— У кого-то была веселая ночка? — пираты заржали, а я, хлопнув слипшимися от воды ресницами, мрачно покосилась на них.
Утренние умывания слабо помогли.
— Завидно? — прохрипела. — Завидуйте молча.
— Хо-о, девонька, от тебя несет, как… — мужик добродушно хлопнул по плечу, от чего я чуть не шарахнулась. — Да не бойся ты. На вид я страшен, но в душе…
А в душе у тебя радужные пони, завоевывающие мир.
Тич.
Вдох-выдох.
Как же мне хреново.
Башка раскалывается, рожа опухшая, а глаза красные и зудят, аж выколоть хочется. И несет как от сгоревшего табачного завода.
— Я в норме.
— Ну-ну, — до-о-обрый человек шикнул на шумящих, чтоб не ржали, устраивая в разваливающейся голове еще и орбитальную бомбардировку База-Дельта-Ноль. — Парни, давайте потише, будто сами с бодуна не были. А ты, девонька, давай-ка со мной пойдем. Будешь у нашего кухонного стража рассол вымаливать.
До-о-обрый, сука, понимающий.
И Татча зарежет, как нефиг делать.
Татч встретил как родную. Точнее взял кастрюлю и поварешку, решив заделаться в барабанщики. Пока все закрывали уши, зажмурившись, пытаясь заткнуть свои, осознала коварный план кока.
— Явилась, пьянь?
— Больше не пью, — прохрипела.
— Конечно, ты больше не пьешь. А чтобы неповадно было, вот тебе водичка и десять минут на то, чтобы приготовиться к своему Аду, — сунул в руки кружку и оскалился.
А этот жестокий.
Вот оно как бывает, относительность концепции добра и зла.
— Держись девочка, — похлопал по плечу Тич, а после рассмеялся оглушительно.
Хотя нет, ошиблась. Все они сволочи.
Но чахнуть над кружкой мне не дали.
Намотав сопли на кулак, отправилась к мойке. Меня ждала посуда. Много посуды.
***
— Это Адо, — Джереми бесцеремонно ввалился в мою каморку вместе с Луи, втягивая за собой еще одного паренька.
— Адо? — переспросила, устало потирая лицо руками выглядывая из гамака.
— Адольф, — смущенно отозвался еще один подросток.
Некультурно уставилась на еще одного юнгу, рассматривая его во все глаза.
Рыжий, конопатый, очаровательно смущающийся под моим взглядом.
Не Гитлер.
Аж от сердца отлегло.
Еще Гитлеров мне не хватало.
— Рисовать любишь?
— Ну, — мальчишка смутился. — Я штурманом хочу стать и карты рисую.
— Ха! Да тебя к первому комдиву в ученики пророчат, а ведь Феникс один из лучших навигаторов! — фыркнул Джереми. Луи что-то согласно промычал.
Про то, что Марко такой крутой, честно говоря, не знала, да и каноне об этом не упоминалось. Либо я как всегда ушами хлопала, либо просто забыла. Все мои навыки навигации были основаны на том, что там, где встает солнце — Восток, там, где садится — Запад, в полдень — значит где-то там Юг, а Север в противоположной стороне. По этой отработанной схеме мне удавалось успешно ориентироваться в какую сторону идти, но, конечно, это правило действовало, наверное, только в местности, где я проживала. На том же крае мира, где полгода Полярная ночь и Полярный день, меня ждал полный провал.
— Ладно, чего ко мне-то приперлись. Не ради же знакомства? — единственный выданный мне выходной впервые за две недели дикой трудотерапии хотелось провести просто — отоспаться и вообще.
— Вообще-то, мы скоро к острову причалим, — с нотками обиды протянул Луи.
— А я причем? — вздохнула. — Это вроде бы тот, где обитают каннибалы, да? Необитаемый остров мы проплыли неделю назад.
— Ну да.
— Без меня.
— Да они нас не тронут! У нас с ними что-то вроде договора.
Ага, конечно. Я не настолько сумасшедшая, чтобы к людоедам идти.
— У вас, не у меня.
— Вот же курица трусливая! — Джереми раздраженно цокнул языком.
— Сам петух. Валите уже.
— Ну, Улик, чтоб тебя! Пошли, тебе понравится!
— Съебись отсюда, Джереми, будь добр, — устало прикрыла глаза, натягивая плед на голову.
— Да что не так? Что тебя заставит оторвать свою задницу.
— Бордель.
— Что?
— Что слышал. Хороший элитный бордель.
— Зачем? — все трое смотрели на меня ошарашенными глазами и, кажется, смущались.
— А сами не догадываетесь?
Парни, пылая ушами, под тихую ругань и пожелание мне якорь в задницу Джереми наконец-то скрылись за дверью, оставляя меня одну. Попытки снова уснуть ни к чему не привели, и, помариновавшись еще с часок, нехотя спустилась и принялась натягивать сапоги. Сон пропал и возвращаться не спешил.
Пацаны, наверное, обиделись. И это хорошо, даже замечательно.
План работал.
Но со сном они, конечно, обломали, поганцы. Ладно.
В пачке, сколько бы я не экономила и не «докуривала» сигареты, сделав пару затяжек и потушив их, оставляя до следующего раза, осталось всего одна ядовитая гадость.
Уйти в несознанку было нелегко, но работа, которой меня загрузил Татч, была мне только на руку. Никто меня не трогал, никто не дергал, и вообще всем не было до меня дела. Я же, поставив себе цель как можно меньше сходиться с командой и ведя тихую войну с голоском совести, подтачивающим мои убеждения насчет неизменности истории, забила на окружающих ровно настолько, чтобы не донимали. Только Изо, который зачем-то приходил на камбуз, понаблюдав за тем, как я по долгу службы мельтешу перед его глазами своей убожеской прической, притащился в следующий раз с бритвой. Той самой, которую называли «опасной бритвой», хотя Изо назвал ее «клинковой», одна фигня, я думала, он мне отрежет к чертям уши. Но нет, чертов перфекционист ножницами выровнял мне стрижку на макушке, где у меня вышло подлиннее, как мог, но все обычными ножницами выровнять невозможно, так что с угрожающим шипением над ухом «не дергайся, рука дрогнет» шестнадцатый комдив подбрил мне затылок и виски.
В общем, в зеркале отражался пацан. Самый натуральный пацан. С прической под полубокс. Надеюсь, у Изо рука легкая, и обрасту я быстро.
Позже меня просветили, что пока я не отпущу волосы ниже плеч, могу перед Изо в платье не появляться. Ибо за женщину он меня после моего извращения самой с собой и с волосами фактически не считал.
Странный мужик. Но чужая душа — потемки.
Да и себя я в платье в таком виде слабо представляла, сколько себя помню — все в штанах бегала. Годами юбки не надевала, чего уж там. Как со сцены ушла, так и туфли были редкими гостями в гардеробе. Все максимально удобное и практичное, не маркое. Кроссовки ASICS, купленные за две с половиной тысячи четыре года таскала, пока внутренняя часть совсем не поистерлась и поролоном не полезла. И то выбрасывать не хотелось, как родные уже были.
Сама-то не богатая была, и, если пока с бывшим вместе жили, бюджет особых дыр не имел, то как ушла, пришлось поясок потуже затянуть. Хотя сравнить мою жизнь сейчас и тогда… ох, не ценила я свое счастье!
Прошлый необитаемый остров даже островом было назвать смешно. Так, скала посреди моря с парочкой деревьев и гнездовьем чаек. Просто мимо проплыли, даже не остановившись. Я как идиотка каждый раз, если на палубе подолгу оставалась, со страхом прилипала к фальшборту и не могла никак поверить, что в море. Вот уж точно ни у кого сомнений не было, что не от мира сего.
Море пугало меня, кто бы что ни говорил. И даже не в Ктулху было дело, про которого страшилка уже гуляла по кораблю в диких вариациях и пересказах. Тич еще зараза, который застал меня в «блистательном» виде, пошутил про страшных девок, а кто-то из сплетников назвал автора страшилки.
Вот уж никогда не думала, что меня в честь чудища обзовут. На «Ктулху» я старалась не реагировать, вот только начала себя ловить, что невольно дергаюсь, оборачиваясь, когда слышу это треклятое имя.
Из меня Ктулху, как из Короля Пиратов законопослушный гражданин. Тоже мне, страшилище, от вида паука убегающее на другую сторону планеты.
— Скажи-ка, мелочь, зачем тебе бордель? — Татч поставил передо мной тарелку и уселся напротив. Как-то так повелось, что я кушала за «офицерским столом».
Эйс, уминающий свою порцию, вытаращил глаза и чуть не поперхнулся, еле сдержав кашель и закрыв свой набитый рот руками. Харута, которого занесло опять к нам неведомыми ветрами, а точнее Портгасом, промахнулся вилкой мимо кусочка мяса, из-за чего вилка протаранила тарелку с противным звуком.
Я, пребывающая в ссоре с парнями, которые обиделись на мой отказ выходить с ними на остров людоедов, благополучно успела выспаться и снова замотаться в роли мальчика на побегушках за последующие три дня плавания.
— Глупый вопрос, — почесала бритый висок, все еще не в состоянии привыкнуть, что без лишней мохнатости голова, оказывается, мерзнет. — Для пирата — тем более.
— А ты у нас не пират, — глаза у Татча были обычно теплые, но явно не в этот раз.
— Татч, — вздохнула я. — Ну зачем еще по борделям ходят?
— Зачем по борделям ходят, я знаю, а вот что ты там забыла, очень интересный вопрос.
Признаюсь. Доходит до меня иногда долго. Очень долго.
Тормоз я в некоторых делах, если быть точнее.
— Ты что подумал, что я… — сделав многозначительную паузу, весело фыркнула. — Я не проститутка, если ты об этом.
— Тогда на кой тебе бордель?
— Девочку снять, зачем же еще? — фыркнула. — Проведу себе сеанс психоанализа в приятной ненавязчивой компании.
— Что ты сделаешь? — непонимающе и как на тупую смотрел на меня четвертый комдив.
— Поплачусь в жилетку. Поговорю о жизни. Выпью вина. Если вы не знали, то это здорово успокаивает нервную систему. А самое главное — более понимающего собеседника и слушателя найти невозможно.
— Вообще-то, шлюхи нужны для иного, если ты не знала, — хмыкнул Эйс, смотря на меня как на больную.
— Вообще-то, никто не говорил, что только для этого, — парировала я. — Они делают то, за что ты им платишь. Не только вы, мужики, можете отыскать в борделе себе «лучшую подругу» на ночь. И вообще, вам-то какая разница, с кем я буду деньги пропивать и кому в жилетку плакаться?
Это как разговор в поезде. Встретился один раз и выговорился, больше не встретившись.
— Просто признайся, что ты по девочкам, — похабно улыбнулся Харута.
— Я по мальчикам, — хмыкнула. — И вообще-то я замужем…
— Ты?! — сколько было в этом слове недоверия. Договорить мне не дали.
— Я, — веско произнесла, отрывая от тарелки взгляд и осматривая пиратов.
— Да быть не может! — расхохотался парень. — Бедный мужик! Был бы я на его месте, сбежал бы от тебя на край света!!!
— Эйс, — одернул его Татч.
— Нет, серьезно! Она же катастрофа!..
— Портгас! — рявкнул кок.
Есть резко перехотелось, но если я не поем, будет кружиться голова. Вздохнув, зачерпнула ложкой похлебку, пытаясь справиться с накатившимися эмоциями.
— Я была замужем, Портгас.
— Была?
— Я в разводе, если ты понимаешь, о чем я. Точку в этом браке поставила я же, если тебе это интересно.
— А…
— А остальное — не твое дело. Спасибо за еду, кеп. Меня еще посуда ждет.
Рубить на корню. И не подпускать к себе на пушечный выстрел.
Потому что они живые. Теплые.
А веревку привязанности узлом на шее затягивают умело, ненавязчиво, но прочно.
***
— Пап!
— Нет.
— Ну пап! Ну пожалуйста!
— Нет!
— Ну будь человеком? Жалко, что ли?
— Оружия? Нет. А вот тебя — да.
— Да что со мной случится? — легкомысленно откинула волосы с лица, зачесав их пятерней.
— Это не игрушки, Улька.
— Я знаю.
— Знает она, — отец остановился и окинул меня тяжелым оценивающим взглядом, после чего демонстративно поднял мою руку, заставил напрячь и потыкал пальцем в вялую мышцу. — Отдачу ты гасить не умеешь, руки слабые, сомневаюсь, что ты вообще его держать нормально сможешь. Да и вообще? Какая стрельба? Тебя отдачей унесет, а мне потом перед твоей мамкой отчитываться.
— Ну пап, это же помповый дробовик!
— Который ты себе на ногу уронишь и подстрелишь сама себя!
— Ну пап!
— Ну па-ап, — передразнил меня отец, закидывая на плечо оружие. — Вот зачем тебе это? Поверь, ты его даже перезарядить не сможешь после одного выстрела. В твоих руках дробовик можно использовать лишь как дубину после единственного выстрела.
— Незачем. Но дробовик — это круто!
— Странные понятия крутости у молодежи, особенно у женщин, — фыркнул он. — То драться тебя учи, то нож тебе купи, то вот, из дробовика дай пострелять.
— Ты же дашь?
— Садись в машину, — устало вздохнул отец и улыбнулся.
— Ура!
— Рано радуешься. В первый и в последний раз, поняла? — выруливая на дорогу, хмыкнул он, приоткрывая окно в машине. — И вообще, в сейфе воздушка* стоит, если так хочется — голубей гоняй, а то распоясались совсем.
— Не думаю, что сосед с соседней улицы оценит смерть голубей из своей голубятни.
— А я, знаешь ли, тоже не оценил то, что они жрут мое зерно и корма, которыми прекрасно можно потчевать свою скотину. Я этих голубей не ем, чтобы их задаром откармливать.
Я рассмеялась.
— А разве голубей едят? Они же инфекцию разносят вроде.
— Еще как, — хмыкнул отец. — А ты что, не знала? Их специально разводят для этих целей, хотя некоторым просто собаки с кошками чем-то не угодили…
— Нет, — ошарашенно смотря на отца, покачала головой. — Не знала.
— Голубь под соусом…
— Пап, не надо, меня и так в машине укачивает, ты же знаешь.
— А я бы попробовал.
Дорога была неровной, и меня начинало мутить.
— Мне надо выйти, — отец тут же безропотно остановился. Вылетев из машины, поспешно оказалась на обочине, пытаясь подавить приступ тошноты. Не получилось.
— Я шучу, — мне протянули салфетку, вытащенную из пачки своих товарок из бардачка.
— Да знаю я.
— Не спи.
— Что? — обернулась, почувствовав, как меня слегка толкнули в спину.
— Не спи, говорю, — пират, удерживая в руке огромную кастрюлю, неприязненно улыбнулся.
Кивнула, проводив его взглядом.
Тряхнула головой, задумчиво дернув себя за серебряную сережку в мочке уха. К чему это вспомнилось?
В тот весенний пасмурный день отец в первый и последний раз учил меня стрелять и пытался объяснить особенности чистки оружия. Я хлопала глазами, пропуская все мимо ушей, отчего заработала обидный подзатыльник. Папа ругался, пытался поставить мои кривые ноги, чтоб не снесло от первого выстрела, заходя со спины и слегка пиная по ногам. Шипел на ухо, как держать дробовик, ставя приклад так, чтобы меня отдачей не убило. Слабые руки быстро уставали, и пока я более-менее поняла, как мне нужно стоять, держать и вообще остаться по-видимому в живых, ручонки ослабли.
«Быстро поднять, прицелиться и выстрелить, поняла?» — та фраза вызывала улыбку до сих пор, так как стоило мне выполнить указания и даже прицелиться в мишень и выстрелить, поняла, что стрельба из такого оружия, как дробовик, точно не мое.
Отдача была такой силы в плечо, что меня мотнуло назад. Толку, что прицеливалась, ствол перед глазами рванул резко вверх и вниз, а само оружие чуть не выпало из рук. Синяк был смачным потом, руки полчаса подрагивали от ощущения то ли адреналина, то ли своей идиотии. Но больше я стрелять не просилась, отец хохотал, но мне тогда в шестнадцать казалось, что я совершила целый подвиг не иначе. Даже при случае ляпала, мол, из дробовика стреляла, ха!
Глупость несусветная, но тогда это казалось таким важным! Авторитетным считай!
Погрузившись в свои размышления, не сразу сумела среагировать на крик, донесшийся чуть глуховато.
— ПОЛУНДРА! Свистать всех наверх!
Коки до этого, казалось, хаотично, а на самом деле весьма организованно снующие на камбузе, тут же аккуратно и по местам отложили утварь и дружно направились на выход, вытаскивая, казалось бы, из ниоткуда оружие разной степени опасности.
— Что?..
— Опять какие-то придурки напали! — хмыкнул прошмыгнувший мимо Джереми, демонстративно толкая меня плечом.
Напали?
«На абордаж!» — послышалось с той стороны, где была палуба.
— Джереми! — попыталась схватить юнгу за рукав, но тот увернулся, а вот до Луи дотянутся смогла. — Вы?..
— Спрячься где-нибудь, — Луи чуть притормозил, отцепляя мою руку и улыбнулся неуверенно. — Сейчас будет жарко.
— Стой, а…
Беспомощно уставилась в их спины, а они, весело улыбаясь друг другу, отправились в гущу событий, ничуть не страшась того, что там сейчас будет бой. Будто у них это в порядке вещей. Более того, они были даже радостными и предвкушающими схватку.
— Вот ты где, — Татч нарисовался внезапно, напугав. — Сиди здесь и не высовывайся, поняла? Умница. Не скучай.
Кивнула головой.
Пираты.
Пираты, блядь.
В руках у Татча были совсем не кухонные ножи.
Холодные, лягушачьи пальцы какого-то животного ужаса пробежались по позвонкам от копчика до самого бритого затылка.
Пушечный залп.
Чьи-то крики, приглушенные, но не менее пугающие.
Не высовывайся. Не высовывайся. Не высовывайся.
Рука до побелевших костяшек сжалась вокруг рукоятки ножа. И отпустила, оставляя его на столе.
Не поможет.
Сон.
Нет, не сон, а реальность. Сказка, в которой чем дальше, тем страшнее.
Реальность…
Когда шум утих, пребывая в каком-то странном трансе и мазохистском желании убедиться…
В чем?
В том… что мое решение верное?
Трупы.
Палуба, залитая кровью, и дьяволы, кривящиеся в улыбке превосходства, в позах, сквозивших расслабленностью котов, получивших вожделенную сметану, стоят узнаваемые силуэты людей, которых я знала в той или иной степени, в чьих телах, как оказалось, прячутся монстры.
А глаза дикие-дикие, с животным огоньком бешеных зверей выдают их с головой.
Они довольны. Они радуются той битве, что произошла. Упиваются этим азартом, скользящим бликами по разгоряченному, еще не успевшему остыть от схватки оружию.
Дуло пистолета еще не остыло, выстрелив пулю.
Лезвия жадно отбирают кровавое тепло, согреваясь им, пока смерть не заберет миг их жизни, для которой они и были созданы. Кровь согреет холодную сталь жалкими мгновениями.
Татч со своими мечами, небрежно стряхивающий рубиновые разводы с лезвий. Брезгливо сморщившись на россыпь алых брызг на подоле его рубахи, которая была похожа на форменный китель повара.
— Этот не жилец, — голос Джереми звучит, как удар колокола, отрезвляя.
Звуки, которые, казалось, исчезли наполнили все вокруг.
Паренек спокойно стоит над каким-то пиратом, который, хрипя, выталкивает из глотки кровь, предсмертно скребя скрученными пальцами по доскам. Пальцы скользят бессильно в луже набежавшей с него же крови.
Мальчик. Шебутной пацан пятнадцати лет. Ребенок.
Что же вы делаете, люди.
А люди ли?
— Этого добей, не выживет, — голос Эйса звонкий. Шляпа залихватски сдвинута на смоляных волосах.
Маршал Д. Тич понимающе кивает и четким движением руки вскидывает пистолет, одним выстрелом отправляя чью-то душу на перерождение.
Убийцы.
Пираты.
— Уль?
Пальцы одной руки до боли вцепились в запястье другой, вонзаясь отросшими ногтями в кожу, где бьется кровь.
Убийцы.
Пираты.
И… и их я спасать собралась? Думала об этом? Мечтала даже когда-то давным-давно?!
Да они же, они…
Татч — такой же как Тич.
Как Эйс.
Как Белоус.
Как все они.
Металл.
Соль.
Запах паленого мяса и пороха.
Добрые?..
Разве?
Мертвецы. Все они чертовы мертвецы, те, кто уже лежат на палубе. И те, кто стоят передо мной.
Пираты.
— Улик? — они крадутся с осторожностью, расставляют в сторону руки в беззащитном жесте, говоря этим, что не тронут. — Все в порядке.
— Убийцы, — сухие губы шевелятся едва-едва. Конечности немеют, холодеют, теряя чувствительность.
Не подходите. Не трогайте!
Пожалуйста, только не этими руками. Только не этими руками. Не хочу. Не хочу.
Не надо!
— Спокойно, — крадется Татч, взглядом говоря Эйсу ко мне не приближаться. — Тихо-тихо…
— Мертвецы.
— Не смотри, девочка, не смотри. Я же говорил тебе не высовываться, девонька…
А я растягиваю губы в сумасшедшей улыбке. Противоестественной самой природе. Содрогаюсь в немой истерике, всем телом чувствуя, как ветер доносит тошнотворный запах смерти.
Глаза в глаза.
У Татча глаза непонятного цвета. Какие-то серо-карие.
— Вы тоже умрете. Следом. Скоро.
— Улик?
— Призраки. Мертвецы, — шепчу исступленно, смотря в никуда.
Вы следующие. А я ничего не сделаю, чтобы вас спасти.
От Татча пахнет чем-то знакомым, родным. И чужим одновременно. Большая рука скользит по стриженной голове, прижимает ее куда-то к груди, закрывая обзор на палубу и зверей в человеческом обличии.
Для мертвеца он слишком теплый.
Папа. Папочка, почему со мной?
— Потому что сама виновата, дуреха. Зачем полезла?
Куда полезла? Я ничего не делала! Оно само! Я не просила всего этого!
Теплый. Живой. С чужой кровью на рубашке. Красное на белом — красиво. И тошнотворно. И смешно почему-то.
— У нее шок.
Для мужчины легкая как пушинка, меня на руки поднимают, не напрягаясь. Голова мотается туда-сюда, как болванчик. Взгляд цепляется за Тича, который пинает чей-то труп, проверяя его на жизнь, и перезаряжает пистолет.
Я тебя вижу.
За мужчиной клубится тьма и чудятся предсмертные крики. То, что еще не случилось, но случится.
И из всех. Из всех них он кажется пугающе живым.
— Мертвецы…
Они пираты. Они сами выбрали свою судьбу. И поделом им!
Убийцы.
Добро пожаловать на борт, мисс Тернер! Вам придется поверить в легенды о призраках, вы среди них…*