Боль. Боль была всегда, сколько он себя помнит. Боль с нами при рождении и, как бы ни пытался человек умереть безболезненно и мгновенно, этого не произойдет никогда. Даже при повреждении жизненно важных органов, сердце продолжает бороться и качать кровь еще какое-то время. 

“Я так не хочу вспоминать! Я не хочу больше искуплять свою вину! Я хочу, чтобы на место боли пришла тьма и затмение, вот, чего я хочу!” 

И как давно это было? Его жизнь, его любовь, его смерть. Сейчас это кажется таким далеким, смутным черным пятном, что маячит где-то вне поля его зрения. Еле заметным маленьким рубцом на теле. 

“Когда я был в возрасте десяти лет, меня продали. Родители были бедными, а я, видимо слишком мал, чтобы что-то понимать.” 

“Я точно не уверен, был ли это публичный дом или все же просто место для любовных утех определенных личностей. Денег я никогда не то, что не держал в руках, а даже не видел. Я не мог распоряжаться не только бумажками, но даже собственным телом.” 

“Те, кто пытались сбежать, умирали. Те, кто отказывались работать, умирали. Я? Я же просто хотел жить. Разве можно считать простое человеческое желание жить чем-то глупым и жалким?”  

“Он появился в такой же обычный день, как и все остальные. И не было в его появлении чего-то выходящего за рамки. Не было ни предзнаменований, ни снов, ничего. Этот человек... он начал приходить довольно часто. Я и сам не заметил, как с каждым его появлением привязывался все больше и больше. Эффект собаки Павлова, знаешь ли. На определенный сигнал у собаки вырабатывается рефлекс... так и у меня. Когда в твоей темной жизни появляется лучик света, разве не хочешь ты, чтобы мгновение это длилось как можно больше?” 

“Он дал мне надежду. Говорил мне, какой я особенный. Ласкал, целовал. Не называл мои красные волосы уродством. Интересно, что даже после становления синигами, я не встречал больше таких, как он.” 

“Но, как известно, синигами становятся самоубийцы, которые должны искупить свои грехи.” 

“Он пропал. Несколько дней я оставался в неведении, когда, наконец, хозяйка борделя, заметив, что я гораздо более подавлен, чем обычно, рассказала мне, что мистер, который проявлял ко мне больше внимания, чем следует, успешно женился и покинул наш погрязший в нищете и разврате город.” 

На этом моменте Грелль Сатклифф делает паузу. Историю свою он пусть и рассказывает впервые, но у него есть чувство, будто собеседник уже ее слышал. 

Лодка легонько покачивается на волнах, фигура в капюшоне продолжает терпеливо молчать, но жнец чувствует на себе ее пристальный взгляд. И решается продолжить рассказ. 

“Я прыгнул в реку. Дождь в ту ночь был таким сильным, что вода поднялась на уровень выше нормы. Я тонул долго. Вода заполняла легкие, губы синели, а конечности немели. И потом... потом я встретил тебя впервые. Ну а дальше ты и так все знаешь. Синигами, работа, Департамент... думаю, мне нет смысла рассказывать тебе даже об убийстве Мадам Рэд.” 

“И, если я нахожусь здесь сейчас, значит ли это, что присутствие мое в этом мире обрывается? Если ты здесь, то заберешь меня? Ведь так?”

Фигура в капюшоне отрицательно качает головой. Вода начинает бурлить (прямо как в тот день), кажется, что лодку засасывает водоворот (как в тот), Грелля укачивает (день)…

Видение рассеивается, и Сатклифф открывает глаза. Отек на одном из них почти спал, Грелль не чувствует даже засохшей туши и размазанной помады. Видимо, слишком долго пролежал. 

- Надо же! Знал, что ты заговоришь этого болвана, и ему станет скучно от твоей болтовни. 

Гробовщик хитро потер ладони, на лице его, как и всегда, красовалась улыбка до ушей. 

- Ну, рассказывай, как все прошло.