— Я убью Сайно.

      Кавех реагирует заторможенно — лёжа поперёк кровати и подмяв под себя подушку, чтобы подложить на неё голову, он широко зевает, разнеженный окружающей мягкостью. Так же естественно, как он впервые переночевал у Шер, этим вечером он остался в её комнате, желая урвать как можно больше внимания и времени, проведённого вместе.

      В теории, он и дальше должен довольствоваться одиночеством в своей комнате, учитывая тот факт, что они так и не договорились о том, что, по сути, между ними происходит, но и не выходит звать себя просто её сожителем. Кавех сам же отметает эту мысль. Звучит отвратительно-скучно.

      Она — его муза, а он её… вдохновитель на добрые дела? Пусть будет так. Звучит в любом случае потрясающе. И оправдывающе тот факт, что они спят вместе…

      Кавех мотает головой, поняв, что уходит в дикие дебри случайных мыслей, и сонно жмурится, пытаясь удержать нить разговора.

      — Сайно мой друг. Я не буду помогать тебе прятать его труп.

      — Сама справлюсь, — хмыкает Шер, подпирая рукой щёку, прежде чем бросить очередной злобный взгляд на документы перед ней, которые она принимается заполнять, хмурясь и явно мысленно проклиная Сайно. Успокоиться не помогает даже плюшевый львёнок на коленях, которого она нервно тискает, время от времени откладывая перо.

      Кавех устало сопит, крепче обхватывая подушку и из последних сил борясь со сном, уже укрывающим его эфемерным одеялом. Сегодня он наконец-то успешно договорился с заказчиком обо всех нюансах и весь день мотался по месту будущей стройки, чтобы довести всё до ума, потому теперь — валится с ног. И всё же… он не собирается идти спать один.

      — Мне свет от ночника мешает, — наигранно-злобно, но больше сонно произносит Кавех, с трудом разлепив глаза, чтобы посмотреть на Шер, — закругляйся, а? Завтра доделаешь. Ложись. Отдыхать тоже надо.

      — Если я сегодня не доделаю, то завтра я буду писать завещание и оставлять этот дом тебе, потому что со Сайно с меня три шкуры спустит, — невесело усмехается Шер, ероша свои волосы, — я эти отчёты уже больше месяца тяну. А ещё нужно закончить с теми, которые он на меня после поездки в пустыню повесил. Просто засыпай уже.

      Невинная шутка про завещание заставляет Кавеха нервно дёрнуть плечами из-за воспоминаний, но он их сразу же отметает, ведь Шер выключает ночник и поднимается из-за стола — он заинтересованно поднимает голову, не понимая, почему она противоречит сама себе. А после, увидев, что она собирает разбросанные по столу документы и чернильницу, понимает, что его сейчас бросят.

      — Останься, — слабо канючит Кавех, снова сжав подушку, — не хочу один быть.

      — Да определись уже, — вздыхает Шер, вернув свет ночника и присаживаясь на край кровати, укладывая рядом с собой бумаги, — избалованный ты. Я из-за тебя в гостиной собираюсь работу делать, а тебе снова что-то не нравится.

      — Дело не в свете, а в том, что мне надоело одиночество, — признаётся Кавех и надувается, дёргает Шер за свободный рукав её домашней рубашки, и всячески пытается привлечь внимание, — давай, ложись-ложись.

      — Я буквально находилась в метре от тебя, — насмешливо хмыкает Шер и берёт с тумбочки книгу, а после садится к Кавеху полубоком, так, чтобы мстительно потрепать его по голове и оставить руку на спине, словно давая знать, что она рядом, — спи. Не ухожу я.

      Кавех довольно прикрывает глаза, чувствуя, как по телу разливается успокаивающее тепло. Становится до того хорошо, что хочется наконец-то поддаться сонливости и уснуть, но въедливое, противное чувство, словно если он так и поступят, то случится что-то неприятное, заставляет его снова раскрыть глаза. Шер не обращает на это внимание, уложив на колени книгу и пристроив сверху бумаги, чтобы было удобнее писать. Становится немного стыдно за своё ребячество. Могла ведь спокойно за столом закончить и при нормальном свете ночника, а не его едва доходящего отблеска.

      — Неудобно же. И почерк неровный будет.

      — Спи, — цыкает на него Шер, — а Сайно как-нибудь да разберёт мои каракули. Сам напросился.

      Кавех зарывается носом в подушку, жмурится, ища в своей в миг опустевшей голове темы для разговоров, лишь бы не уснуть прямо сейчас. Зевнув в наволочку, вновь заговаривает:

      — Я могу… спросить?

      — Вперёд, — спокойно отвечает Шер, даже не съязвив, хотя очень хотелось, лишь аккуратно макает перо в чернильницу, стараясь не разлить её, стоящую на кровати.

      — Это может прозвучать бестактно, но… — Кавех снова зевает до заслезившихся глаз, но, сморгнув влагу с ресниц, упрямо, неспешно продолжает, — ты ведь пустынница? Не хочу обидеть тебя или задеть, но обычные наёмники из пустыни намного… необразованнее, чем ты.

      Шер замирает, поднеся перо к бумаге. Задержавшийся на одном месте кончик оставляет некрасивую кляксу, портя и без того неряшливый отчёт. Она понимает, откуда у Кавех такой вопрос, и всё же… выходит лишь тяжело вздохнуть. Сама рассказала, что наёмница. Нельзя винить Кавеха за банальный интерес.

      — Я не пустынница. Не в привычном понимании, по крайне мере. Мой отец был учёным, — тихо отвечает Шер, постукивая пером по листку, — научил основам чтения и письма. Когда стала матрой — Сайно помог с остальным.

      Внутри чувствуется отторжение от одной мысли, чтобы продолжить эту тему, но Шер видит, что Кавех заинтересованно приоткрывает глаза. Его зацепила эта тема — очевидно.

      — Ты говорила… — медленно, словно тщательно подбирая слова в полусне, начинает Кавех, — что была лишним ртом в семье. Но семьи учёных очень редко бывают настолько бедными… Мама из пустыни?

      Шер нервно кусает нижнюю губу, а внимание постоянно уплывает от работы, не давая ей отвлечься на унылый отчёт. Хочется попросить Кавеха заткнуться, но она сдерживает себя, глубоко вдыхая и медленно выдыхая. Нельзя срывать на него свой не до конца понятный гнев.

      — Да, — ровно отвечает Шер, — она ушла из племени ради него. Вышла замуж.

      — Неудачно, — тихо добавляет Кавех, и это наверняка должно было быть вопросом, но из-за его сонного тона слышится лишь подтверждение. Шер всё равно кивает.

      — Неудачно, — глухо повторяет за ним, — из-за того, что и в академию дорога закрыта, и в пустыне они предатели, то так дальше и жили — ни туда, ни сюда. И я у них… такая же. Не пустынница, но и не сумерка. Ни туда, ни сюда.

      — Я, вообще-то, звал тебя сюда, — бубнит Кавех, и Шер усмехается с того, что он уже едва языком ворочает из-за сонливости, а глаза больше не держатся открытыми, и всё равно болтает, — почему ты… тогда… назвала меня… зайчонком?

      — Потому что ты напомнил мне солнечного зайчика, — фыркает Шер, сходу вспомнив этот случай в одну из первых встреч, и аккуратно треплет его по волосам, чтобы не разбудить, — яркого. И постоянно мельтешащего перед глазами.

      Договаривает она уже исключительно ради себя — со стороны Кавеха слышится тихое сопение. Уснул наконец-то. Шер вздыхает, устало массируя виски, окончательно отложив перо. Настроения заканчивать работу нет. Хочется сюда… где бы это не было.

      Интересно, если она сдаст полтора отчёта… Сайно сильно ругаться будет?

🌟🌟🌟

      Шер заходит в свой — их? — дом и сразу же понимает, что он… непривычно пустой. В прихожей нет уличной обуви Кавеха. Уже ушёл куда-то, значит. Нет ни единой мысли, куда это чудо могло пропасть — Шер ведь даже пришла позже обычного, задержавшись из-за глупых отчётов.

      Спокойно раздевшись и разувшись, Шер разминает шею, наклоняя голову сначала на один бок, а после на другой. Без Кавеха даже как-то… пусто. Обычно, когда она возвращается с работы, он уже чем-то занят дома — за день нагулялся, наработался и, умаявшись, отдыхает либо в гостиной, либо всё-равно работает над чертежами.

      Шер босиком проходит в гостиную. Пустых бутылок не видно, алкоголем не пахнет — не пил. Значит, ничего не случилось. И всё равно она тяжело вздыхает, прикрывая глаза. Не случилось ведь?

      Её слабые сомнения нарушает открывшаяся дверь. Шер, пусть Кавех уже должен был понять, что она дома, раз дом не заперт, не спешит выходить к нему, вслушивается — шаги уверенные, держится на ногах стабильно. Точно не пил.

      Она дожидается его в гостиной, куда он безошибочно идёт в первую очередь, странно блеснув глазами.

      — С возвращением, — спокойно произносит Шер, разворачиваясь к нему, — по делам уходил?

      — Можно… и так сказать, — кивает Кавех, держа в руках коробку. Наконец-то забрал свои пожитки, как давно и планировал?

      Шер заинтересованно выгибает бровь, давая понять, что хочет деталей. Кавех замечает это и неловко посмеивается, аккуратнее перехватывая коробку, и в его взгляда читается что-то глубинно-печальное. Спрашивать его об этом кажется нетактичным, но он заговаривает сам:

      — Заходил к аль-Хайтаму, чтобы забрать вещи. Ты, вроде бы, была не против, так что я забрал самое важное, — делится Кавех отводя взгляд и чуть прикрывая глаза, — и… нашёл старые фотографии.

      — Она важны для тебя? — уточняет Шер, не подходя ближе, неуверенная в том, что Кавех настроен поделиться чем-то сокровенным с ней.

      Кавех с мягкой, но печальной улыбкой кивает, садясь на диван.

      — Посмотришь со мной? — аккуратно спрашивает её Кавех, и Шер выполняет его невысказанную маленькую просьбу, присаживаясь рядом и залезая на диван с ногами, сев так, чтобы пригреться под его боком. — Это всё, что осталось от… родительского дома.

      Шер хмурится, увидев, что Кавех первым делом взял рамку с семейной фотографией. Семейной фотографией счастливой, полноценной семьи. На ней — очевидно родители Кавеха и сам он, ещё маленький, но уже тогда совершенно солнечный и улыбчивый. Самый настоящий солнечный зайчик. Он удивительным образом умудрился идеально и сбалансированно сочетать в себе черты от каждого родителя — и золотистые локоны, и яркую улыбку.

      Она уже знает, к чему всё идёт. У семьи, что до последнего сохранила в себе своё тепло и уют, не вырос бы… такой человек, как Кавех. На грани абсолютного саморазрушения, бесконечно винящий себя во всём подряд и запивающий горе алкоголем.

      Кавех обнимает её, перекинув руку через плечо, прижимая к себе, словно в поисках утешения — Шер укладывает голову на его плечо, совершенно не зная, что ему сказать. Но даже она осознаёт, что спрашивать, кто из его родителей умер, неуместно и жестоко.

      — Мама очень любила отца, — тихо начинает он, зарывшись носом в волосы Шер, — и я тоже любил. До сих пор люблю. Я…

      Он сам же запинается на полуслове, обрывая свою и без того прерывистую речь; Шер продолжает молчать, бездумно всматриваясь в фотографию. Вспоминается их самый первый откровенный разговор — и про разочарование в себе, и про семью. Она помнит, как решила, словно завышенные ожидания Кавеха к самому себе были навязаны родителями, сейчас же понимает, что это… всё ещё его личные проблемы. Семья у него была чудесная.

      И от этого, пожалуй, ещё хуже.

      — Ты можешь не рассказывать, если не хочешь, — спокойно произносит Шер, отводя взгляд.

      — Я хочу, — Кавех невесело смеётся и снова осекается, вздохнув, — я хочу… просто это тяжело. Я до сих пор безумно скучаю по отцу. Ты… никогда не скучала по своей семье?

      — Не то чтобы, — безразлично отвечает Шер, снова посмотрев на фотографию, — я в шестнадцать ушла из дома. Почти десять лет прошло. У меня даже толком нет воспоминаний с ними, особенно хороших. Было и было.

      Кавех вздыхает ещё раз, и Шер хочется укусить себя за язык. Не самым лучшим решением было углубляться в детали своей семьи, когда у Кавеха и без неё настроение не лучшее. Но он сам не зацикливается на этом — откладывает фотографию, чтобы достать из коробки альбом, а из него — свои детские рисунки. Это становится сразу очевидно. Шер не может не сдержать ухмылки, когда видит их.

      В них нет ни гениальности, ни очевидного таланта — обычные рисунки ребёнка, которым Кавех действительно и являлся. Он и сам улыбается с них, неловко посмеиваясь.

      — Это… мои первые попытки в чертежи, — признаётся Кавех, показывая очаровательнейший дом с кривыми стенами, дверьми выше крыши и круглыми окнами, — я тогда вдохновился работами мамы и хотел нарисовать что-то похожее. Подложил ей, чтобы она нашла и похвалила меня, а она… не заметила. И отдала их заказчику вместо своих чертежей. Было очень неловко. И стыдно.

      Шер фыркает. Кавех не соврал ей в пустыне, когда говорил, что он… просто дурак. Талантливый, гениальный, но дурак, которого нет смысла идеализировать. Он такой, какой есть — неуклюжий в быту, чрезмерно эмоциональный, но безгранично способный в искусстве. Пора уже принять это, а не разделять обе стороны его характера.

      — Где она сейчас?

      — В Фонтейне, — со вздохом делится Кавех, откидываясь на диване и утянув Шер за собой, — повторно вышла замуж и уехала, оставив мне дом в Сумеру, который и я продал, когда строил Алькасар-сарай. Я очень рад за неё, правда, просто…

      — Чувствовал себя одиноким? — продолжает за него Шер, когда он вновь замолкает, и понимает, что эти же слова откликаются в ней. Кавех не отвечает прямо, лишь что-то тихо мычит, но и без слов понятно, что да.

      Они оба были чертовски одинокими.

      — Хочу вас познакомить, — переводит тему Кавех, — я писал маме о тебе и она была рада узнать, что я не проживу всю оставшуюся жизнь в гордом одиночестве с уличными кошками, которых я подобрал по доброте душевной.

      Шер едва сдерживается, чтобы не съязвить об очень многом — и о том, что ему некуда было подбирать уличных кошек, и что он сам был на месте этих самых кошек. Совершенно не хочется портить момент. Вместо этого — расслабленно прикрывает глаза, наслаждаясь чужим теплом.

      — К слову… — Кавех начинает несмело, закусывая губу, с головой выдавая своё волнение, — я признался ей, что продал дом… И что нашёл новый. Надеюсь ты не против, что я в письме назвал твой дом своим.

      — Значит, ты не считаешь его своим?

      — Я… — Кавех ёрзает, отводит взгляд, продолжая очевидно нервничать, — я действительно могу считать… что я дома?

      Шер не может сдержать смешка. Кажется, Кавех наконец-то научился спрашивать прямо.

      — Можешь.

      А её ответ всегда будет неизменным.