Дорогой друг, меня не отпускает одна мысль. Что, если Бог всё-таки есть? Если он видит всё, что я делаю, и слышит всё то, что я думаю, мне даже после смерти никогда не обрести покой.
13 мая 2010г.
Мужчина, стоявший подле меня, поднял взгляд на цветное витражное окно, через которое в помещение пустого храма проникал тусклый свет.
— Фрай, мне кажется, ты сделал что-то невероятное. Отреставрировать такое старое здание, которое простояло в запустении больше полувека…
Я улыбнулся.
— Не думаю, что это что-то невероятное.
— Скромность, конечно, украшает, но здесь она совершенно неуместна. Лучше скажи мне, где же пианино? Думал, ты сыграешь завтра на церемонии открытия.
— Для моего выступления ещё слишком рано, я пока не готов.
— Жаль! Что ж, буду ждать, когда ты сможешь порадовать всех своей музыкой. Завтра тогда ограничимся твоей речью.
— Моей речью? Хочешь сказать, ты позволишь мне выступить со вступительным словом? Разве не тебя должны слушать прихожане, как настоятеля?
— Вот тебе и раз. Старина, кому, как ни тебе, возглавлять церемонию открытия? Для того, чтобы восстановить эту кирху, ты сделал столько, сколько бы не смог сделать никто другой. Я же всего лишь приехал по твоему приглашению.
— Тебе не кажется, что я слишком грешен для того, чтобы пытаться кого-то убедить приходить в это место?
— Может, ты и не веришь в Бога, но Он, тем не менее, в тебе есть, как бы ты этого не отрицал. А если хочешь исповедаться и покаяться в своём мужеложстве и пьянстве, то я готов выслушать тебя прямо сейчас. Но после этого ты точно будешь обязан завтра быть здесь. Я считаю, все должны знать своего благодетеля в лицо, чтобы иметь возможность сказать тебе спасибо.
Разумеется, я не смог отказать Лоренцу, который в качестве моего главного вдохновителя во многом поспособствовал тому, чтобы мой проект по обновлению церкви был претворён в жизнь.
Когда я перестал самостоятельно справляться с собственной подавленностью, принял абсурдное для своих атеистических убеждений решение и обратился к религии. Тогда же я и познакомился с Лоренцем, который был лютеранским священником и иногда проводил семинары по религиоведению.
Как ни странно, моё погружение в религиозную тему возымело на меня некоторое положительное воздействие, однако оно было не совсем таким, как я ожидал. Основным, что я вынес для себя, слушая лекции Лоренца и разбирая писания, было то, что страдание для человека — абсолютно естественное состояние.
Христианство определяло страдание как последствие первородного греха, но вместе с тем страдание являлось и искуплением, имеющим особую ценность. Христианство учило не бояться страдать, в то время как все остальные религии учили тому, как избежать терзаний и стать к ним нечувствительным, достигнув бесстрастия.
Я не верил в Бога, но верил в то, что рассказывал мне мой новый знакомый, хорошо умеющий подбирать правильные слова. Лоренц утверждал, что человек всегда переживает двойное страдание. Он говорил, что каждый мучается от ниспосланных ему испытаний, от ударов, которые ему наносит жизнь, от смерти, болезней, нужды, измен, одиночества, разочарований в людях и так далее. Но каждый также страдает от бунта и томится в возмущении против жизненных невзгод из-за того, что не хочет выносить душевную боль и проклинает свои муки. Это звучало разумно, и я думал, что в этом религия не ошибалась.
Забавным было то, что в глазах Лоренца я выглядел истинно верующим, потому что своим существованием доказывал правильность христианского учения. По его мнению, я был тем, кто принимал смысл посылаемых ему трудностей и поэтому жил беззаботно и легко.
Лоренц, ты заблуждался на мой счёт. Возможно тебя, как и многих, обманула моя доброжелательность. Я нисколько не достиг просветления, которое бы облегчило моё страдание и принесло мне удовлетворение. Я попросту привык жить так, как жил, а это не делало моё существование менее невыносимым. Однако с твоей помощью я хотя бы осознал, что в чувстве безысходности нет ничего особенного и оно свойственно многим в той же мере, что и мне.
Я был лишним в кругах знакомых и коллег, утратил ощущение причастности в любовных отношениях, был одинок и полжизни занимался безразличным мне делом, но по итогам в 40 лет неожиданно нашёл для себя извращённое утешение в религии. Я называл его извращённым, потому что меня по сути мало интересовало само слово Божие и проповеди. Я был богохульником и грешником, который пристрастился к наблюдению за людьми, приходящих на службы, и не более того. Где бы я ни оказывался — в католическом соборе, лютеранской кирхе или кальвинисткой церкви — всюду испытывал одно и то же чувство единения и солидарности с другими прихожанами. [прим. автора В Германии принята свобода вероисповедания. До начала XVI века Священная Римская империя Германской Нации была католической, но в силу массовых недовольств католическими священниками и их практикой отпущения грехов за покупку индульгенций в 1517г. в Европе началась Реформация, вылившаяся в появление нового течения христианства — протестантизма. Кальвинизм и лютеранство являются ответвлениями протестантизма, и на сегодняшний день в Германии они существуют наравне с католичеством.] Однако в противовес этому между мной и всеми этими людьми одновременно существовала и огромная пропасть — они были способны во что-то верить, чтобы не терять надежду, а я уже не верил ни во что, даже в себя самого. Мой Бог давно умер. [прим. автора Фрай несколько перефразировал высказывание Ницше «Бог умер». Будучи атеистом, Фрай придерживался ницшианской концепции сверхчеловека: человека, свободного от насаждаемых религией рамок и который может морально и культурно совершенствоваться в силу своих собственных устремлений, а не по указанию высших авторитетов.]
Я практически больше не работал, потому что мой помощник, заменивший некогда Ганса, накопил достаточно опыта и стал вести дела вместо меня. По этой причине у меня было много свободного времени, которое я проводил, напитываясь энергией чужих молитв, а затем выплёскивал эту энергию перед роялем и в пеших «походах». Ходить пешком и гулять я стал особенного много. С отсутствием необходимости часто ездить в офис отпала надобность в водителе, и я отказался от его услуг, впоследствии найдя для себя особую прелесть в поездках в город на поезде и в прогулках до железнодорожной станции. Изнурительная ходьба заменяла мне беспорядочные половые связи, которые я отбросил после того, как расстался с Августом, и служила хорошим подспорьем для того, чтобы физически выматываться и не возвращаться к прежнему распутному образу жизни.
В одну из своих прогулок, размышляя о том, что мне делать дальше со своей жизнью, я случайно забрёл в невиданную даль и ушёл очень далеко от частного сектора, в котором жил. Должно быть, моё погружение в религию сделало меня фаталистом, но, когда я очутился на просторной поляне и увидел на ней очертания на половину разрушенной церкви, мне показалось, что сама судьба привела меня в это место.
Последующие два с лишним года я потратил на восстановление старой лютеранской кирхи. Моему стремлению воскресить заброшенную церквушку способствовал некогда состоявшийся разговор с соседями, которые, когда я только переехал за город, рассказали о том, что в округе не было ни одной действующей церкви. Несмотря на свою отчуждённость, я всё же сохранял в себе желание быть кому-то полезным, даже если моя полезность измерялась количеством денег, которые я мог потратить на доброе дело. По большому счёту это было самое малое из того, что я мог сделать для односельчан, поэтому своим проектом я не гордился.
Лоренц, мне не понять твоего восторга от того, что я собрал средства на реставрацию церкви. Может, я таким образом и принёс пользу своим ближним, но в конце концов для меня это не стоило практически никаких усилий. Благодарить все должны не меня, а мои деньги и связи, поэтому мне не очень хочется выступать на церемонии открытия. Однако я выполню твою просьбу в надежде на то, что в один день ты потом действительно не откажешь мне в том, чтобы я сыграл на фортепиано в твоей скромной обители.
Я всё же принял решение выступить с тем, что писал многие годы, но работа ещё не завершена. Я еле держусь, не переступая черту только потому, что даю себе время дописать не доведённые до ума отрывки и привести все ноты в порядок. Тем не менее, если я закончу и к этому моменту что-то во мне кардинально не изменится, боюсь, мои дни сочтены.