Наверное, это была его ошибка. Ну, конечно, его, чья же ещё. Не надо было ему отпускать Олегсея «поговорить» с его бывшим наедине, соглашаясь с доводом, что в стенах родного дома с ним ничего не случится. Не надо было ему потом выпивать те полбокала шампанского махом, которые младший Душнов пихнул ему в руку, а после стоять без дела у стенки, не представляя, чем же ему заняться, пока ведутся «невероятно важные переговоры». Не надо было ему улыбаться сестре Олегсея так откровенно заинтересованно. Ой, не надо было.

Ольга оказалась на удивление приятной — в ней не было ни капли этого фирменного душновского высокомерия, присущего остальным членам семьи. При этом цену она себе тоже знала и это чувствовалось, и привлекало невероятно. Голос её — низкий, тихий и бархатный, совсем не похож был на голос брата — звонкий, немного резкий, каждый раз оставляющий след, как зарубку на памяти. Единственное, в чём проявился бунтарский дух девушки это в цвете волос — пурпурном с голубыми переливами, но при всей своей яркости, неординарности, он так ей шёл, словно она с ним была с рождения. Именно это Дима и произнёс вслух, как только к нему вернулась способность складывать слова в предложения.

Он растаял от её смеха и от её внимания, и это тоже было ошибкой — потеря бдительности при исполнении. А потом были танцы, и Дима кружил Ольгу так, как, наверное, прежде сам только в фильмах видел. Им было очень весело и хорошо вдвоём. Дима согрелся. Он словно вернулся в беззаботное детство на побережье Сочи, где каждый вечер туристического сезона казался продолжением бесконечного фестиваля радости. И, как на любом фестивале, желания и вино слишком сильно ударили в голову — не прошло и часа, а они с Олей во всю целовались в тёмном углу под лестницей. Но, конечно же, по закону подлости, подобная выходка, не могла пройти мимо Олегсеевых глаз.

— Что, не могла до комнаты потерпеть? — окликнул он, видимо, только сестру, но, когда обнаружил с ней рядом Диму, самодовольное выражение слетело с его лица, как с снег с неосторожно задетой ветки, осталась лишь голая и беспомощная растерянность, торчащая во все стороны. — Дима?

Побрацкому стало совестно. Как будто он предал его. Хотя на самом деле так ведь и было. Он предал Душнова, начав уделять особенное внимание его сестре, будучи ниже её по социальному статусу. И пусть сама Ольга вовсе и не была против, Дима обязан был совладать с искушением. При исполнении он всегда должен был помнить о службе и собственной чести, а не поддаваться каким-то невнятным странным эмоциям, что в результате его привели туда, куда привели.

— Да не переживай так, Олеж, я его уже отпускаю, — с улыбкой мурлыкнула Ольга, продолжая при этом поглаживать Побрацкого по плечу, а потом, дотянувшись, шепнула ему на ухо: «Приходи ко мне, когда он уснёт. Продолжим».

Диме невероятно польстило подобное предложение, тем более от такой замечательной девушки, но в тот момент он засомневался в том, что решится пойти против правил, испортив, возможно, хозяйскому сыну его день рождения, оставив без помощи и поддержки. Почему-то именно так он подумал, глядя в глаза Олегсею – что тот в нём нуждается. Но стоило им с Ольгой разойтись, Душнов стал холодным и молчаливым, как рыба, и за остаток торжественного вечера они ни словом с Димой не перемолвились.

Впрочем, у них и без неловких ситуаций было немного тем для разговоров: все диалоги сводились к шаблонам «приветствие» и «распоряжение», различался лишь тон, и настроение Душнова Побрацкий обычно улавливал хорошо. В этот раз всё было очень серьёзно — раздражение из Олегсея буквально сочилось, но обсуждать идиотскую ситуацию, он, судя по всему, желания не имел, и Дима с превеликой радостью сбежал, когда торжество закончилось и его отпустили.

За окнами ветер свистит, срывая последние листья с деревьев. Сердце его разъедают непонятные и неприятные чувства, которым он даже не может найти названия. Наверное, Дима очень злится, в большей степени на себя, что продолжает терзаться выбором, хотя выбора у него никакого по сути нет.

Из «Кодекса…» он усвоил, что все хозяйские отпрыски являются ветвями ствола — своего отца, поэтому Дима обязан одинаково относиться к ним и исполнять их приказы так же, как исполнял бы приказ самого Хозяина. Однако чьё из желаний выполнить, если они идут наперекор друг другу, он не знает. А главное он не понимает, кому из двоих он сам хотел бы сейчас уступить, а кем пренебречь.

В памяти снова всплывает растерянное лицо Олегсея. Он так на Диму смотрел, словно тот его не разозлил, а расстроил, даже немного разочаровал. Но ни единой претензии младший Душнов за весь вечер так ему и не высказал. Значит, возможно, Диме всё это кажется, а расстроен тот был совсем по иным причинам, у которых даже имя противное есть и подбородок с ямочкой, как у Джона Траволты.

В противовес тем двоим милая Оленька, яркая и живая. Своенравная, но оттого не менее притягательная. Она явно желает от Димы большего, чем поцелуи под лестницей. И ей совершенно наплевать на Димино служебное положение.

Ну так и чёрт с ним со всем! Он один раз живёт! Он, в конце-то концов, охранник у сына одного из самых опасных криминальных авторитетов – в любой момент пулю может поймать. А тут ему секс предлагает такая девчонка! Наверняка без проблем со здоровьем и тем более без обязательств! Он будет просто кретином, если упустит свой шанс.

Побрацкий резко встаёт и покидает комнату в твёрдом намерении перекурить и подняться на этаж выше, чтобы продолжить знакомство. Ольга, наверное, будет смеяться, когда увидит его в старом свитере, да и ладно.

Если бы Диму спросили, как выглядит Ольга-ветка, он бы, скорее всего, ответил — слива в цвету. Он очарован ею и не считает нужным скрывать это от себя. Даже если она уже расхотела, если они будут просто сидеть и смотреть кино, ему всё равно хочется побыть с ней как можно дольше, чтобы согреться её красотой и нежностью.

Она удивительная, чудесная, от мыслей о ней почти дух захватывает. Возможно её брат не будет в восторге от этого, ну и что. Димино рабочее время на сегодня закончилось, а Ольга его пригласила сама, так что можно считать, что он ничего не нарушил.

Весь в розовых мыслях Побрацкий спешит мимо кухни на задний двор, когда из раскрытых дверей доносится фраза, брошенная Олегсеем:

— Пожалуйста, не делай этого, — голос Душнова дрожит, слова неохотно проклёвываются сквозь заиндевевшую кору и ранят своей беспомощностью. Дима, как был, застывает на месте. — Неужели так сложно пойти мне навстречу в день моего рождения?

— Да брось, Олежка, это же просто охранник. Ты ведь их и за людей не считаешь. Или ты жадничаешь, как в детстве, не хочешь делиться игрушкой? — Олин голос, напротив, звучит насмешливо и игриво, точно таким же она шептала на ухо Диме своё приглашение.

— Я не хочу это обсуждать. Я просто прошу тебя оставить его в покое. Неужели это так сложно? — последнюю фразу Олегсей произносит особенно громко, у Димы привычно пружинит внутри — отточенный до уровня инстинктов навык защитника тянет вперёд, чтобы решить за Душнова-младшего все проблемы.

— Несложно, — легко отвечает ему сестра. — Но я всё равно не буду, — она разворачивается, собираясь уйти, но в этот момент Побрацкий оказывается на пороге и хватает её за плечи одной рукой, чтобы подставить другую навстречу летящему в них бокалу. Поймать бокал не удаётся, тот ударяется о печатку ножкой и разлетается вдребезги. Дима лишь успевает закрыть глаза и прижать Ольгу крепче, чтобы её не задело осколками.

Дима жалеет вдруг, что оказался здесь именно в этот момент. Он никогда не любил встревать в разборки между двумя Душновыми, кто бы из них не участвовал. Вот и теперь ему кажется, что появился некстати, что прямо сейчас разразится жуткий скандал, но вопреки его ожиданиям Ольга легко усмехается и, обернувшись к брату, кидает через плечо:

— Псих.

После чего поворачивается обратно и называет Диму спасителем.

Дима себя таковым не считает, его самого уже впору спасать. И отпустить он Ольгу не может — держится за неё, как за буй с отметкой «100 метров», отпустит и тут же пойдёт ко дну — Душнов утопит в отчаянии, что расплескалось повсюду. Диме и так уже воздуха мало, в ушах до сих пор звенит, и он совершенно не понимает, как родная сестра Олегсея не чувствует этого. Как можно быть такой… равнодушной?

Она мягко отстраняется, кивает ему на бутылку вина, что держит в руке, мол, придёшь? При этом другой ладонью во всю щиплет Диму за задницу. Побрацкий кивает, и Ольга с улыбкой, чмокнув губами воздух, уходит наверх.

Олегсей выглядит потерянным, как ребёнок, которого родители, поругавшись, забыли в торговом центре. Но под пристальным пытливым взглядом снова становится похожим на себя привычного: подбородок и нос приподнимаются, в глазах мерцает холодное высокомерие.

— Только давай ты не будешь читать мне нотации!

Дима от этого усмехается, хотя смеяться сейчас — последнее, что ему хочется, и поднимает руки, «сдаваясь».

— Да не вопрос, — он делает шаг, чтобы выйти из кухни, но непривычно встревоженный, полный заботы голос его останавливает.

— Стой. Это что у тебя там, кровь?

Побрацкий смотрит на руку, которой ловил бокал. Действительно, кровь. А он и не чувствует ничего. Только внутри всё дрожит от невнятного напряжения.

В этот момент Олегсей незаметно подходит, Дима только по хрусту стекла под подошвами понимает, и осторожно берёт его руку в свои. Там ничего особенно страшного: просто царапина, да и та неглубокая, но у Душнова какие-то свои соображения на этот счёт.

— Надо промыть… забинтовать, — произносит он тихо, гипнотизируя взглядом чужую ладонь. На лице его теперь заметно не только сожаление, но и ещё что-то странное, мягкое, будто Душнов-младший — этот кусок… айсберга любуется Диминой лапищей.

Побрацкому это не нравится. Петушнёй отдаёт. А учитывая, за какую команду хозяйский сынок играет, подавно.

— Не надо, — он забирает руку и небрежно вытирает о красный свитер. — Само заживёт. А вот убраться здесь не мешало бы, — неожиданно вылетает из его рта, и Диму от собственной дерзости резко бросает в жар.

— Предлагаешь мне это сделать? — Душнов с апломбом вскидывает лицо и смотрит на Диму через губу, что при их разнице в росте особенно неприятно.

Но именно в этот момент Побрацкий готов рассмеяться — не над тем, как легко Олегсей меняет свои нелепые маски, а над тем, что сам Дима, при всей этой неискренней игре и очевидных попытках манипулировать почему-то не хочет спорить и ранить Душнова ещё сильнее. И к Ольге пойдёт он только за тем, чтоб, попросив прощения, откланяться. И дело вовсе не в «Кодексе…». Тут уже что-то другое. Своё.

— Что вы, конечно, нет, — улыбается он. — Я сам. В конце концов, это я здесь намусорил.

Смерив его каким-то чудным, незнакомым взглядом, Олегсей выскакивает из кухни и буквально бегом уносится прочь, а Дима несколько долгих мгновений стоит без движения, потом достаёт из подсобного помещения метлу и совок и начинает уборку.

Что ж этот Душнов за человек-то такой? Двадцать пять лет, а ведёт себя, как ребёнок: обижается на всякую ерунду, с сестрой ссорится. У Димы сестёр целых семь, он любит их всех и откровенно не понимает, что можно не поделить с одной. Когда вас всего двое в такой богатой семье — это же счастье! Столько ништяков на двоих! Но эти двое такие разные, как не родные. Диме хотелось бы видеть, как они сблизятся, хоть бы за тем, чтоб на пару своих мужиков обсуждать, но даже при самом удачном раскладе не может представить себе, что это случится на самом деле, особенно если учесть характер Душнова. Хотя Оля тоже не ангел.

Дима теперь усмехается, припоминая собственное наивное представление о девушке. Ольга в его понимании больше не слива в цвету, а лиана — нечто ползучее, гибкое, оплетающее, способное задушить в объятьях, если не срежешь вовремя парочку лишних побегов. Он не уверен, но, кажется, в ней есть скрытая от посторонних глаз тяга к контролю, такая же, как у её брата, только у Олегсея она истеричная и вырывается время от времени на свободу, а вот сестра его держит лицо куда лучше, при этом умудряясь выглядеть искренней, хотя она, кажется, младше.

Олежа (Дима его в первый раз про себя называет подобным образом, от этого почему-то покалывает между лопатками) не в пример ей — острый, шипастый, как облепиха или крыжовник, не дай бог дотронешься — без царапины не уйдёшь. Но Диме не привыкать, у Димы работа такая.

Закончив с уборкой, он прячет метлу и совок и поднимается сразу на третий этаж.

Ольга ему открывает почти мгновенно, хватает за кофту, тащит к себе и припирает грудью к шумно закрывшейся двери. Не ответить на поцелуй после этого кажется преступлением.

Она жарко дышит, игриво хихикает, оплетая руками плечи, и почти заставляет забыть о данном себе обещании, но когда её небольшая ладошка сжимает сквозь джинсы его затвердевший член, Побрацкий тактично берет её за руки и очень медленно отстраняет.

— Что? — усмехается Ольга. — Боишься не дотерпеть?

Дима глядит на неё с виноватой улыбкой, и, кажется, она понимает мгновенно, что именно он ей хочет сказать, но всё равно это произносит вслух:

— Ты извини, я, наверное, не смогу.

Во взгляде её проскальзывает насмешка, Ольга делает шаг назад и легко отделяется от него, хотя ещё минуту назад казалось, что не отпустит уже никогда. Дойдя до стола, она наливает вина в бокал и осушает почти половину крупным глотком, Диме при этом не предлагая. Она смотрит в сторону, но настроение её всё равно нетрудно понять по опавшим плечам.

— Прости ради бога, я должен был сразу сказать, но всё случилось так быстро, — Побрацкий неловко чешет в затылке и нервно усмехается, снова встретившись с ней глазами. Она улыбается, только вот взгляд теперь совершенно другой, тот самый «фирменный, душновский».

— А в чём, собственно, дело? — интересуется таким тоном, словно ей отказали в услуге, плату за которую она внесла заранее. Диме становится неприятно, но он продолжает упорно косить под добродушного идиота.

— У Олегсея какое-то настроение… странное. Может сорваться и потащиться в клуб, а я же всегда обязан при нём быть. Не хочу, чтобы он меня выдернул прямо в процессе. Тебя обламывать не хочу.

Последняя фраза немного смягчает её.

— Это мило.

Она допивает вино и наливает ещё.

— Может, хотя бы выпьем тогда?

— Я у него ещё и водитель.

Диме так странно, что он до сих пор ей об этом не рассказал. О чём они с ней вообще говорили до этого? Или им было достаточно танцев и поцелуев?

— Зря ты ему потакаешь, — Ольга досадливо цокает языком после очередного глотка. — Так он никогда не вырастет.

Был бы Дима ей ровней, он бы ответил: «А ты-то сама сильно взрослая? Волосы красишь и то папаше наперекор!»

— Это моя работа.

Она усмехается, опускается на постель, закидывает ногу на ногу и опирается свободной рукой позади себя. Весь её вид кричит: «Посмотри, что ты упустил, идиот!» — и Дима до этого мог бы, и правда, почувствовать себя идиотом, но не теперь.

— А я уж подумала, вы с ним того.

Между лопаток от неожиданности прокатывается холод.

— Чего «того»? — Дима хмурится, делая вид, что не понял, не понимая в действительности другого — с чего она вдруг сделала этот вывод.

— Любовники.

— Пхах! — наверное, он хреновый актёр, потому что его удивлению Ольга особо не верит, если судить по хитрому прищуру. — Да ты что? Мне девушки нравятся.

— Ну вдруг парни тоже, — она пожимает плечами и отпивает, пристально глядя Диме в глаза. И почему-то в этот момент вспоминается выражение лица Душнова, когда он поймал их обоих под лестницей.

— Нет, — отвечает Побрацкий мягко, но очень уверенно. — У нас отношения сугубо рабочие. Он мною распоряжается, как угодно, это действительно так, но не в этом плане.

Ольга пронзительно смотрит ему в глаза, тихо вздыхает и, смирившись, отводит взгляд.

— Ну что ж, тогда не смею тебя задерживать. Раз ты можешь ему понадобиться в любую минуту, это действительно становится неудобным. Не хочу оказаться из-за тебя в неловком положении.

Дима не хочет особо, но чувство прекрасного не позволяет оставить даму с грустными мыслями в одиночестве. Порывисто подойдя, он встаёт перед ней на одно колено, берёт её руку и, поднеся к губам, горячо целует, с щенячьей трогательностью заглядывая в глаза.

Ольга от этого почему-то смущается, а, освободив руку, нежно проводит пальцами по щеке.

— Ты слишком хороший, — вздыхает она с уже явной досадой и сожалением, а потом накрывает ладонью его лицо и легонько отталкивает от себя, усмехаясь. — Иди уже, а то я передумаю, и никуда тебя не пущу.

Побрацкий пружинисто вскакивает, уже у открытой двери в последний раз оборачивается, ловит воздушный поцелуй, кланяется в ответ и выходит. Но когда закрывается дверь, уверенность в том, что он всё сделал правильно тает, как первый снег, потому что он видит Звёздочкина, который, открыв дверь в свою гостевую спальню, входит туда со словами: «Привет, сладкий, я по тебе соскучился».

Дима ещё какое-то время стоит на месте, борясь с искушением подслушать чужой разговор, но потом чувство такта и совесть берут верх над любопытством, и он тихо спускается на этаж ниже, чтобы дойти до своей комнатушки и скрыться там до утра.

🌸🌸🌸

Чуть не ослепнув от тусклого солнца, что светит ему прямо в глаз, Дима подскакивает на диване, смотрит в мобильный и с удивлением обнаруживает, что уже без четверти девять. Звонков, сообщений от Олегсея не поступало, значит, он сам ещё не проснулся, поэтому Дима особенно не торопится, но всё равно достаточно быстро приводит себя в порядок и спускается в кухню.

В доме безлюдно и очень тихо, как будто часы заколдовали и его жители разом забыли проснуться. Даже Лариса — домоправительница не ходит из комнаты в комнату, проверяя, всё ли в порядке. И Зины на кухне нет. Диме всё это немного странно, но в общем-то всё равно, поэтому он сразу лезет за порцией утренней каши в огромный четырёхкамерный холодильник, попутно выуживая оттуда ещё кучу всякой всячины, и начинает готовить завтрак.

Когда сервировка почти закончена, мимо дверного проёма проскакивает Олегсей в неизменном домашнем — джинсах, конверсах и голубой рубашке в клеточку, Дима цепляется взглядом за тоненькую фигуру и нехотя отпускает, когда она исчезает из виду. Но через пару секунд Олегсей появляется снова — сперва заглянув одной головой, потом входит весь, ступая почти на цыпочках, как будто полы только что помыли и запретили топтать.

И у него, сразу видно, отличное настроение, по крайней мере намного лучше, чем у Димы сразу по пробуждению. Тем не менее, он здоровается и по привычке внутренне замирает в ожидании очередного распоряжения. Но вместо этого младший Душнов садится за стол почти напротив, немного по диагонали, и, словно бы между делом, интересуется:

— Как спалось?

Диме сначала кажется, он ослышался, ибо за всё его время работы, а это без малого четыре месяца, ему ни разу никто не задал подобный вопрос.

— Замечательно! – отвечает он уверенно и с улыбкой садится завтракать. Только вот, это неправда. Дима заснул очень поздно, спал отвратительно и совершенно не отдохнул.

— Это хорошо, — задумчиво отвечает Олежа, постукивая пальцами по столешнице. — Слушай, я хотел извиниться, — вдруг заявляет он, и у Побрацкого странно теснит в груди от того, что он слышит и видит. А видит он в данный момент Олежу сосредоточенного и серьёзного до такой степени, что умилением до костей пробирает. — Я вчера себя повёл некрасиво, и мне до сих пор очень-очень неловко.

Диме тоже становится очень-очень неловко, до такой степени, что он даже немного краснеет.

— Да всё в порядке, Олегсей Михалыч, — смутившись, он смотрит в тарелку невидящим взглядом и ковыряет в ней что-то, должно быть, еду. Но, как всегда, правдоруб в нём не дремлет. — Вы бы лучше перед сестрой своей извинитесь. А то привычка хреновая — в спину предметы метать.

Мельком взглянув Олеже в лицо, он остаётся удовлетворённым — уел-таки. Наконец-то. Не всё коту масленица.

— А перед Олей я уже извинился, — хвастливо замечает Душнов и забирает с его тарелки самый красивый бутер.

— Да ладно, — хмыкает Побрацкий. — Интересно было бы послушать, что она на это ответила.

— Ммм, — мычит Олегсей, прожёжвывая кусок, и Дима ловит себя на мысли, что наблюдать за ним в этот момент ему приятно особенно. Таким Душнов-младший больше всего похож на Олежу. — Она сказала, что я идиот.

— Как? И вы тоже?

— А кто ещё? — округляет глаза Душнов… и Дима, в них глядя, неожиданно тает. Он тает, и ничего не может с собою поделать. Реальность вокруг расползается, распадаясь на части. Огромных трудов ему стоит взять себя в руки и отвернуться. Олежин вопрос так и остаётся без ответа. Да что там! Диме и вовсе становится страшно с ним говорить после такого. Поэтому завтрак он доедает в молчании, поглядывая в окно.

Погода на улице — редкая дрянь. Ночью ударили заморозки, а утром оттаяло, и теперь там противно и сыро, хоть нос не высовывай. И солнце толком не светит, висит слепящим бельмом на сероватом небе, а толку ноль. И только Душнову всё нипочём. Довольный сидит, чуть не светится — теперь-то Побрацкий это заметил. Небось, помирился со звездуном своим и получил от него в подарок бриллиант величиной с кулак. Такой, что его только в задницу вставить можно.

Дима краснеет от неожиданных мыслей и злится ещё сильнее, уже на себя — за то, что вообще об этом подумал. Его ведь личная жизнь хозяев вообще никак не касается, пока самой жизни или здоровью не угрожает. Димино дело маленькое — работу свою выполнять на отлично. Он такой же слуга, как и все остальные. Кстати о слугах.

— Олегсей Михалыч, а вы не знаете случайно, куда у нас все подевались?

— Кто «все»? – Олежа сидит, подперев ладонью лицо, и снисходительно улыбается, чем вызывает у Димы недоумение и растерянность, а ощущения эти Дима на дух не переносит.

— Ну, Зина, Лариса…

— Я всех работников отпустил. Дал им оплачиваемый отпуск на день.

Всех, значит, он отпустил. Ну-ну. А Побрацкий как же? Без отпуска обойдётся?

— Зачем?

Олежа вздыхает и, скрестив пальцы, укладывается на них щекой.

— Мне захотелось побыть в тишине после праздника.

— А как же семья, гости?

— Так все разъехались. Оля уехала вместе с родителями ещё утром, Антон вообще среди ночи умчался. Там у его парня что-то случилось… трубу прорвало что ли… Он не вдавался в подробности.

По мере того, как до Димы доходит, что в доме они остались почти одни, на него начинает накатывать чувство близкое к панике. Но показывать это категорически неприемлемо.

— И какие у вас планы на день?

— Отдыхать, — улыбается Олегсей. — Заказать тонну пиццы, сожрать её всю. Можем даже вечеринку устроить в бассейне, хочешь? — он оживляется вдруг и чёлка смешно подскакивает.

Дима таким Олегсея ни разу не видел, он его таким не помнит и не знает. Ему с ним таким ужасно неловко и страшно сказать что-то лишнее, сделать что-то не так. Гораздо страшнее, чем раньше. Раньше он знал, что Душнов на него разозлится, а вот сейчас…

— Да как-то знаете, Олегсей Михалыч, я воду не очень.

— Ты же в Сочи вырос!

— Вот с тех пор и не очень, — усмехается Побрацкий, совсем ему не хочется рассказывать дурацкую историю из детства, хотя если и дальше пойдёт, как сейчас, он ему ещё и не такое расскажет.

Это ведь что получается — Звёздочкин с новым парнем своим говорил? Он ведь беспроводной наушник даже на празднике не вынимал…

— Может, тогда прогуляемся?

Дима глядит в окно — погода не изменилась. Но всё равно это лучше, чем трескать пиццу в бассейне, следя, как бы младший Душнов не наебнулся на мокром кафеле.

— Без проблем, — отвечает он веско, кивая.

Олежа сияет и вскакивает со стула.

— Я тогда пойду переоденусь, — он отходит буквально на пару метров и оборачивается, вспомнив о чём-то. — Дим, — во взгляде странная неуверенность, заразная, как вирус. — Я ещё об одном хотел тебя попросить.

— М?

Невозможно смотреть на этот румянец на скулах, опущенные ресницы, робкие плечи, прижатые к телу.

— Можешь меня не звать по имени-отчеству хотя бы когда мы вдвоём? Достало уже. Ну и на «вы» тоже.

— Принято, — Дима кивает. — Но только первое. Всё-таки работа есть работа.

— Ну хотя бы так, — согласно кивает Олежа и улыбается. — Значит, на «вы» и по имени.

— Замётано.

Чёлка задорно взлетает вверх.

Дима его провожает взглядом до выхода и принимается убирать со стола. Кажется, ему предстоит нелёгкий денёк.