Наступил Новый год. Прошли гуляния. Отгремели фейерверки. Перегорели бенгальские огни.

Мне приснился сон.

Я гуляла со своим псом, беспородным, но похожим на анатолийскую овчарку, умершим за четыре дня до Нового года. По мне это ударило, несмотря на то, что уже много лет он жил с бабушкой, а не со мной. Мне не хватало на него времени, я не часто навещала их, но каждый раз, когда я приходила погостить, он бежал ко мне и преданно лизал руки. Он был очень черный, с темными глазами. Но если приглядеться, они, на самом деле, у него даже не карие, а скорее медовые. Морда у него всегда была добрая. Складывалось ощущение, будто он всегда блаженно улыбался, никогда не грустил и злился только тогда, когда полезешь к нему с очередной глупой игрой. Больно он кусаться не умел и лаял редко, очень часто — внезапно. На прогулках на других людей, кошек и птиц ему было все равно — своих дел по горло, или очень уж приятно лежать на теплом асфальте под горячим солнцем, если лето. Но порой люди его все же чем-то задевали, правда непонятно, чем именно. Пройдет кто угодно мимо, а он как начнет!.. Еле остановишь, хотя он был послушным мальчиком. Как рассказывала мне бабушка, умер он "от инфаркта": утром кашлял, ближе к обеду не мог подняться на ноги совершенно, а потом — пена изо рта и все — мертвый. Сердце остановилось. Бабушка рыдала чуть ли не час. Потом его похоронили, правда я не спросила, где. Наверное, где-то недалеко в сосновом бору. 

Гуляли мы по тропе здоровья. Это единственная асфальтированная и очень широкая дорога, находящаяся на территории соснового бора. Благодаря ей можно было сократить путь до соседнего района. Гуляло там много людей, с семьями и с друзьями, много кто ее использовал для пробежек — я в том числе. Здесь я встречалась с подругами, говорила по душам на лавке из двух досок, поставленных меж двух сосен, за кустами. В общем, достаточно воспоминаний. 

Только в моем сне тропа не была асфальтирована, а была обычной лесной тропой. Скорее всего, была весна, уже конец, ближе к лету. Кое-где на ней пробилась зеленая трава. Особенно привлекал внимание удивительно большой подорожник, с широкими и многочисленными листьями, длинными стеблями, на которых — крупные головки с маленькими, но яркими сиреневыми цветками. Никогда не видела такого красивого подорожника! Но стоило подойти, он тут же расплылся в воздухе миражом, и на его месте были лишь длинные, толстые и мрачные корни сосен, обступившие тропу. Я смотрела на них пристально, потом поднимала глаза к верхушке, к колючей листве — иголки сливались в одно большое пятно с белыми проплешинами неба и совсем не были зелёными. Скорее, угольными, как будто сгоревшими. И стволы у них были такие же.

Я посмотрела назад, чтоб понять, сколько мы уже прошли. Вдалеке не было видно ничего: лишь тропа и частокол сосен, с левой стороны — молча стоящие, разрисованные баллончиками какой-то шпаной, полностью ржавые гаражи. Надписи я редко когда читала и понимала в принципе, но тут… гаражи словно хотели говорить со мной, писали:

Дальше смысла нет. Назад нельзя.

Я окликнула пса и велела ему бежать обратно, домой. Он гавкнул и, послушавшись меня, побежал назад. Я вздохнула и стала ждать. Если мы действительно недалеко отошли, я услышу его вой и пойду домой, нет — он вернется ко мне, а там уж только черт знает.

Но сон меня удивил.

Мне послышалось частое перебирание лап, тяжелое дыхание и редкое "гав!". Я обернулась. С другой стороны, в которой мы еще не были, бежал мой четвероногий друг. 

Тропа никогда не была закольцованной. 

Чтобы проделать такой трюк, нужно было оббежать весь район. Но пес прибежал намного быстрее, чем заняла бы дорога до другого конца тропы. Отчаявшись, я приказала псу идти за мной, а сама пошла назад — не могла поверить в происходящее. Осознание, что я брожу во сне, ко мне не явилось даже под конец. Окружающий меня мир был слишком реальным: лучи далекого, слившегося с белым небом солнца грели кожу, а яркий, сильный запах сосновой смолы и свежей земли, как хороших бурых почв после дождя, буквально забивал ноздри. Единственное, что было странно: ни одного звука вокруг. Порой я не слышала собственного дыхания, останавливалась и делала глубокий вдох — живая. А собака была собакой — цокала когтями и шумно дышала, высунув язык. 

Мы шли, шли, шли. Ни конца ни края ни бору, ни тропе, ни ржавчине гаражей. В итоге я устала и сдалась, посмотрела в сосновую глубь: сосны почти терлись друг об друга своими древними, толстыми и могучими стволами, а в вышине сплетались ветвями и бились на иголках-саблях — огромная игра огромной черной армией. 

В моей голове блеснула идея. Чтобы проверить ее, я огляделась. Увидела подходящую палку, подняла ее, так как она была достаточно осязаема, крикнула "апорт!", и палка полетела меж сосен куда-то далеко-далеко. Хоть я и не рассчитывала силу, а забрасывать палку так далеко не планировала. Пес сразу побежал с языком на плече, рванулся так, что из-под его лап летели ошметки земли и травы.

Мне хотелось проверить, насколько на самом деле глубок бор, можно ли через него выйти на другую сторону тропы, или там тоже придется бесконечно плутать. Из-за отсутствия всякого шума я не слышала, чтобы палка хоть как-то коснулась земли. 

Буквально через полминуты пес залаял, а потом завыл, заскулил.

Испугавшись, я ринулась к нему. Земля в бору внезапно стала вязкой, похожей на болотную тину. Теплая и плотная, она как будто хотела сожрать мои ноги. Игнорируя отвратительные ощущения, я шагала. В какой-то момент меня лишили обуви, я упала вперед — поставила перед собой руки, но уперлась ладонями в твердую и сухую землю. Было больно.

Я поднялась, отряхнула ладони, ступила на твердую почву и осмотрелась. 

Я оказалась на какой-то широкой поляне. В центре стояла черная, высокая — выше, чем тысячелетние сосны — ель, распластавшаяся вширь густыми ветвями. Вокруг резко потемнело — наступила глухая и темная ночь. Ни одной звезды — только большая луна стала нимбом для еловой острой верхушки.

Я постаралась в темноте найти пса. По кругу загорелись огни — источник их я так и не определила.

Передо мной предстал мой пес, насквозь проткнутый палкой, которую я кинула ему с командой "апорт!". Она была воткнута в землю, но не перпендикулярно, а наискось, под острым углом. По ней стекала, вроде бы, кровь, которая ужасно сильно пахла. С каждой секундой нотки ее запаха все больше напоминали запах гнили. Вокруг были разбросаны еловые ветки, из которых можно было сложить подстилку для мертвого пса.

Я смотрела на него, не понимая, как на это реагировать, потому что не понимала, как такое могло произойти. Из-за своего долгого полета палка растеряла бы всю силу и не могла настолько глубоко и настолько крепко врезаться в такую жесткую почву. Значит, это сделал кто-то.

Кто-то убил моего друга.

Значит, здесь есть кто-то кроме нас. 

От этого осознания мне действительно стало не по себе. Я судорожно думала, нервно, яростно, панически перебирала предположения, которые начали роиться в голове: почему тропа здоровья закольцована? потому что это не та тропа и не тот бор; но разве может быть?.. почему пес убит? потому что здесь есть кто-то, кто захотел, чтоб он погиб; но кто он? маньяк; сумасшедший; задушенная девочка?

Со всех сторон началось гадкое, противное, быстрое, а от того грозное стрекотание. Я вскрикнула, вздрогнула всем своим существом и обернулась.

Сосны дрожали, играя на старой-престарой своей коре.

Они бросали мне на голову иголки.

Они открыли огромные, желтые и налитые кровью глаза с мелкими-мелкими зрачками, которые носились из стороны в сторону и окольцовывали глазное яблоко, закатываясь сверху и выкатываясь снизу.

Древние мощные корни заставляли землю под ногами дрожать. Я грохнулась и прижалась всем телом к земле, закрыв голову руками. Сначала зажмурилась, но во тьме век было не лучше. Открыла один глаз и стала наблюдать. 

Корни выбились из-под земли с противным трещанием — они будто довольно и хитро хохотали. Сосны переглядывались, шептали что-то через ветви друг другу, и я не могла разобрать их древний сосновый язык. Потом они хихикали, направив взгляд на меня. Я уткнулась лицом в землю, чувствуя страх вперемешку с унижением. Словно сосны — толпа тех самых более взрослых детей, задирающих малышей, а я — одна из маленьких людей, которая не в состоянии дать сдачи, вынужденная подчиняться им и унижаться. 

Иначе побьют. Убьют. И будет очень больно. А потом врать маме, что ты сама упала. Никто и никогда в это не верил. И осуждение за то, что ты тряпка и жалуешься. И вопрос: "Почему не могла дать сдачи?" Приказ: "Не ной, плачешь из-за ерунды". Укор: "Какая же ты плакса". И ты не можешь остановиться, потому что никто даже не попытается пожалеть.

Внезапно я вспомнила о псе и подняла голову. Он все также висел, проколотый палкой между ребер. Только голова его уже была в другом положении — он повернулся ко мне и жалостливо смотрел своими медовыми мертвыми глазами. Он извинялся и тоже хотел, чтоб его пожалели.

Я протянула руку и погладила его по голове. Шерсть взмокла.

Так же резко, как и наступила, ночь прошла — упала за горизонт, невидимый за стволами сосен и, может, в принципе здесь несуществующий. Небо снова стало белым, как будто охваченное яркой-яркой вспышкой. Казалось, что само солнце расширилось до безобразия и вот-вот лопнет, уничтожив все, что сейчас пугает меня, и меня саму. Из-под нижних ветвей ели вылетели белые лебеди, покружились под многочисленными руками сосен и слились с белым небом. И падали их белые перья — пошел снег, наплевав на то, что только-только зазеленела трава, расцвел подорожник. 

Гул, созданный соснами, затих. Догорели далекие, но яркие, как звезды, огни, и стало пахнуть горелой древесиной. Я встала, сняла пса с палки в сопровождении противных звуков мертвой животной плоти. Кости стрекотали, как кузнечики, как древнейшая сосновая кора и могущественные корни. Уложила его на еловых ветках напротив огромной ели. Все постепенно покрывалось инеем и крупными снежными хлопьями. Почему-то запела колыбельную: баю-баюшки, баю…

Не было ни шелеста-шепота сосен, ни одной трели хоть какой бы то ни было птицы — даже моего дыхания слышно не было.

Только чужие шаги из глубины бора. Прямо за моей спиной.

Я закрыла глаза, сев на коленях, руки положила на них, расслабилась. Я не хотела смотреть по сторонам, на пса, на того, кто за мной наблюдал. Я устала и хотела спать — неважно где, лишь бы спокойно и крепко.

Чьи-то тяжелые то ли руки, то ли лапы легли на мои плечи и сжали их, впиваясь то ли ногтями, то ли когтями. Чужое холодное дыхание опалило ухо, а звериный рык глубоко из горла заставил сердце ухнуть. 

Я проснулась.

Наступило раннее, светлое, белое утро — совсем не характерное для зимы. Услышав мои ворочания, подошла бабушка и ласково улыбнулась.

— Ну наконец-то проснулась, доча! Думала, всю молодость проспишь!

Я протерла глаза и привстала, но тут же схватилась за плечи — жутко заболели.

— Разве еще не рано? — спросила я неуверенно. Бабушка посмеялась и махнула на меня рукой, возвращаясь на кухню.

— Эх ты-и! Давно день на дворе, второй час пойдет! — я снова упала на подушки, тяжело вздохнув, и заглянула под футболку: на коже, где меня схватили неизвестные руки, остались порезы, оставленные когтями, выглядевшие, как уже засохшие кровавые раны. — Обедать будешь? — прокричала мне через комнату бабушка.

— Буду-буду! — ответила я, а сама смотрела в потолок, пытаясь забыть и вспомнить сон в деталях одновременно.

Опустила глаза — увидела, что бабушка переставила вазу с еловыми ветками в спальню на комод. Вспомнила разбросанные в лесу ветки ели, ставшие периной для пса. Сглотнула. Резко сбросила с себя одеяло, встала и ушла на кухню, не оборачиваясь.

Надоели иголки.