Бестолковый сентябрь тянулся-сыпался, пустозвонился, ксилофонился, струился по стёклам каплями. И было Есене тоскливо, печально было, хрустально-хрупко, устало, сонно. Было Есене зябко. Всё время зябко. Зябко не снаружи, а изнутри, словно лето уходило ни с календаря и ни с улиц, а из неё, Есени, с каждым вздохом улетучивалось, оставляя по себе безупречное в своей неоспоримости «ничего».
Сентябрь случился внезапно, почти что стрясся, свалился на голову серым, безрадостным пробуждением, прелым запахом, сизой моросью. Есеня заслонилась от него оконными створками, а он всё равно пробрался, пролез, как вор. И ничего не оставалось Есене, кроме как приветить его полосатым свитером, жабками-тапками, палочками корицы и красным сухим вином. С Сентябрём ведь по-другому никак нельзя — только глинтвейн варить, утепляться, баррикадироваться хорошими книгами и печеньем… А то, что солнце ещё иногда по-летнему припекает — уже не в счёт. Это оно всё врёт так, храбрится всё, а на самом деле закончилось, пролистнулось, уже до весны прошло.
Чем глубже в сентябрь, тем больше ты это чувствуешь. Поднимаются воротники, надеваются капюшоны. И загодя нужно устроиться-обуютиться. Сентябрь не выстудит, если спрятаться от него.
Есеня варила какао и шоколад. Впрочем, последний ей отчего-то не удавался — сбегал, приставал, горчил. Такая вот наоборотная с ним магия получалась. Впрочем, Есеня шоколад всё равно варила. Варила для Леси, Сашки и Ангелины — хохотушек-подружек, самых любимых, родных и незаменимых.
Они всегда прилетали стайкой, заливали квартирку Есени весёлым щебетом, расплёскивались по ковру пёстрыми бликами своих платьев и всё болтали, болтали о том, о сём…
В особенности почему-то подружки любили СНЫ. Да не простые, а сплошь чудесные, сплошь волшебные. Такая игра была у них непременно — сны собирать, рассказывать и записывать, да соревноваться ещё по-дружески, чей заковыристее, интереснее чей и ярче. Сны всенепременно записывались в тетрадку, чтоб не забылись. Много их уже накопилось, таких тетрадок, за годы дружбы. И все они у Есени хранились, все береглись непременно, как драгоценности.
А сентябрь вот пустым оказался, полым, пропитанным вязкой чернотой без конца и края. Ночь, будто миг — никаких миров. И Есеня молчала, пила шоколад, утыкаясь в чашку, соблазном что-то придумать не искушалась. Это — не по правилам. Это — совсем не честно.
И ведь не пойти ни к кому Есене с такой бедой.
Когда одна из подруг притащила коробку с лентой совсем без повода, Есеня растерялась, изумилась, но приняла.
В коробке была подушка. Подушка-мишка.
Есеня удивлённо спросила: — а это твоя?
— Моя.
Так и уснула Есеня: подушку подружки — под ушко. А ей — свою.
Следующий шоколад услышал Есенин сон. А вот подружке совсем ничего не снилось.
И подушки пошли по кругу. А вскоре купили новые. На каких-то кошмары снились, в каких-то заключалась чернильная пустота.
Пополнялась тетрадка, варился шоколад, покупались кексы, и был календарь на околице декабря.
Скоро узнали, что лучшие сны — всегда на подушках с перьями, а самые чудесатые — и вовсе на рукодельных.
Так свою первую сшили, набили травами. Колючей она слегка получилась, но ароматной. И снились на ней луга. Появилось у хохотушек-подружек новое увлечение.
— Производство откроем, — шутила Леся.
— Подушечный рай? — улыбалась Сашка.
Есеня кивала серьёзно:
— Нет, это будет «лавка волшебных снов».
***
Ярмарка катилась, играла вокруг Есени, рекой полноводной бежала-пенилась, пестрила, шумела, пахла яблочным дымом, лепёшками и вином. На ярмарке пили, пели и танцевали, зазывали, продавали и торговались.
Только Есене была не нужна реклама. Подушки её — пряные, пьяные, травяные — сами к себе влекли. А цены были у них такие же, как товар — чудесные, чудесатые.
— То, что в вашем правом кармане, — говорила Есеня, чтоб получить горстку монет и брелок-сову. — Грог и столько, сколько стоит ваш самый любимый кофе, — назначала другую цену.
Этого ей хватало. Хватало им — кропотливо собиравшим в тетрадку сны и прятавшим каждый аккуратно в подушку с лавандой, корицей, кофе или стручком ванили. Этого хватало хохотушкам-подружкам, хозяйкам маленькой «лавки волшебных снов».
Есеня уже забыла, какая это по счёту ярмарка. Есеня уже забыла тот пустозвонный, ксилофонный сентябрь с чернотой-тоской.
Помнила только коробку с подушкой-мишкой.
И так и не научилась варить шоколад, как надо.
А люди приезжали со всех уголков страны, чтобы купить за безделицу самый чудесный сон.