Руки Мариши покрылись гусиной кожей и, прошлёпав босыми ногами по цвету морской лазури, она укутала плечи мягким закатом. Она выбирала его чаще всего, хоть на маленьких, но крепких пластиковых крючках рядом висели ромашки, джунгли и даже расцвеченный десятком созвездий космос. Откуда и когда закат появился Мариша позволила себе позабыть, сменив воспоминание уверенностью «он был всегда» — переезжал с ней и отцом от одного военного городка к другому, прятался в чемодане, когда Мариша впервые сама улетала к друзьям на море, а позже — и в сулящую сложности «взрослую жизнь». Закат не уставал быть — яркий, безудержно-голубой, бесконечно-алый, с оранжевыми росчерками и буквой «М», вышитой красивой золотой нитью в одном из четырёх углов. Отец говорил, что закат подарила мама, прежде чем уйти по звёздной тропинке к ангелам. Мариша отцу не верила. Мамы она не помнила, так что смутно представляла, как тот, кого как бы не существует, мог подарить что-то настолько реальное и уютное, такое обыденно простое банное полотенце. Но, с другой стороны, сама Мариша ведь существует и в реальности своей ни капли не сомневается…
С детства Мариша привыкла видеть в простых, обыденных вещах нечто прекрасное, но не всегда совершенное. Даже наблюдая за облаками, она порой ловила себя на мысли, что хотела бы нарисовать их гораздо, гораздо лучше. Наверное, потому и стала художником. Театральным художником, создателем костюмов и декораций. Точнее, пока что Мариша на это лишь отучилась, а вот работу по профессии ещё отыскать, к сожалению, не смогла. Впрочем, Мариша не опускала руки. Рано или поздно всё сложится так, как нужно. А пока не сложилось, Мариша не унывает. Мариша создаёт пушистые облака.
Именно в создании облаков заключалась её нынешняя работа — несерьёзная, мимолётная, как последние августовские дни, но всё же случившаяся с ней, Маришей, в единственно возможном и правильном настоящем. А Мариша привыкла настоящему доверять и радоваться. Пока оно есть, есть и она, Мариша.
Последние глотки сладко-горькой августовской полуночи делала набегу. Чашку — на столик – можно помыть потом. В руку — ключи от байка.
Когда Мариша сидит на спине Серебряного Дракона, ей кажется, что в мире нет вообще никаких границ. И можно лететь, куда вздумаешь, куда пожелаешь — хоть к морю, хоть к солнцу, хоть к звёздам…да хоть на марс. Серебряный Дракон урчит, то и дело норовя сорваться вперёд быстрее, но уверенная рука Мариши осаждает его порывы.
Этой самой рукой Мариша когда-то Дракона и создала. Практически собрала с нуля вместе со старым другом. Сама-то она в технике ничего ровным счётом не понимала. Просто проснулась однажды с по-детски упёртым, капризным «я так хочу» — и в тот же день обнаружила себя в Лёшкином гараже с наспех набросанной зарисовкой: «вот так вот можно?»
У Маришиного Серебряного дракона были изогнутая шея, искусно нарисованная морда, перепончатые металлические крылья и даже хвост, обёрнутый вокруг тела. Её Серебряный Дракон был силён, послушен и очень добр. Так, по крайней мере, Мариша думала. И этого ей хватало…
Мариша никогда до конца не знала, что происходит на самом деле: мчится ли она сквозь галдящий город или это он, сумбурный, пятнистый и ненадёжный бешеным течением проносится мимо неё и дракона, дрейфующих в невесомости? Город всегда был изменчив, зыбок, подвластен времени, природе, мечтам и людям. Последним двоим — особенно, ведь Город стареет лишь от рутинной обыденности своих серых, погрязших в унынии обывателей, а бесхитростные мечты, восторженные взоры, надписи на асфальте и граффити на заборах — лучшая его панацея от всех невзгод и залог если не вечной жизни, то молодости бесспорно. Этому всему даже не обязательно в реальности воплощаться. Пусть хотя бы задумано будет, сплетётся причудливо-ярко у прохожих в воображении, а город уж сам подхватит и, если ему понадобится, создаст.
Мариша на фантазии не скупилась, нарочно оставляя верного Дракона за несколько кварталов от места своей работы и не спеша, вдумчиво изучая десятки раз виденные ею урбанистические картины. Вон там, за перекрёстком, окружённая грушами и шелковицей, спряталась стыдливо старая-старая голубятня. Но Мариша-то знает, что по ночам деревянные стены светятся, а смельчак, что отважится подойти близко-близко, да в крохотное окошечко заглянуть, увидит: никакая это не голубятня, а дом Жар-птицы. Именно благодаря ей в этом районе города всегда так тепло и солнечно. Этот район даже дожди стороной обходят. НО У ДОЖДЕЙ ПРИЧИНА НА ТО СВОЯ — несколько ЖЁЛТЫХ-ПРЕЖЁЛТЫХ ЗОНТОВ, РАСПАХНУТЫХ В ожидании над мостиком через речку. На мостике том кофейня (особая такая кофейня), где в самую дождливую погоду можно получить чашечку-другую божественного напитка совсем задаром. Вернее, не совсем, а за самую уютно выдуманную историю. А дожди, они те ещё охотники до чужих, пусть даже выдуманных, историй. Вот так и приходят люди за кофе, а дожди — за уютно выдуманными историями. И все очень счастливы, пусть и по разные стороны жёлтых зонтиков.
Мариша идёт, улыбается и мечтает — протягивает ладонь, сдувает с неё серпантином радугу, чтоб обязательно вот прямо над улицей растянулась-нарисовалась, да и осталась на ПМЖ. Радугам ведь тоже нужно где-то задерживаться подольше. Особенно над такими прекрасными улицами, где каждый дом своего цвета, а на всех окнах ставни; расписные деревянные ставни распахнуты. Но они здесь вовсе не для того, чтобы закрываться. Ставни однажды просто сами себе придумались и тут же решили, что можно и воплотиться. Марише бы каждую по-своему разрисовать-раскрасить. Она же умеет, она художник.
А сейчас вот… главный в этом городе производитель огромных сахарных облаков. Ещё осталось только пройти немного, фартук надеть, запустить недовольно урчащий аппарат, попенять: «ну чего ты, соня?» И тотчас, как почувствуют, появятся ребятишки. Все красивые и нарядные, с папами, мамами и восторженно-неизменным: «Вата! Купи-купи!» Мариша будет одну за одной доставать длинные деревянные палочки и крутить, крутить, крутить, собирая тонкие, почти незримые паутинки.
Марише такая работа в радость. Всего-то чайная ложка сахара, а столько счастья на перемазанных детских мордочках, столько липких, восторженно хлопающих ладошек. В строгой очерёдности выдавая лёгкие, воздушные шары розовой сладкой ваты, Мариша чувствует себя кем-то важным, вроде Деда Мороза, но только летнего, не в валенках и шубе, а в фартуке и косынке.
— А вы знаете, что на самом деле фея? — пробивается сквозь парковый гомон и гул аппарата тихий, звенящий голосок девчушки с колдовскими зелёными глазами. Девчушка стоит за спиной Мариши и просто смотрит – как-то загадочно и не по-детски мудро.
— Фея? — улыбается Мариша. Новая палочка, новый круг. Девочка кивает совсем серьёзно, и Мариша тихонько смеётся: — о, ну конечно, фея.
— Вы не верите. — В голосе девочки укоризна. — Потому у вас ничего и не получается. — Чьи-то пальцы соприкасаются с рукой Мариши, когда она передаёт новую вату. Люди идут чередой, так что ответить не получается и, не оглядываясь, Мариша думает, что девочка убежала. Однако, нет. Спустя двадцать восемь палочек девочка повторяет: — Вы просто не верите. И ничего нет, ничего не меняется — драконы не прилетают и не становятся воздушными змеями, чтоб не пугать людей, никто не построил мост и жёлтых зонтиков не поставил. Даже дома не разукрасил никто. И ставень нет. А всё потому, что вы не верите.
— Но, но… — Марише становится зябко, как будто осень вторглась вдруг в август бесцеремонно, окружила холодным ветром, жёлтой листвой отрезала от реальности. — Я ведь делаю облака.
— Облака? — Девочка подцепляет пальцем нить, оставшуюся на краю аппарата, и колдовские глаза сверкают. — Пока ты не веришь, твои облака — это только сахар.
Ответить Мариша не успела. Снова отвлекли, снова палочка принялась собирать невесомые белёсые паутинки. И девочка на сей раз исчезла. Исчезла, будто её и не было. А, быть может, и не было никогда? В это Марише, внезапно ужасно растерянной и уставшей, хотелось бы больше всего поверить, ведь ставни, жёлтые зонтики, драконы и даже мост — всё это было только её мечтами. Только её, да ещё вот, города. А эта кроха стояла, смотрела на неё снизу вверх, но в самое потаённое заглядывала, хватала ручонками своими маленькими — и хрясь об асфальт. Чтоб в дребезги. Навсегда.
Маришины облака — это просто сахар. И она не верит. Совсем ни во что не верит. Даже в байк свой глупый — раскрашенный, расфуфыренный, на другие не походящий. Даже в закат не верит уже Мариша потому, что никакой не закат это, а дырявое, старое, потёртое полотенце. И смысл ютиться в нём, смысл теперь им кутаться, смысл теперь заваривать в чашке полночь?
Впервые Мариша понимает, что значит рутинная работа без радости и азарта. Руки выполняют движения механически. Сахар и палочки, деньги в обмен на вату. А очередь тянется, дети галдят слишком громко, позади — раздражающе звонкий смех, от солнца не спрятаться, не укрыться…
— Вы знаете, что все люди могли бы летать? — От неожиданности Мариша роняет палочку и смотрит на девочку с колдовскими глазами недоумённо. — Да-да. Все-все на этой планете летать могли бы. — продолжает девочка и Мариша зачарованно слушает, опустив руки. Эта зеленоглазка в очереди последняя. И ей Маришина вата не интересна. — Люди рождаются с крыльями, но им никто не говорит об этом. Знаете, почему в августе всем так грустно? — потому, что это месяц крыльев, опадающих по ненужности. Да-да. Сначала опадают крылья, а потом листья. Тысячи крыльев — представляете? Тысячи нераскрытых крыльев. — А потом девочка вдруг заговорщически прикладывает палец к губам и, оглянувшись вокруг себя, впервые улыбается Марише. — Ты можешь быть кем угодно. Главное — верить.
И распахивает огромные крылья цвета тёмного изумруда.
Растерянно глядя в небо, Мариша сжимала пальцами край передника, а маленькая девочка-точка терялась в кронах. А крылья Мариши наверняка опали где-то в минувшем августе. И пошла она дальше, вся такая взрослая, свободная и бескрылая, даже не осознавая своей потери. Даже не осознавая. Как все вокруг.
Мариша, как все вокруг. Просто она летает на Серебряном драконе и делает облака. Просто она наверняка фея. Хотя бы совсем немножко. Хотя бы для тех, кто так любит вату.
Последнюю порцию невесомой сладости впервые за лето Мариша сделала для себя и, проходя мимо разноцветных домов со ставнями, вся испачкалась, запихивая в рот куски мигом съёживающейся, тающей сладкой ваты. Вата казалась бесконечной — тянулась, клеилась, а потом вдруг испарилась, как будто не было. И, остановившись, Мариша с каким-то необъяснимым страхом уставилась на кусочек дерева в липких, дрожащих пальцах.
— Пускай всё будет. Просто пускай всё будет, — загадала тихонько, шёпотом загадала, палочкой взмахнула совсем уж глупо, ловя закатное солнце сахарными кристаллами…
***
— Долго же ты, — попеняла девочка с зелёными крыльями и глазами, когда, небрежно набросив закат на плечи, Мариша прошла босиком по безупречной лазури неба. — я уж думала: ты не придёшь вовсе.
— Как же не прийти-то? — улыбалась Мариша, взбираясь на спину Серебряного дракона, — у меня ведь тут столько дел.
И понеслась-помчалась, и полетела, рисуя радуги, звёзды и облака. Таким феям, как Мариша, некогда отдыхать, ведь без них у мира совсем не будет надежды на чудеса, на жёлтые зонты и на цветные ставни. А ещё, если получится, на флюгеров много-много. Но флюгеры — это уже совсем другая история, Флюгеры – это уже не сегодня, не завтра, но в обозримом будущем — обязательно.
Мариша ведь верит.
Мариша ведь может всё.