За эти три года, пожалуй, в его жизни не произошло ровным счетом ничего примечательного. Школа, библиотека, дом. День сурка, изредка прерывавшийся поездками класса в музей, зоопарк и единственный в округе театр. На балете “Жизель” уснул весь класс. Мисс Криденс потом еще долго распалялась на тему бескультурия современной молодежи. Ее речь отдавала чем-то затхлым, как книга в библиотеке, которую никто никогда не брал.

Слова “гомик”, “педик” и “глиномес” стали звучать в адрес Велира все чаще. Он даже догадывался, с чьей подачи. Получив карт-бланш на еще худшие издевательства, Том и Джек изгалялись, как могли. Велир терпел и свой рюкзак, заброшенный в женский туалет, откуда его достала сердобольная Милли Милкович, и дерьмо в нем, которое сам же и отмывал, и окунание себя в толчок на перемене под улюлюканье. Константин в этом не участвовал, но и не останавливал своих громил, хотя легко мог это сделать - когда Велира мокнули в туалет головой, он вдруг вступился, неожиданно оказавшись в туалете, как черт из табакерки.

- Хорош, Том, ему достаточно. 

- Да ладно тебе, повеселимся, че ты.

Что было дальше, Велир не услышал, булькая водой, но уже через секунду почувствовал на вороте рубашки знакомую крепкую хватку. Константин вытащил его из унитаза (слава богу, хотя бы чистого), посадил на кафельный пол туалета и оставил там отмокать, бросив Тому “пошли, или хочешь проблем, если этот дохляк захлебнется?”

Дохляк. Велир вяло усмехнулся, сидя возле толчка. И впрямь, куда ему до этих громил. Даже если он будет бегать и отжиматься до посинения - без толку. В школе, как и везде в мире, была четкая иерархия, и Велиру было отведено место в самом низу этой пищевой цепочки.

Отдыха у Велира не было ни в школе, ни дома - только в библиотеке. Он очень рано понял две вещи - что он хочет свалить из этой дыры и поскорее, а еще, что помочь ему не сможет никто, кроме него самого. Он начал думать.

Единственным путем вырваться из техасской дыры и всегда иметь кусок хлеба было врачебное дело, но людей Велир терпеть не мог. Ни детей, ни взрослых. Стань он педиатром, чертовы дети раздражали бы его своими воплями, а родители - тупыми вопросами и истериками. Терапевт был ничем не лучше - слушать в сотый раз историю жизни какого-нибудь деда, который помнил Перл-Харбор и засуху в Техасе, Велиру тоже хотелось не очень.

“Может, в патологоанатомы пойти”, - подумал он, покусывая ручку. Усмехнулся. А отчего нет, тема. Трупешники хотя бы молчат.

Почитав о работе патологоанатома и пораскинув мозгами, Велир, однако же, оставил и эту затею. Иметь дело с чужим горем ему тоже хотелось не слишком, особенно с ебанутыми рыданиями на тему “не вскрывайте моего мужа/жену/тетю/бабусю”. Оставался только один вариант.

Велир всегда любил животных куда больше людей. Ни одна собака, ни одна кошка и ни одна лошадь не приносили ему столько дерьма, сколько люди. Порой Велир думал, что если бы у него был выбор между спасением крысы и спасением Джека Николса и Тома Хэлпсона, он не колебался бы ни секунды, даже если крыса была старой и грозила умереть через месяц. Да и насчет сестры с братом у Велира были определенные сомнения - стоят ли жизни этих паразитов больше, чем жизнь старой больной крысы.

Мистер Ричардсон, например, был совсем другое дело. Как и Константин.

Помимо проблем с самоопределением, семьей и школьными хулиганами у Хэйла на горизонте замаячила еще одна беда - и вот она грозила оказаться куда серьезнее, чем все остальные вместе взятые.

Впервые Велир понял, что серьезно влип, когда проснулся однажды посреди ночи без всякого предупреждения с каменным стояком. Охуев, он побежал в ванную. 

Черт. Черт, черт, черт.

Ему снился Константин, причем сон был настолько реалистичен, что Велир до самого конца не мог понять, что это сон. Они выиграли очередной матч у какой-то пришлой школы, и обычно после объявления результатов в объятиях счастливого и потного Константина оказывалась Натали, которая засасывала его с энтузиазмом голодной пиявки на виду у двух школ. Велиру всякий раз было интересно, какого хуя их ебнутая религиозная община это позволяет, но, видимо, золотым мальчикам и девочкам закон не писан. В такие моменты он всегда раздраженно отводил глаза, не желая смотреть на этот отвратительный обмен микробами. Внутри жгло, и хотелось что-то ударить или разбить. Предпочтительно, кукольную рожу этой суки, но девушек же бить нельзя.

Так вот в его дурацком сне Константин после игры притянул к себе вовсе не Натали, а невесть как оказавшегося на поле Велира. Притянул, да еще и засосал, точно как свою девку.

Хэйл закрыл лицо руками, сползая по стенке на пол. Ванная была тесной, на дне ванны красовался вековой желтый след, такой же украшал и раковину - спасибо привычке Данека ссать куда угодно, только не в отведенное для этого место. И именно эта ванная, забитая бутыльками дешевых шампуней, обмылками, киснувшей в ведре почти порванной тряпкой и старой железной шваброй, стала свидетелем осознания, потрясшего Велира до глубины души.

Ему нравился Константин Ричардсон.

Нет, не так. Ему нравился Константин Ричардсон.

Это была даже не социальная смерть - это был социальный суицид, за которым вполне могла последовать смерть реальная. Велир слыхал, как лет с двадцатку назад в Техасе застрелили какого-то гомика. Никто даже точно не знал, что он делал и делал ли хоть что-то гомосяцкое, но чьей-то твердой убежденности в его ориентации хватило.

Велир закрыл лицо руками и уткнулся носом в собственные тощие и холодные коленки. Так страшно, как в те минуты, ему не было никогда в жизни.

Константин начал дразнить его гомиком в начале седьмого класса, когда после летних каникул Велир пришел в школу с отросшими волосами. Это было опасно, но не серьезно - гомиками обзывали любых парней, которые не вписывались в стандарт тупого спортсмена с мышцами, мужицкой стрижкой, мужицкими интересами и интеллектом гориллы. Никто из этих несчастных не был гомосеком взаправду. Их дразнили, и они либо подстраивались под требования толпы, либо валили.

А Велир был гомиком на самом деле.

“Нет, нет”, - торопливо уговаривал он себя и свой стояк, сидя на холодном кафеле совсем один, - “это неправда. Это просто… Просто сон. Глупость какая-то. Я просто еще не нашел девчонку. Надо найти девчонку, любую, какую угодно, да вот хоть Милли Милкович, милая, и вроде не дура. Да. Влюблюсь в нее, и это пройдет. Да угомонись же ты!”

Стояк не хотел униматься. Он оставался на месте. Велир уставился на бугор в шортах с суеверным ужасом. Он очень хорошо помнил, от какого момента во сне стояк вообще появился.

Во сне Константин, тяжело дыша и улыбаясь, с прилипшими ко лбу волосами, притянул Велира к себе за талию, как девчонку, и глубоко, жадно засосал, проталкивая язык ему в рот.

В паху напряглось сильнее. Черт, черт!

Если кто-то узнает, ему точно конец.

Велир вернулся в постель в совершенной панике и свернулся калачиком, пытаясь думать о чем угодно, кроме губ Константина, его блестящих глаз и крепко сжавших его, Велира, талию руках. А еще о мышцах торса и повисшей на смуглых плечах футболке.

Вышло, как в мысленном эксперименте “не думай о розовом слонике”.

Велир встал и крадучись подошел к двери. Проверил задвижку, вернулся в кровать, набросил на себя по уши одеяло и подтащил ближе к себе футболку Константина, которая так и осталась валяться возле его подушки. Велир не отдавал ее матери на стирку. Глубоко вдохнув оставшийся на ткани слабый запах чужого тела, Велир пихнул руку в трусы.

Той ночью он подрочил впервые в жизни, кончив минут через пять или меньше прямо себе в руку, запачкав трусы и шорты. Ужас и отвращение, которое он испытал по отношению к себе, едва его отпустило, Велир пихнул туда же, куда пихал все чувства, с которыми не имел сил разбираться.

- Кто, блять, шумел в ванной в полтретьего ночи? - проворчал Данек, сидя за столом утром. За матерное слово он получил подзатыльник от матери. - Да мам! Моя комната ближе всего! Мэри, это была ты?!

- Нет, - проворчала лохматая Мэри, распутывая колтуны мышиного цвета волос. - Делать мне нечего.

- И то верно. Мыться - какая глупость, - буркнул Велир, протягивая руку за тостом.

- Ты вообще заткнись, фрик, - рявкнул Данек, - если это не Мэри, то, значит, ты!

- И че ты мне сделаешь за то, что я ссал в полтретьего ночи, а потом помыл руки? - Оскалился Велир.

- Мыл руки? Судя по шуму воды, ты там мыл слона как минимум! Я полчаса уснуть не мог!

- Не мои проблемы, что я потревожил принцессу, - зло фыркнул Велир. Данек побагровел и сжал кулаки, привставая. Желваки на его скулах заходили ходуном.

- Слышь ты, конч!..

- Заткнулись оба! - Рявкнула мать. Данек тут же плюхнул свою разросшуюся на чипсах жопу на стул и принялся громко хлебать сок. Велир тоже заткнулся. Они оба были натасканы сворачивать свои гладиаторские бои, когда мать рявкала этим тоном.

“Мистер Ричардсон, наверное, никогда не называет своего сына “конч” и не орет на него”, - тоскливо подумал Велир, отскребая от потертой и изрезанной клеенки кусочек плавленого сыра.

В его комнате на подоконнике подсыхали постиранные трусы и шорты.

Утренняя перепалка и уроки отвлекли Велира от произошедшего ночью, но стоило ему увидеть Константина, который великодушно согласился протащить свою шлюху на закорках до школы, Велира бросило в пот и дрожь. Он торопливо прошел в класс и забился за свою парту, стараясь не задевать Константина даже краем глаза. Еще стояка в классе ему не хватало.

Подходить к Милли он не стал. При одной мысли, что придется лапать ее и целоваться Велиру стало дурно. Уж лучше пусть его подозревают в гомосексуализме, чем он сам развеет все сомнения, когда Милли захочет потрахаться, а у Велира не встанет.

К сожалению, этот эпизод оказался не единственным. Сны о Константине становились все хуже, все откровеннее. Разумеется, они были ограничены воображением и нулевым опытом Велира в межличностных… Отношениях, но ему хватило порнухи, которую Данек смотрел, когда мать уходила на смену в магазин. Велир просыпался со стояком и сдрачивал его, уже научившись не пачкать белье. Все свободное время он задрачивал в естественные науки и трудно дававшуюся ему математику. К его удивлению, мать была довольна и даже оплатила дополнительные занятия с мистером Гартом и мисс Криденс.

- Хоть из тебя что-то выйдет, - она улыбнулась и ласково потрепала Велира по кудряшкам. Велир сглотнул. 

Он любил ее. Любил, несмотря на суровость, тяжелую руку, практически полное отсутствие ласки и словесной поддержки. Велир единственный понимал, чего ей стоило поднять трех таких трудных детей после смерти мужа, которого она любила. Боров-Данек и шлюха-Мэри могли поставить себя на место другого человека не более, чем понять определение энтропии или периодический закон.

В общем и целом дела шли спокойно. За все три года этих мучений и попыток заменить Константина на любой другой образ для дрочки, Велир успел попялиться на всех девчонок школы, кроме Натали - если у Велира и был типаж, то эта сисястая разнузданная блядь была его полным антиподом. Однажды он глубоко задумался, глядя на Салли - худенькую незаметную девочку с длинными русыми косами.

“Ну вот девка. Чем плоха? Ничем. Чего вот на нее не встает? Хоть бы что-нибудь!”

Тело молчало. Сердце уж тем более. В раздумьях Велир не заметил, что Салли увидела его пристальный взгляд и занервничала.

После уроков Велир не дошел в библиотеку. Его швырнуло на землю сильным ударом в ухо.

- Пялился на мою телку, а, Хэйл?!

Том Хэлпсон. Прекрасно. Салли Миллиган была еще и его телкой. Ну просто восторг. Так повезти могло только Велиру.

- Где именно она твоя телка, в твоих мечтах? - Велир потер горящее ухо. Может быть, заткнись он вот сейчас, дело закончилось бы этим, но он никогда не знал, когда заткнуться.

Его били за школой долго и упоенно. Участие Джека было неудивительно - телка братана была делом чести. Константина, Бобби и Дерека не было рядом - наверняка занимались чем поинтереснее. Остановить отморозков было некому. Велир попытался засандалить Тому, ударил его в глаз, но против двух парней сильнее его шансов не было. Велир привычно свернулся в позу эмбриона и прикрыл голову руками, пока Тому и Джеку не надоело пинать его в живот, колени, локти и голову. Прискучившись избиением беззащитного, они ушли, напоследок плюнув на него. Велир полежал на полу с полчаса, продышивая боль в каждой клеточке своего тела. Услышав шаги уборщика, он с трудом поднялся и заковылял прочь, прижимая руку к животу. Еще проблем ему не хватало, если бы его нашли в таком виде.

К счастью, дома никто не заметил, что он хромал. За ужином Велир старался не морщиться от боли и не плакать от унижения - если бы он еще и заплакал, его мнение о себе можно было похоронить прямо в одной могиле с отцом, который и без того был разочарован младшим сыном, если видел его с небес.

На следующий день во время большого перерыва Велир выбрался на крышу. Здесь было тихо, просторно и спокойно. Велир посидел какое-то время, глядя на величаво проплывавшие мимо облака, после чего вздохнул и открыл тетрадь с синей обложкой. Правый локоть еще болел, но к счастью, левую руку не так задело. Она уже привычно набросала скетч фигуры Константина на футбольном поле, будто действуя отдельно от хозяина. Задумавшись, Велир не услышал, как сзади к нему тихо подошли.

- Что ты тут делаешь?

Константин Ричардсон. Один, с удивленно поднятыми бровями и незажженной сигаретой в зубах. Велир захлопнул тетрадь, едва не разорвав страницу, и зачем-то вскочил, тут же скривившись от боли.

- В чем дело? - Константин сдвинул темные брови и шагнул ближе. Велир попытался отступить, но запутался в ногах и только неловко качнулся назад.

Теплые шершавые пальцы крепко взяли его за подбородок, бесцеремонно поворачивая голову влево и вправо. Велир лишился не просто дара речи, а дара формулировать мысли связными предложениями. Он застыл, как изваяние, глупо вылупившись на Константина. Тот хмурился все сильнее. Другой рукой, все еще держа Велира за подбородок, он откинул волосы с его лба.

- Откуда это?

Велир попытался спросить “что?” или хотя бы “какого хрена ты делаешь?”, но не смог издать ни звука, только чувствуя прикосновения пальцев Константина на лице.

- Ссадина на твоей роже, - раздраженно пояснил Константин. Велир сухо сглотнул и облизнул пересохшие губы. Острый взгляд Константина упал на его губы, но тут же вернулся к глазам.

- Болит? - Он кивнул на живот Велира.

- Нет, - это прозвучало, как жалкий писк, но по крайней мере, Велир обрел голос. Константин хмыкнул и неожиданно слегка ткнул Велира в живот пальцем. Совсем легко, не пытаясь сделать больно. И попал прямо туда, куда вчера попал ботинок Тома. Охнув, Велир согнулся пополам.

Константин изменился в лице, но больше ничего не спросил. Он неловко постоял какое-то время, будто не зная, что делать, пока Велир продышивал новый тычок боли в самый синяк, после чего нагнулся и подобрал упавшую тетрадь.

- Это!.. - Велир попытался отобрать тетрадь, но не успел. Резко развернувшись боком и блокировав Велиру доступ, Константин пролистал тетрадь. С каждой новой страницей его брови взлетали все выше, после чего сошлись на переносице. Лицо Велира горело так, что кожа должна была слезть, а глазные яблоки - лопнуть от жара. Секунды тянулись дольше часов.

Наконец Константин швырнул тетрадь на землю с отвращением, будто взял в руки лягушачий труп или чего похуже.

- Педик, - его твердые, точеные черты исказились от гадливости. Так и не выкурив сигарету, он быстрым шагом покинул крышу.

Тем же вечером Велир сжег тетрадь на заднем дворе и больше не смог взять в руки карандаш.

Джек и Том не трогали его до конца года. Даже не обзывали. Они вообще больше не смотрели на него.

Велир не понял, почему они так резко утратили к нему интерес. Сам он после инцидента на крыше едва не утратил интерес к жизни. Дрочить он мог по-прежнему только на Константина, но после каждого раза в ушах отчетливо звучало полное отвращения “педик”.

Велир прошел через стадию отрицания и находился в стадии гнева. Почему он?! И почему Константин, а не какой-нибудь актер типа Сталлоне?! Почему он?! Почему они, почему вот так?! Почему он не мог просто запасть на какую-то девчонку и свободно лапать ее за жопу на улице?

Стадии у него проходили медленно. Им уже стукнуло по шестнадцать, и они перешли в десятый класс. Кто допер, те уже давно взялись за ум, нацелившись на университет. Очевидно, Константин был не из их числа. Оно и понятно - наверняка он готовился перенять у отца дела по ранчо и уходу за лошадьми.

У Велира же была четкая цель, и больше он ни на что не отвлекался. Времени почти ни на что не оставалось. Подготовка к SAT и курсы AP по естественным наукам отнимали все его время. Общение у Велира происходило только с учителями и матерью. Как шли дела у брата и сестры он не знал, хоть и жил с ними в одном доме. Да и не интересовался.

Рубашка и джинсы лежали глубоко в шкафу, постепенно теряя запах Константина.

Это не имело значения. Это больше не имело ровно никакого значения.

Велир устало шел через улицу в другой корпус, держа под мышкой учебники, когда в кустах затрещало, и раздался всхлип. Велир замер, занеся ногу в воздухе для следующего шага. Кто бы ни плакал в кустах, это явно была не девчонка, и этот кто-то вряд ли захотел бы непрошеных зрителей. Велир покрутил головой и спрятался в противоположных кустах. Если бы он прошел мимо или пошел назад, его бы заметили.

“Интересно, кто это и что случилось…”

Велир едва не выронил учебники, когда из кустов неловко высунулась нога в знакомых джинсах и кроссовках, а потом тут же исчезла. Он прищурился.

Боже правый. Константин.

Он сидел в несвойственной себе позе, на корточках, обхватив руками колени, и тяжело, редко всхлипывал, иногда поднимая голову вверх, точно велел слезам затечь обратно. Это никогда не работало, Велир уже знал. Он болезненно, страдальчески поморщился. От невозможности подойти и утешить все внутри аж ныло, хотя он прекрасно понимал, насколько это ужасная идея. Глаза и нос Константина уже покраснели и опухли. Он был похож на маленького обиженного мальчика, вот только Велир помнил его мальчиком, и так Константин не плакал никогда. Он будто не умел плакать, задыхался, давил слезы, вытирал мокрое лицо рукавом рубашки. В его кулаке был зажат кожаный поводок. Константин стискивал его до побелевших костяшек, пытаясь подавить рыдания.

У Велира упало сердце и до боли сжалось где-то в пятках.

Райла.

Как, почему, ей ведь было всего три годика…

Велир закрыл глаза, больше не желая этого видеть. Только не Райла, она ведь была таким здоровым щенком, о ней так заботились…

К сожалению, Велир уже примерно представлял, чем могут болеть собаки. А Константину не требовалось его утешение.

Велир просидел в кустах, уронив голову на руки, пока Константин не выплакался и не ушел, постоянно оглядываясь. Хэйл побыл молчаливой и незамеченной компанией чужого горя, после чего пошел на занятия, опоздав минут на пятнадцать. Непролитые слезы ворочались в груди тяжелым комом.

До самого выпускного не происходило ничего примечательного. Том и Джон отстали от него, похоже, насовсем, прискучившись бессмысленными издевательствами. Но гнев Велира на собственную… педиковатость перешел в животный страх. Каждая дрочка сопровождалась ужасом, отчаянием, отвращением к себе. Велир будто сидел в клетке, у которой не было двери. Он ненавидел себя, но Константина ненавидеть не мог. Мозг будто специально прокручивал воспоминания о мягком выражении Константина в их единственный совместный ужин, его ласковом обращении с собакой и лошадьми, плохо скрытой тревоге в голосе, пока его шершавые пальцы скользили по лбу Велира там, на крыше…

“Педик”.

Всякий раз, когда Велир убеждался, что Константин его ненавидит, тот выкидывал нечто, полностью меняющее ось этого убеждения. И наоборот. 

Невыносимо, просто невыносимо. На плаву Велира держала только надежда уехать навсегда и забыть о Константине к чертовой матери.

Когда, краснея чуть не до слез, Велиру предложила пойти на выпускной вместе Милли, он тут же согласился, даже не подумав дважды. Дважды он подумал, идти ли вообще на тот выпускной, но, взвесив все “за” и “против”, решил, что пойдет. Не хватало еще, чтобы эти ублюдки-одноклассники решили, будто он и правда испугался. Да пусть хоть угандошат.

Он им всем покажет, что никакой он не педик.

А перед отъездом расскажет матери правду.