По-настоящему до меня дошло через три дня моего пребывания на камбузе. Ну как дошло, свалилось на голову осознание, из-за чего рыжая морковка выпала из дрогнувших рук. Никто моего состояния не заметил, ну или сделали вид, что не заметили.
Только потом, когда я уже оказалась в выделенной мне комнатке-кладовке, рядом с медичками, куда каким-то невероятным образом втиснулся шкаф, а в углу висел гамак с тощей подушкой и неизменным пледом, меня накрыло.
Пять стадий принятия неизбежного. Смешно. Все это время я только и делала, что отрицала все и вся.
Гнев. Действительно гнев, дичайшая ярость колючим комком в груди свернулась напряженной пружиной. Саданула я кулаком по стене, сил не жалея, рука проехалась по дереву, стесывая нежную кожу до самой крови. Боль отрезвила. Укачивая ноющую конечность, шлепнулась на пол, привалившись к стене спиной, стукаясь затылком.
Принятие неизбежного. Гнев вспыхнул кратковременной вспышкой, как фейерверк перед глазами, и оставил после себя чувство унылого облегчения. И вроде легче стало, а на душе паршиво.
Дуть на сбитую руку было почти облегчением. Шипеть сквозь зубы ругательства, щуря слезящиеся глаза, и одновременно с болью шевелить пальцами.
Правду мне говорили. Тяга к самоистязанию на лицо.
На камбузе меня не трогали. Эйс прибежал следующим утром, по чьей-то просьбе пробормотал быстрые извинения насчет ноги, хотя виноватым не выглядел и вообще отшутился, мол, я сама на него напала. В общем, доставил меня на камбуз. Там уже озадаченный кок долго пытался подобрать мне нож, которым бы я, по его мнению, себя не заколола, но в результате вручил мне с торжественным видом овощечистку и, усадив на табуретку, оставил меня в компании еще двух неудачников чистить овощи. Если вы не поняли, то на корабле просто уйма народу, и той же морковки надо огромное количество. Тут были даже не тазики, тут стояли две огромных деревянных ванны, в третью обычно наливали воду, если надо было что-то мыть, большое или в большом количестве.
Никогда не думала, что буду как папка в армии картошку чистить.
В принципе, монотонная, спокойная работа мне всегда нравилась, так что, время от времени морщась от осевшего на руках картофельного крахмала, я предавалась своим вялотекущим мыслям. Рядом сидели молодые парнишки-юнги, которых припахали на это скучное дело, и травили друг другу байки громким шепотом, иногда косясь на меня, но в свою компанию не зазывая.
К концу дня болели руки, спина и шея, а также отсиженная задница. Забегала веселая Лили, в последний раз невероятно счастливая с засосом на шее, и отводила скачущую на одной ноге меня в лазарет, меняла повязку и, убедившись, что сил у меня хватит, только чтобы упасть лицом в подушку, отпускала меня спать в оборудованное под мое временное жилище пристанище.
Вот только не спалось мне. Оказавшись одной в непривычном гамаке, я безуспешно пялилась в темноту потолка и копила в себе негодование и злобу. В конце концов, я спускалась с гамака на пол, наплевав на врезающееся в доски кости, и, раскинувшись звездочкой, покачивалась вместе с кораблем. И думала.
«Когда тебе плохо, думай о вечном», — говорила мама.
Я и думала. Вот и додумалась, что расшибла себе руку, забыв заветы о ручках пианиста. Не думаю, что игра гамм на фортепьяно мне чем-то сейчас поможет.
Мысль, что надо бы обработать уже опухающую руку, а лучше приложить что-нибудь холодное, была здравой. Другое дело, что сейчас была уже поздняя ночь и будить никого не хотелось. А самой искать в лазарете что-либо на ощупь было глупо. Но если завтра я не смогу даже чертову морковку чистить, будет вообще весело.
Чертова калека. Мазохистка конченная.
Сапоги, которые мне откопали каким-то чудом, с моих стоп сваливались на раз-два. На такую ногу, как мне, сказали нужно либо специально искать, либо у сапожника заказывать, ну или вообще носить что-то наподобие шлепок. Их носить проще простого, будь они даже на размер-два больше. А сапоги надо искать в детском отделе. Даже в этом мире меня в «Детский Мир» отсылают.
У медсестричек были туфли либо на высокой платформе, либо на небольшом каблуке, на которых я свои ноги просто переломаю. Особенно если во время шторма буду в них ходить. А учитывая то, что у меня с ногой, то вообще швах. Ожог у меня хоть и второй степени, но уж больно серьезный, и пусть он у меня достаточно поджил, но все равно мне обещали шрамы на память. Когда-то подруга примерно точно так же обожглась, и заживало у нее это все месяц, и вроде как зажило, но все равно она в кроссовках ходила, иногда прихрамывая. Ждало меня примерно то же самое.
Отвоеванные у неизвестного мне пирата сапоги были больше на размера три. Неудобные, грубые и носить надо с портянкой, но за неимением других вариантов натянула один сапог на свою здоровую ногу и, открыв дверь, выпрыгнула в коридор и похромала в сторону камбуза, помогая держать равновесие пальцами обожженной ноги. Мой временный капитан показал мне, где аптечка, так что на камбуз я похромала именно за ней.
Ну что ж, свет мне в помощь в поисках аптечки.
Где-то там, за стенкой, ржали пираты, а я выясняла, где в коробке с красным крестом перекись водорода с зеленкой, считай наугад, так внезапное открытие, что я читать не умею, поразило меня до глубины души.
Я, человек, которого называли ходячей википедией, обнаружила, что читать не умею. Список моих личных трагедий пополняется и, кажется, не будет знать конца.
Найдя то, что мне надо, выставила это на стол и направилась искать холодильник, который оказался заперт. Вспомнился фильм «О чем говорят мужчины» и холодильник, окованный цепями, в придорожном мотеле.
Что ж, замороженная рыба в огромном морозильнике, который не нужно запирать, так как сырое замороженное мясо никто в здравом уме есть не будет, тоже подошла. Прижав морскую селедку, или что там было, к опухающей руке, приземлилась на лавку у стола и уставилась в столешницу.
— И что ты тут делаешь, а?
Татч вплыл в свои владения с неминуемостью конца света, и, если бы я вовремя не подняла голову, переводя на него взгляд, не заметила, как слегка дернулись его губы.
Ситуация.
Пиратский корабль, девчонка-Приблуда в обнимку с замороженной рыбой, в одном сапоге и шмотках с чужого плеча с видом великомученицы. Вишенка на торте — распотрошенная аптечка и нож, которым я собралась бинты потом резать и бутылек с зеленкой открывать. Полночь пробили часы.
Молча подняла правую руку, показывая уже запекшуюся кровь на костяшках.
— Доброй ночи. Боевое ранение. Не хотелось кого-то будить.
— А с кем дралась? — усмехнулся мужчина и загремел кружками, поворачиваясь ко мне спиной, ненароком забрав нож со стола.
— Стены у вас боевые.
— И первые начинают драку?
— Бывает и так, — пожала плечами и устало вздохнула. Нет, не первые. Просто они бьют в ответку.
Чай в большой кружке пах какими-то травами, но был горячим. Горячий чай я пить не могла, так как нещадно ныли зубы, от холодного тоже. Да и обожженный язык — не самое приятное ощущение.
Пират молчал, спокойно наслаждаясь чаем, сидя напротив и рассматривая меня, а я не спешила прерывать сеанс созерцания, так как такое положение дел меня вполне устраивало. Уж лучше такое вот, с намеком на уют, чем внезапный поворот событий, что я уже раз двадцать отыграла в своей голове. Тот самый, где я пытаюсь бежать с корабля, прыгая за борт от толпы потенциальных насильников.
Рыба тает в руках и распространяет свой специфический запах. Осторожно повертев рукой со своими травмами, удрученно вздохнула. Будет больно.
— Помочь?
— Сама справлюсь, — мотнула головой и, не найдя ножа, раздраженно глянула на повара, намереваясь открывать зеленку зубами. Мужчина, наблюдающий за мной, хмыкнул, отобрав пузырек, спокойно его открыл и галантно предложил еще и вату.
— Рискну предложить тебе заживляющую мазь.
— Обойдусь.
— Если завтра у меня будет зеленая морковь, будешь сама объясниться перед нашими ребятами.
— Не придется.
Мы же птицы гордые, да. Сейчас все будет.
На решающей стадии, когда я уже собиралась залить себе руку средством на все времена, у меня просто выхватили злосчастный пузырек.
— Не дури.
— Я прекрасно справлюсь без вашей помощи.
— Конечно, а потом я еще буду оттирать стол и пол. Сиди молча и не рыпайся, о гордая победительница стен, — с этими словами кок залез одной рукой в аптечку, доставая тюбик с мазью, чье название я, к сожалению, прочитать не могла. — Руку давай.
— Зачем?
— Сейчас отрежу и на суп пущу, — раздраженно фыркнул мужик и требовательно протянул большую ладонь.
Этот может. Несмотря на довольно дружелюбную внешность и милый помпадур, уверена, что и отрежет, и приготовит.
Мазь слегка пощипывала, но явно не так, как щипала бы зеленка. Татч весьма быстро и проворно достал бинт и ловко забинтовал костяшки. Видно было, что имел большой опыт в этом деле, я бы просто замотала и завязала кое-как, а он забинтовал профессионально.
— Спасибо, — поблагодарила мужчину.
— Не за что. Расскажешь, из-за чего у тебя конфликт с нашим кораблем?
— Пять стадий принятия неизбежного, — чай был вкусным, зафиксированная рука почти не болела, а я почти не боялась.
— Впервые слышу.
— Психологическое состояние человека, которое он проходит перед тем, как смириться и принять то, что принимать не хочет, — немного расслабилась, вспоминая о том, что так с интересом когда-то изучала. Психология на самом деле удивительная вещь.
— Интересно, хотелось бы узнать побольше, — мужчина подпер кулаком щеку и с интересом приготовился слушать.
— Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие. Первая стадия — это отрицание происходящего, непринятие окружающей действительности, восприятие ситуации, как чьей-то глупой шутки. Вторая стадия — гнев, злость на то, что так вышло, понимание, что это все-таки правда. Третья стадия — торг, попытка вернуть все как было и мысли по типу «пожалуйста, пусть все пройдет, я буду лучше». Четвертая стадия — депрессия, ничего уже не поменять и сделать нельзя. Последнее — принятие и переоценка всего происходящего, поиск новой цели в жизни и осознание, что жизнь не заканчивается на том, что произошло.
— Интересная теория. И какая стадия у тебя?
— Где-то между торгом и депрессией, — честно ответила я.
— Разве? А мне показалось, что гнев, — с намеком посмотрел мужчина на мою руку. — К тому же ты еще не прошла стадию торга.
— Я хреновый предприниматель и никчемный еврей, который способен сам себя подкупить и продать, — хмыкнула. — А в депрессии я знаю толк гораздо больше, так что торг можно пропустить и приступить к самобичеванию.
— А, может, стоит сразу перейти к принятию действительности? Будет проще, — Татч говорил вещи здравые, вот только никто в здравом уме не сможет принять происходящее со мной так легко.
— Не прокатит, — болтая чаинками на дне кружки, невесело улыбнулась. — Мой мир перевернулся вверх тормашками, и, что делать, я не имею никакого понятия.
— А саму жизнь, как вариант, ты не рассматриваешь?
— С моей удачей я проживу красочно, но недолго, а сдохну глупо.
— А в этом и есть весь смысл жизни пирата, — неожиданно рассмеялся негромко мужчина.
— Но я-то не пират, — заметила очевидное.
— Резонно, — мужчина задумчиво прикрыл глаза. — Ладно, сейчас уже поздно искать смысл жизни, и предлагаю тебе отправиться спать. Завтра, а точнее уже сегодня через три часа у нас подъем.
Стоило мужчине упомянуть сон, как невыносимо захотелось зевнуть, выворачивая челюсть. Дивный у него чай, подозрительный, но если бы хотел убить, то не травил бы, а свернул шею, как куренку.
— Тогда действительно стоит поспать.
Татч уже забрал пустую кружку и споласкивал ее в мойке, пока я, зевая, пыталась разложить в аптечке все более-менее аккуратно.
— Тебя проводить?
Я замерла, настороженно глянув исподлобья.
— Пожалуй, я сама.
— Я педофилией не страдаю, — спокойно проговорил мужчина. — Расслабься, здесь никто тебя не тронет. Все сугубо добровольно, но за тебя тот же Марко голову открутит. Растление малолетних у нас никто не поймет.
Вообще-то сейчас обидно было! Пусть даже от сердца отлегло, что меня никто не тронет, но блин!
— Не думаю, что меня можно отнести к детям…
— Не думай, что хоть кто-то поверил, что тебе больше двадцати. Знаю я вас, детишек, которые всеми силами хотят казаться взрослыми.
Да ладно! Что, даже в этом мире мне никто алкоголь и сигареты без паспорта и даже иногда с ним не продаст?! Да сколько можно-то!
По опыту знаю, доказывать бесполезно. Паспорта у меня как всегда с собой нет, да и в другом мире он явно бы не был весомым аргументом. Телефона у меня тоже не было, утоп он в море, выпав из кармана, или еще что приключилось, я не знаю. Да и вряд ли бы мне удалось позвонить в соседний мир маме или брату с просьбой подтвердить свой возраст. Если они бы вообще смогли меня понять, так как родной язык у меня отбило напрочь.
Жесть. Я попала в рай одиноких женщин к толпе брутальных мужиков на любой вкус, цвет, запах, размер и типаж, но единственное, что мне дано, это эстетически наслаждаться. Нет, я безмерно рада этому, но будь вместо меня какая-нибудь проезженная львица и соблазнительница мужских сердец, то какой же был бы ей облом!
Впервые в этом мире захотелось заразительно рассмеяться от этих мыслей. Допрыгав до своей норы, я развернулась к провожающему меня мужчине.
— Спокойной ночи, ребенок, — хмыкнул он.
— Постой, — позвала я повара. — Почему?
— Потому что ты, пусть и временно, под моей ответственностью, — спокойно просветил меня мужчина. — Не думаю, что Отец оценит, если моя подопечная бросится за борт.
Ответ меня удивил.
— Спасибо? — немного скомкано проговорила в ответ.
— Не за что, — хмыкнул пират и добродушно взлохматил мои волосы. — И береги свои руки, они тебе еще пригодятся.
Теперь у меня было над чем подумать. Но такая ответственность человека, которому меня считай навязали, удивляла. С моей стороны было бы проще выкинуть меня за борт со словами «захочешь — выживешь!».
***
— Пап, а что мне делать, если на меня поздно вечером нападет какой-нибудь маньяк в темном переулке? — спросила я отца, закусив от нетерпения губу и подглядывая на него поверх учебника ненавистной алгебры.
Отец, до этого спокойно дремавший на диване, приоткрыл глаза.
— Позволь мне поинтересоваться, дорогая дочь, а что ты вообще забыла поздно вечером, да еще и в темном переулке? — слегка насмешливо, но при этом таким тоном, задал отец вопрос, мигом вгоняя меня в смущение и растерянность.
— Ну, чисто гипотетически…
— Давай-ка обойдемся без гипотез, — мужчина закинул руки за голову.
— Пап, ну я же не собираюсь шататься по каким-то переулкам, я же не дурочка.
— Да кто тебя знает. Твой вопрос говорит мне об обратном. А теперь выкладывай, к чему этот разговор, и не юли. Сказала А, говори вплоть до конца алфавита.
Просить отца о чем-то всегда казалось делом бессмысленным, так как очень часто все твои просьбы оборачивались против тебя же. Поэтому я тянула резину и решала, как бы осторожно подобраться к интересующей меня теме и резко не получить отказ.
— Я просто подумала, ты же в полиции работаешь, преступников ловишь и драться умеешь. В общем, я хочу научиться самообороне.
— Зачем?
— Ну, защищать себя? — неуверенно спросила то ли его, то ли себя.
Папа вздохнул и сел на диване, смотря на меня с нехорошим прищуром, обещающим вытрясти из тебя всю душу.
— Зачем? — наверное, этот вопрос ненавидели в нашей семье все, так как папа мог задавать его вечно, но никакой из ответов мог его просто не устроить.
— Чтобы в случае чего отбиться?
— Дохлый номер, — хмыкнул он.
— Но…
— Хорошо. Вставай.
— Что?
— Ты же хотела научиться? Вот, давай, учись.
Чувствовала я себя до ужаса глупо, стоя на пятнистом ковре, не зная, что делать дальше. Но при этом еще чуяла явный подвох, так как папа просто так бы никогда не согласился меня учить драться.
— А что делать?
— Возьми меня за руки.
— Что?
— Просто сделай вид, что хватаешь за обе руки, — приказал отец, и я неуверенно схватилась за его руки своими, будто пытаясь их или удержать, или развести в сторону. Папа резким круговым движением разрывает мой слабеньких хват, и пока мои руки болтаются не в состоянии куда-то деться, легко толкает меня в грудь, из-за чего я теряю равновесие и неловко заваливаюсь назад. Рука отца, быстрая и надежная, хватает меня за одну из рук за локоть и дергает, не давая свалиться и удариться головой об пол. Меня заносит в сторону, сильные пальцы наверняка оставят на руке синяки, да и плечо простреливает болью.
— Больно. Пусти!
— Понравилось? — в голосе звучит издевка.
— Я ничего не поняла, — буркнула, устраиваясь на пестром ковре. — И вообще, я думала, ты меня научишь бить, ну, то есть удар кулаком там поставишь или ногой…
— Ты, я смотрю, голливудских боевиков пересмотрела, — рассмеялся папа, протягивая руку и помогая встать.
— Не то чтобы…
— Ты никогда не станешь бойцом, — спокойно заявил мне отец. — И никогда не сможешь драться. Посмотри на себя и подумай, сможешь ли ты выстоять против, допустим даже, «гипотетического маньяка». Тебя просто задавят массой и силой.
— Если я буду знать, как противостоять своему врагу, то тогда я смогу дать отпор! Да и вообще, зачем ты тогда показал мне этот дурацкий прием?! — обида вспыхнула и вырвалась вместе с раздражением.
— Затем, что единственное, что действительно может спасти тебе жизнь, это быстрые ноги и громкие крики о помощи.
— В таком случае мне надо идти на легкую атлетику! — фыркнула, засовывая руки в карманы.
— Чтобы убежать, надо вырваться для начала. И этот прием как раз из этой категории. Так что вставай и повторяй за мной. Сегодня я твой гипотетический маньяк.
Приемы менялись одни за другими. Как вырваться, если тебя схватили за руку, за плечо, за оба плеча и за две руки. За кисти или за локти. Если обхватили сзади за талию и живот.
— Я устала! — запыхавшись, упала на ковер звездочкой под ироничным взглядом отца, который ничуть не устал. — Давай завтра повторим! Особенно этот, когда сзади за шею хватают, тогда при возможности либо локтем в ребра, либо головой в подбородок или в нос!
— Нет, завтра мы заниматься не будем. И вообще этим заниматься не будем, — спокойный голос отца вызвал недоумение.
— Но почему? — подскочила я с ковра. — Зачем ты тогда мне это все показал, если не собираешься учить?
— Если ты нарвешься на своего гипотетического маньяка, тебя это в девяносто процентов случаев не спасет.
— Почему?
— Потому что, — отец резко схватил меня за руку, а я растерянно трепыхнулась, а потом попыталась вырваться, но он дернул меня на себя и заключил в захват. Попыталась снова сделать то, чему меня учили, я со всей силы ударила локтем, но только лишь отвесила легкий тычок. Папа даже не сопротивлялся. — Все, что я тебе сегодня показал, можешь запомнить, а можешь забыть. Единственный прием, который тебя действительно может спасти — это осторожность. Не будешь шляться по темноте в подозрительных переулках, не будешь жертвой маньяка. Поняла?
— Но…
— Я все сказал. Надеюсь, мне никогда не придется спрашивать над твоим мертвым телом, зачем ты шлялась на ночь глядя в таких местах. Подумай об этом хорошенько, — папа разжал руки, отпуская меня.
— А если я все-таки нарвусь на маньяка, а? — с вызовом спросила, насупившись.
— Бей куда придется и, если вырвалась, просто беги в сторону людей с криками не спасите-помогите, а «пожар!». Это твой единственный шанс на спасение.
— Почему «пожар»? — удивленно спросила.
— Если будешь кричать «убивают», люди вряд ли побегут тебе помогать. Никто не хочет оказаться на твоем месте, — криво улыбнулся отец. — Я конечно шучу, но в каждой шутке, сама понимаешь. Часто именно невмешательство, играет большую роль в преступлениях.
Голоса звучали где-то близко, но просыпаться, выныривать из дремы не хотелось совершенно. Далекое сон-воспоминание, навеянное подсознанием, крепко держало в своих объятьях. Покидать один из уроков своей юности, когда я, шестнадцатилетняя пигалица, считала себя всесильной, не хотелось.
Как молоды мы были, как искренне глупили и верили в себя.
— Может, сказать ей?
— Что именно?
— Ну, хотя бы то, что спать сидя не очень удобно…
— Сейчас устроим.
— Джереми…
— Ой, да не боись, Луи. Сейчас все будет.
— И все же это плохая идея.
— Все будет зашибись, — сквозь сон послышалась какая-то возня. — МЫ ПАДАЕМ!
— НЕТ! — вырвалось из груди.
Не успела я распахнуть глаза, как табуретка из-под моей задницы резко пропала и я со всего маха, шлепнулась на многострадальную пятую точку, едва успевая выставить руки, чтобы не упасть на спину. Недоочищенный овощ покатился по полу, а овощечистка улетела куда-то в сторону. Я глупо моргнула, ошарашенно завертела головой, испуганно сжимаясь от страха увидеть под собой пропасть, и как только обнаружила, что всего лишь оказалась на полу, выдохнула полусип-полувсхлип. Сердце и грудная клетка ходили ходуном.
Рядом весело ржали два моих «товарища», которые, как оказалось, проштрафились где-то и довольно серьезно, из-за чего и были сосланы Татчу на наряды вне очереди на целых две недели. Только, в отличие от меня, они еще и посуду за всех драили.
— О, черт, твое лицо, это просто нечто! — хохотал один из подростков лет шестнадцати, встряхивая русыми, выгоревшими почти до блондина волосами. — А ты, Луи, все «не надо, не надо!».
— Соглашусь, это действительно смешно! — давясь смехом, пытаясь остановиться, просипел шатен.
Вот только мне смешно не было. Не то чтобы я любила конфликты, но сейчас после такой шутки хотелось бить морды. И делать мучительно больно.
— Чья идея? — хмуро спросила, разглядывая пятнадцатилетних пацанов. — Твоя?
Джереми, хорошо хоть не Пит, а то мне еще тут капитана Блада не хватало, вскинул голову и прищурился, с вызовом смотря на меня, до сих сидящую на полу.
— А если и я, то что?
— Уши надеру! Обоим!
Попыталась его пнуть, но подросток насмешливо подпрыгнул и оскалился в издевательской улыбке.
Ах ты ж, сучонок, я тебе сейчас покажу, как старших уважать!
Мальчишка был самоуверен и поэтому так просто повелся, когда я обманула его и ударила не той ногой. Получилось столь удачно, что парень потерял на секунду равновесие, как я его еще одной подсечкой свалила. На себя.
— Вот же Дьявол! Пусти!
— Да щас, — рявкнула, попытавшись перекатиться и оседлать его.
Но что-то пошло не так.
Первый удар пришелся ему по ребрам, я взбрыкнула, не отцепляясь от него, ведомая какой-то абстрактной местью. А вот в ответку мне прилетело куда-то под дых, но слабовато, чтобы выбить из меня дух.
Я никогда по серьезному не дралась. Но именно сейчас, катаясь по полу, сбивая тазик с очищенной картошкой, мне как будто открылась истина. Я должна набить ему морду, просто обязана! Такого дичайшего желания у меня не было никогда!
Кажется, товарищ Джереми, Луи пытался нас разнять, но в какой-то момент получил от меня случайный удар ногой. Теперь уже куча мала из трех идиотов каталась по деревянному полу, пыхтя друг другу куда-то в лицо и грудь, осыпая неловкими ударами, отдавливая руки-ноги, врезаясь острыми коленками и локтями. Многострадальная картошка и еще неочищенный лук катались между нами, особенно удачно оказываясь под какими-то частями тела.
— Какого хрена?! — прозвучало где-то у меня над головой. На секунду все мы трое вздрогнули и прибавили прыти, намереваясь закончить начатое. Кулак одного из парней прилетел мне в щеку, а я наконец-то нащупала двумя руками, пытаясь отодрать от себя лохматую голову за уши. — РАЗБЕЖАЛИСЬ НЕМЕДЛЕННО!
Мечтай! Со злой усмешкой я сжала свою победу между пальцев и выкрутила так, как это делал мой батюшка в качестве воспитательных целях.
Засранцы взвыли, но долго их агония не длилась, и, к моему неудовольствию, кто-то, схватив меня за плечи мертвой хваткой, дернул, вытаскивая из нашего клубка подбитых тел. Дернув головой, я расплылась в сумасшедшей улыбке какой-то дикой радости, наблюдая за трепыхающимися двумя оппонентами, где у одного была подбита губа, а у другого нос. Не факт, что это они сами себе не поставили или наградили друг друга, но моему довольству от вида битых рож не было предела. Двое придурков пытались вырваться, но их крепко держали в таких же хватках, как и меня заместитель Татча по имени то ли Джейк, то ли Джек и сам… Татч. И лицо у командира четвертой дивизии было таким восхитительно полувзбешенным и недоуменным одновременно, что в одно мгновение захотелось достать камеру, а в другое превратится в таракана и заныкаться где-то в щель между досками.
— Что вы здесь устроили?! Да еще и на моей кухне!
Ой.
— Упс? — глупо выдала я, стремительно теряя своей боевой настрой и втягивая голову в плечи.
— Упс? — эхом повторил кухонный бог. — «Упс» значит…
Ой, дура я дура…
Ебанутая-я.
Мы все трое сидели на камбузе с кусками замороженного мяса и молча сверлили пол под нашими ногами. Слух о нашей драке, если ее можно было вообще так назвать, разлетелся махом, и вот уже на кухне собрались комдивы, аж семь штук разом, считай половина офицерского состава, если так можно сказать. Изо, Виста, Марко, Харута, Эйс, Джоз, с которым я пересекалась мельком, и, собственно говоря, Татч. Тут же с интересом тусовались другие пираты, и где-то в толпе я даже увидела Лили, у которой на лице было написано «я от тебя такого не ожидала».
Стыдно-то как.
Позорище.
Взрослый человек, умудренная жизнью женщина. Как же!
Малолеток спровоцировала на драку!
До чего дошла-то, господи боже! И мое подвешенное состояние совсем не оправдание!
Пар спустила? Ха! В унитаз разве что гордость свою.
Еще и радостная была, что условно победила, скрутив их уши, что сейчас горят лесным пожаром.
Ду-у-ура.
— Ну и? Кто нам расскажет, что это сейчас было? — от голоса Татча по позвоночнику пробежали мурашки. Эх, какой мужчина пропадает! Не будь мне так стыдно и стремно, я бы от этого голоса впала бы в прострацию и уплыла в одну интересную сторону мыслями, но сейчас…
Как там было? Чу-у-ует жопа смерть! Чует!
— Ну?
Исподлобья перебросились взглядами между собой два друга-товарища, а потом одновременно посмотрели на меня. Игра переглядки продолжалась. Если мне было просто стыдно, как взрослому человеку, то у парней от моих слов зависела мужская гордость. Они вдвоем с девчонкой, даже не пираткой дрались. Если еще и причину узнают, по которой вся наша тройка отхватила взаимных звездюлей, то им двоим же житья не дадут.
Да и вообще, если я сейчас выдам что-то на подобии «это не я!», то это будет просто финиш.
— Кто-нибудь говорить собирается? Или мы всего лишь тут на вас троих разукрашенных собрались полюбоваться, йои?
Я, как взрослый человек, спровоцировав эту позорную драку, обязана принять всю вину на себя. Это же стыд и позор! С малолетками подраться, Господи!
Вдохнула и выдохнула, и перехватила взгляды Джереми с Луи. В следующий момент мое громкое заявление, прозвучало сливаясь в трио:
— Я виноват/а!
Пауза длилась несколько мгновений, мы недоуменно посмотрели друг на друга и…
Грянул громогласный хохот собравшихся пиратов.
— Кажется, это заговор, ребята! — выкрикнул кто-то из гогочущей толпы.
Пиздец.
Где мой плед? Я спрячусь!
— Заговор говоришь, йои, — у старпома Белоуса на губах играла нехорошая усмешка. И смотрел он почему-то исключительно на меня, своим жутким взглядом вбивая мое сердце обратно в пресловутую левую пятку. — Татч, как думаешь, давно у нас генеральной уборки в трюмах не было?
— Хочешь устроить?
— Можно. В воспитательных целях, йои.
А чего это паршивцы глазами-то забегали. Я чего-то не знаю?..
— Забирай. Всех троих, — неожиданно сдал нас всех Татч. — Ближайшие две недели видеть их на своей кухне не смогу!
— Значит, решено. Пойду, обрадую Отца.
Хотелось пискнуть что-то похожее на «А я?».
Толпа расходилась, мясо таяло, Татч, с которым я вела сегодня ночь разговоры о высоком, о смысле жизни и вообще, нависал надо мной моей погибелью.
— Значит, пять стадий принятия неизбежности? Значит, взрослая, да? Смысл жизни? — убийственно спокойно перечислял мужчина. — И вы, я смотрю, тоже, взрослые, да? Джереми? Луи? Улик, куда это ты намылилась, деточка? Я с вами разговариваю!
А я втягивала голову в плечи и пыталась спрятаться за куском тающего мяса.
Позорище-е.
Стыдоба.
Просто… Фиаско, как смысл жизни.