Рукавичка была лимонно-жёлтой, а красный олень на ней, казалось, бежал так быстро, что мог вот-вот сорваться, процокать копытами по деревянному столику – да и исчезнуть где-нибудь в тридесятом лесу волшебного царства. Или на службу к Деду морозу податься – кто их, красных шерстяных оленей, знает? Рукавичку забыли впопыхах – не бросили, не оставили, а обронили случайно, досадно, ни то спеша укрыться от налетевшей внезапно вьюги, ни то – навстречу кому-нибудь очень близкому, а, может, и вовсе по пути к какому-нибудь несомненному чуду. Лёжа на маленьком круглом столике, рукавичка знала, что сейчас по ней непременно тоскуют. И тосковала тоже.
– Кто в рукавичке живёт? – человек улыбался, а около его губ белёсо клубился пар. – Ни мышки-норушки, ни лягушки-квакушки нет. Была б ты туфелькой, я бы золушку поискал.
И красный олень едва не соскочил, едва не умчался, когда человек протянул к рукавичке свою огромную руку. Что-то зашуршало, рука исчезла, а в рукавичке остался круглый маленький леденец. Теперь ей не было одиноко.
Рукавичка была лимонно-жёлтой, красным – олень, леденец – молочным, кофейня – запертой по случаю первого буднего дня в году. Снежинки укрыли столик колким, пушистым сахаром и рукавичке казалось, что скоро и сама она превратится в маленький сугроб. Ускакать бы оленю лучше, пока ещё может, пока не замёрз совсем.
– Мам, рукавичка. А кто рукавичку забыл? – и маленькие тёплые руки согрели её касанием.
– Рукавичка чужая. – Голос красивый. И женщина рядом. В чёрных перчатках – строгих, надменных, каким с лимонно-жёлтыми рукавичками ни водиться, ни разговаривать не пристало. – Не трогай. Хозяин вспомнит – и вернётся за ней.
– А точно вернётся, мам? Она ведь одна, ей ведь тут грустно.
– Точно вернётся. Точно. – Детские руки исчезли в других, тех, на которых перчатки чёрные. И вдруг высвободились опять.
– Мам, а в рукавичке конфетка. Давай положим ещё одну? Пусть тому, кто потерял, будет приятно её найти. Это ведь хорошо, да?
Рукавичка лежала на столике, пахло кофе, вокруг появлялось всё больше людей, и в снежных сумерках плывущего тихо вечера маленькая жёлтая рукавичка чувствовала себя особенно яркой. Она почти, как солнце, затерявшееся в зиме. Мягкое, тёплое солнце с леденцами внутри – приди, забери, согрей. Но все проходили мимо – никто не трогал, а те, кто останавливался и замечал, словно шутя, прятали что-нибудь хорошее в рукавичку – конфетки, сахар и даже стик крепкого чёрного кофе – с ним рукавичке стало куда веселее. Хозяйка рукавички любила кофе, так что теперь ей было, о чём рассказать и вспомнить.
Когда далёкие, как звёздочки, фонари забрызгали столик своим оранжево-ярким светом, вновь ожила кофейня, и не смолкающий шум городской суеты заполнился дверными недотрогами-колокольцами. Стоило их задеть едва, и они тотчас принимались хохотать своими серебристыми голосами «щекотно, щекотно, ай». Рукавичке нравился этот звук, и красный шерстяной олень нетерпеливо приплясывал, желая скорее сорваться-умчаться куда-то за видимо-невидимый горизонт. Но рукавичка продолжала лежать на месте, раздувшись от заполнивших её вкусностей. Ей, лимонно-жёлтой одинокой крохе казалось, что больше в неё не сможет поместиться ничто, но люди проходили мимо, оставляя свои конфеты, как будто это стало игрой – на всех.
***
Яна прятала пальцы в рукав, не чувствуя их от холода. Правой ладошке было тепло и уютно в мягкой рукавичке, а левая отчаянно мёрзла – нужно же было оказаться такой растяпой? Яне бы стоило спуститься в метро и выбрать новую пару взамен, но она так и бегала по городу целый день, ни находя то ли свободной минутки, то ли желания. Глупая третьекурсница Яна слишком быстро и крепко привязывалась к вещам. А к людям ещё быстрее. Чего только стоил этот нахальный темноволосый музыкант с внимательным, цепким взглядом – отчаянный такой, беззаботный, любимый, смешной дурак. И зачем только Яне встретился?
День оказался сложным.
«Холодно, – набивала Яна дрожащими пальцами на экране, переминаясь с ноги на ногу на заполненной угрюмыми людьми остановке». Бедные, бедные люди, слишком внезапно брошенные в неприветливость суровых, сонных и серых будней по-английски ускользнувшими выходными. – Замёрзла. И да, спасибо. Хорошо. Но я сегодня растяпа и неудачница».
Сообщение просмотрели почти мгновенно, и на экране щедрой горстью рассыпались грустные смайлики.
«почему?»
В коротком слове, написанном простым, лаконичным шрифтом, не было ничего, но Яна чувствовала за ним тёплый, знакомый голос, большие красивые руки и серый взгляд.
«Рукавичку посеяла где-то».
«Может, прорастёт?»
«Может. – Яна дохнула на пальцы, пытаясь хотя бы немного согреть их, и дописала: – но обидно. Они мне нравились».
«А поискать?» – получено, просмотрено.
«Далеко. И устала. Очень. – Наконец подъехал автобус, и Яна нырнула в его тепло. – Завтра новые куплю. Или послезавтра. Наверное».
Далёкий собеседник быстро просмотрел сообщение и, промолчав, исчез. Людей в автобусе было много, но Яне всё равно повезло отыскать свободное сидение возле печки. Жар её быстро распространялся тонкими иголочками по телу, неся с собой коварную, топкую, сладко-тягучую, как сгущенное молоко, сонливость. Ехать далеко. Можно успеть вздремнуть. В конце концов, не проспит же она конечную?
***
Рукавичке было страшно и неуютно. Всего мгновение назад она лежала, почти смирившись с такой своей новой участью, на маленьком круглом столике, а вот теперь, вместе со своим оленем и всеми вкусностями, оказалась внезапно в шуршащей, горячей тьме. Это был карман куртки, чужой куртки, не той, в которой рукавичке так нравилось отдыхать. Куртка вместе с её молчаливым большим хозяином и рукавичкой быстро куда-то перемещалась – похрустывал снег, гудели машины, нетерпеливо притопывал красный олень шерстяным копытом.
***
Яна успела настолько согреться и разомлеть, что заставить себя вновь выбраться в стылый вечерний мрак было задачей почти что невыполнимой. Двигаться помогали лишь мысли о горячей ванне и мятном чае, к которым Яна с каждым шагом была всё ближе. А ещё ведь дома есть пушистая пижама, телевизор, два шоколадных пончика...
Вдруг большие мужские руки схватили за плечи, и Яна испуганно взвизгнула, не успев разобраться толком, что с нею произошло. Слишком замечтавшаяся и сонная, она вяло попыталась вырваться, но ощутила знакомый запах и подбородок, опустившийся на макушку:
– Поймал. Привет.
– Дурак, – всё-таки вырвалась Яна. – Напугал меня. Что ты тут делаешь?
Её сероглазый музыкант неопределённо пожал плечами. Яна прекрасна знала: он тоже сегодня устал, и очень, знала, как долго ему добираться сюда и понимала так же, что такие неожиданные визиты – совсем не его привычка.
– Пришлось взять машину, – широко улыбнулся он. – Я ведь должен был спасти тебя. – и, вынув руку из кармана, протянул лимонно-жёлтую рукавичку. От того, что Яна неаккуратно её взяла, на снег вывалился барбарисовый леденец – рукавичка была доверху набита сластями. – Не смотри на меня. Я ничего от себя не докладывал. Так и было.
– Будем считать, что я поверила, – подобрала оброненную конфетку со снега Яна, ощущая, как тёплой болью сворачивается щемящая нежность в ямочке у ключиц. – Но, знаешь, если я когда-нибудь найду чью-нибудь рукавичку, обязательно положу в неё что-то вкусное. Пусть тому, кто потерял, будет приятно её найти.