[Кейн... Кейн... Кейн, пожалуйста, проснись.]

Голос звучал словно сквозь толщу воды. Или сквозь сон. Мягкий, тягучий, не желающий отпускать из своих объятий. Он вплетался в сон, словно ядовитый плющ, вплетающийся в побеги вьюнка. Голос звал, что-то говорил, но... сон каждый раз оказывался сильнее. Новый виток, новое цветное пятно, новая картинка. 

[Кейн... Кейн... Кейн...]

Голос упрямо пытался пробиться в отравленное сознание, с каждым мгновением отвоёвывая себе у красок мазок темноты, разрушая тем самым прекрасный мираж сна. С каждым словом, с каждым повтором его имени голос будто бы обретал очертания. 

Сначала самые смутные: растрёпанные волосы, торчащие во все стороны как гнездо галки; овал лица, обрамлённый этими самыми волосами; тёмные глаза... Спустя какое-то время голос получил содранную над бровью кожу, треснувшую на губе кожу, ямочки на щеках. И почему-то очень хотелось нарисовать в тёмных глазах беспокойство, звучавшее в голосе всё отчётливее. 

Но стоило лишь попытаться протянуть на голос руки, как тело сковывал сон. Тягучий, ядовитый...  

[Кейн... Кейн... Кейн, пожалуйста, отзовись.] 

Голос почти умолял. Звал, искал... Его, внезапно понял он. Его зовут Кейн. Его зовёт голос. С этой мыслью сон окончательно рассыпался, оставляя после себя лишь боль в голове и затёкшем теле. 

Кейн попытался пошевелиться, но протест тела был настолько явным, что оставалось лишь крыть всё отборным матом, благо, что запас ругани был у него куда более объёмным, чем может позволить себе приличный человек. 

Голова гудела, точно Кейну на голову натянули кастрюлю и использовали её вместо барабана на концерте. Трёх, после минутной заминки, поправил парень сам себя. От лба и до затылка тянулся обруч из боли, раздражавший до безумия, но вместе с тем и приводивший в чувство опьянённый разум. 

Попытка открыть глаза не увенчалась особым успехом. Глаза Кейн открыл, но оглядеться вокруг не смог из-за кромешной тьмы. Она окружала его и, судя по ощущениям, впивалась в тело сотней, а то и тысячью маленьких иголочек. Треклятые судороги пришли очень не вовремя, впрочем, как всегда. 

[Кейн... Кейн... Кейн, где ты?] 

Голос продолжал звать его ещё настойчивее. Раз за разом повторяя его имя, будто позывной, будто азбукой морзе выбивая его на подкорке. Интонации голоса отчётливо переплетались в безумно яркий букет из страха и надежды. Найти. Найти любой ценой. Найти даже если придётся пройти сквозь огонь, воду и землю. 

Кейн усмехнулся, отмечая, что боль в рёбрах стала напоминать железный стержень, вгоняемый в плоть между костей. Но к чёрту боль, если о нём кто-то волнуется и его кто-то ищет. Портрет этого "кого-то" сформировался в голове ярче, чем сны до этого. 

//Я тут, солнце, незачем так кричать...// 

Голову накрыло таким ярким приступом боли, что он был готов закричать. Поиск завершился, сосредоточившись на нём. Страх в голосе, звавшем его, сменился яркой, горячей, почти испепеляющей злостью. 

[Кейн... Кейн... Где ты?]

Она задавала очень интересные вопросы, на которые Кейн, к сожалению, не мог дать ответы даже самому себе. Тело затекло, ноги в судорогах — хоть вой, хоть кричи. А руки... а руки связаны верёвкой, которую Кейн пытался развязать единственным доступным ему способом. Поэтому на вопросы он если и мог отвечать, то только мычанием. 

Кейн мог бы задуматься о том, какого хера он делает в тёмном пространстве связанным, но куда приятнее было думать о том, что она переживает за него, что она, а не кто-то там, его потеряла и искала. До одури приятно... может быть он даже побудет джентльменом и компенсирует прекрасной даме её беспокойство ужином, а может после ужина будет и продолжение... 

[Кейн... Кейн... Кейн... Я своими руками придушу тебя, сукин ты сын.]

Верёвка поддалась после того, как Кейн уже было плюнул на все приличия и попытался её разгрызть. В голосе плескалось нетерпение, почти как у кошмарного ублюдка. Можно не думать об их родстве и сосредоточиться на более приятных вещах. На ужине. На том, что может быть после ужина. На стенках, в которые упёрлись руки. Под спиной, справа, слева, спереди... 

//Блять//

[Кейн... Кейн, что такое? Где ты? Что с тобой? Как ты?]

Он чертыхнулся про себя. Дважды. Пока что картина рисовалась совершенно неутешительная. Доски в такой комбинации встречались не так часто. В ящике из-под фруктов, например. Или в гробу, заюшка, — услужливо подсказал внутренний голос. 

Или в гробу, согласился Кейн. Изворачиваясь как уж, не думая о том, как восхитительно обладательница голоса в тревоге кусает губы, Кейн пытался задрать футболку и натянуть её на голову. Раз уж его угораздило оказаться в ситуации из сучьих фильмов, то и действовать он будет как в этих сучьих фильмах. 

Натянуть футболку на голову, чтобы не задохнуться от земли. Попытаться принять более вертикальное положение... действовать получалось лучше, чем думать. Какой еблан вообще комментирует свои действия, пусть даже и мысленно? Кейн не хотел, очень не хотел думать о том, что его действительно могли связать, забросить в какой-то ящик и закопать. Такое происходит только в очень, очень, очень дрянных фильмах. Герой просыпается, ахуевает, пытается выбраться и далее, как у сценариста повернёт косяк. 

Кейн бил в доски, которые скрипели как старая ржавая койка под оргией. Возможно, Кимие возмутилась таким сравнением, но куда там. Одна надежда на то, что его запихали в очень гнилой ящик, потому что добротно сколоченный гроб было бы разбить почти невозможно. Кулаки у Кейна крепкие, но совершенно не титановые. 

Скрип, похожий больше на визг и шорох сыпавшейся в прореху земли. Да слава всем богам. Отпинывать землю туда, под ноги. Раз за разом, почти на автомате. Вертеться ужом и откапываться, чтобы случайно забредших на кладбище алкашей инфаркт под обе рученьки подхватил. 

Кейн угомонился лишь после того, как через футболку начал проникать воздух. Запах гнилой кладбищенской земли был на любителя, но это был воздух. Стащить перемазанную землёй футболку с головы — перво-наперво. Вторым действием... вылезти из чёртовой ямы. Рано ему ещё ложиться на метр в глубину. Хотя, следовало отметить и поблагодарить ленивых дебилов, закапывавших ящик с его телом, что зарыли они его меньше, чем на метр. 

[Кейн... Кейн... Кейн... Как ты?] 

Каждое слово отдавалось в голове ударом. Кейн живо представил себе как клокочет злость в голове Кимие, но ещё ярче представлялись пылающие гневом глаза и искусанные губы. Некоторые дрянные привычки невероятно очаровательны. 

//Как в три пизды угашенный, солнце...// 

Она поморщилась при этих словах, Кейн почему-то был уверен в этом. Хотя Кимие прекрасно знала и использовала и куда более грубые выражения. Родство с кошмарным ублюдком располагало к очень богатому словарному запасу. 

Кейн потянулся, чувствуя, как тело перестаёт гундосить и жаловаться на затёкшие мышцы, недостаток кислорода во время пребывания в ящике и в целом успокаивается. 

Туман в голове благодаря боли окончательно рассеялся. Он легко вспомнил вечер и ночь, проведённые более, чем приятно. За одним лишь исключением, под утро его оглушили, ударив по голове той самой мерзкой глазурованной вазой. Следовало с самого начала её разбить. 

Закрыв глаза, Кейн увидел тонкую ниточку, тянувшуюся из воздуха к его лицу. К центру лба, если бы он мог посмотреть на себя со стороны. Точно такая же тянулась к её лицу, иначе и быть не может. Ниточка отливала синим. То ли сапфировым, то ли цветом берлинской лазури, кто ж разберёт эту сучью эстетику. 

[Кейн, где ты, я заберу тебя...] 

//Извини, солнце, у меня есть одно дело// 

Кейн оборвал нить, прекрасно зная, что это будет болезненным для обоих. Мысленный контакт никогда не бывает простым: всё равно что взломать чужую голову. Прежде чем Кимие, оправившись от разрыва нити, вновь найдёт его и, будучи в отвратительном настроении, пропишет ему целебных пинков по самое первое число, у Кейна будет немного времени. 

На мгновение виски пронзила острая боль. Показалось или нет, но почему-то Кейн был уверен, что он всё-таки услышал произнесённые голосом слова "ёбаный ублюдок, когда ты будешь думать своей чёртовой головой". Он пожал плечами. С головой Кейн не дружил из личных, религиозных и ещё десятка иных причин. Так было куда проще оправдывать всё то, что он творил. 

И то, что только собирался совершить. 

Она будет его искать. 

Она будет в бешенстве. 

Но он не мог оставить всё так просто. 

Он не мог оставить всё так. 

Старое кладбище тихо шелестело листвой одиноких деревьев, когда Кейн от всей души приложил древней, почти рассыпавшейся калиткой. Измазанные в земле руки он отмывать не стал — успеется ещё. Сейчас нужно добраться как можно скорее до города. Прежде чем двое прекрасных людей удерут, сверкая пятками, в Страут, где достать их будет несколько сложнее, чем в старом-добром Троготе. 

Добраться до города никем не замеченным проще, чем выйти на главную площадь, растянуть транспарант "все — ублюдки" и долго с ним плясать. После появления нового кладбища старое осталось больше напоминанием, которое мало кем посещалось. Стариками или фриками, пытавшимися выловить демонов в якобы естественной их среде обитания. 

Добраться до нужного дома было несколько сложнее, потому что Кейн мозгом, печенью и прочими органами чувствовал, как постепенно вокруг него стягивается поисковая сеть. Кимие не сдастся так просто. Просто потому, что Кейн сказал, что у него есть какое-то там дело. Даже если оно чрезвычайно важное. 

Несколько раз Кейну пришлось ставить импровизированные маячки, надеясь выиграть время. Ещё немного времени. Полчаса, десять минут, да хотя бы пять... Ноги окончательно пришли в норму и несли своего хозяина по знакомым тропинкам. Тело смертельно устало, но Кейн вновь и вновь перекидывал его через заборы, срезая тем самым путь. 

Белый очаровательный домик с голубыми ставнями. Мечта идиота, оно же типичное семейное гнёздышко в частном секторе. Кейн мысленно начал напевать мотивчик весьма вульгарной песенки, повествовавшей о двух подростках с весьма определёнными целями забредших в подъезд случайного дома. Пока Кимие доберётся до дома, он успеет сделать всё в лучшем виде. В самом лучшем, на какой только способна требующая отмщения душа. 

Дверь Кейн привычно открыл с ноги. С чего бы ему церемониться с людьми, решившими похоронить его заживо? Да, он мудак. Да, он спит с девушками, мало заботясь о том, чтобы запомнить хотя бы их имя. Да, он вскрывает чужие сейфы, роется в документах, делает копии для весьма незамысловатых целей... это не причины хоронить человека заживо. Совершенно не причины. 

Язык скользнул по пересохшим губам. Кейн хотел крови. Безумно. До одури. Прямо-таки сгорал от желания, как вампиры в этих убогих книжках, выпускаемых огромнейшими тиражами просто потому, что по унылым героям текут девочки в возрасте от семи до ста семи лет. И свою порцию Кейн сегодня получит. Чего бы ему это ни стоило. 

Узкий коридор, украшенный десятком фотографий в убогих позолоченных рамочках. Она, его жертва, там, в гостинной. Кейн закрыл глаза. Он видел девушку так ярко, будто она стояла перед ним. Три стены — такая мелочь для одержимого местью. Словами не передать насколько незначительная преграда. Она тряслась от страха. Скидывала вещи в чемодан. От неё несло страхом так, что хотелось перенестись в общежитие, отрыть в вещах свитер, натянуть его, несмотря на царившее на улице лето, поднять воротник и дышать через него. Ну или отжать чей-нибудь респиратор. 

Прекрасный деревянный комод поднялся в воздух, повинуясь движению подрагивающей руки. Тонкая стенка с хрустом сломалась. С тем же самым противным, напоминающим визг, хрустом, с каким сломались стенки ящика, в котором его закрыли. 

Блондиночка завизжала как недорезанная свинья. Кейн не помнил её имени. Да и не хотел вспоминать. Зачем имя без пяти минут покойнице? У него же мало времени. На визг со второго этажа спускается тот, второй. Ни худой, ни накачанный. Обычный парень. К сожалению, дело у Кейна не к этому пареньку, хотя, конечно, умом Кейн и понимал, что именно этот парень оглушил его, закрыл в ящике и волок до кладбища. Блондиночка просто не справилась бы с чем-то более сложным, чем видимость руководства. 

Дышать стало тяжело. Потому что нельзя переходить за черту, переоценивая собственные силы. А он сейчас стоял в коридоре рядом с дырой в стене. Перемазанный землёй. Полуголый. Сжимающий в руке металлический прут, подобранный в саду. Красавец. Плейбой, блять. На обложку и на четыре разворота.

Комод вновь оживает и скользит по полу быстрее, чем находящиеся в доме соображают, что происходит. Паренёк оказывается прижат к стене. Корчится. Хватает ртом воздух. Ну и чёрт бы с ним. 

Блондиночка визжит. И как только лёгких хватает? 

— Ну-ну, радость моя. Зачем же так? Разве не ты вечером так восторженно рассуждала о нашем будущем? 

Кейн хрипло рассмеялся. Горло саднило. 

— Как ты там хотела назвать внука? Людвигом? Так чего же визжать, милая? Может быть я принёс тебе в качестве свадебного подарка череп Людвига ван Бетховена. Ты же говорила, что хочешь творческих детишек?.. 

Кейн выплёвывал каждое слово подобно гадюке. Или кто там из ядовитых змей прославился плевками?.. Не суть важно, времени всё меньше. Страх в глазах Блондиночки грозился вот-вот сжать в своих когтях девичье сердце так сильно, что оно просто лопнуло бы от перегрузки. 

Чёртова сука. 

Откуда-то сбоку мелькнула тень. Второй парень. Как занимательно, однако... Тело среагировало раньше, чем разум. Инстинкты не та вещь, с которой можно спорить. Металлический прут вписался ровнёхонько по рёбрам незадачливого нападающего. Вдох. Ох. Стон. Отличная композиция, не идеальная, но популярная. 

Рамки на стенах дрожали, оглашая истерическим стуком весь дом. Так в ужастиках изображают землетрясение или визит полтергейста. Кейн пытался собраться с силами. Не следовало, наверное, начинать с комода. Но мелкие предметы послушно поднимались в воздух, подчиняясь воле. Превосходящей воле. Его воле, подкрепляемой лишь жаждой крови. 

Блондиночка дрожала как осиновый лист. Оба её защитника в отключке, вероятнее всего, с переломанными рёбрами. А вот Кейн стоял перед ней пусть и потрёпанный, но слишком уж живой для того, кого они похоронили и, вероятно, даже за чей упокой выпили. 

Вещи кружились по комнате, обрушиваясь градом на всех троих. На телах валяющихся в отключке парней появлялись ссадины и порезы. Блондинка пыталась прикрываться руками, но куда там. 

— Кейн! 

Крик раздался одновременно с тем, как синий искрящийся шарик разбил вдребезги тяжеленную вазу, несшуюся на крыльях настоящей любви к блондинке. 

Кейн чертыхнулся в голос. Он не ожидал, что Кимие найдёт его так быстро. А вот то, что она не даст ему расправиться над тремя дебилами было очень даже ожидаемо. Вечно в этих женщинах играет миротворческая жилка. Другое дело было бы, будь на месте невысокой темноволосой девчонки кошмарный ублюдок. Вот уж кто бы изощрённо издевался, попутно отсыпав дозу внимания и самому Кейну. В целях профилактики, скажем. 

— Они это заслужили. 

— Они своё получили, — произнесла Кимие, смотря прямо в глаза. — Ты чуть было не разнёс весь дом. А если бы заметили соседи? 

Так и хотелось спросить: это всё что тебя, блять, волнует? Но Кейн лишь сплюнул, видя, что спорить бесполезно. Без лишних слов он подошёл к Блондинке, и от души зарядил ей кулаком под рёбра. Полувыдох-полувсхлип и девушка осела на пол, усеянный осколками. 

Кимие чертила знаки на бежевых обоях. Скорее всего делала так, чтобы после пробуждения все трое решили, что они просто перебрали и в попытке выяснить кто прав, разнесли почти весь дом. Кейну было по сути плевать. Он лишь жалел, что не успел в полной мере напоить жажду мести. 

— Документы, Кейн, — Кимие произнесла это легко и просто, напоминая основную цель их визита. Точнее, то, что являлось его целью, которую Кейн предпочёл чуть подвинуть, чтобы развлечься с блондиночкой. 

— Клофелин? 

— Вероятно. А может тупо снотворное, кто ж их знает, — Кимие произнесла это так просто, что аж зубы свело. Не питай Кейн некоторую слабость, он бы с удовольствием повторил с ней всё то, что только что проделал с Блондинкой. В профилактических, так сказать, целях. 

Когда знаки вспыхнули, отошли от обоев и растворились в воздухе, а папка с документами надёжно покоилась в руках, они покинули дом. На улице Кейн позволил себе разглядеть примчавшуюся ему на помощь девчонку. Джинсовые бриджи, заляпанная непонятно чем майка, из-под которой торчит лямка топа, не по размеру косуха и мотоциклетный шлем. Очаровательно. Золушка двадцать первого, мать его, века, приезжающая на помощь принцу. Меньшую роль скромный Кейн не мог себе позволить. 

— А братец знает, что ты катаешься без прав? 

Внимательный взгляд был более, чем красноречивым ответом. 

— Где он? 

— Ищет тебя по моргам. Теллур с ним, Гал обзванивает больницы, — почти по-армейски строгий отчёт. Правильно, зачем тратить лишние слова на дебила, которого зарыли в гнилом ящике, который чуть было не разнёс частный дом, не убил трёх людей... всего-то. 

— Так и быть, позволю тебе прижаться к моей крепкой спине... 

Холодный взгляд Кимие можно было трактовать лишь прямо: ты совсем ёбнутый? Кейн вдруг понял, что за руль мотоцикла его не пустят. Даже если он начнёт доказывать, что он живее всех живых, здоровее всех здоровых, а ссадины на руках — просто царапины. Быстрее его отправят пешком, если будет слишком выразительно стонать. 

— Надеюсь, водишь ты лучше, чем кошмарный... 

Спорить не было сил. К тому же, была какая-то определённая, пусть и в корне неправильная, эстетика в том, чтобы мотоциклом управляла мелкая девчонка, в то время как он бы держался за неё, думая, как много о его весёлом задании известно другим. 

[Кейн... Кейн... Кейн...] 

Голос вновь раздавался в его голове. Только в этот раз он будто бы обволакивал многострадальное тело, поддерживая его и успокаивая. Хотелось ляпнуть что-то про особую связь. Может быть даже приправив чуть пошлым намёком. Только сделает Кейн это не сейчас, а когда они приедут и, бросив мотоцикл перед Аркадией, потащатся по лестницам в комнату отдыха, где Кимие скорее всего бросит на милость Розан. 

Кейн будет лежать на диване, вокруг будет хлопотать с бинтами и тёплой водой Розан, а Кимие будет сидеть на подоконнике и слушать пение птиц, делая вид, что совершенно не слышит слов парня. 

Не самый плохой исход для дня, начавшегося с пробуждения на кладбище.