Так как Арсений вчерашний дал себе вчера обещание больше столько не пить, Арсений сегодняшний просыпается в прекрасном настроении и наконец-то может насладиться щебетанием птиц по ту сторону окна. Правда, для этого нужно игнорировать храп Серёжи по эту сторону окна, но это мелочи.

Проигранное вчера желание приятно интригует — не факт, что Антон новое желание придумает сегодня, но Арсений всё равно себя ловит на приятном предвкушении.

В конце концов, Антон так сокрушался, что потратил своё желание на хуйню — значит, у него был целый список годных вариантов?

Этот мандраж чем-то похож на «Всегда говори "да"», ожидание приключений, выхода из зоны комфорта, смягчающегося доверием к Антону, который не заставит совсем уж дичь творить.

Интересно, что он придумает? Ещё один нелепый пост? Акробатический трюк на видео? Участие в каком-нибудь проекте? Арсений размышляет о том, дал ли он второй шанс Шастуну, или это он всё-таки себе дал шанс найти что-то, что его расшевелит?

Вытащив себя из-под одеяла, Арсений спускается вниз, где из бодрствующих находит только Стаса, судорожно пытающегося в гриле на веранде дожарить всё накупленное мясо до отъезда гостей. Пока прогорает очередная порция углей, Шеминов хмуро подключается к поповской зарядке, и они чувствуют странное единение, прыгая и махая руками вдвоём.

— Ты когда уезжаешь? — интересуется Стас, кряхтя между наклонами.

— Отсюда? — уточняет Арсений. — Когда меня заберут, я ж без колёс. Наверное, когда Шаст поедет.

— Мясо чтоб забрал, — строго заявляет Стас. — Никаких льгот для иногородних.

— Куда? В Питер? — морщит нос Арсений.

Таскаться с пакетом шашлыка совсем не хочется, хоть это в какой-то мере и облегчит планирование перекусов.

— Ты в Питер не вернёшься до вторника, будет время всё съесть, — не принимает отказов Шеминов.

Арсений вздыхает, переставая растягивать ноги:

— Ты понимаешь, что это вынуждает меня остаток дня прятаться от тебя и твоего шашлыка?

— Не любишь меня, — вздыхает Стас, показательно печально возвращаясь к грилю.

— Мне казалось, мы это вчера ещё установили, — фыркает в ответ Арсений, считая на этом их взаимодействие исчерпанным.

Погода сегодня пасмурная, купаться желания нет совсем, поэтому Арсений разваливается на широких качелях, утыкаясь в телефон в попытке в тишине дочитать Водолазкина.

Несколько страниц он и правда наслаждается безмятежностью утра, но её разрушают приближающиеся шаги. Арсений запрокидывает голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за увитой плющом беседки выруливает Антон — и хищно направляется к качелям.

Арсений со вздохом двигается, уступая место рядом, и Антон довольно плюхается на сидение, заставляя до этого мирно покачивающуюся конструкцию заходить ходуном.

— Пиздец, ебучие комары всю ночь спать не давали, — вместо приветствия вздыхает Антон. — Жужжит, блядь, над ухом, всю ночь, всю ночь.

— Фумигатор для кого изобрели? — ворчит Арсений, скорее, по привычке, потому что от него ждут занудства, чем от искреннего недовольства недальновидностью Шастуна.

— Ой да похуй им на эти фумигаторы, — морщится Антон. — Мне кажется, они готовы ебаться прямо на включённом фумигаторе, чтобы показать, насколько они его не уважают.

— У меня норм всё работало, — пожимает плечами Арсений, и на этом комариный смолл ток заканчивается, оставляя их наслаждаться загородным эмбиентом: пением птиц, шумом водоёма и ворчанием Стаса у гриля.

Через пару минут мерного покачивания Антон всё же нарушает тишину:

— Насчёт желания.

— М? — заинтересованно поднимает брови Арсений.

— Теперь ты мне, — спокойно объявляет Шастун, щурясь на отскакивающие от воды блики.

Наступившая тишина звучит угрожающе.

— Чего, блядь?

— Что слышал, — пожимает плечами Антон.

Это что, пранк какой-то?

— Ты хочешь, чтобы теперь я тебе отсосал? — с звенящей наглостью в голосе переспрашивает Арсений, надеясь, что, произнесённые вслух, эти слова отрезвят Шастуна и заставят его стушеваться.

Но план снова не работает, потому что Антон уверенно кивает:

— Ага.

Арсений чувствует, как кровь приливает к щекам, и вовсе не от смущения, а от вскипающей в крови ярости:

— Шаст, ты, блядь, издеваешься?

Антон молча мотает головой, как будто вопрос не риторический.

— Ты сокрушался, ныл, как жалеешь, что потратил желание на какую-то хуйню; я тебе дал возможность всё исправить, второй шанс, так сказать; и ты, блядь, как спермотоксикозный шестиклассник, снова хочешь потратить его на отсос, вместо того, чтобы придумать что-то… ну… изобретательное? интересное?

Антон пожимает плечами:

— Я сокрушался, потому что тупо тратить желание на то, чтобы самому отсосать кому-то. В обратную сторону не тупо.

— Да иди ты на хуй! — усмехается Арсений, по-театральному выделяя последние два слова.

Он хочет резко и драматично встать с качелей, но сначала приходится неловко семенить ножками, чтобы остановить их, и экспрессивность движения теряется. Тем не менее Арсений всё-таки поднимается и хватает Антона за предплечье, бесцеремонно сдёргивая того с качелей.

Шастун выглядит несколько озадаченным, но не сопротивляется, позволяя поднять себя на ноги.

— Ёбарь-террорист, блядь, нашёлся, посмотрите на него, — ворчит Арсений, раздражённо шагая вперёд, сжимая в ладони руку Антона.

— А чё… — начинает было тот, но не договаривает предложение до конца, как будто сам не знает, какой ответ хочет получить.

По крайней мере, спрашивать, куда они идут, не приходится — Арсений останавливается у бани, злобно дёргает дверь и практически вталкивает запинающегося Антона внутрь. Затем оглядывается по сторонам и ныряет в баню сам, плотно притворяя дверь за спиной.

В предбаннике довольно тесно вдвоём, и Антон растерянно вертит головой, видимо, пытаясь понять, будут его сейчас бить или проводить воспитательную беседу. Но Попов толкает его вперёд, вынуждая практически сесть на деревянный стол, который занимает половину всего помещения.

— Ты заебал, блядь, с этой хуйнёй, — продолжает ворчать сквозь зубы Арсений, пока его руки шустро разбираются с узлом завязок на штанах Антона. — Почему, блядь, нельзя нормальное что-то придумать, для каналов, для контента.

Антон напряжённо молчит, упираясь руками в стол позади себя. Судя по активному несопротивлению, он не хочет сейчас задавать вопросы или что-то делать, чтобы не спугнуть происходящее, но это не значит, что вопросов у него нет.

Арсений агрессивно стягивает его штаны на бёдра, и трусы беспомощно тянутся за штанами, обнажая нерешительно начинающий возбуждаться член. Он, как и хозяин, явно не понимает, что делать и как реагировать.

И Арсений вносит ясность в происходящее, угрожающе облизывая ладонь, а затем крепко обхватывая ей неуверенный член Антона.

— Я тебе покажу, блядь, — как заведённый, продолжает ворчать себе под нос Арсений, ритмично двигая рукой, и Антон, прикрыв глаза, пытается скрыть довольную улыбку: покажи.

И он показывает.

Опускается на колени, пятками практически упираясь в дверь, тянет спортивки и бельё Шастуна ещё ниже, чтобы не мешали, и всё так же резко и раздражённо вбирает его член в рот.

Нужно отдать Антону должное — член на вкус как ничто. Не в смысле пустота небытия, а в смысле просто как человеческая кожа. А значит, либо он только что из душа, либо был так уверен в успехе предприятия, что специально помыл член перед тем, как подойти с предложением.

Какая забота! Но ноль, блядь, фантазии. Один оральный секс на уме. Хочешь — получишь.

На. Пожалуйста. Не жалко.

Тем более, после того неумелого минета от самого Антона, вроде как дело чести показать ему, как это делается на самом деле.

Свет в предбанник пробивается только из маленького квадратного окошка, почти перекрытого спиной Антона, поэтому действовать приходится преимущественно наощупь, но для Арсения это не проблема.

Он втягивает в себя чужой член, резко и жадно. Наслаждается, ощущая его во рту — ещё мягкий, но уже стремительно крепнущий. В ладонь сгребает мошонку, мнёт, гладит, мягко перекатывает яички.

У, сука.

Ты, блядь, ещё пожалеешь о своём идиотском желании.

Ты будешь проклинать день, когда узнал, что сосать можно так, как сосёт Арсений Попов. Твой мир больше никогда не будет прежним.

Козёл, блядь.

Места мало и становится всё меньше: во рту, в штанах, в предбаннике в целом. В этой тесной душной коробке некуда деться от заполнившего всё до краёв желания, и Антон поджимает губы, тихонечко мыча, когда Арсений с пошлым хлюпаньем выпускает его член изо рта, чтобы переключиться на движения рукой.

Ха, слабак.

Одновременно хочется заставить его стонать, пищать, кричать, орать — и вместе с тем страшно, что кто-то услышит хотя бы звук. Скоро ребята начнут просыпаться, кто-то пойдёт к пирсу, кто-то решит занять освободившиеся качели, а кто-то и в кустах малины на скамейке перед баней решит покурить — и тогда им нужно быть тихонькими, как мышеньки.

Ха, ну попробуй.

Пока ладонь размашисто катается по стволу, Арсений широко основанием языка облизывает головку, затем кончиком теребит, дразнит уздечку, и снова широко и медленно проходится всем языком, выбивая из Антона тихий протяжный стон.

Его лица снизу не видно, но видно, как пальцы Шастуна цепляются за край стола, словно в надежде, что это поможет ему удержаться за реальность.

Но Арсений ему такой возможности не оставляет — снова насаживается ртом на член, позволяя разбухшей головке упереться в щёку, затем пару раз почти пропускает в горло.

К минету можно относиться по-разному — можно робко и пьяно отсосать кому-то на вечеринке по приколу; или нежно и вдумчиво по любви; или лениво и механически из чувства долга. Но сейчас Арсений словно на собеседовании, где от него требуется показать все навыки разом — и он показывает.

Хочется Антона удивить, поразить, заставить потерять покой и сон. Хочется Антона научить, показать, как бывает. Хочется Антона наказать за это идиотское желание. Хочется Антона в себя влюбить.

И, господи, как хочется Антона выебать.

Свободная рука Арсения, когда не держится за край стола, то и дело тянется вниз, поправить собственный трущийся о ткань спортивок член, такой же требовательный и агрессивный, как и его хозяин. На долю секунды кажется, что это приносит какое-то облегчение, а потом член снова наливается свинцовой тяжестью.

Но это же не о нём.

Ему же вообще ничего не обещали.

Главное сейчас — снести этим оргазмом голову Антону, как из дробовика, а там будь что будет.

И Арсений наращивает темп, рьяно двигая головой, шумно вдыхая воздух, втягивая щёки. Язык во рту не перестаёт оглаживать головку, руки не перестают мять мошонку, осторожно надавливая на чувствительный шов, прячущийся за ней. Это всё требует выдержки, и координации, и опыта — но это всё окупается, когда Антон, вцепившись в стол до побелевших костяшек, вскидывает бёдра, толкается вперёд и мычит протяжно, почти жалобно, запрокидывая голову.

Арсений чувствует бегущее через него электричество импульсами на языке и тёплой спермой, заполняющей рот. Этот момент всегда пограничный, радостный и тревожный одновременно — да, ты справился со своей задачей, но сейчас тебя либо выкинут, как использованную секс-игрушку, либо задушат любовью и лаской. Чаще первое, поэтому Арсений предпочитает не ждать от случайных партнёров объятий и поцелуев, как бы ему ни нравились посткоитальные нежности, чтобы не разочаровываться. Исчезает, как супергерой, взмахнув плащом, как только договорённость выполнена.

А их договорённость выполнена ещё как — Арсений с желанием расквитался, а большего ему никто не обещал.

Поэтому он отстраняется, пытаясь развернуться, чтобы встать. Сейчас он демонстративно вытрет рот, возможно даже пожмёт Антону руку, чтобы добить диссонансом между искрящимся от напряжения воздухом и сухим официозом, и выйдет из бани, уверенный и наглый.

Но этому плану не суждено быть приведённым в действие, потому что Шастун расцепляет пальцы, отлипая от стола, хватает Арсения за ворот футболки и тянет вверх, вынуждая подняться. Всё, чтобы за эту же футболку притянуть к себе и поцеловать — жадно, мокро, отвратительно. Он чудовищно хорошо целуется, ярко, как в мелодрамах, когда герои не виделись двадцать лет и расстанутся после поцелуя, потому что кто-то из них улетает на Луну. Арсений даже теряется, из ведущего превращается в ведомого (нового шоу), послушно запрокидывает голову и позволяет чужому языку творить чёрти что у себя во рту.

Антона как будто не смущает вкус собственной спермы на губах, и может даже заводит, потому что он всё никак не останавливается, сминая Арсову футболку в руке, а вторую руку запускает под ткань, обжигая грудь прикосновениями горячей ладони.

Это всё очень хорошо, конечно, но вместе с тем очень плохо. Потому что у Арсения самого член стоит, практически упираясь в живот, и ему хочется Антона сейчас целовать, и кусать, и растерзать, и проглотить целиком. И как, господи, хочется сомкнуть пальцы в этих кудрявых волосах, заставить его запрокинуть голову, пройтись языком по тонкой коже на шее… а потом перегнуть через этот чёртов стол и выебать, блядь.

Тянуть его бёдра на себя, насаживая глубже; чувствовать, как он горячо сжимает член внутри себя; заставлять выгибаться, кричать, материться, биться под Арсением…

Но такого уговора не было, не так ли?

Такие вещи не делаются спонтанно, без подготовки, без обсуждения. Голова Арсения это понимает лучше, чем пытающаяся выпрыгнуть из штанов головка.

Тогда зачем Шастун его мучает, зачем не отпускает? Он получил своё, зачем нужно растягивать эту пытку, прижимать к себе, руками по телу шарить, целовать, как будто в этом всём есть какие-то чувства, какая-то искренняя страсть, а не просто тупой спор? Как будто Антон хочет чего-то большего, но сам не знает, чего. Чего-то такого, чего они дать друг другу не могут.

Получается, кто кого наказал ещё, да?

Вот это мы объебались.

Арсений выдыхает, прерывая поцелуй, но волосы Шастуна между пальцами (как его рука здесь оказалась?) и его бедро под ногтями ощущаются так правильно, что у него не хватает силы воли от этого всего отказаться.

Он рычит разочарованно (в себе), но остановиться не может. Сжимая руку в волосах, направляет Антона, заставляя его развернуться спиной и перегнуться через стол.

Шастун мешкается, но по выученной годами привычке подыгрывает, позволяя себя направлять. Он послушно упирается ладонями в столешницу и только вздрагивает, когда чувствует, как Арсений прижимается к нему всем телом, приспуская бельё ещё ниже.

Чёрт знает, что у него в голове творится — наверное, полный кавардак и паника, поэтому Арсений заинтересован в том, чтобы действовать быстро. Он оттягивает резинку собственных штанов, опуская их ниже, и ногой сдвигает ступни Антона ближе друг к другу, вынуждая бёдра сомкнуться. Ноги у него тощие, конечно, но сейчас так хочется хоть как-то к нему подступиться, что покатит и так. Поэтому Арсений выдыхает и подаётся вперёд, позволяя ноющему от недостатка внимания члену скользнуть между бёдрами Шастуна. Головка мягко касается Антоновой мошонки, и тот напрягается, пару секунд явно пытаясь понять, что происходит, но затем принимает правила игры и скрещивает ноги, чтобы сжать бёдра сильнее. Умница.

Арсений практически валится на него, прижимается к спине, стараясь задрать обе их футболки, и рвано толкается между его ногами.

Жаль только, что Антон уже успел кончить — как было бы славно протянуть руку вниз и подрочить ему сейчас, в том же ритме, с той же силой.

Но Антону, кажется, отсутствие прямой стимуляции не мешает наслаждаться происходящим. Он запрокидывает голову на плечо Арсению и выгибается навстречу ритмичным толчкам, подставляет шею под поцелуи и сам дышит часто и тяжело.

Всё идёт чертовски не по плану, но об этом Арсений подумает потом. Сейчас он сосредоточен на ритмичных толчках, и на двигающемся под ним в такт Антоне, и на его мокрой солёной шее, которую хочется лизать, и кусать, и оставлять засосы — но нельзя.

Последние силы порывающегося отключиться мозга уходят на то, чтобы понять, что кончить Антону между ног не лучшая идея — под удар попадут и стол, и пол, и одежда. Поэтому, чувствуя подкатывающий оргазм, Арсений успевает задрать футболку Шастуна почти ему на голову и коротко чмокнуть между лопаток, прежде чем со стоическим молчанием спустить ему на спину. Это, конечно, лишает его возможности к этой спине сейчас обессиленно привалиться, но он всё равно себя где-то внутри хвалит за это разумное решение.

Ещё одно неожиданно разумное решение — трахаться в бане, потому что достаточно снять с крючка чьё-то полотенце и открыть дверь в парилку, чтобы намочить его в тазу с водой, и вот уже можно протереть спину Антона.

Тот всё время, пока Арсений возится с полотенцем, стоит неподвижно, и отмирает только после того, как ему помогают стереть сперму с поясницы.

— Это… что-то новенькое, — неловко смеётся Антон, оборачиваясь через плечо.

Арсения захлёстывает чувство вины. Ну кто так делает без предварительной договорённости?

— Извини, — мямлит он, комкая полотенце в руках. — Меня чё-то пере… этсамое… перемкнуло немного.

— Да не, ничего, — мотает головой Шастун. — Я просто в какой-то момент испугался, что ты меня тут так и выебешь на этом столе.

Арсений понимает, о чём он, прекрасно понимает. Но что-то в словах Антона неприятно скребёт по рёбрам: а что, его разве не выебали тут, на этом столе?

Ах да, секс же у нас — это только то, что с проникновением.

Но Попов ничего не говорит — ему не положено залупаться на формулировки в ситуации, где он и так перешёл все границы дозволенного.

Нет никаких смущённых обсуждений произошедшего, никаких драматичных признаний в любви или отчаянных просьб сделать вид, что ничего не произошло. Они просто молча копошатся, а потом Арсений, сделав жест подождать, осторожно выходит из бани первым.

Его паранойя окупается — у пристани потягивается Позов, который закономерно оборачивается на скрип двери.

— Чё ты там делал? — бесхитростно интересуется Дима, скорее для приличия, чем из искреннего интереса.

— Ээ… пф… дрочил? — пожимает плечами Арсений, поправляя волосы.

— Ой, ну и не отвечай, если не хочешь, — отмахивается Позов. — Больно надо. Пошли лучше эти, как их… баклажаны есть.

— На гриле?

— Ага, — чешет нос Дима. — Или тебе сюда принести мож?

Арсений косится на баню и мотает головой:

— Не-не, пошли в дом.

***

Остаток дня проходит вяло. Предвкушая дорогу домой вечером, те, кто приехал на своих машинах, отказываются от алкоголя. Ещё никто не хочет мочить купальники, которые не успеют высохнуть, и ставить шашлыки, которые не успеют прожариться.

Поэтому социальная активность выходит какой-то неравномерной, и Арсений половину дня проводит в попытках вместе с Минскими разобраться в правилах настолки, в которую никто не играл. К концу это так выматывает, что играть в саму настолку уже сил не остаётся и они синхронно забивают, переключаясь в режим лежбища морских котиков вокруг телевизора.

Это активного Арсения не устраивает, и он отправляется обдирать кусты малины у пресловутой бани. Там его и находит Антон.

— Ты едешь?

Арсений разворачивается на раздавшийся за спиной голос, чтобы обнаружить там Шастуна, уже переодевшегося из растянутых дачных спортивок (с пятнами своей и чужой спермы) в приличные штаны.

— А чё, Дрон с Серёгой собрались уже? — уточняет Арсений, закидывая в рот малинку.

— Собираются, — шмыгает носом Шастун. — Вот тебе тоже говорю собираться. Если, конечно…

Он запинается и начинает чудовищно неловко и очевидно разглядывать свои ноги, как будто впервые видит пёстрые массивные кроссовки на них.

— Ну типа… если хочешь, можешь с кем-то ещё поехать.

Ой, блядь, началось.

— Не хочу, — холодно пожимает плечами Арсений, снова заправляясь малиной. — Может, ты хочешь, чтобы я с кем-то ещё поехал?

— Не-не-не, — паникует Антон. — Я просто… ну мало ли.

Арсений оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет, а затем тянет на себя руку Антона, пересыпая ему в ладонь половину горсти малины.

— Шаст. Нормально всё? Потому что мне норм. А тебе норм?

Антон на малину смотрит озадаченно, а потом всю разом засыпает в рот, смешно запрокидывая голову.

— Не, мне охуенно, — он мотает головой, и голос его звучит достаточно убедительно, чтобы Арсений не лез расспрашивать дальше.

Поэтому они едут.

Прощаются с хозяевами, забирают остатки шашлыка, распихиваются по машинам и едут. Они выезжают попозже часа пик, и Арсений забивает переднее сидение, чтобы умиротворённо любоваться тем, как закатное солнце выныривает из-за стволов деревьев и снова за ними пропадает.

Никаких проблем не возникает, пока с ними в машине Андрей с Серёжей, они буднично бухтят, перешучиваются, говорят о работе и планах. Но Дрона высаживают, а за ним выходит и Серёжа, и они в Тахо остаются вдвоём.

Втроём, если считать неловкую тишину.

Антон сглаживает её ненадолго, включая музыку, но его бодрый хип-хоп замолкает, когда Шастун заглушает машину на подземной стоянке отеля, где остановился Арсений. Непонятно, зачем он вообще на неё заехал, почему не высадил Арсения на обочине у входа, но, видимо, ему так нужно.

Поэтому Арсений не возражает и просто молчит, глядя в стену гаража перед собой. И Антон тоже молчит, положив руки на руль.

Ну ладно, ладно, глупо было надеяться, что им никогда не придётся об этом разговаривать, что они успешно продолжат общаться и работать как ни в чём не бывало после этих выходных. Что-то да нужно обсудить. Но в чём именно проблема со стороны Антона? В измене? В сексе с мужиком? Или с Арсением в частности?

Это тупое молчание начинает бесить, и Арсений его прерывает единственным способом, который приходит ему в голову:

— Ну потрахались и потрахались, чё бухтеть-то.

Антон словно выныривает из каких-то своих мыслей:

— А? Чего? А. Да не, всё ок. Да мы и это. Не трахались даже.

Да ну вот, блядь, опять.

— А что делали, за ручки держались? — ехидно усмехается Арсений.

— Да ну блин, ну не трахались же, — внезапно этот вопрос оказывается для Антона важным. — Если бы и потрахались, ничего такого, типа мы с Ирой в открытых отношения и все дела… но не трахались же!

Это тупое упорство Арсения выбешивает мгновенно. Может, конечно, психике Антона так проще — убедить себя, что всё, что не в жопу, за секс не считается, чтобы потом не испытывать моральных терзаний и кризисов самоопределения. Но не так же прям, чтобы отрицать объективную реальность?

— Тебе это прям принципиально? — поднимает бровь Арсений. — Тебе так жить спокойнее будет?

— Да ну не принципиально, — мямлит Шастун. — Просто это, ну… дело принципа… Ну да, тогда принципиально, получается.

Арсений поджимает губы:

— Ну то есть, мы это можем повторить и ещё раз, и ещё раз, и это всё будет не секс, пока кто-то кого-то не выебет в жопу? — усмехается он.

Но Антон кивает совершенно искренне:

— Ну да.

Да в кого ты такой упёртый баран, блядь?!

Арсений раздражённо подлетает со своего места, наклоняясь к водительскому сидению. Сокращает дистанцию, пытаясь смутить, нависает, голос понижает, но всё равно слышно, как он злится:

— То есть, я могу тебе прямо сейчас в этой машине залезть в штаны и ничего такого?

— Ничего такого, — соглашается Антон.

Ясное дело — уже провоцирует. Ждёт, пока Арсений поведётся, поддастся, заглотит наживку, а Арсений глотает всё: и наживку, и крючок, и блесну, и грузило, и поплавок, и удочку бы тоже с удовольствием проглотил, как будто у него давно во рту длинных твёрдых предметов не было.

Он рывком перекидывает ногу через ручник и через Антона, получается почти элегантно, если забыть, как кроссовок чертит грязную полосу по приборной панели. Но Антон не ругается, он наблюдает заинтересованно, как Арсений устраивается на нём. Шастун только разве что руку под сидение запускает, чтобы опустить немного спинку, и чтобы Попов головой не бился о потолок.

Заботливый какой.

Его всё равно хочется придушить, и Арсений практически это и делает, только нетривиальным способом: зажимает его рот своим. Работает плохо, но хотя бы приятно.

Антон на поцелуй отвечает без промедлений, без всяких сомнений и попыток ломаться — просто фыркает довольный и ёрзает на месте, словно позволяя Арсению удобнее на себе устроиться.

— То есть я могу, — сбивчиво продолжает Арсений в перерывах между попытками съесть чужое лицо, — облизать тебя всего с ног до головы, могу яйца твои проглотить, могу оттрахать тебя в рот так, что челюсть закрываться не будет ещё неделю — и в этом не будет ничего особенного?

Пальцы сжимаются в кудрявых волосах, и Антон послушно запрокидывает голову, поддаваясь:

— Ну да.

От него несёт таким раздражающим самодовольством, что хочется наоставлять на нём следов: синяков, царапин, засосов.

Но нельзя.

Поэтому всё, что Арсений себе позволяет — это поймать губами сонную артерию, оставляя на шее мокрые поцелуи, пока под второй рукой неотвратимо твердеет член Антона.

Да ему это нравится! Играть и не признаваться, слушать все эти грязные сценарии, притворяться невинной овечкой, которую соблазняет само нахождение Арсения рядом.

— То есть я могу, — Арсений делает эффектную паузу, чтобы в салоне отчётливо было слышно, как расстёгивается ширинка на джинсах Шастуна, — прямо сейчас, прямо тут подрочить тебе как коллега коллеге, и… это тебя не расстроит?

— Э-э, — Антон явно несколько растерян, хоть и пытается виду не подавать. — Меня скорее уже расстроит, если ты этого не сделаешь?

Вы посмотрите на него! Вот, блядь, наглая рожа.

Арсений раздражённо сжимает руку в его волосах в кулак и целует в губы со всей накопившейся яростью. Вторая рука в этот момент находит где-то в складках белья готовый действовать член и, обхватив, тянет вниз. Арсений заведомо знает, что это извлечёт из Антона недовольное шипение, как только кожа натянется слишком сильно, но он готов уже пойти на что угодно, лишь бы сбить с него это самодовольство, лишь бы выдавить из него немного…

Искренности?

Уязвимости?

Но пока, похоже, это далеко не те субстанции, которые выдавить из него получится. Когда Арсений сменяет гнев на милость и перестаёт тянуть, а вместо этого гладит, сжимает и потирает так, как надо, Антон и вовсе расслабляется, запрокидывает голову и руку под широкую футболку запускает, лениво гладя Арсову спину.

Арсений хочет продолжать злиться, хочет продолжать плеваться заготовленными репликами с миллионом грязных сценариев, хочет двигаться рвано и резко и даже где-то в глубине души хочет уйти прямо сейчас, позволив стояку Антона метафорически треснуть хозяина по лбу, оставить его одного, такого упрямого и возбуждённого посреди… посреди чего? Не секса же.

Хочет, но не может — сам плавится об Антона, как шоколадный зайчик об утюг, сам тонет в изгибе его шеи, сам стонет глухо, касаясь губами тёплой кожи под воротником футболки. Что с ним делать? Хочется в него лицом зарыться, пальцами в волосы, исцарапать его, чтобы под ногтями осталось хоть немного Антона, которого можно будет забрать с собой, как сувенир.

Ага, забрать, чтобы вспоминать об этом всём и думать, какого чёрта они вообще всю эту кашу заварили. Всё же нормально было — так бы и оставалось.

Но Антон как наркотик… Нет, хуже, Антон как креветки. Ты живёшь нормально, пока их не попробуешь, но после того, как попробуешь, хочешь их везде — в том яме, в Цезаре, в темпуре.

В доме.

В бане.

В машине.

Антон под его руками довольно мычит и словно плавится тоже. Он выгибается навстречу, вскидывает бёдра, давая понять, что хочет увеличить амплитуду, и послушно запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи. Но Шастун всё ещё не теряет рассудок — ему хватает сознательности, чтобы осторожно перевести рычаг переключения передач обратно в режим паркинга, когда Арсений задевает его коленом, пока возится с другим рычагом. Как будто ничего особенного не происходит. Как будто на нём каждый день вот так вот коллеги лежат.

Даже понимая, что Антон это всё спланировал, Арсений не может остановиться. Он планомерно наращивает темп, слушая, как дыхание Шастуна становится хриплым и сбивчатым, и сам позорно ёрзает, прижимаясь членом к его бедру. Антон пару раз пытается дотянуться до его ширинки, но какая-то тупая упёртая гордость заставляет Арсения отдёрнуться оба раза, и после того Шастун оставляет попытки вернуть услугу, видимо, смирившись с тем, что перформанс в этот раз должен быть однонаправленным.

Когда Антон поджимает губы и начинает еле слышно мычать на одной ноте, Арсений понимает, что пёстрая финишная ленточка уже маячит на горизонте. Господи, как велик соблазн бросить его сейчас, на самом пороге оргазма, заставить его злиться и умолять, поддеть, залезть ему под кожу… Но Арсений этого не делает. У него, несмотря на всю присущую ему вредность, нет цели обмануть или быть коварным. Доказать своё мнение — да, но не таким способом.

Поэтому он позволяет Антону кончить.

Как положено: размашисто и тягуче, замедляя руку на ходу, драматично откидываясь на руль, оглушая всю парковку непрекращающимся звуком клаксона. Антон тянет Арсения на себя — то ли чтобы тот прекратил задницей жать на руль, то ли чтобы поцеловать, но целует в любом случае, жадно и глубоко, даже как будто бы с какой-то измученной благодарностью.

Но Арсений поцелуй разрывает, сам, резко, прикусив губу на прощание. Смотрит пару секунд в помутнённые послеоргазменной дымкой глаза, а затем невозмутимо (ладно, почти невозмутимо, со второго раза) нащупывает освободившейся рукой ручку и открывает дверь.

Тахо не предусмотрена для того, чтобы элегантно выходить, слезая с водителя, поэтому ему приходится подключить всю свою растяжку и пластику, чтобы не вывалиться на парковку, а спокойно выйти и встать, невозмутимо поправляя одежду.

— Спасибо, что подбросил, — всю холодность, которая ещё осталась в его разгорячённом теле, Арсений старается вложить в эту фразу.

Прежде чем развернуться, он в последний раз пробегается взглядом по ошарашенному растрёпанному Антону с нелепо подрагивающим на животе членом, словно пытается перерисовать эту картинку в свой внутренний альбом воспоминаний, в его новую коллекцию. А затем выпрямляет спину и направляется к выходу с парковки почти что чеканной модельной походкой, с тем только исключением, что моделям обычно не приходится судорожно соображать, обо что вытереть перепачканную спермой ладонь.

***

Какой бы мягкой ни была подушка в номере класса люкс, Арсений полночи ворочается на ней так, будто она набита камнями и колючками. Он никак не может найти себе места и хочет видеть доказательства, что Антон ещё больше не может найти себе места, но тот, как назло, скидывает мемы, шутит, запускает бесполезные чатики у себя на канале и ведёт себя так, словно эти выходные не поставили всё в его жизни с ног на голову.

Более того, словно издеваясь, Антон скидывает в общий чат фото рюкзака, грустно притулившегося на заднем сидении Тахо, с идиотской подписью: «Чей туфля?».

Всё он прекрасно знает. Знает, что сумка Арсения, знает, почему тот забыл её в машине, и всё равно выбирает делать из этого цирк с публичным заигрыванием с советским кинематографом. И Арсений его за это ненавидит, но ещё больше ненавидит себя за то, что ведётся, за то, что играет по его правилам и послушно отзывается в чате, заканчивая цитату: «Моё».

И пока остальные упражняются в остроумии, шутя о том, что в сумке у Арсения наверняка жизненно важные для его пожилого возраста лекарства, без которых Попов не переживёт ночь, Антон отвечает коротко и бесхитростно: «Ну уже тогда завтра в офисе дам».

Хочется швырнуть телефон куда-нибудь в стену, но Арсений благоразумно считает до десяти и сдерживается, откладывая несчастный айфон на прикроватную тумбочку.

Что этот Шастун, блядь, себе позволяет, а главное — зачем? Чтобы просто поиздеваться? Хорошо провести время? Чтобы бесстыдно воплотить в жизнь все те вещи, которые Арсений шептал ему на ухо в машине, пытаясь смутить, а потом смотреть ему в глаза и заявлять, что в этом нет ничего такого, ведь они не трахаются?

Что-то подсказывает Арсению, что так всё и будет.

Но что хуже — что он будет вестись на каждую уловку, попадать в каждый капкан и заглатывать каждую наживку, даже если прекрасно понимает, что всё это плохая идея.

Ведь плохие идеи — самые соблазнительные.