Подняв голову от подушки, Арсений сразу же хочет уронить её обратно. Ну и ебанутый же сон ему приснился! Дача, Антон… Интересно, почему его бессознательное породило это?

Он садится в гостиничной кровати и на автомате тянется к кинутому на стул рюкзаку, только чтобы понять, что никакого рюкзака там нет.

А?

А.

Значит, рюкзак со всем своим содержимым всё-таки остался в Тахо, а следовательно, и всё, что было до этого, тоже произошло. И теперь Арсению будничному нужно как-то жить с тем, что натворил Арсений выходной.

Как и всегда, на помощь приходит тактика избегания. Попов чистит зубы одноразовой щёткой, натягивает на себя ровно те же шмотки, в которых был вчера, и уныло жуёт отельный завтрак, усиленно стараясь игнорировать лезущие в голову воспоминания. Если представить, что ничего не случилось, может, так всё и окажется в конце концов? Если осторожно прикрыть крышку этого ящика Пандоры, может, получится сделать вид, что никто его и не открывал?

Но стоит ему добраться до офиса, и становится очевидно, что обстоятельства не на его стороне. Оксана со скорбным лицом сообщает, что Позов и Матвиенко всё ещё не освободились с других съёмок, а потому Арсению представляется потрясающая возможность почувствовать себя московским обитателем офиса — то есть провести полдня, развалившись на диване, думая, чем бы себя занять, пока ты ждёшь других.

Да-да, в той самой комнате, в которой уже растянулся вдоль дивана Шастун с телефоном, застрявший ровно в той же ситуации.

Арсений искренне пытается вести себя максимально нейтрально, но выходит из рук вон плохо. Он, словно споткнувшись, неловко замирает у стола, не рискуя продвинуться вглубь комнаты и плюхнуться на кресло, как поступил бы любой нормальный человек.

Рюкзак сиротливо ждёт его на одном из стульев, и Арсений ему за это благодарен — он за этот рюкзак цепляется, как за спасательный круг, и принимается в нём показательно копошиться. Сам не знает, что ищет — то ли зарядник, то ли таблетки. Но это не главное, главное — повод не уходить из-за стола.

— Ты что теперь, меня избегать будешь? — подчёркнуто спокойно интересуется Антон, не поднимая взгляда от экрана телефона.

— Я тебя не избегаю, — врёт Арсений, чуть ли не пряча нос в рюкзак.

Он точно решил, что в сторону дивана ни ногой — будет поддерживать иллюзию профессионализма, чинно расположившись за столом. Надо только найти какой-то блокнот или бумажку и поназаписывать на них что-то — тогда Антону совсем неудобно будет его отрывать от продуктивной деятельности, чтобы обсудить всякие непотребства.

Так же?

Антону, кажется, плевать на придуманные другими на ходу правила приличия, потому что он вздыхает, опускает телефон на живот и недовольно поджимает губы, сверля Арсения взглядом насквозь.

— Блин, Арс, вот давай без этих твоих фирменных уходов от разговора, а? Если тебе что-то не так, имей совесть так и сказать.

Блядь, ну серьёзно, ну не хочет он же это обсуждать прямо сейчас, посреди офиса? Даже если в комнате с ними никого нет, нужно же понимать, что в любой момент может войти кто угодно. Почему Антон обо всём этом говорит с такой лёгкостью, будто ничего особенного не произошло? Будто это всё нормальная часть взаимодействия коллег на выходных.

Ага, тимбилдинг.

— Окей. Хорошо, — неожиданно для себя самого Арсений поднимает голову и возвращает Антону этот его недовольный взгляд с поджатыми губами. — Знаешь, в чём дело?

— Ну? — терпеливо ждёт разъяснений Антон.

— Я знаю, что ты делаешь.

Арсению в этот момент кажется, что он Эркюль Пуаро, который собрал всех подозреваемых в одной комнате, чтобы объявить им, что он знает, кто убийца. Но Антон торжественности момента не разделяет. Он только хмурится непонимающе:

— Чего?

Приходится подбавить пафоса. Арсений элегантно отодвигает стул со стола, перевешивает рюкзак на его спинку и садится сам, драматично закинув ногу на ногу, прежде чем пояснить ход своих мыслей:

— Я знаю, что происходит. Ты дорвался до свободы, до экспериментов, тебе хочется попробовать много всякого нового, и ты почему-то решил, что у тебя под рукой есть очень удобный вариант, который всегда будет не против.

На словах про удобный вариант Арсений театрально проводит рукой сверху вниз, чтобы лишний раз пояснить, что он имеет в виду не кого-то там, а себя.

— А ты… против? — вопрос Шастуна звучит так бесхитростно, что сразу же выбивает из колеи.

Ну вот как ему объяснить, что дело не в том, что Арсений якобы против, а в том, что он не хочет, чтобы Антон считал, что он всегда не против, даже если он, напротив, совсем не против… Тьфу!

— Ты просто так говоришь, как будто ты злишься на меня за что-то, — продолжает Антон, садясь на диване. — Хотя я не помню, чтобы ты как-то протестовал или выражал нежелание… участвовать.

Туше. Тут с ним, конечно, не поспоришь при всём желании.

Видимо, следуя принципу Магомеда, идущего к горе, Шастун всё-таки поднимается с дивана и пересекает комнату, останавливаясь у стола. Он выбирает стул напротив Арсения и опускается за него всё так же с телефоном в руках, как будто он просто пересел туда, где ему удобнее играть, и ему почему-то удобнее не на мягком диване, а на стуле. Но сверлит взглядом он, несмотря на это, не экран, а Арсения.

— Арс, давай без вот этого. Скажи нормально, если тебя что-то не устраивает. У меня тоже, знаешь, никакого желания в это всё вписываться, если это будет так, что сегодня у меня твой член во рту, а завтра ты морозишься.

Только послушайте его: «вписываться»! «В это всё»! Да во что, блядь, они вписались-то, кто-нибудь может толком объяснить?

В кабинет засовывается голова Гауса, осматривается в поисках кого-то и снова исчезает. Все три секунды стоит убийственно неуютная тишина, пока Арсений думает, мог ли Артём услышать пассаж про член во рту, причем не абстрактный, а очень даже конкретный член в очень конкретном рту.

— Хорошо, говорю нормально, — вздыхает Арсений, стараясь не отводить взгляд. — Ты сам не знаешь, чего хочешь.

— Это ты не знаешь, чего хочешь, — не задумываясь, парирует Антон. — Я, мне кажется, свои желания артикулировал довольно чётко и не раз, да? Я думаю, дело знаешь, в чём? Ну раз уж мы тут решаем за других, какие у кого мотивы… Я думаю, ты злишься, потому что всегда этого хотел, просто не так это себе представлял.

Арсений чувствует, как непроизвольно расширяются его глаза, а щёки практически сразу начинают гореть от такого наглого предположения.

— Пфф, всегда? Вот это самооценка. Шаст. Слушай. Если ты думаешь, что ты какой-то там невероятный герой-любовник и я буду по первому зову к тебе нестись, когда ты в очередной раз решишь, что тебе не хватает приключений, то тут я тебя разочарую.

— Да?

Он очень странно произносит это «да», очень просто и искренне, и вместе с тем как-то властно, как будто он уверен в своей невероятной притягательности и в том, что Арсений ему не сможет сопротивляться.

Хочется ему много чего ответить: что Арсений не будет за ним бегать, как собачонка, и что, если Попову захочется секса без обязательств, перед ним выстроится целая очередь куда более опытных и уверенных любовников, которые, помимо прочего, не будут отрицать тот факт, что они занимаются сексом.

Но он ни слова не может из себя выдавить, потому что смотрит насамоуверенное, наглое лицо напротив и понимает, что действительно не может сопротивляться этому странному, неуместному притяжению.

Арсений слышит шорох под столом и легонько вздрагивает, когда чувствует, как что-то касается его икры. Шастун обеими руками вцепился в телефон — значит, использует свои окаянно длинные ноги, засранец. Ведёт ступнёй вверх, пока не меняет вектор у колена — и вот Арсений чувствует это недвусмысленное давление уже на своём бедре.

— Ты не охуел? — интересуется он спокойно, но ногу Антона с себя не сбрасывает, ждёт, чтобы понять, как далеко тот зайдёт.

— Определённо охуел, — соглашается Шастун, еле кивая головой, и его голос звучит низко и хрипло.

Арсению кажется, его прибивает этими звуковыми волнами к стулу, как бывает, когда басы в песне проходят сквозь тело, заставляя его вибрировать, плавя, возбуждая… Не исключено, конечно, что в последнем виновата чужая нога, осторожно ощупывающая под джинсами силуэт его члена. Но голос — голос тоже.

Ирония в том, что это Антон. Их Антон. Тот самый Антон. Который ворчит, когда устал, который помнит имена покемонов, который сначала кусает пирожок, а потом спрашивает, есть ли там рис. Антон, который сыпется с тупых шуток, и кидает в общий чат древние мемы, и зимой закутывается так, что между кепкой и курткой только нос торчит. Нелепый, смешной, очаровательный Антон — когда он научился включать этот режим ёбаря-террориста? Или он всегда умел, а Арсений просто не замечал?

Нога плывёт вверх мягко, не давит слишком сильно, потихоньку знакомится с рельефом арсеньевских штанов. Штаны, вопреки воле хозяина, раздвигают ноги шире и сползают на стуле ниже. Просто так. Сами по себе.

То, как быстро член отзывается на прикосновения порывом подняться, одновременно льстит и пугает. Арсению хочется строить из себя Снежную королеву, а его телу хочется поддаться и тянуться навстречу собирающемуся внизу живота теплу.

Антон сверлит его взглядом поверх телефона — резким, прямым, отчасти даже издевательским. Но то, как он еле высовывает кончик языка от усердия, как делает всегда, когда сосредоточен, выдаёт, как сильно он старается на самом деле.

Арсений ловит себя на мысли, что, наверное, помимо прочего, держать ногу на весу под столом тупо неудобно — но это только сильнее распаляет, становится ещё интереснее, как долго Антон может продолжать эту провокацию только ради того, чтобы… что? Доказать себе, что он может возбудить Арсения на раз-два, несмотря на свою вопиющую неопытность? Доказать Арсению, что они могут заставить друг друга кончить миллион раз, но так и не поднять бокал, когда неумолимо в следующий раз они дойдут в «Я никогда не» до вопроса про секс с мужчинами?

Чем больше кровь приливает к наиболее востребованным сейчас органам, тем больше от Арсения ускользает смысл происходящего. Какая разница, зачем это происходит? Пусть происходит. Пусть продолжает.

Дверь кабинета снова открывается. Антон замирает, но ногу не отдёргивает. Вес его ступни продолжает приятно давить на член даже сквозь джинсы.

За дверью оказывается Оксана, которая с недовольством оглядывает собравшихся, видимо, не удовлетворяется их количеством и принимается набирать чей-то номер, снова исчезая в коридоре. Антон наклоняется на стуле и тянется к двери, пытаясь её закрыть, на мгновение всё-таки разрывая контакт, и Арсений позорно не успевает заткнуть себе рот. Как только чужое тепло отрывается от его паха, он коротко, но заметно недовольно мычит.

Антон притворяет дверь и возвращается обратно на стул — из-за широкой столешницы сложно рассмотреть, возбуждён Шастун сам или нет. Он медлит, прищурившись, разглядывает Арсения. Тот сам себя не видит, но по горящим щекам чувствует, что выглядит, наверное, совсем бесстыдно. Лицо, небось, красное, глаза блестят, руки поверх стола отчаянно мнут бумажку, которая должна была прикидываться списком дел.

Антон облизывает губы и снова тянется ногой ближе, касается колена, бедра и—… Предательски замирает. Его нога зависает почти там, где Арсений хотел бы её чувствовать — но не совсем.

Выжидает. Проверяет. Искушает.

И Арсений сдаётся. Побеждённо прикрывает глаза, скатываясь ещё ниже, чтобы ткнуться пахом в упругий изгиб чужой стопы.

Хорошо. Ладно. Он проиграл, Антон победил.

По какой-то чудовищной и нелепой причине Антон, на которого Арсений все эти годы смотрел не больше, чем на коллегу, теперь возбуждает его и возбуждает его так, что все рациональные доводы оказываются выкинутыми на помойку, принесёнными в жертву на алтаре посредственного, неумелого секса.

Если бы только они не были в офисе. Господи, если бы только у них была возможность не церемониться, не волноваться о лишних взглядах, о камерах, о звуках…

— Ебать, блядь! — гаркает Серёжа, влетая в кабинет.

Дверь пищит так жалобно, что закрадывается подозрение, что её открыли с ноги. Её осторожно ловит идущий следом Позов.

Антон замирает, а затем медленно опускает ногу на пол с осторожностью сапёра, имеющего дело с неразорвавшимся снарядом времён Первой мировой. В каком-то смысле он и правда имеет дело с неразорвавшимся снарядом.

— Все дороги, всё, блядь, бордовое, как будто у них снег в августе выпал! — продолжает возмущаться Матвиенко, швыряя сумку через всю комнату на диван.

Он протягивает руку Арсению, и тот послушно пожимает её своей отвратительно потной ладонью, а затем подтягивается на стуле выше. Главное, чтобы его ближайшие пару минут не просили встать из-за стола.

Позов останавливается у стула Шастуна, смотрит под ноги и тянет задумчиво:

— А чего тут обувь валяется? Жмут, что ли?

— Не жмут, а знаешь… типа стопу в них сводит, — находится Антон, кидая короткий взгляд на соучастника через стол. — С подъёмом что-то не то, наверное.

— Пей калий с магнием, — дежурно отмахивается Позов, опускаясь на стул рядом. — Чё там, где Стас? Вы без нас не начинали обсуждать?

— Да не, — отмахивается Арсений. — Просто сидели, хуи… пинали…

И Антон на другом конце стола поджимает губы, чтобы не засмеяться.

***

Арсений неимоверно горд собой, потому что ему требуется лишь несколько минут, чтобы из сползающей под стол липкой возбуждённой массы превратиться в работоспособного человека и внести свою лепту в обсуждение гастрольного графика. Он даже вворачивает пару дельных мыслишек, когда они расставляют игры на разные концерты, и в целом выглядит, как человек, который пришёл в офис работать, а не непотребствами всякими заниматься.

Эту иллюзию удаётся поддерживать, даже когда они обсуждают потенциальные новые форматы, и когда они пробуют пару из них сыграть, и когда их с Антоном ставят в пару. Их сыгранность никуда не делать, их доверие, их умение подхватывать мысли друг друга на лету… Но к ней добавилось что-то неуловимое, что-то новое: проскакивающие между кончиками пальцев от прикосновений искры, томящееся ожидание чужого взгляда, необъяснимые полуулыбки.

Даже Стас замечает это изменение и одёргивает их, вклиниваясь в сюжет:

— Арс, он твоя внучка, не смотри на него так, будто выебать хочешь, пожалуйста.

— Не-не, подожди, ну я же серый волк в ночнушке бабушки, у меня там… свои мотивы…

— Давайте без пропаганды зоофилии, — нервно смеётся Позов.

— Бан за фурри! — кричит из своего угла за шкафом дровосек-Серёжа.

Когда форматы заканчиваются, и хинкали заканчиваются, и рабочие часы заканчиваются, все начинают потихоньку формировать ручеёк, текущий в сторону двери, но Шеминов пресекает попытку к бегству объявлением: сдвинулись съёмки нового шоу, куда их позвали в качестве гостей, и теперь придётся перекраивать весь график. Москвичи принимают новость с относительным равнодушием, а вот Арсений хмурится:

— Так, а нашу рекламу мы тогда на когда переносим?

— На эту среду, — огорошивает Стас.

— Это что мне, на один день домой ехать и сразу обратно, что ли? — ворчит Попов.

— Так не едь, — пожимает плечами Позов. — Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим… будешь завтра с нами сценарии для других реклам брейнштормить, в общем.

— Димк, я бы с огромной радостью, вот честно, — врёт Арсений, — но ты же знаешь, что жильё день в день не найти, а у меня в гостинице только до этой ночи оплачено.

— Всё тебе Окс найдёт, — отрубает Стас.

— Да?

— Обязательно, она у нас мастерица. Если хочешь, и билеты за тебя сдаст. Она ваши номера паспортов наизусть помнит.

Арсений сдаётся, для атмосферы поворчав ещё несколько минут, но, если быть честным, впервые за долгое время он чувствует себя не таким уж опечаленным из-за перспективы провести лишние пару дней в Москве. В конце концов, теперь у него будет больше шансов довести начатое до конца и заставить Антона заплатить за все свои утренние выебоны.

— Шаст, подкинешь меня до гостиницы? — подмигивает Арсений, закидывая рюкзак на плечо.

Антон замирает в дверном проёме, неловко оборачиваясь на Арсения, словно пойманный с поличным жулик из детской книжки с картинками:

— Блин, сорян, мне щас вообще не по пути. Мы с Игорем на игру едем же.

В его голосе звучит искреннее раскаяние, как будто он Арсению что-то обещал. Но он не обещал, и Арсений это помнит и всё равно не может побороть окутывающее его ощущение разочарования.

— С Джабраиловым? — зачем-то на автомате уточняет Попов.

— Ага. Парма — Енисей, — тянет Шастун. — Это баскетбол. Лига ВТБ.

Как бы Антон ни пытался добавить веса своим планам ненужными деталями, Арсению совершенно всё равно, на каких именно мужиков с мячами его променяли и какой банк это спонсирует. Вывод-то из этого один: никто не собирается менять свои планы, только потому что изменились твои.

— Я тебя подкину, — ворчит Серёжа, явно обиженный тем, что не его вообще попросили об этом первым, и Арсений благодарно чмокает его в залитую лаком макушку в качестве извинения.

Нахохлившись на переднем сидении, пока Матвиенко за рулём рассказывает о планах на отпуск, Арсений пытается убедить себя, что он не расстроен. Если какая-то эмоция в нём и преобладает, то это скорее злость — он злится на себя за то, что пошёл на поводу у Антона; за то, что эмоционально вовлёкся в какое-то дерьмо, которое задумывалось как не больше чем развлечение; за то, что не смог вовремя остановиться и теперь последнее слово не за ним. Злится ещё немного на Антона за то, как тот спокоен и уверен; за то, что он имеет наглость завести и свалить по делам; за то, что он вообще всё это начал. За это дурацкое желание.

Новых сторис ленте нет, но Арсений украдкой заглядывает в инстаграм Джабраилова и видит там привычное бахвальство: смотрите, я провожу время с Шастуном, Шастун уделяет мне внимание, смотрите, какой я важный, я сижу на игре с Шастуном!

Шастун, Шастун, Шастун.

Арсений раздражённо закрывает инстаграм. Да. Раздражение. Злость. Это его эмоции. Но он не ревнует. Он совершенно точно, стопроцентно, железобетонно не ревнует.