скуле, окрашивая радужку в какой-то немыслимый оттенок — что-то, напоминающее облако густого тумана, облитое рассветным солнечным светом. Алая пыль перламутрово блеснула на дне зрачков, притянув взгляд, а ленивые рыбы вдруг брызнули пугливо в разные стороны, спасаясь то ли от резанувшей пространство нити луча, то ли… да кто уж теперь их разберёт.

Наконец, Тихон, поймав за хвост разбегающиеся строчки, запел негромким тенором что-то ну очень знакомое. Ваня громко прыснул в кулак, безошибочно узнав «До мурашек», и поймал ответную задорно-лукавую улыбку. С улицы кто-то мученически застонал. 

Самая обыкновенная песня ведь. Но почему-то слушать ее, обрамленную живыми гитарными звукам и звучащей в голосе Жизневского мягкой улыбкой, сидя внутри этого маленького трейлера, разделившего пополам свет и тень, было… по-особенному. И эти простые, наизусть выученные давно слова как будто полнились из сияющего воздуха чем-то иным, новым. Чем-то значимым и как будто давно уже известным.

Только вот сонный мозг никак не мог собраться с силами, чтобы объяснить хотя бы себе это загадочное вновь приобретенное значение. Оставалось только подмурлыкивать негромко, не перебивая, себе под нос, устроив голову на сложенных на колене руках.

«А я хотел бы не знать, что там дальше,

Глядя в твои глаза цвета ганджи…»

Разум выцепил зачем-то одну строчку и теперь катал ее на языке, пытаясь понять, чем же она заслужила особое внимание. Ваня в очередной раз перевёл взгляд с бойко перебирающих струны пальцев друга на его светящийся золотисто-охристым полупрофиль. Сдвинувшаяся вертикальная полоса жидкого янтаря перетекла ещё дальше по лицу Тихона, и теперь, под этим углом, радужка с суженным под потоком света зрачком казалась действительно скорее фисташковой, чем привычно изменчиво-серой.

Янковский, забыв отвести взгляд, ощутил, как странно отчего-то тяжелеет каждая кость, каждая мышца, наливаясь чем-то тягучим, упруго сдавливающим. А Тихон, почувствовав прямой взгляд, оторвался от грифа и, поймав его взгляд, снова расплылся в какой-то невозможной улыбке, пропевая очередной припев, глядя прямо в глаза напротив. 

Ваня был готов поклясться, что увидел периферийным зрением, как из-под пальцев и струн в этот самый миг взметнулся особенно яркий сноп этих уже замучивших непонятных искр вместе с новым аккордом. Звук показался осязаемой легкой волной, скользнувшей по запястьям вдоль линий напрягшихся вен и забившейся щекотным осадком под ногти и в ноздри, заставляя сбиться с дыхания. 

Как-то внезапно ощущений стало слишком много для одного уставшего тела.

Ваня решил на несколько мгновений прикрыть тяжелые саднившие веки — лишь на пару секунд, чтоб хотя бы не видеть слепящую глянцевым блеском поверхность тумбочки под окном.

Смежив веки, сухо и муторно пылавшие изнутри, он еще успел подумать, что от этого всего почему-то враз совершенно расхотелось спать, подтянул удобнее ногу и, по ощущениям, мгновенно, как в омут, окунулся в мягкое сонное марево.

И уже не мог видеть, как Тихон, доиграв-допев строфу, скосил на него взгляд и, склонив голову набок, тихо хмыкнул, не сдержав рвущуюся улыбку, бегая взглядом по расслабленным, умиротворенным чертам — от неподвижных ресниц до чисто выбритого подбородка. Этот маршрут оказался закольцованной ловушкой: почему-то отвернуться оказалось сложно. Наверное, все дело в этом тяжелом мареве усталости, так тормозящем восприятие и мешавшем сосредоточиться весь вечер.

Жизневский, с усилием моргнув и даже потерев пальцами непослушные веки, наконец справился с вялым оцепенением и огляделся, как будто чтобы удостовериться, что находится там, где нужно. Лившийся из-под стянутых резиновыми шнурами занавесок догоравший свет почти потух, поэтому Тихон, встав и убедившись, что Ваня не рухнет на покачнувшихся пружинах вслед за его движением, зажег над их головами один из неярких светильников и, осторожно выйдя вместе с гитарой из закутка между диванами, пристроил ее полулежа на мягком кресле в кухонной зоне — все равно Настя сегодня ее уже не ждёт, фыркнула тогда, с улыбкой махнув рукой: «Ой, артисты» и только наказала не царапать и об углы-косяки не бить. Тихон убедился, что инструмент тоже никуда самопроизвольно не уползет и не травмируется, и, обернувшись на не шелохнувшегося друга, уверенно и со знанием дела полез в один из встроенных шкафчиков над своей головой, чтобы вскоре достать пару пледов. Полноценно возиться с расстиланием постельного белья не было ни сил, ни желания, ни возможности.

Мысли, что, может, лучше было бы вернуться к себе, как-то даже и не возникло.

Тихон, снова повернувшись к уснувшему в такой далеко не самой удобной позе другу, некоторое время просто смотрел на того и с разморенным весельем размышлял, как бы так его поаккуратнее переместить в лежачее положение, при этом не разбудив, и стоит ли вообще это делать или лучше как раз-таки растолкать и заставить лечь по-нормальному… Он с кривой улыбкой покачал головой в ответ на собственные мысли и, кинув один из пледов на пустующий слева от него диван, некоторое время в какой-то нерешительности простоял, вглядываясь в абсолютно безмятежное лицо, ставшее под покровом сна совсем уж мальчишеским, а после, что-то для себя всё-таки решив, осторожно расплел его сложенные руки и мягко, но надежно перехватил за плечи и шею, чтобы плавно перевести в горизонтальное положение и после стянуть мешающие кроссовки. Хотя, как тут же выяснилось, можно было так уж сильно и не осторожничать — Янковский, очевидно, спал уже беспробудным сном, каким только может уснуть тотально задолбавшийся человек.

Почему-то это тоже вызвало улыбку. Тихон вообще завёл привычку много, ещё больше обычного улыбаться, даже в условиях этих не самых простых морально съемок. 

Снова согласившись сам с собой, что, да, на расстилание постельного не хватило бы уже и самого Тихона, он потянулся за ждущим своего часа одним из приготовленных толстых пледов, лежащим рядом, и накрыл им даже бровью не поведшего друга.

Доставая все с тех же полок вторую подушку, Жизневский во всех красках представил, что прямо сейчас из его пустующего трейлера под удовлетворенное «Ага-а, так мы и думали» выгружают его вещи — представил и чуть было не зашелся в полный голос хохотом, настолько диковато выглядело это действо.

Укладываясь на диване напротив и уже стоя на пороге долгожданного сна, он успел со слабым удивлением подумать, что, по большому счёту, все это не имеет совершенно никакого значения.

Последние лучи перецвели в розовато-сиреневый и через несколько минут пропали, утонув за горизонтом.