Вокруг были поезда. Вернее, не так — сама реальность стала бесконечно длинными змеями-поездами — стучащими и гудящими, дымящими или цепляющимися рогами за провода-канаты. Где-то в их замедленном, ленивом движении во все стороны затерялся маленький спящий Юль.
«Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», — он брёл по перрону и знал, что спит. Поезда не начинались и не заканчивались, а длились так, словно претендовали на имя вечности. Жадные, однако же, поезда. Пассажиры не выходили и не садились, не ожидали, не курили и не галдели — их просто не было. Юлю становилось обидно и одиноко настолько, что хотелось дойти до паровоза, электровоза или…. Да, в общем, отыскать голову хотя бы одного поезда, чтобы увидеть такого же, как он, человека. Было вместе с тем очень страшно обнаружить пропахшую железнодорожным духом тёмную пустоту. Впрочем, никто не потрудился пронумеровать вагоны, один за одним проплывавшие мимо юля. «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы» — любые страхи беспочвенны. Поезд длиною в вечность настолько самодостаточен, что голова ему попросту не нужна.
Во сне всё кажется нормальным и очень правильным. Оттого Юль не удивился мосту, возникшему вдруг в центре его перрона, стал подниматься, считая зачем-то пролёты — их было семь. Семь вверх, семь вниз — и маленькое здание провинциального вокзала: скамейки, ёлки, белёные парапеты, вытертые множеством сумок и саквояжей; покосившиеся мусорные баки на старых рамах, столб с пожелтевшими бумажками объявлений… ничего, кроме безлюдности, кроме запустения и тоски. Если бы не постоянный шум, создаваемый размеренно движущимися поездами, Юль наверняка захлебнулся бы тишиной, разбавляемой хрустальным утренним воздухом. В последний раз Юль был на этом вокзале лет шесть назад, хоть и жил на расстоянии получаса. А теперь вот (надо же), этот вокзал зачем-то ему приснился.
— Ну и что мне с тобой делать?
Здание промолчало. Юль, впрочем, не удивился, сунул руку в карман, посетовал, что сигареты забыли ему присниться, да и двинулся навстречу дверям из стекла и дерева, желая спрятаться от внимательных взглядов вагонных окон.
Волна тепла, пропитавшегося тысячью разных запахов, накрыла Юля внезапно и неожиданно, стоило сделать шаг в здание, оказавшееся внутри несоразмерным тому, что виделось Юлю снаружи. Гул голосов захлестнул, дезориентировал — и бросил в поток таких же, как он, бывших или будущих пассажиров.
«Так вот, куда подевались люди», — подумал Юль. Едва не запнулся о розовый чемодан, чертыхнулся, мимоходом коснулся золотистого бока пушистой кошки, испуганно таращащей ониксы тёмных глаз с рук светловолосой хозяйки и наконец отыскал себе тихий, спокойный угол.
Толстые колонны стояли на страже покоя, порядка и красоты, устремляясь к высокому потолку, чтобы глядеть оттуда белыми лампами — вереницей ярких человеческих звёзд. Юль не помнил таких вокзалов, но тому, что его окружало, не удивлялся. Пусть будет. В конце концов, это ведь просто сон. А во сне можно кем угодно быть, что угодно делать, ибо рано или поздно властная рука будильника всё равно схватит за шиворот, нагулялся, мол, да и швырнёт под пушистое одеяло размеренной, изношенной, затёртой до дыр реальности. Если Юль где-то и был свободен, то именно на этом вокзале, в этой толпе, среди колон и с высоким потолком над кудрявой своей макушкой.
Для спокойствия не хватало любимых ментоловых сигарет или хотя бы кофе. «Чёрт возьми, — Юль возмущённо смотрел вокруг, — если это мой сон, почему тут не может быть кофейного автомата?»
Верить хотелось в лучшее, потому, отлепившись от гладкой прохлады камня, Юль отправился на поиски, чтобы не без триумфа обнаружить облепленный рекламами чёрный короб, что призывно мерцал красными и зелёными огоньками. В кармане ожидаемо отыскалась необходимая мелочь, а на панели нежно любимый «ирландский виски». По вредной привычке Юль несколько раз нажал на красную кнопку «сахар» и, получив обжигающе горячий стакан, долго-долго размешивал пластиковой палочкой белые крупинки, жертвуя пенкой во имя сладости.
Юль любил кофе, сигареты и старый джаз. Тем и заполнял выходные. Иногда выбирался от города подальше с велосипедом, плеером и пакетом хорошо прожаренных кофейных зёрен, но походы такие были исключением, а не правилом — педали вращались туго, руль покосился и двухколёсный конь каждой своей деталью стонал, что слишком стар и требовал заслуженного покоя. Зёрна горчили на зубах, но всё же были много лучше, к примеру, семечек. Последние не бодрили, будучи столь же бесполезными, сколь невкусными.
За вкусом порошкового виски и точно такого же молока Юль кофе не замечал — делал глотки, озираясь, прислушиваясь, ощущая скуку. Скуку, впрочем, он ощущал всегда: засыпая и просыпаясь, спускаясь в мастерскую, где ожидали ремонта побитые жизнью гитары и укулеле, отправляясь на рынок, вдыхая однообразный, увядающий городок. Юля никогда не оставляло сознание собственной неуместности, неправильности, словно где-то там, далеко-далеко, кто-то долго и верно ждёт, а он, дурак такой бестолковый, прозябает в дымном, богами оставленном захолустье и в ус не дует — удивительная расточительность времени и возможностей.
Сам не заметил, как пересёк зал и, сжимая ополовиненный стаканчик в руке, медленно пошёл мимо тёмных касс. Свет призывно горел лишь в одном окне и, приблизившись, Юль прочёл «Счастье. Билеты в один конец». Рыженькая востроносая девочка-кассир улыбнулась сквозь стекло.
— Молодой человек, подходите. Места остались.
Юль оперся локтями о светлое дерево, чтобы, заглянув в оконце, вернуть улыбку:
— билеты в счастье?
Собственный вопрос показался глупым, но, даже позволив себе, Юль не сумел рассмеяться шутке. Рыженькая кассир тем не менее стала серьёзной и деловитой.
— В счастье, конечно, куда ещё? — И тотчас защёлкала по клавиатуре, а через миг протянула самый обыкновенный железнодорожный билет. Юль взял его, не задумавшись, прочёл своё имя, фамилию, вагон и место прибытия «счастье», подивился абсурдности.
— А куда я приеду на самом деле?
— В счастье, конечно, куда ещё? — повторила кассир мягко, как будто была врачом. — Разве важно, куда ехать, Юлий? Важнее, почему и зачем. Начало дороги имеет смысла больше, чем её окончание — согласитесь. А вам ведь здесь не за что держаться. Кому в вашей маленькой, блёклой жизни нужны гитары и укулеле? Берите билет — и поезжайте. В один конец.
Не выдержав, Юль закашлялся обидой и возмущением. Востроносая рыженькая девчонка смотрела в душу, вынимала всё напоказ, как зеркало — и говорила правду, а он переминался с ноги на ногу, всем естеством ощущая тоску и гнев. Разводят. Даже во сне наверняка разводят! Скажите, пожалуйста, каким образом коварные шарлатаны сумели просочиться на его личные территории. Юль ведь не хотел быть обманутым. Или ему это всё-таки было нужно?
— Сколько же стоит ваше «счастье»? — С вызовом спросил, с агрессией и сарказмом. Сейчас девица разденет его догола и отправит, нагого, куда-нибудь за границу. Незаконно, на чужие сновидческие просторы. Билетом в один конец.
— Всё, что вы держите в правой руке.
— Что? — Опешил, переводя недоуменный взгляд с собеседницы на билет. — Зачем вам стаканчик кофе? Наполовину пустой, к тому же.
— Он наполовину полный, — протянула маленькую пухлую ручку кассир. — Поверьте, иногда недопитая порция слишком сладкого напитка с ирландским виски может быть самым ценным, что здесь и сейчас у человека есть.
Да уж, конечно. Юль больше не говорил. Просто потопал прочь, сжимая в пальцах полоску бумаги цвета домашнего мороженого, которое когда-то в почти позабытом детстве готовила сыну мама. Процесс этот был длительным, кропотливым. Сливочное мороженное — любимое лакомство всей семьи — на столе появлялось в году три раза — в мае, июле и сентябре. Оттого, когда мама позволяла маленькому Юлю приблизиться к холодильнику и несколько раз перемешать почти готовое ледяное чудо, Юль подходил к заданию со всей ответственностью, на которую был способен. О, каким же незабываемым был тот вкус… сколько не пытался потом, Юль так и не сумел приготовить сливочное мороженое таким, какое запомнил — умеренно сладким, оставляющим долгое ванильное послевкусие. Да… когда-то для счастья Юлю хватало белого шарика, маминой улыбки и вафельного рожка, а теперь он, закостенелый скептик, разыскивает платформу, с которой совсем скоро отправится поезд. В счастье.
Юль так замечтался, что сильная женская рука в тёмно-синем, преградившая дорогу, напугала почти что до полусмерти.
— Молодой человек, а билет-то у вас имеется?
Кивнул, протянул бумажную полосу. Дородная женщина в полицейской фуражке, форме и ярких зелёных тапках, какие обыкновенно любят, но даже близким друзьям показывать опасаются, долго смотрела на Юля внимательным, добрым взглядом.
— А на багаж отчего не взяли? — спросила наконец с такой нарочитой суровостью, которую помнят лишь счастливые обладатели шаблонных таких деревенских бабушек, что, стоя с дышащей паром чашкой и свежими пирожками, кличут: «ну-ка к столу, шалун!»
«Нет у меня багажа», — собирался было ответить Юль, но, повинуясь ни то наитию, ни то внимательному взгляду хранительницы порядка в зелёных тапках, бросил за спину короткий взгляд. Там, громоздясь друг на друга шаткими пирамидами, высились неисчислимые сумки, коробки и чемоданы.
— Это чьё? — Только и сумел пролепетать Юль. Вопрос этот, впрочем, тотчас показался ему чрезвычайно глупым — кроме него и женщины-полицейского на платформе не было не души.
— Твоё, — отвечала она с улыбкой. — Только вот придётся всё это добро тут оставить.
— А… — Юль осторожно коснулся кончиками пальцев жёлтого коробка — тот опасно накренился, намечая траекторию падения. Пришлось ловить и прижимать к груди. Но всё же, вместо того чтобы заглянуть, Юль всё-таки задал вопрос: — а что там?
— А там… — Женщина извлекла блокнот с ручкой из пролетавшего мимо свежего ветерка, прикусила обратный конец, став похожей на первоклашку, сдёрнула колпачок. — Сейчас мы с тобой посмотрим и всё запишем. Что у нас тут? — Обращалась уже к тому самому жёлтому коробку. Он как-то трусливо сжался в руках у Юля, но был отнят, осмотрен и брошен в сторону. Женщина-полицейский деловито кивнула самой себе: — Ага, так и запишем «уязвлённое мужское самолюбие». Выбросьте его, Юлий. Зачем оно вам такое? Новое отрастёт. — Юль тупо пожал плечами. Мол, пусть улетает, ладно уж. — Обиды-то у тебя тут, Юлий, давно протухли. — Теперь осмотру подвергся розовый чемодан — брат-близнец того, о который Юль споткнулся совсем недавно. — Ревность без пары. Её оставил, а любовь не заштопал — вот она поизносилась и потерялась, — продолжала делать пометки в блокноте женщина.
Одиночество, ночные кошмары, глупые страхи и даже воспоминания о подгоревшей молочной каше тридцатилетней давности, встреченной некогда в детском садике — всё подверглось проверке и было отставлено в сторону за ненадобностью. Глядя на то, как постепенно исчезает нагромождение вещей за его спиной, Юль ощущал стыд, неловкость, а с ними (впервые за долгое время) дурманящее сладкое облегчение. Вправду, на что ему это всё. Как Плюшкин добром оброс, окаянный. Лучше оставить здесь, в самом начале дороги к счастью.
— Правильно думаешь, Юлий. — Лишь сейчас, глядя на женщину-полицейского, Юль заметил, насколько выше неё — такой милой, уютной и неуместной в этой строгой форме: юбке, фуражке, блузе. Или же, освободившись от груза, сваленного теперь неопрятной кучей неподалёку, Юлий просто смог распрямиться, голову поднять и расправить плечи? — Ты бы сжёг это всё, — посоветовала она. Крепкая, сильная ладонь с мягкой и тёплой кожей ласково погладила огромную руку Юля. Он кивнул в ответ.
— Я бы сжёг, да как?
— Желанием, конечно. — Женщина-полицейский почти смеялась. — Это ведь твой сон. — Но потом посмотрела строго, протянула требовательно ладонь — пачка сигарет, пустая на половину, предательница, выпрыгнула из кармана маленьким белым зайцем. Но ведь её там не было! — Теперь точно всё. Жги, — улыбнулась хранительница порядка, бросив сигареты не глядя. И, когда столб пламени цвета одуванчикового солнца взметнулся к лазоревым небесам, вновь подозвала к себе маленький юркий ветер. Юль знал, что появится из него, как ребёнок, знал и ждал, затаив дыхание. Женщина протягивала вафельный рожок с маленьким желтовато-белым шариком и, даже не коснувшись его ещё, Юль уже ощущал на губах ванильное послевкусие.
***
Раскалённый июльской жарой, кофейный автомат отказывался работать — пыхтел, кряхтел по-стариковски «чего ты, парень, лимонада холодного купить по пути не мог?» — но Юль всё равно осаждал его, ведя борьбу за стакан слишком сладкого напитка с ирландским виски.
Проснувшись утром, Юль ощутил разочарование и обиду. «Как так? Как так?» — надувательство ведь форменное! Вселенная, ты не права, ведь где-то там, на далёком вокзале сна поезд во ставшее внезапно возможным счастье вот-вот отправится, А Юль, растерянный, останется, как круглый опоздавший дурак. Но всё-таки взял себя в руки.
А через двадцать четыре часа обнаружил стоящим у древнего кофейного автомата на затхлом провинциальном вокзале с маленькой дорожной сумкой, мостом, тлеющим за спиной, и детской, наивной верой: «мне ведь пообещали!»
Он всё завершил, со всем распрощался — сжёг обиды, раздал долги, даже пачку сигарет бросил в косую урну лишь для того, чтобы, заглянув в полумрак крохотного оконца билетной кассы, попросить:
— Мне билет. Любой. В один конец.
Усталая, сонная кассир однозначно не поняла, уточнила:
— Так куда ехать будем?
Юль протянул ей кофе:
— Не важно, куда. Главное, чтобы в счастье.