— И тебе не стыдно?!

      — Нет. А должно?

      Симона, набравшая воздуха для какой-то поучительной тирады, замолкает, смотрит так, будто у Сашки выросли рога, и беспомощно открывает и закрывает рот. Это вызывает у виновницы переполоха сначала еле сдерживаемую широкую улыбку, а потом уже полноценный веселый смех.

      — Да что ты смеешься! Я оставила тебя одну, а ты!..

      — А я нашла себе компанию, как видишь, — хмыкает Сашка.

      — Да ты! Да ну тебя! А как же любовь?

      — О, мы любили друг друга так страстно, что…

      — О, нет-нет! Не говори! Не заканчивай, я не хочу знать, что ты там делала!..

      — …что не одолжишь ли мне тональник?

      — Что? Зачем?

      Сашка молча оттянула ворот на своем свитере, показывая Симоне шею и вызывая у нее чуть ли не возмущенный вопль.

      — О, это не так страшно, как тебе кажется.

      — Как мне кажется? Как мне кажется?! Дуй в подсобку, немедленно!

      Смеясь, возмутительница спокойствия послушно идет в подсобку и стягивает с себя кофту, следом футболку, оставаясь в одном лифчике, выставляя на обозрение выронившей от шока тональник подруге все свои «боевые» ранения.

      Синяки яркими отметинами рассыпались по белой коже, иногда переходя на характерные полукруговые, с четким розоватым отпечатком зубов. В большинстве своем они разбегались в области плеч, но, судя по тянущей боли, один или несколько каким-то невероятным образом нашли свое место на загривке.

      — Красавица, правда? — Сашка весело улыбнулась и даже покрутилась перед смотрящей на нее снизу вверх Симоной, застывшей истуканом.

      — Он тебя сожрать, что ли, пытался?

      — Ну… — наигранная задумчивость. — Почти?

      — Фу! Избавь меня от подробностей!

      Так забавно наблюдать за смущением Симоны, которая алеет щеками и ушами, помогая наносить заживляющую мазь на засосы и отметины от укусов. Такая смешная.

      Прошивая толстыми нитками кожу очередного изделия, Сашка не может согнать с лица легкую улыбку, вспоминая свое приключение.

      Проснулась она уже вечером. Сквозь задернутые шторы пробивались сумерки, а впервые отдохнувшее от кошмаров сознание было слишком лениво, чтобы поднимать суету и панику. Тело, расслабленное, сонное и согретое близостью такого же обнаженного мужского, предавалось неге. Вставать не хотелось, открывать глаза — тоже. Да и вообще, впервые за этот год испытав спокойствие, расслабленность и некую опустошенность, совсем не хотелось возвращаться в реальный мир, что раскинулся за стенами комнаты.

      — Ты уже не спишь, — не спросил, а констатировал факт случайный любовник.

      — Наслаждаюсь.

      — И чем же?

      Сашка чуть шевелится, сползает с чужого плеча ниже, утыкаясь в бок носом, набрасывая на обнаженные, уже вновь замерзшие плечи одеяло.

      — Спокойствием.

      Ей не ответили, но тревожить больше не стали, позволяя водить пальцами по своей груди и прижиматься чуть ближе в поисках тепла.

      Было тихо и было спокойно. Только темнело на улице, погружая комнату с полузадернутыми шторами в темноту. Когда стемнело настолько, что стало невозможно разобрать чужого лица, она выскользнула из кровати, отвоевывая себе одеяло. Нет, она не стеснялась обнаженного тела, просто мерзла и поэтому старалась поскорее одеться.

      К сожалению, куда пропало ее нижнее белье, никто из них не знал, а искать его в потемках, как рассудила Сашка, гиблое дело, так что она обошлась своими шароварами и рубашкой.

      — И все же, не хочешь узнать, кто я такой? — большие руки опустились по бокам на перила балкончика, на котором стояла Сашка, высматривая направление к своему дому. От чужого тела тянуло теплом и манило прижаться и остаться, но соблазн был подавлен.

      — Нет.

      — Так интереснее? — хмыкнул мужчина.

      — Именно.

      — Смешная.

      Забавно, но вместо двери, как любой нормальный человек, она предпочла с балкона уйти по крышам, до последнего ощущая на себе взгляд мужчины, которого предпочла не узнавать. И не оборачиваться.

      Жалела ли Сашка? Ничуть и ни разу. Можно было бы, конечно, посокрушаться для приличия, но объективно — взрослые же люди. Хотя было у нее подозрение, что как раз самой взрослой была она, пусть и не физически, так как страстному любовнику явно было не многим больше, чем ее телу.

      Это всего лишь ночь. Прекрасная ночь взаимного удовольствия без обязательств, но, как оказалось, не без последствий.

***

      Другой мир. Другое тело. Другая жизнь.

      Обеспокоенное лицо девушки по имени Симона, невероятная слабость во всем теле и незнакомые волосы. Руки. Ноги. Тело. Прикус во рту. Истерика с нервным срывом и шоком, стоило взглянуть в зеркало, и слезы с истеричными подвываниями в объятьях все той же Симоны.

      В зеркале отражалась не Сашка. Совсем не она.

      Рассказ о том, что ее нашли в море, дрейфующей в потрепанной лодке, простуженную, сгорающую в бредовой лихорадке, и на свой страх и риск решили подобрать и по возможности оказать помощь, опасаясь самим свалиться в бреду всей командой, не дает ответа на вопрос, что произошло.

      И Сашке кажется, что она сошла с ума. Свихнулась, слетела с катушек. Получила баклером по легкомысленной головешке так, что шлем не спас.

      Затянувшаяся болезнь, воспаление легких и остров Седа, что был по пути. Госпиталь, в котором Сашка провела долгое время, сестра Симоны, работающая там медсестрой, и случайно встретившаяся на пути очнувшейся и ничего не понимающей Сашки сама Симона, принесшая сестре забытый обед и решившая помочь дойти до туалета потерянной пациентке, где Сашка и увидела себя.

      Или не себя, а кого-то другого.

      В голове мешанина. На уме одно, а тело делает совсем другое. С языка едва не срывается чужое имя, звучащее как «Сури», и перед глазами то и дело всплывают галлюцинации, словно миражи, заставляющие замирать на месте, пугая своим состоянием окружающих.

      То бескрайние пески и барханы, то извилистые улочки. Пылающее, но такое привычное солнце на коже, смазанной ароматными маслами. Перезвон медных колец и украшений, блеск бисера, перестук крупных бусин в бижутерии и ощущение песка в обувке. Широкие легкие брюки-шаровары, расшитые узорами, летящие рукава и плавные движения.

      Змеящиеся по коже рисунки из хны.

      Раз-два-три. Скользить по земле, изгибаться всем телом, а после занятия с тетушкой Асханой выбежать с подружками за стены школы на площадь. Легкий спор, немножко азарта и звучащий звонкий голос:

      — А ты сначала сделай, а потом говори!

      Упрямство и желание выиграть спор. Счет в голове — «раз-два-три», танцевать прямо на площади, кружиться под хлопки подружек и остановившихся прохожих, а после спонтанного представления отправиться домой веселой группкой девочек-подростков, постепенно редеющей, когда одна из девочек доходила до своего дома.

      Знакомый с детства узкий переулок, нетерпеливый шаг, так как домой должен был вернуться любимый старший брат с подарками, а потом кто-то схватил, закрыл рот, не дал вдохнуть воздуха, и в глазах потемнело.

      Каждый раз возвращаясь из чужих воспоминаний, Сашка плачет навзрыд, поднимая на уши полбольницы. Доходит до того, что ее кормят успокоительными, от которых клонит в сон еще сильнее. Вот только во снах — чужая жизнь. Не Сашкина.

      Во снах Сашка становится девочкой Сури, что продана на аукционе рабов страшной женщине, которую следует называть Госпожой Инес. В этих снах она, Сашка-Сури, учит капризную дочь госпожи танцевать и за любой промах молодой госпожи может получить розгами по ногам.

      Госпожа Инес — аристократка, у которой есть свой бизнес, связанный с торговлей, и поэтому она часто находится в разъездах. Так как она очень сильно любит свою дочь Люсию и потакает всем ее капризам, то Люсия сопровождает ее в странствиях. И Сури, превратившаяся в служанку-компаньонку и учительницу танцев, всегда при Люсии.

      Последний раз Сашка визжит во сне как резаная, поднимая на ноги всю больницу на четвертый месяц пребывания в теле Сури, когда ей снится ее последний день. Треск дерева, шум воды и визг Люсии. Скользкие доски, тянущая на дно одежда и совсем близко, протяни руку и коснешься, чешуя морского змея.

      Морской Король. Жуткое чудовище, несущее смерть.

      А дальше — как отрезало. Лишь непроходящий холод, осевший, казалось, в самих костях, и сны-карусели из толщи воды с морскими чудовищами и песчаными дюнами, в которых вязнут ноги.

      Сашке помогают устроиться на работу, выделяют комнату на первое время и пособие от городской администрации, признают здоровой и вменяемой. А сама Сашка чувствует себя ходячим куском льда, кутаясь в трех одеялах и пересчитывая ребра на боках пальцами.

      В отражениях зеркал — чужачка. С темными волосами странного синеватого оттенка, белой кожей и синими, глубокими, темными глазами, кажущимися черными, если не всматриваться в них.

      Настолько высокая, что макушка собирает все притолоки и приходится подгибаться, чтобы остаться без шишек. И молодая, по словам доктора не больше семнадцати лет, а значит, еще будет расти.

      По прошествии года жизни в чужом мире, временами сводящем с ума своими странностями, Сашка не может вспомнить, как так вышло, что она очутилась здесь.

      Последнее четкое воспоминание — это радостное предвкушение, морозный воздух, щиплющий щеки, и весть о том, что заказанная ранее снаряга, болтающаяся по всей стране уже целый месяц, наконец-то дошла. И дело осталось за малым — забрать посылку, вскрыть ее и наконец-то дома примерить новую пластиковую защиту, заценить новенький бронелифчик и тем же вечером испробовать обнову в деле. Благо фехтовальщики всегда рады наколоть кого-нибудь рапирой.

      Сашка не помнит ничего, кроме перезвона колокольчика над дверью магазина и, собственно, самого хлопка двери. Поток теплого воздуха в лицо… и на этом воспоминания обрываются.

      Что произошло? Кто виноват? И что делать дальше? У Сашки рушится мир, и только вбитая в голову установка — не знаешь, что делать, работай физически — спасает ее от жизни овоща.

      Боль в мышцах отвлекает, отрезвляет и помогает осознать одно — если болит, значит, жив.

      А если жив, значит, еще не все потеряно.

      Наверное, это Сашку и спасло. Успокоило и уравновесило. Действительно, нет ничего сложного в подобной терапии. Берешь деревянный шест и отрабатываешь удары, крутишь, вертишь в разных плоскостях. Чтоб мышцы неподготовленные ныли, чтоб связки тянуло, чтоб пот градом и сон крепкий, без сновидений.

      И наверное, для последней стадии, завершающей душевный и психический раздрай, не хватало одного — хорошего секса, как бы грубо и пошло это ни звучало. Но тянущие болью отметины, приносившие штиль в истерзанную душу, говорили о том, что наконец-то гармония была найдена и пришла последняя, самая главная стадия — принятие.

      И разукрашенное засосами и укусами тело в отражении ростового зеркала в душевой — теперь Сашкино и ничье больше. Ей с ним жить, ей с помощью него людей бить, ей в нем трахаться, в конце концов.

      Так что время принять себя, полюбить эту высоченную девушку, подпирающую макушкой потолок, научиться не ронять по неосторожности предметы и людей, словно слон в посудной лавке, и признать, что могло быть хуже.

      Да и вообще, она, Сашка, красотка, как ни посмотри. Считай, джекпот словила. И новую жизнь, и новое, молодое, а главное здоровое тело. Чего жаловаться?

      Радоваться надо, что легко отделалась. Что бы ни случилось в тот злополучный вечер.

      Все могло быть гораздо хуже. Но ей повезло. Повезло в том, что мир, в котором она оказалась, был ей знаком.

***

      Через месяц после фестиваля в честь смерти Короля Пиратов, когда по миру прокатилась ужасающая новость о том, что Мировое Правительство ищет возможных отпрысков Гол Д. Роджера, Сашка проснулась чрезвычайно разбитой и уставшей.

      А потом выпитый любимый чай с бутербродами ни с того ни с сего попросился наружу, и, облокотившись о крышку унитаза, Сашка удручающе вздыхала.

      Перехвалила. Похвасталась, что тело молодое и здоровое, и вот, на тебе. То голова закружится, то опять знобить начинает, то вот — траванулась чем. Еще и ненавистные месячные решили в очередной раз взбрыкнуть…

      Внимательно изучающая взглядом стыки кафельной плитки в ванной Сашка тяжело вздохнула.

      — Блядь.

      Ну конечно, как могло по-другому-то быть? Чтобы все да сразу стало хорошо? Ванильно-розово-блестяще? Ага, конечно.

      Закон жизни. В тот день, когда тебе покажется, что впереди прекрасное будущее, проблемы решаемы и в принципе все не так плохо, как могло быть, жди эпической подставы.

      «Не ошибешься, отвечаю», — как говорил тот самый Димка.

      Мудрый был человек.

      Сашка встала перед стеной, обклеенной листовками со смутно и очень даже четко знакомыми по одному безумному мультику рожами, после чего переключилась на другую часть стены с приколотыми на булавки частями карт островов, расположенных в Норд Блю.

      Итак.

      — Тихий, захудалый островок, где можно жить и не бояться встретиться с каким-нибудь героем, что решит увидеть в тебе угрозу для мира и начнет свое правосудие… Хм. Подойдет.