Дорогой Друг, я снова обращаюсь к тебе. На этот раз для того, чтобы ты помог справиться с моей растерянностью. Прежде, размышляя о своей жизни, я полагал, что все случающееся в ней события происходили вовремя. Я сталкивался с теми или иными испытаниями, потому что либо был к ним готов, либо же в силу того, что они должны были позволить мне извлечь ценный урок на будущее. Теперь же мне кажется, что это необязательно так.
Друг, как ты думаешь, бывает ли такое, что что-то приходит в нашу жизнь слишком поздно? Дело в том, что сейчас мне кажется, будто всё, что бы со мной не происходило потом, даже, если это будет что-то положительное, уже будет несвоевременным. Можно ли опоздать с тем, чтобы быть любимым? Или с тем, чтобы позволить себе быть счастливым? Я не могу найти ответ.
27 октября 2008г.
Молодой человек в лёгком шёлковом халате сидел рядом со мной на кровати в моей спальне и печально смотрел на меня.
— Фрай, перестань мучить и меня, и себя. Ты говоришь, что испытываешь ко мне чувства, но разве любовь не подразумевает того, чтобы доверять дорогому человеку и делиться с ним тем, что у тебя на сердце?
— Я доверяю тебе.
— Прекрати! Ты отвратительный актёр, и я чувствую твою фальшь! По-твоему, я слепой и не вижу, сколько ты пьёшь? Не замечаю, что ты практически не спишь? Не понимаю того, что ты на самом деле страдаешь? Ты можешь сколько угодно пытаться обманывать меня своей улыбкой, но ты не скроешь того, что на самом деле ты со мной не счастлив.
Молодой человек был готов заплакать, и я не знал, как его утешить, потому что сам был на грани.
— Август, пожалуйста, не принимай моё состояние на свой счёт, хорошо?
— Неужели стоило доводить до этого разговора, чтобы наконец признать, что с тобой вовсе не всё в порядке, как ты всегда говоришь? — молодой человек взял мою руку. — Пожалуйста, поделись со мной тем, что с тобой происходит. Ты меня очень беспокоишь.
Я не мог смотреть ему в глаза.
— Давай расстанемся.
Август застыл на мгновение. Он медленно отпустил мою ладонь и с не присущей ему безэмоциональностью произнёс:
— Почему-то ничего другого я от тебя и не ждал. Тебе явно проще порвать всё, чем честно поговорить со мной и рассказать о своих проблемах.
Так я собственноручно разрушил свой последний шанс на искупление и любовь, отказавшись от человека, которого непременно бы уничтожил, если бы продолжал быть с ним.
После моего расставания с Робертом прошло около шести лет. За это время у меня так и не появилось постоянного партнёра. Да, к сожалению, именно так: слово «партнёр» прочно укрепилось в моём лексиконе, потому что у меня не было никого, кого бы я мог называть своим возлюбленным. Моя способность испытывать какие-либо романтические или тем более любовные чувства притупилась настолько, что я позволял себе спать с каждым, кто был на это согласен. А таких людей, к моему стыду, было не мало, поскольку, несмотря на разлагающуюся душу, мне ещё каким-то образом удавалось сохранять сносный внешний вид. В основном это были молодые люди младше на пятнадцать, а то и все двадцать лет, которые были готовы вообще на любые формы сексуальных взаимодействий, когда вдобавок ко всему узнавали, насколько состоятельным я был. Разумеется, я не платил им и намеренно никого не подкупал, но не мог отделаться от постоянного ощущения, что приобретал секс за свой имидж и репутацию.
Какую цель я преследовал и какое ненасытное желание старался утолить, я сам толком не знал, потому что на самом деле у меня было только одно устремление — почувствовать от кого-нибудь простое человеческое тепло, которое помогло бы вернуть позабытое ощущение своей нужности кому бы то ни было. Подобного никоим образом нельзя было добиться через секс с малознакомыми людьми, и, пусть на подсознательном уровне я это отлично понимал, из-за того, что тонул в беспросветном одиночестве и полной отрешённости, продолжал искать отраду в распутстве.
От такой неразборчивости я стал только больше себе ненавистен и омерзителен за то, что предавал некогда свойственные мне убеждения. Я всегда отличался консервативностью, когда речь заходила об отношениях. До разрыва с Робертом я не понимал мужчин, которые ставили своё физическое удовольствие выше всего остального, нисколько не думая о глубинном содержании занятия любовью, и не видел ровным счётом никакого смысла в сексе с тем, кто был безразличен моему сердцу. Когда же я остался один и осознал, что моя потребность разделить с кем-то одним общее искреннее чувство на двоих, скорее всего, уже так и останется не закрытой, я отказался от своих принципов. В их правильность я где-то глубоко внутри продолжал верить, но своими действиями лишь заживо хоронил вероятность найти кого-то, кого бы мог по-настоящему полюбить. От этого было тошно.
Всё изменилось, когда я встретил Августа. Я любил ходить в театр и всегда покупал билет на место в самом центре первого ряда. Когда в труппе появился новый молодой актёр, я не смог отказать себе в удовольствии начать с особым вниманием следить за тем, что он делал на сцене. С течением времени я напрочь потерял голову, потому что стал приходить только на те постановки, где он играл главную роль. Август был бесконечно талантлив. Я трепетал от восторга, от спектакля к спектаклю всё больше восхищаясь его невообразимым мастерством. Казалось, не было эмоции, которую он бы не был в состоянии реалистично передать: когда он играл в драме, я умирал вместе с ним, когда он играл в комедии, я не мог сдержать свою истинную улыбку, разительно отличающуюся от той искусственной, которую я использовал в повседневной жизни.
Я настолько стал увлечён созерцанием того, как Август каждую постановку рвал собственную душу в клочья и отдавал зрителям всего себя, что однажды даже пришёл на один из его спектаклей во второй раз. При этом я никогда не решался даже подарить ему цветы, потому что казался себе слишком запятнанным и не достойным того, чтобы выразить свою признательность. В какой же оцепенение я впал, когда после окончания того спектакля Август сам подошёл и протянул мне цветок. Мне было 39 лет, а я словно неопытный юноша чуть было не провалился под землю от смущения, вызванного тем, что тот, кто мне нравился, издали заметил мою симпатию и сам сделал шаг ко мне навстречу.
Август был самым чистым и добросердечным человеком из всех, что мне доводилось знать прежде. Он очень тонко чувствовал мир вокруг и как никто понимал людей, словно видя каждого насквозь, в том числе и меня. По этой причине наши отношения и не могли продлиться долго.
Ах, Август, как же ясно ты всегда ощущал мою душу. Останься я с тобой, я был бы самым подлым лжецом на свете, а ты нисколько не заслуживаешь такой незавидной партии в моём лице.
Жизнь свела нас, будто подарив мне возможность снова что-то почувствовать, но, должно быть, это произошло слишком поздно. Все несколько месяцев отношений с Августом я корил себя за то, что наконец-то получил то, чего мне давно не хватало, однако уже не мог должным образом к этому относиться. Август заботился обо мне, искал самые незначительные поводы, чтобы порадовать, посвящал всего себя мне одному, — делал всё, чтобы отогреть меня. Моё сердце отзывалось на это, и я сильно любил его, но моя душа будто уже не была способна сменить своё общее минорное звучание.
Нас погубила моя музыка, которая сдала меня с потрохами. Гретте нравилось, как я играю, но она в силу своей необременённости могла обращать внимание только на форму, нисколько не вдаваясь в детали содержания. Август же воспринимал всё иначе, потому что он не просто слушал то, что я играл, а слышал в музыке меня самого. Когда я в первый раз исполнил ему небольшой отрывок того, что написал, он долго молчал, а потом сказал, что не представляет, что должно было происходить внутри меня, чтобы я смог сотворить подобное. Впоследствии чем больше я играл ему, тем больше он просил меня раскрыться. Он чувствовал, что в моей музыке было слишком много невысказанного, чем я никак не мог с ним поделиться. Но так было вовсе не из-за того, что я не доверял ему, как он думал, а из-за того, что я попросту не представлял, что именно должен был ему рассказать.
Сказать, что всю жизнь был подвержен беспричинной меланхолии? Или что был человеком, которого необоснованно глубоко ранили все происходящие с ним вещи? Подобное мало кто мог понять, поэтому я никогда не позволял себе унывать на глазах других. Печаль обезоруживает, и я, с одной стороны, из привитой мне вежливости, с другой — во избежание объяснений своего состояния, не имел привычки показывать её на людях.
Август, так как же я мог причинить тебе боль, признавшись в том, что всё, что ты для меня делал, всё равно не облегчало мою тоску? Ты бы не принял этого, посчитал меня эгоистичным и неблагодарным и окончательно бы во мне разочаровался. Мне хватает того, что я сам разочарован в себе, твоего же неприятия я бы не вынес. Я очень сильно дорожил тобой, поэтому предпочёл отпустить, не желая, чтобы мои терзания наложили отпечаток на твою нежную и столь восприимчивую душу, которая была слишком хороша для моей затухающей. Прости меня за то, что я любил тебя, но ты совсем этого не чувствовал, находясь рядом со мной.
Август являлся не только невероятно чутким человеком и восхитительным актёром, но и неплохим иллюзионистом. Оставаясь в моём доме, он часто заставлял меня садиться на диван в гостиной, а сам вставал передо мной и показывал забавные фокусы, стремясь поднять мне настроение. Чтобы сохранить эти приятные воспоминания и молчаливо выразить Августу благодарность за всё, я тоже начал учиться незамысловатым трюкам с картами и монетами. Годы складывания оригами за рабочим столом и занятия музыкой сделали мои руки ловкими, и я довольно быстро научился справляться с нехитрым реквизитом. Но как бы я при этом хотел так же ловко справляться с самим собой…
Август, после того, как я бросил тебя, меня преследует навязчивый вопрос о том, сможет ли ещё кто-то заметить скрытый смысл в том, что я играю. Например, если я соберу всю написанную мною музыку и представлю её на суд публики, что почувствуют слушающие? Будут ли они восхищены, как Гретта, или же разгадают меня так же, как это удалось тебе? Если я когда-нибудь решусь на подобное, то обещаю, что посвящу выступление не только моей матери, но и тебе.