— … Вырезать мы эту мерзость не можем. Возможно, фрукт Опе-Опе бы помог, но времени искать нет. Ни Ями-Ями, ни Опе-Опе, — голос Сшивы вытаскивает из больного бреда. Но сосредоточиться на нем сложно. Боли становится меньше, когда сквозь пропитанную слезами повязку просачиваются голубоватые отблески. — Есть другой способ.
— Какой?
«Марко?» — разодранные губы царапают мелкие щепки деревяшки, на уголках рта режет боль. Касание пальцев и краткая вспышка облегчения.
— Убить носителя. Причем на достаточно долгий срок, а потом вытянуть с того света. Сам понимаешь, что довольно сложно в обычной ситуации, а тут… — от скрипучего голоса Резы под закрытыми веками дергаются болящие глаза. Натягиваются оковы, что содрали кожу до крови в местах соприкосновения с телом. — Состояние у нее не то — уже не выживет.
— И что вы предлагаете, йой? — голубоватый свет приносит облегчение. Голос пирата вырывает из сорванного горла скулеж.
Спаси, умоляю тебя.
— Твое пламя, — пальцы Сшивы поглаживающими движениями проходят по мокрому от пота лбу. — Немного. Реза отрежет совсем немного твоего пламени, Феникс, а я пришью.
— Оно не поможет.
— О нет, поможет. Оно вылечит ее тело и не даст заразе распространиться дальше. Когда тело излечится, а организм отойдет от пережитого стресса, ты просто закончишь этот эксперимент. Она слишком слаба сейчас, и сердце не выдержит.
— То есть вы предлагаете мне ее убить, йой? — лед в голосе, пугающая угроза.
— Относись к этому как медицинской процедуре, — хмыкает Сшива. — Ты же сам говоришь, что врач. Может, она и не выживет. Но шансы есть. Такие не умирают так просто. Конечно, ты можешь ничего не делать, и все так и останется, она проживет жизнь как обычный человек, разве что к тебе привязана. Конечно, ты от этого ослабнешь, но ненамного. Смерть все списывает, Марко. А умирать можно разными способами.
— Думай быстрее, пацан, — старик резко врывается в диалог. — Она тебе нужна. И очень сильно. По глазам вижу, мальчишка, иначе бы не притащил ее сюда. Либо я добиваю и больше не мучаю, либо мы ее спасаем, но заканчивать будешь сам.
— Где гарантия, что клиническая смерть спишет все, йой? — чужие прикосновения пальцев с грубой шероховатой кожей к обнаженной коже вызывают вспышки боли, которые оборачиваются облегчением.
— Их нет. Но такие, как она, самые везучие неудачники. И будь уверен, Феникс, даже если ты умрешь и решишь переродиться, ей это не повредит. Все же твой фрукт — это что-то невероятное.
Голоса расплываются, глохнут в протяжном всхлипе.
— Хорошо, йой.
Пожалуйста, не надо.
Голубой огонь вспыхивает, топит, словно морская волна, только вместо белой пены — золотые искры.
— Учти, Феникс, твое пламя очень не любит Тьму Ями-Ями, да, думаю, ты и сам заметил, что даже ожогом ее наградил.
Чужая рука на моем запястье вздрагивает.
— Что вы имеете в виду?
— Ей будет больно.
Вой сквозь сорванное горло вырывается с ужасающим болезненным хрипом.
Будет больно.
Будет больно.
Нет!..
— Мы разберем и соберем ее, удалив как можно больше этой дряни, — старик хочет закончить все как можно скорее.
— Я знала, что ты согласишься, — в голосе Сшивы звучит улыбка. — То, что они приносят в этот мир, слишком невероятно, чтобы так просто отказаться. Особенно пиратам, да, малыш Марко?
Теплые пальцы стискивают мое запястье.
— Вы правы — я пират. И я обещал, что она выживет.
Сшива грустно и так наигранно смеется.
В ее жестах и прикосновениях ласка.
Обжигающе болезненная.
— Ха, чистейший эгоизм. Как на тебя похоже, Марко Феникс.
***
Первый вдох резкий.
Холодно.
Зуб на зуб не попадает.
Мир перед глазами расплывается тусклыми радужными кругами. Темно. Руки шевелятся, но я не чувствую пальцев. Пытаюсь проморгаться и нащупать пространство вокруг. Получается не очень, так как чувствительность почти на нуле.
Ту-дум.
Сердце медленно билось в груди. Очень и очень медленно. С натяжкой.
Нечто перекатывалось с тихим шорохом, когда я двигалась. Я лежала в чем-то узком, и ограниченное пространство давило, паника начинала подниматься к горлу. Голову стреляло болью, пекло виски.
Ни черта не вижу.
Вывернув руки ладонями вверх, толкнула «потолок», надеясь, что там выход. К счастью, не ошиблась и, скрипнув железными петлями, крышка открылась.
И все равно было темно, но сейчас я слышала звук корабля, знакомый шепот моря — это успокаивало. Правда, ненадолго. Скользя руками по непонятному ящику, с ужасом начала догадываться, что это.
Холодно.
Грудина дернулась. В носу была противная сухость до самой глотки. Вязкая слюна, привкус… тлена.
— Блядь, — едва шевеля губами, шепнула, натыкаясь на куски дробленого льда ладонями. — Твою мать…
Это был холодильный ящик для перевозки мертвецов. Его устанавливали в нижнем трюме, где всегда достаточно холодно, прямо на балласт, которым прокладывали дно парусных кораблей.
Неровный пол только подтвердил подозрения. Темнота постепенно рассеивалась, и мир приобретал четкость.
Мой ящик был посередине.
Головная боль все нарастала. Тянуло и сушило кожу. Непослушными пальцами, к которым возвращалась чувствительность, коснулась левой стороны лица, с которого тут же что-то отшелушилось.
Боль прострелила резко, и воспоминания обрушились всем потоком.
Лили.
Сьюз.
Дыхание перехватило.
Марко…
Выстрел.
Мне вышибли мозги. Я в корабельном, мать его, морге, рядом с ящиками для мертвецов.
Меня убили.
Ядрена мать!..
Медленно разгибая суставы, пытаясь разработать почему-то не окоченевшие мышцы, поползла на коленях подальше от гробов, то и дело теряя равновесие, натыкаясь на предметы в темноте и сипло выдыхая.
На ощупь начала искать лампу, которая, вне сомнений, должна была здесь быть.
Наткнулась на фонарь.
К телу возвращалась чувствительность. Постепенно и медленно пальцы возвращали мелкую моторику, и не сразу, но все же успешно я смогла забраться в собственный сапог и нащупать хитрый потайной карман.
Зажигалка. У меня была зажигалка, спрятанная по совету Харуты в сапоге. Щелчок, и тревожный язычок пламени осветил помещение. Запалила пропитанный горючим фитиль и выдохнула.
Осветился ровный ряд ящиков, которые поблескивали металлическими боками, ловя блики.
Тяжело сглотнув, дрожащими руками открыла ближайший гроб.
Лили.
Мне нужно найти Лили.
Три ящика были пустыми.
В остальных лежали незнакомые трупы. Последний стоял чуть поодаль; подцепив пальцами, все еще измазанными в засохшей крови Лили, крышку, распахнула, чтобы замереть в ужасе.
Скулеж вырвался из груди сам собой.
— Сьюзи…
Хрупкая, маленькая, светловолосая. С россыпью пулевых ранений и кровавых пятен на своей модной кофте. Окоченевшая и абсолютно точно мертвая, с умиротворением на прекрасном лице.
Рыдание застряло в глотке.
Расстреляли.
Ее расстреляли.
Убили.
Вцепилась непослушными руками в ящик из нержавеющего металла и оперлась лбом об ровный холодный край, пытаясь сдержать крик.
Бред-бред-бред.
Дыши. Дыши, Уль.
Не смей сейчас!..
Это все мне снится, да?
Судя по качке, корабль куда-то плыл.
Что… делать?
Привалившись к ящику спиной, стиснула зубы, переживая приступ истеричности. Не время. Не время реветь. Надо… выбираться. Резко дернув головой, дотянулась зубами до острого плеча и впилась в него зубами. Боль отрезвила.
Сьюз… нельзя оставлять так.
Лили умерла, и ее нет на этом корабле. Ее тело Сайфер Полу, видимо, совсем не нужно, поэтому она, наверное, осталась на Архипелаге Сабаоди. В ней ведь нет ничего необычного. Это Сьюзи и я… отличились.
Изо.
Мысль — внезапная и хлесткая — горьким комом рухнула по пищеводу куда-то в желудок.
Боги!..
Даже тела ее не увидит. Ведь объективно тащить ее с собой через… даже не знаю что, я не смогу. Стоит вынести ее отсюда, как тут же начнет разлагаться и…
— Что мне делать, Сьюз?..
Холод обнимал со всех сторон. Исходящее от фонаря, стоящего рядом, тепло облизывало правую ногу. Истерику удалось перевести в короткие приступы сиплого, надрывного хрипа, в который превратились рыдания.
Время шло медленно. И лишь мысль, хлесткая, отрезвляющая, заставила вспомнить, что был еще один человек. Ребенок с татуировкой пиратов Белоуса, личный ученик Марко Феникса, который знает место сбора и остался на Архипелаге Сабаоди.
Марко.
Татч…
Не думай. Не сейчас.
Мне нужно выбираться.
— Прости, Сюьзи. Я не могу взять тебя с собой, но… — сглотнула, оставляя на ледяном лбу девушки, в обрамлении светлых кудряшек, поцелуй. — Ты не попадешь в их руки. Даже мертвой.
Они даже о теле не позаботились толком. Так бросили и оставили. Может быть, поэтому меня… проворонили.
Я потоплю этот корабль к чертям собачьим.
Закрыв крышку железного гроба, дунула в фонарь, гася свет.
Дверь была не заперта.
Никто не ждал живых покойников.
***
Вдох.
Выдох.
— До Ватер 7 осталось плыть всего сутки, — вжавшись в стену трюма под трапом, слушала голоса дозорных. — Поскорей бы. Возьму отгул, а дальше…
— Не спеши, — хмыкнул собеседник чайки. — Ты же в курсе, кого мы в гробах везем?
— Ну кого-то важного? — вопросительно протянул матрос. — Хотя что важного в этих жмурах? Все такие нервные с них…
— Вот идиот. Этот груз передал Сайфер Пол. И они должны были быть живыми, а не мертвыми, — голосом, полным знания и превосходства, говорит товарищ.
— Хочешь сказать, что…
— То. Неудачное задание.
— Вот черт! А ведь нам может влететь!
— Вот и я о том…
— Впрочем, может, мальчишка знает чего? Хотя строптивый — рычит, кидается. Хорошо хоть жрет, умный, зараза, понимает, что, отказываясь от еды, лучше никому не сделает.
— Жалко его, Фин, — внезапно вздохнул дозорный. — Молодой же совсем.
— И не думай даже! — хохотнул «знающий». — Этот пацан под флагом Белоуса ходил.
— Да чего он там ходил? — фырканье и насмешка. — Палубы драил?
— Может, и драил. А может, и знает чего, — вздохнул матрос. — Ладно, не наше это дело, Лео, хватай ящики. А то от дежурных коков потом не отвяжемся.
Если мы почти у Ватер 7, то плывем уже больше недели. Наверное.
Адольф.
Отставленный здесь хозяйственный нож лег в руку.
Агентов Сайфер Пола, очевидно, на корабле нет. Их сами дозорные не очень любят и опасаются. Да что там — отношение весьма и весьма настороженное, если верить информации, что мне предоставили о них на Моби Дике. Общеизвестные факты, но полезные. Матросы напряженными не выглядели. Даже наоборот — в отпуск собрались, скоты.
Мы направлялись в Эниес Лобби? Вероятно, да. Ближайшее, так сказать, отделение.
Целый корабль Морского Дозора и, видимо, какой-то капитан, так как основную массу призвали в Маринфорд.
Истерика дернула горло.
Потом.
Передвигаясь на четвереньках, забилась за бочки. Ворованное яблоко провалилось в желудок, но тот не принял еду. Блевать пришлось рядом со своим же укрытием.
Сквозь влажную, просмоленную обшивку корабля слышался шум моря. Успокаивало. Немного.
Нужно дождаться ночи. Но поспешить.
Хорошо, что время было уже к вечеру.
Адольф явно там не праздно проводит время. Нужны ключи, определенно. Но, видимо, ребенка не воспринимают всерьез, а значит, особо не охраняют. Если только с Адо нет других гостей.
Какое-то апатичное спокойствие постепенно застилало измученный разум. И в груди зарождалось злое веселье.
***
Ключи поблескивали на поясе девушки. Юной. Совсем еще девочки, видимо, которая недавно выпустилась из кадетки. Каштановые волнистые волосы были собраны в низкий хвост. Тонкая, еще угловатая фигурка и нежный голос. Красивая.
Жаль.
— А ты довольно грубый, — смешливый и снисходительный голос разносился по тюремному отсеку. Она сидела рядом с камерой Адольфа, беспечно придвинув ящик почти к самой решетке.
Нарушала правила. Самовольно покинула место несения поста, пыталась разговорить побитого мальчишку за решеткой в надежде то ли самоутвердиться за его счет, то ли, что вероятней, наивно обратить обреченного, ведомого ею же на казнь сына Белоуса к свету и Высшей Справедливости.
Идиотка.
Невнимательная дура.
— Пошла на хуй, — ответил Адо разбитыми губами. — Сука правительственная.
Тень скрывала мое присутствие. Руки совсем не дрожали. Нет.
— А ты, как говорит мой отец, — мерзкий ублюдочный пират! — хмыкнула девчонка, покачивая носком в начищенном сапоге, закинув ногу на ногу. — Все вы мерзкие пираты. Ваш так называемый Отец — сдох. Старпом тоже. Второй комдив сбежал, поджав хвост, и все вы!..
Нет, пожалуй, не жаль.
Рукоятка ножа ложится в руку так, как учил Харута. Главное не медлить, не раздумывать — просто делать.
«Рот зажимаешь и вот так. Главное быстро — чтоб не вырвался. И не закричал», — шепчет двенадцатый комдив, казалось, на ухо, отловив Луи, чтобы продемонстрировать более наглядно. На себе, на мне, на юнгах…
Девчонка булькает кровью, пока Адольф смотрит в мою сторону широко раскрытыми карими глазами. Дозорная затихает, блестя своими большими, красивыми такими в обрамлении пышных ресниц, зелеными очами, полными испуга.
Рыжий юнга замирает. Моргает часто, сдерживая слезы и… выдыхает, взяв себя в руки.
— Она дочка капитана.
— Которую я только что убила, — шепчу в тишине согласно.
Убила.
Не думай.
Помимо Адольфа в тюремном отсеке еще несколько заключенных, которые тут же возбужденно перешептываются.
— Уль, — зовет меня ученик Марко. — Улик?
— Да? — дергаюсь.
Голова болит.
И что-то мне нехорошо.
— Ключи, — невероятно мягко говорит внезапно пожилой мужчина из соседней камеры.
— А, — моргаю. — Точно.
Ключи.
Они звенят в руках, пока я снимаю их с пояса уже покойницы.
— Тот, который с позолотой, — тут же подхватывает спокойный голос своего соседа Адольф. — Давай, Уль.
— Сейчас, — нужный ключ замирает между не совсем еще чувствительных подушечек пальцев. Или просто руки так дрожат и удержать сложно? Связка звенит, сталкиваясь ключами друг с другом, когда я отворяю решетку.
Краем глаза отмечаю ключи от наручников из кайросеки. У нас тут обладатель Дьявольского Фрукта кто-то?
В голове мелькают мысли о коротких штырях, правильно примененной силе, рычаге и Джеке Воробье. Капитане Джеке Воробье.
Руки у отчаянно обнимающего меня Адольфа теплые, почти обжигающие. Он стискивает меня в объятьях, но, даже чувствуя боль, не успеваю донести до него эту информацию, так как меня решительно тянут к ящику. Садят на него и забирают ключи.
— Посиди здесь, Уль, хорошо? — говорит, аккуратно расцепляя задубевшие пальцы, подросток.
— Сьюзи убили, — зачем-то говорю, смотря на подростка, покорно разгибая фаланги. — И Лили…
— Да, — кивает мальчишка, перебирая ключи и торопливо открывая следующую камеру. — Я знаю.
— Нужно найти мои вещи, — вспоминаю о снятых с меня цацках. — До Ватер 7 меньше суток.
— Мы знаем, девочка, — говорит тот старик, мягко улыбаясь. — Предоставь это нам, хорошо?
Выпущенные преступники совсем не внушают доверия, но юнга чувствует себя в их компании вполне комфортно. Это… успокаивает. Немного.
Под ногами лежит остывающее, истекшее кровью тело убитой мной девчонки. У нее на поясе пистолет, за которым я тянусь и уверенно беру. Рукоятка сделана с расчетом на женскую ручку. И я вздрагиваю, обнаружив вырезанные изящным узором, раскрашенные яркими оттенками синего, знакомые… цветы.
Незабудки.
Револьвер Сьюзи. И еще один ему в пару я выхватила молниеносно, пнув тело девчонки в белой форме с чайкой на спине, переворачивая на другой бок, торопливо шаря в его поисках по поясу, вляпываясь в чужую кровь, но даже не морщась, обирая покойницу.
Незабудки.
Настоящая любовь, да?
Работа Изо узнаваема. Индивидуальна и прекрасна. Их не спутать ни с чем, все же этот любитель искусства…
У меня на рукоятках он вырезал клевер с четырьмя листиками. Удачи пожелал шестнадцатый комдив.
Слезы подступили к глазам.
Сьюзи…
Незабудка.
Незабудка Сьюзи.
— Уль, — окликает Адольф и пытается забрать у меня револьверы, но я только крепче сжимаю их и дергаю на себя, всем видом показывая, что их никому не отдам.
— Не трогай ее, мальчик. Она не в себе. Оставь их ей, — тут же говорит старик. — Хуже сделаешь.
Хуже сделает.
Сдавленно смеюсь.
Куда уж хуже-то?
Все самое худшее уже сделала я.
Сьюзи.
Изо.
Взгляд падает на все то же тело под ногами.
Лили.
Лили, у которой недавно родился племянник, Сьюзи, чьи руки нежно целовал Изо, Татч, что смеялся вместе со мной, Харута, с которым мы пили…
Марко, с которым валялись в обнимку, деля кровать, ночь, ром и сигарету одну на двоих. Общие знания будущего, тяжесть понимания, что Эйс — сволочь, которая сворачивать с намеченного пути не желает…
Все рухнуло.
Все пропало.
Куда уж хуже?..
Адольф аккуратно касается моей головы, поворачивает лицо чуть в сторону и пытается осмотреть дыру в левом виске, но с волос лишь сыпется давно засохшая кровь.
Вместо дыры — неровная кожа. С одной стороны и с другой.
Невозможно.
Обняв револьверы, молча плачу.
Все пропало.
Все…
Вдох-выдох.
Не время.
Руки отработанным до автоматизма движением проверяют патроны. Адо молча помогает снять с трупа воровки красивых вещиц портупею-патронташ с кобурами для оружия и затянуть кожаные ремни потуже.
***
— Уль, — полузабытый шепот заставляет вздрогнуть, но лишь сильнее жмурю глаза. — Эй, малышка моя, пора просыпаться.
— Артем?.. — шепчу еле слышно.
— Конечно, кто ж еще, — смеется муж.
Открывать глаза не хочется. Шарю в поисках его руки по кровати, чтобы, добравшись, переплести пальцы и потянуть к себе, заставляя обнимать.
Тихий смешок звучит над ухом.
— Так ты собираешься просыпаться? Или мне тебя дальше будить?
— Я не сплю, — шепчу и укладываю чужую широкую руку под свою щеку. Тяжелое обручальное кольцо впивается в скулу, а губы разъезжаются в улыбке.
Скрип кровати, чувствую, как он выпутывает пальцы из моих объятий, поправляет прядь волос на щеке и нависает сверху.
— Открывай глаза, соня.
— Ну Артем!..
Он смеется, когда я взвизгиваю, перекатываясь на спину, защищая от щекотки бока, и распахиваю глаза. Темная щетина, серо-зеленые глаза и широкие ладони, которые обхватили меня за лицо. Щекочущий поцелуй в лоб.
— Будильник прозвенел уже полчаса назад.
— Ну и что?
— У тебя вчера был тяжелый день, я знаю. Но сегодня настал новый и сегодня ты новая. И поэтому… отдохнула, а теперь пора вставать. С новыми силами, настроением и упрямством. Просыпайся.
— Но я уже проснулась! — посмеиваюсь.
— Еще нет, Уль. Еще нет.
Сердце на мгновение замерло, чтобы после пуститься вскачь.
Воспоминания нахлынули резко.
Синий огонь. Марко. Пираты. Другой мир.
Горло сдавило, и внезапно я поняла, что для квартиры на пятом этаже слишком… холодно.
А еще у меня руки в крови и…
— Ты мне снишься, — хрипло выдыхаю. — Или все… мне приснилось?..
Из бреда в бред.
Красочные глюки.
— Не приснилось, и ты это знаешь.
На моем пальце давно нет обручального кольца.
Это… воспоминание? Сон? Бредовая реальность? Все вместе?
Мне снился отец, мама, брат.
И ни разу муж.
Марко!..
— Я… — вцепляюсь в ледяные руки Артема. — Прости меня! Я такая дура…
— Ты же знаешь, что я всегда тебя прощал, — улыбка теплая, грустная. — И мы с тобой оба идиоты и дураки. Ты — потому что ушла. Я — потому что не удержал. Хотя когда тебя хоть что-то удерживало?..
Артем, даже если он всего лишь мой бред, всегда говорил то, о чем я думала, но не могла обратить в слова.
Он был моим голосом. Понимал, что творится в моей голове и…
Мы знали друг друга как облупленных. При этом были как две параллели, которые никогда не пересекутся, но идут в одном направлении.
Разные увлечения, разные друзья. Он — тихоня с язвительными шутками, хмурым взглядом. Домосед, целующий меня перед сном и после пробуждения. Приносящий мне чай, пересказывающий фильмы и игры, а я — шебутная вечная головная боль и проблема, собиратель историй. От него пахло уютом, он после работы шел домой, а меня тянуло гулять по улицам под музыку и специально снимать шапку, чтобы влажный ветер с мелкой моросью дождя бросался в лицо.
Он предпочитал стены, я — дороги.
Он любил тишину, я искала встреч и знакомств.
Я рассказывала, а он слушал.
Иллюзия рушилась, холодная темнота стягивалась с разных концов, заполняя пространство.
А я… его отпускала. Даже если это было нереально.
В груди разливалось тепло от сердца, рядом с которым все это время горел чужой голубой огонь.
— В следующей жизни, хорошо?..
— Хорошо. А сейчас просыпайся. А то замерзнешь.