Когда Ваня разлепил веки, то не сразу понял, что именно разбудило его. Если судить по блеклому сиреневому полотнищу света, скупо сочившегося из-под задернутых занавесок на потолок прямо перед его глазами, было раннее-раннее утро: едва начавшие спадать предрассветные сумерки готовились отступиться перед расцветающим еще пока что почти под линией горизонта солнцем. Стояла благостная тишина — та, в которой теряется ощущение времени и растворяется застывшее в статике пространство; тишь, наполненная сонным умиротворением и осознанием сладостной свободы никуда не спешить, отвоевывая последние минуты до будильника, а поваляться вволю, сколько разнежившейся душе будет угодно. В такие моменты кажется, что даже тело, обретя редкие часы гармонии внутреннего и внешнего покоя, каждой мышцей, каждым нервом застыло в самом правильном положении, какое себе только можно представить. Этот идиллический миг не хотелось нарушать даже неосторожно шумным вздохом или неподходяще суетливой мыслью; перенявший за ночь тепло кожи диван также не располагал к каким-либо прочим занятиям — кроме того, чтобы только, может быть, повернуться на другой бок и продолжить неизвестно чем прерванный сон.

И, однако же, что-то как будто бы удерживало на грани желанного возвращения в сонное царство, не позволяя провалиться обратно в объятия теплой дремы. И вдруг Янковский, сумев справиться с спросоночной вязкой пеленой, стекавшей с тяжелых ресниц и застившей взгляд, каким-то подсознательным импульсом постепенно начал прокручивать назад воспоминания о вчерашнем вечере, с вялым недоумением осознавая, что в памяти почему-то странным образом совершенно не отложилось его завершение, и в особенности то, как, собственно, он ложился спать. Лишь что-то смутное, хаотично-ленивое, затуманенное флером вчерашней усталости — едва разбуженный мозг только начинал систематизировать и разбирать по полочкам воспоминания, плутавшие ненавязчиво на задворках сознания без четко очерченных границ времени и пространства — до востребования.

Вот они сидят с Тихоном, и память, запечатлевшая то безмолвное состязание света и тени, поглотившее в противовес ему застывшее, идиллически умиротворенное пространство, щедра на воспроизведение ярких, чистых красок янтаря, охры, и хны, и приглушенно-древесных и почти черных теней, растворенных и растворявших в себе разморенный воздух, тихо и успокоенно вздыхавший на них своим теплым дыханием. В объятиях друга — чужая гитара, мягкие переборы струн вплетаются в ткани пространства и касаются слуха чем-то тонким, струистым. Они выводят почти видимыми глазу нитями причудливые узоры-созвучия где-то на размытой границе между слухом, зрением и осязанием — Янковскому кажется, что он заворожен, погружен в транс, — но они внутри, в их общих венах, и коже, и вокруг, растворены в догорающих лентах заката… А Жизневский, с этой домашней расслабленной улыбкой, полуприкрывший глаза, сам — часть этого нереального подпространства внутри Вселенной. Застывший вдруг, внимательно прислушивающийся к чему-то недоступному внутри себя… Наступившая после гитарного боя тишина, вибрирующая на кончиках пальцев, выступающих костяшках и скулах, кажется следствием остановки времени, не иначе. И только трепещущие ресницы сосредоточенно прикрытых глаз с дрожащими на них лучами света да почти аварийно-красные сполохи где-то на краю видимости не дают потерять связи с живой, дышащей отгорающим на коже солнечным пеплом реальностью.

Или как раз наоборот.

И стихотворные строки — до смешного знакомые, заученные наизусть под дурашливо-наигранным: «О нет, только не ее снова». Но какой-то нереально, невероятно яркий в этот самый миг взгляд напротив, ярче косых спиц-лучей, разрезающих комнатку на неравные части — отчего-то зацепившись за него, он странно и так крепко увяз. Как будто его собственные глаза, муторно жегшиеся песком усталости и отчаянно утомившиеся за минувшие ночь и день, искали самую надежную и устойчиво-спокойную точку в пространстве, а найдя ее, приросли-припаялись, отвести — смерти подобно.

Все вокруг — сюрреалистично пронзительно и остро, словно кто-то выкрутил настройки цветокора на максимум, получив какие-то не существующие в этом мире ослепительно-очаровывающие цвета. И снова, пронзая столь же метко, насквозь, как и вчера, детальнейше повторенная растревоженной памятью, так же внезапно пришла позабытая мысль, — однозначно порождение той вышедшей на репит атмосферы, да и просто полусном на ходу… Отчего-то до щемоты уместная, ощущавшаяся естественной и тогда, и сейчас, — что под теми повисшими в полутемках лентами густого, как мед, света радужки Тихона стали зачаровывающе-нереальные, будто также подсвеченные изнутри таинственным, гипнотическим светом — под стать этому магнетически-завораживающему пространству, и эта картина столь ярко стоит перед глазами, хоть сейчас же маслом пиши по памяти.

Эта возвратившаяся мысль-воспоминание запоздало вызвала какое-то неясное теплое шевеление где-то внутри, кажется, в самой сердцевине ребер, как будто на миг встрепенулось что-то маленькое и щекотное, робко шелохнулось, прижавшись ласково живым горячим боком, и затихло, не давая времени себя распознать. Только оставило после себя странное желание снова и снова прокручивать перед мыслесознанием этот вечер, пытаясь то ли отыскать в нём что-то неизведанное, то ли надышаться отблесками алых всполохов-искр, забивших собою поры.

Ваня лишь снова иллюзорно, и вместе с тем так реально почувствовал ту сияющую линию ярко-оранжевого света, лежавшую между их соприкасавшихся плеч и рисовавшую символическое пылающее пограничье, огневой рубеж. Почувствовал, как она уползла к его лицу — словно кто-то фантомной нежностью приложил к левой щеке и веку теплые пальцы.

И на пике всего этого будоражащего разнотравья красок, звуков и странно засбоивших чувств — нисколько не аляповатых и не складывавшихся в какофонию, но отчаянно насыщенных, не поддававшихся идентификации, — настал момент, когда спасительно прикрытые всего только на миг глаза секундой тьмы утянули ко взывающей сладостной топью морфической мгле, столь обволакивающе-теплой и размаривающей.

«Иными словами — отрубился», — хмыкнул себе под нос Янковский, отыскав-таки тот момент, на котором для него лично вечер окончился, — одновременно перебегая взглядом по узорам светотени на потолке так сосредоточенно, будто они были сложены в письмена, таящие в себе разгадку, ответ на несформулированный вопрос, что при должном усердии можно было прочесть.

Где-то рядом и справа раздался неопределенный звук, погасив собой мыслеобразы и выводя реальность на первый план. От неожиданности Ваня замер на мгновение, осекшись, но тут же расслабился, добавляя последний недостающий кусочек в мозаику вчерашнего вечера, и повернул голову на шум, уже зная, что — вернее, кого — увидит.

На соседнем диване, на расстоянии вытянутой руки, замотавшись в один из мохнатых пледов, имевшихся в вагончике, и отвернувшись носом к спинке, так что для обозревания был доступен только вихрастый затылок, безмятежно сопел Жизневский и — да, точно, вот что разбудило Ваню, — определённо только что что-то бормотнул во сне — опять, — коротко и неразборчиво, приглушенно мягкой обивкой, — и тут же затих, вернув права почти нисколько не растревоженной этим тишине. 

Уголки губ Янковского дернулись. Почему-то мягко, но неотступно звавшая все это время продолжить заслуженный отдых сонная пелена растворялась, со странной стремительностью разжимая свои мягкие пальцы, несмотря на очевидный недостаток часов сна. Захотелось умыться, а лучше сходить в душ, и вообще привести себя в порядок. И, наверное, горячего чая — при мысли о последнем Ваня даже ощутил призрачный терпко-травяной привкус на губах.

Оторвавшись спустя пару минут, снова с некоторым трудом, от бессмысленно-леностных созерцаний чужого затылка, закончившихся каким-то собственным глубинным вялым возмущением по этому поводу, Ваня с усилием проморгался, потирая влажные ото сна веки, и, еле выпутавшись из скрутившегося намертво и обернувшегося за ночь коконом пледа, наконец поднялся, чтобы начать воплощать намеченный нехитрый план действий.

***

Белый пластиковый стаканчик с совсем тонкими сминающимися под прикосновением стенками почти не защищал от свеженалитого кипятка, нещадно жегшего пальцы, пока Ваня переносил его от столика из кухонной зоны к тумбочке в зоне отдыха, и, казалось, был центральной точкой концентрации среди всего прочего, застывшего и заволоченого толстым ватным покрывалом сна. Густое белесое кружево пара, завихряясь, коротко стелилось причудливым многохвостым плащом вслед за торопливым движением и чарующе обдавало влажно-пряным горячим ароматом луговых трав. Фургон, совсем остывший за прохладную ночь — краткую передышку перед новым днем, снова обещавшим быть жарким, — дышал зябкостью, но все еще в допустимых пределах комфорта. В голове было свободно и легко.

Янковский, стараясь не шуршать и вообще по минимуму наполнять собой шумовой фон, присел на свое место, откидываясь на мягкую спинку, и с умиротворенным облегчением опустил стакан на притулившуюся между спальными местами тумбу — казалось, еще полсекунды, и удерживать горячее и дальше станет категорически невозможно, и любовно заваренный чай полетит на пол. Решив закурить, пока напиток слегка подостынет, и потянувшись за зажигалкой, Ваня мимоходом глянул налево — будто бы для того, чтобы убедиться, что не разбудил: там, на второй койке, все ещё бестревожно и почти беззвучно, спал Тихон, уже успевший за все это время извертеться во сне и наполовину выпутаться из пледа, так что край его небрежно мел кусочек пола, и закинув как-то на вид уж очень неловко для сна, но, очевидно, вполне удобно ему самому, руку за голову.

Сонный — даже несмотря на водные процедуры — взгляд Вани, готовый было по инерции скользнуть дальше вслед за движением собственной руки, вдруг необъяснимо застыл жарким, неосторожно капнувшим с запаленной свечи и стынущим под сыроватым прохладным воздухом парафином, оставив так странно приятный глубокий ожог на сетчатке, опаляя и мягко сковывая, стягивая кожу, медленно оплывая и принимая восковым отпечатком форму созерцаемого.

Мысли, редкие, лениво и несобранно бродившие, не направленные ни на какой важный мыслительный процесс наслаждавшегося отдыхом организма, обмерли и как будто бы вдруг разом обмякли, растворяясь кристалликами сахара в кипятке на дне стаканчика травяного чая и оставляя в голове какую-то блаженную пустоту, свободную даже от оценки ситуации. Рука, ещё секунду назад намеревавшаяся поближе подтянуть зажигалку с другого конца тумбочки, смятенно остановилась где-то в паре сантиметров над гладкой холодной поверхностью, словно в растерянности, вытянув пальцы, так и не коснувшиеся ее.

Глубоко и отдалённо, по самому краю сознания, промелькнула оторопелая, словно бы чужая догадка, что секунды, отсчитывавшие время, очевидно, в этот самый миг самовольно удлинили мгновения своего существования. Кто-то нажал на кнопку паузы, превратив мир в цельное статичное полотно, и трехмерное пространство переплавилось в двумерность. И как теперь выбраться из этого застывшего под веками кадра? Глаза с какой-то растерянной беспомощностью ловили детали: маленький шрамик на левой щеке, выпавшая на лоб туго вьющаяся прядь… 

Где-то далеко-далеко снаружи, вне этого замкнутого мирка, на всех уровнях, отделенного от совершенно не важного сейчас внешнего мягким сиреневатым полумраком под защитой задернутых штор, теплом рассеявшихся и смешавшихся в пространстве дыханий, ароматным стынувшим паром и непостижимо наполненной тишиной, разнеслась далёкая, но все равно достаточно пронзительная в беззвучии спящего раннего утра чья-то крикливая автомобильная сигнализация.

Время понеслось, секунды вспуганно посыпались пестрой разнокрылой стаей одна за одной, желая наверстать упущенное, и Янковский, не успевая за их ходом, от неожиданности растеряв ощущение парализующей невесомости, все же уронил ладонь на столешницу, и та, благо падать было совсем не высоко, шлепнулась негромко, неловко мазнув дрогнувшими пальцами по зажигалке. Ваня, рефлекторно и как будто бы желая восстановить прерванную цепь событий, схватился за нее, словно в этом кусочке металла крылось что-то необъяснимо ценное для понимания, а главное — устаканивания привычной картины мироздания, — и, не отдавая себе отчёта в смысле этих действий, в пару шагов оказался у двери наружу. Почему-то для того, чтобы окончательно осознать себя в настоящем ожившем времени и пространстве, потребовалось еще секунду-другую постоять прямо перед запертой дверью, не моргая, уставившись бессмысленно на небольшую, но довольно заметную свежую царапину на уровне глаз, постепенно наполняясь узнаванием. Этот след ущерба, нанесенного казённому имуществу, остался после того, как Жизневский пытался по-тихому вынести с глаз долой их же совместными усилиями раскоцанный табурет, но запнулся на пороге о прилетевшую ему в спину какую-то очередную Ванину шутку и с диким хохотом влетел и без того перекошенной деревянной ножкой в дверь. В голове почему-то всплыло: «А не ебанет?», — «Да не должно», вроде бы совершенно не относившееся к той ситуации. Мозг играл в какие-то свои игры, и почему-то никак не получалось вспомнить, что то была за шутка — и почему вообще это кажется важным, — как и отщелкнуть запертый на ночь замок, упорно пытаясь повернуть защелку в обратную сторону.

Когда же дверь, наконец, удалось распахнуть, свежий прохладный воздух удовлетворенно, будто специально только того и поджидал, порывисто выдохнул в лицо Янковскому, обдавая травянисто-древесной прелостью. Сигнализация давно затихла — Ваня осознал, что в памяти его даже не отложилось, в какой именно момент он перестал ее слышать.

Нашарив в глубоком кармане штанов ранее предусмотрительно заброшенную туда пачку сигарет, Ваня чуть заторможенно-медленно опустился, поддавшись какому-то внезапному порыву, присаживаясь прямо на пол у порога, оставив внутри домашнюю обувь и свешивая босые ноги из сухого тепла наружу, в траву — густую и какую-то нереально ярко-изумрудную от росы, покрывшей ее испариной крупных капель, невольно зябко вздрагивая от прикосновения к холодной влаге, но сразу же вслед за этим с особенным острым наслаждением погружая ступни в мягкий зелёный ковёр.

Зажигалка, все ещё цепко сжимаемая, но теперь лишь чисто автоматически, наконец нашла своё применение, и Ваня глубоко затянулся, удовлетворенно прикрывая глаза на несколько мгновений глубокого вздоха и заваливаясь влево, упираясь плечом в узкую раму дверного проёма.

А вокруг, разлившись нежным розоватым светом в восстановленной мягкой беззвонной тишине, расцвеченной лишь мелодичными росчерками птичьих голосов, и беспрепятственно просачиваясь через распахнутую дверцу фургона внутрь, раскидало свои лучи начавшее подниматься над горизонтом солнце. В горле встрепыхнулось щекотно и томительно и затопило все нутро глубинным и по-детски чистым восторгом, каким можно исполниться лишь в такие моменты осознания единения с кажущейся первозданной и абсолютно бессмертной природой. Откуда-то из глубины леса полз неспешно, сочась, и трогая, и обнимая своими белесыми призрачными щупальцами толстые стволы деревьев — жидкий мутно-сиреневатый туман. Рассеянные мягкие рассветные лучи косо просвечивали его, и он, непрестанно шевелившийся, словно живое диковинное существо — ещё один первородный обитатель этих мест, мудрый и неторопливый, — тёк и клубился, и что-то дымное расцветало, чтобы через миг пропасть в его облачном теле. На несколько мгновений в какой-то чудно́-нелепой очарованной растворенности в мгновении подумалось, что тянущийся от его, Ваниной, сигареты, сплывающий осторожным облачком с губ и оседающий в лёгких дым — не что иное, как всего только часть тянущегося к нему из чащоб тумана. И что кроме их фургона и леса, могучей толпой великанов выстроившегося перед их, человеческим, кроющего нечто непостижимое в своих глубинах, Вечное, существовавшее всегда, да кроме границы между ними — ставшей по ошибке видимой грани подреальности, полога перехода в таинственное и мистическое — туманной завесы, — нет больше ничего и никого. В тот самый момент времени в это верилось с не оставляющей сомнений легкостью. Янковский заворожённо выдохнул, и полупрозрачная кружевная ширма на пару секунд завесила собой панораму недвижимых деревьев, объятых по низам дымной слоистой пеленой, стелющейся завораживающе медленно, гипнотизируя, поглощая и растворяя под собой и вокруг покорно подчиняющееся пространство.

— Ты чего это здесь разбегался с утра пораньше?

Ваня едва не подавился вдохом от неожиданности, как-то на несколько бесконечных мгновений и в самом деле позабылся весь остальной мир и даже спящий где-то в глубине вагончика за его спиной Тихон. Дымная ширма всколыхнулась беспокойно и растворилась без следа, явив бездвижно прислушивающиеся разбуженные ольхи и пихты.

Сонный, отчаянно зевающий и жмурящийся на стремительно светлеющее и до слез режущее невыспавшиеся глаза небо, подобравшийся на удивление неслышно для только вставшего человека, не стремившегося добиться такого эффекта, Тихон опустился на пол рядом, боком примостившись в нешироком дверном проеме, опершись локтем на согнутое за Ваниной спиной колено и по его же примеру свесив наружу другую ногу.

— Чаек? — протянул другу стакан подостывшего, им же заваренного чая, о существовании которого Янковский, сгалопировав на свежий воздух, уже и думать забыл. Пряный тёплый глоток мгновенно согрел изнутри, и прохладные пока лучи взошедшего, но обещавшего к полудню войти в полную силу солнца ощущались теперь теплее. — Чай — это, конечно, очень здорово, но пошли спать, — продолжил Жизневский, с усилием потирая несчастные глаза. — Вот чего ты вообще подскочил? Ну половина ж пятого… Неужели не спится?

— Прости, что разбудил, — Ваня обернулся и посмотрел на друга, протягивая стакан обратно.

Тихон тоже сделал добрый глоток и, поставив наполовину опустевший стаканчик на крохотный клочок автолина между ними, хотел было попытаться откинуться на узкую, явно неудобную для этого металлическую дверную раму, но в последний момент замер, видно, передумав, и плавно поменял траекторию своего движения. Он со страдальческим стоном, так и не дождавшись какого-то вразумительного ответа на свои риторические восклицания, драматически вздохнув, увесисто бухнулся лбом-носом в Ванино плечо, так и замерев. Янковский, перестав болтать ногой, отстраненно сжал между босых пальцев пучок гладких холодных травинок и чуть дёрнул, в последний раз глубоко затянулся, туша окурок о днище кузова и вглядываясь внимательно в спустившееся на землю рваными слоями облако, подбиравшееся к ним все ближе. Солнце с каждой минутой вставало выше, поливая искоса жидким золотом верхушки перешептывающихся усыпляюще деревьев, и ласково пригревало, размаривающе водя по щекам длинными тёплыми пальцами; туман подползал ближе, почти облизывая ноги, а ещё более растрепанные с ночи, чем обычно, кудри Жизневского щекотали подбородок и щёку и пахли хвойным шампунем пополам с неслетевшим сном. Голова потяжелела — оставалось только чуть склонить вправо, прислоняясь к мягкой макушке друга, собравшегося, очевидно, досыпать именно в такой позе.

Не сказать, чтобы хоть кто-то, на самом деле, был против.

И Ваня даже не заметил, в какой момент растворился в густеющем влажном воздухе так глубоко и основательно, что прикрыл глаза и задремал, окутанный со всех сторон согревающим покоем и чувством какого-то невыразимого единения с миром, разделённого так просто и привычно напополам, и сколько вообще прошло времени с момента, когда их накрыло этой таинственной призрачной завесой, поместив, несомненно, в Межмирье — только вдруг слегка дернулся от неожиданности, когда кто-то чуть похлопал его по руке, будя.

— Не, ну так не пойдет. Давай-ка, пошли, — Тихон начал распрямляться, попутно подтягивая за собой спросонок осоловело уцепившегося ответно за его руки Янковского, не сразу сообразившего, что происходит и чего от него хотят. — Или в твоих планах установление личного рекорда по бодрствованию с минимумом сна?

— Все возможные рекорды уже давно поставлены и побиты ещё во времена учёбы, и я их уже вряд ли побью, годы не те, знаешь ли, — хрипловато рассмеялся Ваня, пряча весёлый, задорный вызов в уголках сонно прищуренных глаз, глядя снизу вверх, в конце концов принимая вертикальное положение и отцепляясь от друга.

— В другой ситуации я бы сказал: «никогда не говори “никогда”», но сейчас — никаких рекордов. Спать, — в один миг надев маску напускной серьёзности, непреклонно отрезал Жизневский, поблескивая глазами, пропуская посмеивающегося и качающего головой Ваню вперёд и шутливо подталкивая ладонью под лопатки, будто опасаясь, что тот может передумать в любой момент и снова выскочить на улицу, и параллельно свободной рукой на ощупь закрывая и замыкая за ними дверь. И таким образом выставляя ещё один — вдобавок к туману, давно устлавшему их фургон пологом и, кажется, просочившемуся через дверь и заполнившему их временное жилище вместо воздуха, — барьер между их маленьким закутком реальности и остальным, спящим где-то в этом межмирье и все равно что несуществующим в этой точке времени, миром.

— Тогда у нас ещё есть часов шесть вполне законного заслуженного сна, — резюмировал сквозь очередной зевок Янковский, уже признавший мысленно справедливость Тихоновых слов и ощущавший, как тягуче стекает обманчивая бодрость, с которой он самоотверженно встал немногим меньше часа назад. Взял телефон в руки — лишь на пару секунд, чтобы свериться со временем, — и тяжело завалился на так никем, конечно же, и не расстеленную по-человечески постель. Но вдруг поднял голову, о чем-то вспомнив. — А потом, может, куда-нибудь выберемся, — продолжил он. — Раз уж мы наконец выходные. Ты как, за?

— Как будто я могу быть против, — отозвался, даже не уточняя, Тихон, педантично расправляя сбитое за ночь покрывало, использованное вместо простыни. — Ну все, хорош уже болтать, отбой, — возвращая дурашливо-ворчливый тон и укладываясь, глубже закапываясь в плед, подытожил он. Ваня вместо ответа фыркнул и лишь нарочито покаянно кивнул, бормоча что-то себе под нос и отворачиваясь от прохода, закусив щеку изнутри, чтобы не поддаться в голос неожиданному приступу диковатого веселья, пришедшему в ответ на самопроизвольно промелькнувшее наблюдение о том, что давно с таким тщанием (второй-то раз за полсуток) никто его в постель не укладывал. Закрыл глаза, все ещё беззвучно смеясь и приказывая организму прямо сейчас прекратить страдать фигнёй и наконец заснуть. Жизневский проследил за его маневром, прежде чем, вздохнув неслышно, прикрыть глаза. Тоже улыбаясь.

***

rosi golan — can't go back

— Эй, там! До сих пор, что ли, спишь?!

Очередное пробуждение означилось требовательным стуком в дверь и не менее громкими возгласами праведного возмущения. Синхронно оторвавшие от подушек лохматые заспанные головы с асимметрично недораскрытыми глазами друзья обменялись одинаково же недоуменными взглядами.

— Это там кого принесло? — в пространство пробормотал охрипло Ваня, с большой неохотой выползая из уютно нагретого свертка ткани, а кое-как встав и сделав первый шаг, запнулся тут же о выступающий угол раскладного механизма дивана — все ещё под аккомпанемент новой дроби нетерпеливого стука.

— Ну ты там не падай, не падай только давай, — с запозданием глухо пробубнил в подушку Тихон, отреагировав скорее на звук удара и ругательное его сопровождение, чем увидев что-то сквозь с трудом открывающиеся глаза. — Ух-х, — и разом проснулся, сделав повторную попытку оторваться от своего места, свесившись к полу, чтобы подтянуть к себе немыслимым образом оказавшийся там телефон. — Первый час уже, вообще-то, — отрапортовал он едва переводимо на человеческий из-за тут же последовавшего в ответ на такую активность звучного зевка.

— Сколько?! Я думал, ты поставил будильник.

— А я думал, что это сделал ты, — криво усмехнулся Тихон, сочувственно наблюдая, как Ваня болезненно растирает пяткой ушибленную голень. Тот, подтянув плед повыше, чтобы не сполз, махнул рукой, мол, что с тебя взять, и поплелся к двери, которая наконец-то перестала быть источником шума и затихла выжидающе.

Отперев и приоткрыв ее, Янковский со всем доступным его актёрскому мастерству недовольством, будто бы в их планах было проваляться здесь до ночи, протяжно вздохнул, оглядывая нарушителей покоя — оказавшихся Софьей и Настей, в противовес ему лучившихся аномальной бодростью и явно не растраченной энергией.

— У тебя щека мято-полосатая, — обличающе ткнула пальцем Соня вместо приветствия. — Ты че, реально только встал?.. Нормальные люди уже поработали и обедают… О, Тиш, и ты… ну да, — переведя взгляд на также выползшего на свет и успевшего неслышно подобраться сзади и теперь жмурившегося, пытаясь привыкнуть к его яркости, Тихона, Соня приветливо замахала ладошкой, если и удивившись, то ничем этого не показав. — Так вот, значит, ты где.

— А я говорила, — вставила Настя.

Тихон только пожал плечами, — ну а что тут скажешь? — и осекся:

— Да, гитара, — и снова исчез из поля зрения, затерявшись за спиной Вани в глубине вагончика.

— Вообще-то, — снова начала Соня, — мы здесь не за этим…

— За этим, за этим тоже.

— …Подумали смотаться к суетной цивилизации, посидеть, поесть, погулять, ещё посидеть…

— …Еще поесть… Для счастливой жизни ведь что ещё нужно?..

— Компания! Короче, съездить пообедать… ну, в вашем случае позавтракать — по-человечески, а не из микроволновки или вообще дошиками с порошковой картошкой. Вы как, с нами?

Как раз вернувшийся Тихон протянул через порог и сонно качнувшегося Янковского Настину гитару ее законной обладательнице — та, подозрительно взглянув на ребят, отлично себе представляя, в какую передрягу она могла с ними попасть, и не обращая внимания на их фырканье, комично повертела ее в руках, ища под солнцем какие-нибудь следы нежелательной гиперактивности, что подтвердили бы ее опасения, и, не найдя ничего занятного, удовлетворенно кивнула.

Тихон с Ваней с пару секунд смотрели друг на друга, переговариваясь между собой, видимо, не используя при этом общечеловеческую речь.

— Не, ну а что, наши планы на сегодня сводились к тому же, фактически. В такую жару только сидеть где-нибудь.

— А вместе веселее, — подтвердил Ваня.

— Вот и отлично, — обрадовалась Софья, тут же полезая за телефоном в карман бриджей. — Надо только с Володей переговорить, уточнить насчёт транспорта…

Потратив ещё некоторое время на обсуждение и всяких мелочей по теме вроде наметок конкретного маршрута путем листания гугл-карт почти не знакомого города и пытаясь сориентироваться по чужим отзывам и фотографиям, выискивая не закрывшиеся вопреки обстоятельствам заведения, и просто на поболтать о том, о сем, ребята договорились о примерном времени отъезда — все-таки, еще нужно было решить вопрос с тем, на чем предстояло добираться, — и девушки, ненадолго попрощавшись с друзьями, ушли по новоопределившимся делам, собственноручно взявшись решать эти самые рабочие моменты. 

Ваня уже закрывал дверь и поворачивался к Тихону, когда они оба услышали отдаляющееся:

— Человека, ответственного за расстановку фургонов, надо наругать. Мало того, что раскидано все вперемешку, неудобно так… Кому вообще пришло в голову поставить их вагоны в разных концах колонны?.. И я тебе говорила, к Ване надо было сразу. И так еле нашли…

— Говорила, говорила. Ты спасибо скажи, ябеда, что в этот раз таки отодвинули их подальше от остальных… — прыснула Софья. — Всё-таки Тишкин вагон может пустовать только по одной причине, — продолжение фразы утонуло в увеличивающемся расстоянии.

Невольно застыв друг напротив друга, прислушиваясь, пока реплики диалога ещё были различимы, парни какое-то время продолжали молча играть в гляделки, пока обоюдное недоумение не сменилось внезапным общим взрывом громогласного хохота.

Отошедшие на небольшое расстояние Володчинская с Крыловой вздрогнули от неожиданности и, обернувшись на дрогнувший незабвенный фургон, обменялись понимающими взглядами.

***

Тихон, только что вернувшийся из своего вагончика, — который посетил лишь ради того, чтобы по-быстрому ополоснуться в крошечной душевой и переодеться более подходящим образом, соответственно ожидаемо разнепогодившейся погоде после долго и отчаянно душившего с самого утра зноя, — уже с минуту буравил Янковского до крайней степени критическим взглядом. Тот же, пребывая в блаженном неведении, беззаботно развалился на диване и ковырялся в телефоне, отбивая мыском кроссовка какой-то замысловатый ритм, и внемлить чужим многозначительным взглядам не спешил.

— Нет, ну вот скажи, ты вот так ехать собрался, да? — наконец, не выдержав, вздохнул Тихон, прочертив в воздухе смазанные контуры друга и складывая руки на груди.

Ваня, не подозревавший о таком пристальном внимании к своей персоне, в этот самый момент выставлявший телефон с только что включенной передней камерой на столик, замер на середине движения и удивленно оглядел себя, насколько это представлялось возможным.

— А что не так-то? — не справившись с самостоятельным определением причины недовольства, сдался он.

Тихон снова вздохнул, звучно так, и страдальчески возвел глаза к потолку.

— Совсем ты на улицу не выходил, что ли? Погоду смотрел, хотя бы?

Ваня неопределённо пожал плечами, снова возвращаясь нерешительным взглядом к своему внешнему виду — но уже при помощи экрана с продолжавшим писаться с передней камеры видео.

Ну что — ну футболка, вот уж беда.

— Подумаешь, не зима же. И я не сахарный.

— Как одеваться не по погоде, так он, конечно, не сахарный, а как кашлять потом душераздирающе на репетициях, запарывая дубли… или вот по ночам, когда я…

Их дискуссия была прервана очередным стуком в дверь.

— Это девчонки… Ты давай, одевайся! — шикнул Тихон.

Янковский прицокнул языком недовольно, но, таки сдавшись, — ну ведь липучка, не отстанет же! — отправился на поиски чего-нибудь потеплее, что гарантированно удовлетворило бы Тихона.

— Ребята, — однако, на нестоптанной траве у порога перед открывшим дверь Жизневским оказалась не одна из актрис, а миниатюрная молоденькая девочка-помощница, едва ли не дышавшая Тихону в пупок, — связь снова не ловит, вам передать просили: три минуты — и вас ждут на выезде.

— Спасибо, Кристинка, поняли, — отозвался Жизневский, заискрив улыбкой ярко-ярко, и притом совсем не нарочно, обезоруживающе естественно, и у девушки, очевидно польщенной тем, что ее имя запомнили — бейджа на ее груди не красовалось, — заметно даже с Ваниного ракурса заалели скулы. Она, пробормотав что-то неразборчивое и скомканное в ответ и заулыбавшись смущённо, ретировалась.

Подвисший, пространно застыв с задранной рукой на середине движения, Ваня поймал себя на том, что все это время наблюдал и вслушивался в происходившее в дверях, и с недоумением почувствовал, как что-то совершенно иррационально начало выводить его из себя. Раздражаясь этому феномену беспричинно ухудшившегося настроения, отвернулся, как только хлопнула, закрываясь, дверь, выводя его из оцепенения.

— По дороге? — совершенно серьёзно, как о важном невыполненном деле, спросил Тихон, кивая на включенную камеру смартфона. — И, между прочим, там начинается дождь, — многозначительно добавил он, придавая этим вес своим докапываниям до чужого гардероба.

Нахохлившийся Ваня как раз откопал свою зелёную толстовку на молнии в каком-то совершенно немыслимом месте — куда полез на автомате, пока пялился в противоположную сторону, и куда, однако, его повела никак сама интуиция, — скомканной в глубине одного из подвесных кухонных ящиков, рядом с купленной непонятно кем и так и не тронутой пачкой несквиковских шоколадных шариков. Почему-то захотелось немедленно завернуться-запахнуться во что-то пошире и попросторнее, спрятать руки глубоко в карманы, спасаясь от взявшегося внезапно непонятно откуда и облизывающего пальцы озноба, и Ваня, сведя брови, едва заметно дергано вытащил мягкую ткань на свет, встряхивая и торопливо влезая в нее поверх своей не-одобренной-Тихоном-футболки, Частичка странным образом утраченного минутой ранее комфорта будто вернулась, и отвернувшийся Ваня, прикрывая скрипнувшую дверцу, хотел уже что-то буркнуть в ответ, поддавшись этой непонятной, накатившей внезапно и безосновательно, хмурой волне, когда рядом материализовался Тихон.

— Ну и чего ты выдумываешь?

Совершенно не понятно к чему сказанные слова огорошили, а потом и вовсе растеряли-рассеяли ровным слоем по пространству вообще какое-то значение. Жизневский шагнул ещё ближе с самым решительным видом, а Ваня невольно замер, поддавшись непонятно какому инстинкту, приказавшему прекратить застегивание молнии на середине. Чем Тихон и воспользовался — зачем-то, — со знанием дела отведя чужие пальцы от бегунка и — непонятно с какой целью, — самолично доведя его до конца молнии со звучным вжиком. С секунду смотрел на результат своих трудов, а потом, видно, придя к определенным выводам, неудовлетворенно прицокнул, взял и ловко натянул еще и капюшон на и без того привычно взлохмаченную макушку, напоследок одним движением отведя со лба неаккуратно торчащие из-под зеленой ткани наэлектризовавшиеся отросшие пряди.

Ваня в молчаливом выжидании следил взглядом не за проводимыми манипуляциями, а уставившись куда-то в центр лба друга, изображая беспрекословный манекен для незапланированной реализации чужого дизайнерского потенциала.

— Что? — невозмутимо вопросил тот, не оставляя тактики наступления и пытаясь, очевидно, исходя из выражения лица своей жертвы прочитать чужие мысли. — Как кашлять полночи — это пожалуйста, а как попробовать хоть раз немного позаботиться о себе — хрен тебе, Тиша, поросячий — да-да, что ты тут удивление разыгрываешь, брови он выгибает, ишь. Готов?

— Да готов, готов, — проворчал, делая шаг назад, Янковский, одернув рукава и сграбастывая в карманы с тумбочки и стола необходимые мелочи.

— Ну вот и пошли.

И Ваня, добравшись до телефона — с лёгким удивлением обнаружив и выключив, наконец, видеосъёмку, о которой напрочь уже и думать забыл, — и засовывая на ходу его в карман, вышел вслед за Жизневским на улицу, отметив про себя, что он действительно проморгал такую разительную перемену погоды, и взамен душащему зною и вправду чувствительно похолодало.

— Не зря парило полдня, — бормотал Ваня, пока они лавировали между чужими фургонами, приближаясь к обозначенному месту.

— А это мы ещё в город не приехали, — с мрачным воодушевлением слегка невпопад пообещал Тихон, с готовностью тыча другу в лицо экраном собственного мобильника с из последних интернетных сил открывшейся сводкой погоды, сообщавшей о начавшемся и набирающем обороты дожде. Ваня угукнул и споткнулся на выбоине. — Так, ты давай под ноги смотри лучше. Но это ничего. Обещают, погремит, польет и кончится. И будет всем счастье.

— Да-да, это вообще не страшно, все в силе, — вклинилась вышедшая им навстречу из-за воротного столба Соня, — оккупируем ту прикольную кафеху, пока не успокоится. Не сидеть же из-за какого-то дождичка сиднем весь выходной, ну вот уж нет.

Словно в ответ на такое заявление, темное, густо слепленное из тяжёлых туч небо над их головами возмущённо загудело-зарокотало, выронив крупную, редкую морось; по земле рвануло ветром, порывисто расплескав по плечам волосы девушки, заставив зябко поёжиться. За ее спиной пыльными кузовами неопределённого цвета ловили первые дождинки небольшой грузовик и универсал, очевидно, судя по заведенным двигателям и включённым фарам, подогнанные в честь их «прогулки».

— Это что, по нашу душу все? А зачем такая мощная процессия? — удивился Ваня, переводя взгляд с видавшего виды «Хёндая» на отечественную «Largus Cross», в которой на втором ряду сидений, перед третьим, сложенным и убранным для лучшей вместительности багажника, раззявившего в ожидании дверцу и уже наполовину заставленного чем-то под темным полотном, скучала в телефоне Настя в ожидании отбытия.

— Для экономии рабочего времени, — ответила Володчинская, также оборачиваясь. — Все, что нашли незанятого… ну, относительно незанятого — техники наши, вернее, оператор-постановщик со своими ребятами, как раз собирались что-то там со своей аппаратурой делать. Осветительное заменять, что ли. В общем, нас любезно согласились взять довеском в их выездку.

В этот момент как раз четверо человек с незнакомыми лицами протащили перед ними какую-то странно перемотанную пленкой в скотче громадную бандуру с торчащими из-под нее черными металлическими конечностями, совершенно не опознаваемую в таком виде, и тяжело сгрузили внутрь багажника, заполнив оставшееся место и, судя по мату одного из «носильщиков», не без эксцессов. Крылова обеспокоенно повернулась на шум прямо за своей спиной; Софья вздохнула.

— Зато во времени нас никто не зажимает, они там надолго. Скинут нас в центре как раз и поедут по своим осветительным делам, потом так же вечером заберут… откуда-нибудь…

— Вы так и будете там стоять? — опустив стекло, не выдержала Настя со своего места, растревоженная упорно продолжающейся матерной возней из багажника, и ребята, спохватившись, бодро распределились по салону — Тихон с Ваней, не сговариваясь, загрузились на задние, справа от Крыловой, и Софья спереди. Как раз вовремя — буквально полминуты спустя уже уверенные непрерывные капли дождя ожесточённо забарабанили по крыше и стёклам, и Тихон торжествующе, всем своим видом транслируя: «Ну, и что я тебе говорил, упрямец ты такой-растакой?», обернулся к Ване, так и не снявшему капюшон и, видимо, вполне комфортно себя ощущавшему в нём — тот попытался изобразить невинный непонимающий взгляд и пожать плечами, но, не выдержав, прыснул, покачав головой, и уставился в окно — четвёрка «носильщиков» наконец сворачивала бурную деятельность и, вполовину рассосавшись, загрузилась в «Хёндай».

***

Дорога по трассе заняла сравнительно немного времени. Водитель, на первый взгляд вгонявший своим видом и выражением лица в тоску, смурной заросший мужик неопределённого возраста, при более близком рассмотрении и всего лишь одной обращенной к нему реплике оказался тем ещё недооцененным балагуром местного разлива, охотно включившимся в беседу и вообще, что называется, бывшим «за любой движ». Они вчетвером — Настя, заткнув уши наушниками и погрузившись в свои мысли, дарила все своё внимание пролетавшим за окном деревьям, — успели, не углубляясь, обсудить всего понемногу: работу каждого, спорт — тут активизировался Ваня с баскетболом. А потом их водитель, представившийся Андреем и единственный из собравшейся компашки не имевший никакого отношения к актерству, выразил заинтересованность сферой театра, заложив новый оживлённый виток диалога — тут и Настя отвлеклась от медитативного созерцания видов снаружи и подключилась к общей беседе. А когда в какой-то момент Тихон со смехом вспомнил про обещанную инстаграмным подписчикам заявку на исполнение очередного аудио-видеошедевра, Андрей без малейшего удивления происходящей на задних сиденьях вакханалии, как всегда, набиравшей обороты крайне быстро, продолжил спокойно вести автомобиль. Лишь только изредка со сдержанным любопытством поглядывал в зеркало заднего вида в моменты особенно громких взрывов хохота, обмениваясь взглядами с привыкшими к подобному девушками.

Софья покровительственно улыбалась слегка и кивала, разводя руками, мол, ну да, это наши реалии, к обратной дороге, глядишь, и привыкнете. Только смотрела со смесью веселья и жалости на Настю, буквально вжавшуюся, несмотря на довольно просторные задние места, в дверь — подальше и побезопасней от разошедшегося дуо, бурно жестикулирующего и, скорее всего, пытавшегося в четыре руки изобразить полный инструментальный состав песни. 

А вот сырой, вымокший до нитки город встретил характерными для такой погоды гудящими пробками. Не столь мозговыносящими и безнадёжными, конечно же, как это могло бы быть в самом Минске, но тоже несколько помотавшими нервы всем присутствующим. Когда универсал и следовавший за ним грузовик приостановились в кармашке на одной из относительно широких центральных улиц, обрамленных по обе стороны нескончаемыми рядами устроившихся на первых этажах всевозможных магазинов-ресторанов-кафе-парикмахерских-салонов красоты-аптек и прочего, правда по большей части сейчас ожидаемо закрытых, часы на экране блокировки Тихонова телефона показывали три пополудни, а дождь все ещё не сдавал позиций, часто-часто отстукивая по крыше. Поблагодарив водителя Андрея и договорившись быть на связи в районе начала седьмого, ребята выгрузились из тёплого сухого салона, чтобы мгновенно и неминуемо угодить прямо под недружелюбно бьющие в лицо и пробирающиеся за шиворот струи холодной воды.

— Я вообще не понимаю большую часть их шуток, — шепотом пожаловалась подскочившая к подруге Настя, воспользовавшись заминкой отчего-то замешкавшихся позади ребят. — Скажут что-то и ржут как не в себя. На шифре они, что ли, общаются?

— На шифре, тут без вариантов, — пожав плечами, усмехнулась, украдкой оглядывась на упомянутых парней, Софья. — Мы ведь о них говорим.

Тем временем Ваня, застывший наполовину в салоне и невольно настроившийся на ту же волну, что и Тихон ещё недавно в его фургоне, с молчаливым многозначительным недоумением воззрился на оказавшуюся на уровне его глаз расстегнутую молнию ветровки на вылезшем прямо под дождь Жизневском.

— Ой, да не холодно же. Тут пять шагов пройти, делов-то, — заметив укоризненный немигающий взгляд, легкомысленно и абсолютно нелогично махнул рукой Жизневский в сторону единственно живой, уютно подсвеченной жёлто-оранжевым сквозь искажающие пространство потоки воды вывески кафе. Но, тем не менее, все же сунул руки в карманы, запахивая полы и втягивая голову в плечи под защиту низкого воротника.

«Вот так сложно застегнуться?», — недоумевая, покачал головой Ваня, таки вылезая с нагретых сидений. И тут же сам себя одернул: ну, в конце концов, чего это он, Тихон ведь уже не ребёнок давно, правда ведь, сам разберётся… или нет? Ну вот а сам-то…

Отвлекшись, Ваня зацепился ногой за бордюр и неловко фыркнул собственной неуклюжести, когда Тихон рефлекторно рванулся вперёд, подхватывая под предплечье, чтобы поддержать, хотя этого, на самом деле, и не требовалось.

— Ты весь день сегодня спотыкаться собрался? — помогая восстановить равновесие и захлопывая дверцу за ним, мягко укорил Тихон.

— Если это будет единственное развлечение — да, — криво улыбаясь в ответ, в тон ему парировал Ваня.

— Эй, ну чего вы там застряли? У нас тут дождь, а у вас? — повышая голос, чтобы перекрыть шум этого самого дождя, воззвала Софья, вместе с Настей успевшая отойти от автомобиля вверх по улице, под сомнительную защиту козырька кафе, где теперь, остановившись, они сложенными над головой ладонями безуспешно пытались защититься от хлещущих косо струй.

Дождь застревал в волосах, и тяжелил пряди, и змеился проворно по коже, и вправду разгоряченной от совершенно по-детски весёлого дураковаляния в автомобиле (который теперь благополучно отъезжал незамеченным, даже просигналив на прощание, вслед за грузовичком), и Тихон, позабывший опустить руки с чужих предплечий, стоя напротив Вани, из-за разницы в росте и нависающего на лоб капюшона чуть задравшего голову, так же молча глупо улыбавшегося бог знает чему, как и он сам, противоречиво порадовался тому, что кроме них здесь, на этой пустой улице, есть ещё и терпеливо, но уже не очень, ждущие девчонки за его спиной, которые не позволят им проторчать так весь оставшийся день, постепенно вымокая до нитки.

А это было возможно.

— Не, ну это клиника, — устав щуриться под прицельно приносимыми ветром прямо в глаза каплями, махнула беззлобно рукой Крылова, после продолжительного созерцания скульптурной группы затаскивая-таки с улыбкой качающую на это головой Софью внутрь под тихо-мелодичное звяканье открываемой ею двери.

Ну, или позволят.

Пустой небольшой зал со всего несколькими столиками на большом расстоянии друг от друга, намекающем на то, что в лучшие дни их было больше, полутемный из-за заволоченного наглухо облаками неба за окнами и ненавязчивого уютного тепло-желтого тусклого освещения, оживлявшего и раскрашивавшего оформленный в древесно-коричневых тонах интерьер, дохнул на вновь прибывших — вместе с поторопившимися наконец вслед актрисам парнями — приятным теплом, наполненным тонкими ароматами разномастной свежей выпечки и чего-то пряного и островато-сладкого, что, кажется, давно впитались в обивку мебели и стен.

Ребята, быстро сориентировавшись и приветственно кивнув обрадованно выглянувшим из помещения для персонала на звук колокольчика и торопливо натягивающим на нос маску двум девушкам, выбрали дальний от входа стол под окном в уютной полунише в стене, с двух сторон укрытый высокими спинками пары мягких диванов.

Расположились по двое друг напротив друга, попутно спеша избавиться от успевшей хорошо намокнуть верхней одежды. Рядом с занятым ими столиком тут же материализовалась одна из девушек, оставшихся здесь, скорее всего, ожидаемо единственными из работавшего в зале персонала. Улыбаясь одними глазами поверх маски в искренней радости редким посетителям, она вручила два экземпляра небольшого меню и даже предложила забрать их сырые вещи, заверив, что к моменту их ухода все будет высушено — от такого щедрого предложения, разумеется, никто отказываться не стал.

— О, тут готовят пиццу, — штудируя меню, отчиталась Софья о самом главном, пододвигая к Насте аппетитно оформленный ламинированный разворот.

— Очень большую пиццу.

— Значит, парочку — и ужремся?

— Ужре-емся.

— Ну а вы, ребят, что будете? — и так и покатились обе, довольные.

Все та же девушка вернулась к ним спустя несколько минут, чтобы принять заказ («Пиццу нужно будет подождать, если вы не возражаете») и оставить на столе две подожженные толстые приземистые свечи в стеклянных шарах-подсвечниках. Глянцево блестящая широкая столешница и лица присутствующих тут же расцветились дрожащим теплым светом от двух небольших огоньков, отразившихся живыми яркими искрами в скользящих торопливо по ту сторону стекла потоках воды. В воздухе тонко запахло плавящимся парафином и ароматизированной ванилью. Софья, знакомо изменившись в лице, после секундной заминки торопливо полезла в карман за телефоном, с мягкой завороженной улыбкой ловя в видоискатель сухой декоративный цветок на фоне развернувшейся за окном стихии, а после переведя камеру на озаренный подрагивающими тёплыми отблесками стол и парней, склонившихся над Тихоновым телефоном и что-то тихо, посмеиваясь, увлечённо обсуждавших.

— Э-эй, папарацци, — хихикнул Ваня, услышав имитацию звука затвора и отрываясь от внезапно-запоздало сброшенного Ромой видео с Майоргромовских проб Жизневского, которое последний дополнял негромкими уморительными комментариями по ходу просмотра.

— О, Володь, скинь потом, — оживился Тихон, — шикарно так у тебя выходит всегда.

— Балдежно, ага, — подтвердил Ваня. Повернувшийся к нему, лукаво улыбаясь, Тихон был встречен сквозь сдерживаемый смех торопливым: — Господи, только не начинай.

Володчинская улыбнулась благодарно, сделала еще один снимок и вновь перевела камеру на окно, за мокрым, продрогшим стеклом которого как раз медленно проехал, бликуя фарами в подвижных каплях, автомобиль.

— А меня снимешь? — просяще наклонила голову Настя, и Соня, нарочито вздохнув, выбралась из-за стола, чтобы сделать несколько фотографий.

— Тут есть котокафе, — с энтузиазмом первооткрывателя сообщил Тихон, за каким-то надом снова влезший в карты.

— Котокафе? — протянул с идентичным выражением Янковский, ныряя обратно в чужой телефон.

— Единственное в городе, — подтвердил тот.

— И вы это серьёзно сейчас? — после замешательственной паузы отозвалась Настя.

— Ни разу не был в таком, — горячо признался Ваня, и Соня, имеющая возможность оценить, насколько одинаково детский азарт проступил на лицах друзей и как вместе с тем вытянулось лицо Крыловой, громко прыснула, испугав подошедшую с частью заказа официантку.

— Да они же, наверное, и не работают сейчас, — неуверенно пробормотала Настя, и Соня прыснула ещё громче, наблюдая, как синхронно скисают лица напротив.

— Может, позвоним? Ой, милая девушка, — обращаясь к расставляющей на столе четыре кофейные чашки, подпрыгнул Жизневский, — а вот вы не знаете случайно, вот это вот место не закрылось?

Девушка всмотрелась в обращенный к ней экран и жалостливо пожала плечами:

— Нет, не знаю, извините.

— Значит, нужно звонить, — решительно постановил Янковский и, достав свой телефон, начал набирать имеющийся во вкладке информации номер. Тихон во внимательном выжидании замер, смотря на него в упор. Настя, саркастически подняв брови, подперла лоб рукой и сделала глоток из своей чашки. Соня аккуратно сползла по сиденью, прикрывая рот обеими руками, стараясь не издавать никаких звуков.

— Не отвечают, — спустя полминуты напряжённой тишины расстроенно выдал Ваня, отключаясь.

— Господи, я не могу над вами, — Володчинская вытерла заслезившиеся глаза.

— Но котокафе — это же круто!

— Как скажешь, Ванечка, — похлопала его по руке девушка. Где-то далеко над городом приглушенно пророкотал гром.

***

— То есть вот так вот, да, бросаете нас? На произвол судьбы, в чужом городе?

— Ничего не могу поделать, Настена намерена изучить местную бьюти-индустрию, в одиночку такое делать не принято, а вы мальчики уже большие, справитесь.

Пока Тихон раскланивался с девушками, Ваня задумчиво наблюдал, как в паре десятков метров от них пешеход, стоящий под красным светом заляпанного светофора на их стороне, отчаянно изъяснялся широкими жестами, агрессивно перемахиваясь с другим, что стоял на противоположной части широкой дороги через разделяющий их редкий поток машин и определенно пытался что-то донести до «собеседника». Выглядело так, будто оба изо всех сил сдерживались, чтобы не начать орать друг на друга.

— Свежо-то как, хорошо, — поделился Жизневский, обернувшись к другу, после того как Софья с Настей, помахав напоследок, скрылись за углом.

— Ага. Светло, тепло и мухи не кусают. Ты мне скажи, мы куда вообще собрались?

— Ну… Тут есть краеведческий музей…

— Ага…

— Парк аттракционов.

— Ты серьезно?

— Просто парк и, возможно, голуби? Кошачье кафе нас продинамило…

Зеркально блестящая вымокшая насквозь улица выглядела сошедшей с какой-нибудь акварельной открытки. Иссиня черный асфальт в обилии луж отражал светло-голубое безволненное небо, расписанное где-то далеко по краю нежно-золотистым, так скоро успокоившееся и забывшее о недавнем грозном буйстве. Ни дождинки не осталось, чтобы нарушить ровную гладь с цветастой бензиновой кромкой, и, опуская голову, Ваня видел их с Тихоном отражения на фоне старых пятиэтажек с замысловатой промытой ливнем от пыли лепниной.

…Где-то позади что-то заорало дурным голосом, и тут же послышался смачный плюх и короткий мат. Ваня удивленно обернулся на звук, недоумевая, как это он не заметил так подотставшего Тихона. И обнаружил его стоящим одной ногой почти по щиколотку в луже, вытянувшись на цыпочках в отчаянной попытке дотянуться до ветки относительно низкорослого дерева на газоне.

— А ты что это тут делаешь?

— А не видно? Яблочек вот захотелось.

— Но это типа… липа… вроде…

— Очень жаль.

И в следующий момент присел пружинисто и подпрыгнул, махнув в полете рукой, пытаясь то ли ухватиться, то ли толкнуть ветку. И тут Ваня, наконец, увидел — невысоко, буквально в полуметре над их головами, у самого ствола, прикрытый листьями, с дикими глазами сидел черный промокший комок спутанной шерсти с глазами. В следующий момент, словно осознав, что ему удалось безраздельно завладеть вниманием новых зрителей, он раззявил красный рот и издал очередной удивительно пронзительный для своих размеров низкий вопль.

Все ясно. Тихон видит кота — Тихон не видит больше ничего.

— Эм. Ну, может, спасателей вызовем?

— А я и сам своего рода спасатель, — подмигнул Тихон и, оставив попытки допрыгнуть до несчастного замерзшего напуганного существа, обхватил неудобно гладкий ствол ногой. — Поможешь?

Янковский, фыркнув, все же подставил сцепленные в замок на коленке руки. Кот, казалось, не сводил с происходящего внизу взгляда; паузы между воплями стали короче, а сами вопли — требовательнее.

— Дурень, не видишь, мы тебя спасаем! — возмутился Ваня, осторожно распрямляясь, помогая удачно уцепившемуся Тихону подтянуться повыше. Наконец, он почувствовал, что больше не ощущает веса Жизневского на себе — тот примостился на обломке сука и теперь что-то ворковал ласково, медленно протягивая руку к шипящему и натурально рычащему кошаку. Ваня и не заметил, в какой момент принялся нарезать круги под ними двумя, обходя по кругу огромную глубокую лужу, которую уже умудрился измерить Тихон.

— Ну давай же, давай, иди сюда, мы тебя не обидим… будь благоразумным котом и иди к дяде Тише на ручки… вот так… вот та-а… а-А-А-А!

Ваня поднял резко голову как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Тихон в обнимку с котенком, потеряв равновесие и соскользнув с мокрого дерева, шлепается ровно в ту же лужу — благо на ноги и с небольшой высоты. Оглушенный кот от шока перестал, наконец, орать и, вроде бы, даже с уважением косился на вцепившегося в него человека.

— Выйди, пожалуйста, из лужи, — попросил Ваня, которого вдруг начал разбирать смех. Он вдруг представил, как выглядело происходящее со стороны.

Тихон удивленно посмотрел на свои ноги — кроссовки, безнадежно залитые водой и жалобно хлюпнувшие с первым же шагом, обрызганные почти до колен спортивные штаны… Матюкнулся беззлобно, но с чувством, и рассмеялся.

— Благородные поступки требуют жертв, — выдал он с патетической скорбью. — Но ты посмотри на этого малыша, — совсем другим тоном произнес он, подходя ближе, и осторожно отцепил от своей одежды маленький комок, поворачивая его мордахой к Ване. Сдержать расплывающуюся глупую улыбку, глядя в эти широко раскрытые в полном непонимании происходящего желтые глазищи, было невозможно.

— И что нам теперь с ним делать? — Ваня уже знал ответ.

— Ну… а может, ну… оставим? Ну посмотри на него, он такой крошечный. Куда его можно деть?

— Я знаю, куда. Дай-ка. Твоя ветровка уже снова насквозь, пока ты там лазал по мокрым грязным деревьям…

И Жизневский, улыбаясь, передал с рук в руки маленькое мокрое черное существо, наблюдая, как Ваня расстегивает до середины свою толстовку и засовывает его за пазуху.

— Надя нас убьет. Или застебет.

***

Восьмой час. Городские пейзажи постепенно сменились стремительно пролетающими мимо неразборчиво-зелено-бурыми стволами деревьев. Километры клонили в сон, и Жизневский почти не перебивал и только улыбался мягко, иногда похмыкивая на заднем плане, пока Ваня записывал в сторисы чудесное тихоновское кошачье спасение, бурно жестикулируя свободной рукой и часто поглядывая на торчащую в вырезе молнии на его груди черную ушастую голову — голова давно успокоилась и сладко спала. Закончив и поставив видео грузиться, Янковский удовлетворенно откинулся на спинку автомобильного дивана и широко и звучно зевнул, бессовестно заражая всех присутствующих: Настя с Софьей переместились на средний ряд, предоставив парням третий, освободившийся вместе с опустошением багажника.

— Ну вот, вы же хотели в котокафе. В обычном кафе побывали, а вот вам и кот, — резюмировала со смехом Настя, продолжая начатый до загрузки в авто разговор.

— У меня тоже был кот, — вставила Софья. — Любил, пока я в ванне с пеной лежу, забраться на бортик и смотреть на меня... а потом однажды упал в воду. Да ещё и обгадился, пока выбирался... Дважды. Говнистый у меня тогда вышел вечер…

Несколько продолжительных минут молча наблюдая за Ваниными безуспешными попытками устроиться с комфортом и задремать в положении сидя с неудобно низким подголовником, Тихон, наконец, не выдержал:

— Хорош вертеться, ужик ты сковородный. Ложись нормально.

И легко похлопал по своим коленям. Спереди закашлялись. Ваня моргнул, но, ненадолго замешкавшись, послушался, умещая в оставшемся пространстве согнутые ноги. Оказалось на удивление удобно.

— Как кроссы? Высохли? — спросил он вдруг, удивив сам себя.

— Ага.

— Врешь же? — прищурился. Из положения лежа это выглядело особенно забавно. В просвете между деревьями коротко мазнула по его лицу рыжая полоса.

— Вру, — легко согласился Жизневский, улыбаясь. — Спи.

Ваня покачал головой и прикрыл глаза. Ему показалось, что прошел всего миг между этим моментом и тем, когда его осторожно тронули за плечо. Под затылком все еще чувствовалось упругое тепло, но ощущения движения больше не было. Небо снаружи еще сильнее заалело.

— Приехали, — тихо сообщил Тихон, глядя сверху вниз и не торопясь сгонять.

***

Позже вечером, когда все уже, наполненные впечатлениями от поездки, разошлись (точнее, когда Ваня выпроводил очередную группу девушек, зашедших потискать-посмотреть на бедного, ошалевшего от такого внимания кота), и Ваня сидел за столом у себя, пытаясь расчесать мокрые волосы пятерней, его телефон блимкнул новым сообщением — то пришли фотокарточки от Софьи. Упорно дождавшись прогрузки, Ваня залип. Вышло действительно очень лампово и атмосферно, он даже залюбовался, вглядываясь в знакомые лица, освещенные неверным светом.

В дверь постучали, и Янковский, не спеша выходить из диалога, поспешил открыть.

За дверью нисколько не неожиданно обнаружился Тихон с криво застегнутой спортивной сумкой и еще более кривой улыбкой.

— А меня таки выселили. Постелишь мне?

И заржал. Чуть ли не радостно. Ваня присоединился, отступая в сторону.

— О, тоже фотки смотришь? Крутые, да? Софа мастер…

Закрывая за другом дверь и опираясь на нее спиной, глядя, как Тихон раскладывается, не прекращая болтать — по сути, ничего и не поменялось, — Ваня переводил взгляд с него на кошака, которому уже определили место в нижнем ящике тумбочки и даже расстелили в несколько слоев полотенце. И миски с водой и худо-бедно найденным кормом выставили. Все цивильно. Не зря площадку на уши за час поставили. Кошак же, оценив вложенные в него усилия, дрых, извернувшись в немыслимой позе.

А наутро Ваня проснулся от душераздирающе сухого кашля Тихона.