Антон уже спокойно сидит на кухне, потягивая свой родной кофе из трубочки, что вечно вводило Арсения в неплохой такой ступор. Ну вот какой нормальный человек будет пить бедный кофе через трубочку, когда есть чашка, и можно пить, как это делают все.
Но мальчишка веселился, пуская воздушные пузырьки, а ещё измерял с помощью этой же трубочки уровень кофе в чашке. Однако он страдал не только такой херней: Шастун также затыкал её с одного конца языком и вытаскивал из чашечки, рассматривая, как тёмная жидкость остаётся в узком пространстве. А потом убирал язык, пропуская часть кофе в свой рот.
И для педантичного Попова эта пытка длилась ровно до тех пор, пока этот несчастный напиток не пролился на идеально белые футболки обоих.
«–Держись, Попов. Материться при детях — не педагогично, — мужчина пытался себя успокоить, крайне напряжённо дыша. — Мат — это плохо. А ты… Да твою ж мать, а.»
— Простите… — робко тянет Антон, виновато глядя в пол. Ну да, им выходить через полчаса для того, чтобы пойти на идиотское мероприятие, ибо сказать, что тебе оно всё нахрен не упало — нельзя. Капец. — Я случайно…
— Так, — твердо произнёс старший, оттягивая край запачканной ткани. — Как хочешь и где хочешь, но теперь тебе надо найти себе ещё одну белую футболку. Хоть из-под земли достань, — он поднялся со стула, направляясь на выход с кухни, чтобы переодеться.
И тут Антон, наверное, впервые в жизни был благодарен себе за свой недо-фетиш на белые футболки. Однотонные, белые, без каких-либо рисунков. Вот это он у себя умный, конечно.
По приходе в комнату, у Шастуна взгляд падает прямо на помаду, которую ему заботливо подкинул Бортник. И он сразу же начинает как-то шкоднически улыбаться, глядя на идеально белую ткань, лежащую на бортике кровати.
Он берет футболку и помаду в руки, наскоро красит губы, как это обычно делают девушки, и прислоняется ярко-красными губами к своей вещи, оставляя на ней отпечаток своих губ.
И всё было бы неплохо, если бы в этот прекрасный момент лобызаний Антона с футболкой не зашёл Попов.
— Антон, ты ско… — он резко замолкает, рассматривая подростка, который у самих губ держит несчастную вещь. — Что ты, блин, делаешь?
— Футболку ублажаю… — нет, соврать Шастун не может, либо не хочет. И говорит прямо, не решаясь посмотреть на тренера, у которого сейчас глаза, наверное, стали как пятирублёвые монеты.
— Что, прости? — Арсений явно выпал в осадок, что, в целом, логично. Сначала Антон с кофе баловался, теперь с футболкой целуется. — Если хочешь, я могу оплатить тебе курсы психолога… — видимо, сильно подростка чемпионат Европы подкосил. Даже очень.
— Со мной все в порядке! — отзывается мальчишка, поворачиваясь к тренеру лицом.
И лучше бы он этого не делал, ибо лицо Попова вытянулось ещё сильнее, выдавая то, в каком ахере сейчас стоял мужчина.
— Я бы сейчас очень хотел некрасиво выразиться… Но это будет не педагогично, — тихо говорит он и всё же решает покинуть комнату. Кто знает, что ещё Шастун успел учудить, а застыть с вытянутым лицом или морщинами не особо хочется.
Зато Антону весело. И, как только педагог оставляет мальчишку одного, фигурист облачается в многострадальную футболку, тихо смеясь себе под нос.
Что ж, план довести Попова официально удался.
Антон гордо сидит в ресторане, с поцелуем, что расположен около левой груди. Вот такой вот он Лёвы дизайнер, что уж тут таить. Всю жизнь, может, мечтал эскизы рисовать, а не узоры на льду.
Но долго врать себе в своих мыслях не прикольно и приходится откинуться на спинку стула, чтобы всем своим видом показать Попову, что не нравится ему, великому Антону Шастуну, здесь. И вообще, он заскучал.
« — Боже, Шастун, что ж ты за ребёнок? Тебе семнадцать скоро, а ты, как младенец, хочешь в комнату с развлекушками, — думает про себя подросток, крутя в пальцах пустой бокал. — Ску-ука-а…»
Он слушал историю итальянца, которую тот честно старался перевести на английский, что даже неплохо выходило. Но Антону не хотелось напрягать мозг, чтобы понять о чем глаголет Грассль, поэтому предпочёл покидать взгляды на Брауна, который, видимо, неровно дышал к подростку.
Shastoon
Yes.
How you are thinking… How much longer will he talk?
Shastoon.
Sorry, what? I don't understand it.
Shastoon.
A-a-a… Thanks.
I finally found out it.
Shastoon.
OK.
I remember it.
Арсений гневно смотрит на мальчишку, который сейчас самым наглым образом переписывался со своим противником. Ну вот нет, чтобы вести себя, как остальные. Нет. Надо выпендриться.
— Убери, — тихо шикает Попов, даже не глядя на ученика.
И Антон отправляет сообщение о том, что он согласен. А когда ловит на себе взгляд американца из-за того, что не ответил на последнее смс, указывает на тренера, делая на пару секунд грустное лицо.
Шастун тактично отпросился у Попова, чтобы наконец свалить из общества практически не знакомых парню людей. Настроения и желания с кем-то знакомиться откровенно не было, поэтому мальчишка схватил сигареты с зажигалкой и куртку и вышел на крыльцо достаточно дорогого ресторана, в котором и расположились фигуристы всех стран-участниц.
— You are smoking again, — покачал головой старший, разглядывая нового знакомого. — You would be worth quit smoking.
— No. Maybe I will quit smoking, when Olympics will finish, — спокойно отвечает подросток, поджигая кончик никотиновой палочки. А американец несколько раз цыкает, отрицательно мотая головой.
— Share then, — усмехается он, протягивая руку.
— Okay, — мальчишка едва улыбается уголками бледноватых губ, на которых остался ярко-красный оттенок, благодаря которому Шастун и казался живым. — But… you had spoke, that smoke is ba-a-ad… You are taking your words back?
— No, — спокойно отвечает мужчина, прикуривая от сигареты младшего. — But I'm adult. And you are a child.
— I'm not a child, — насупился он, делая достаточно сильную затяжку. — Children aren't invited to the Olympics.
— Yes? I thought, that teenagers are invited to the competition, — хмыкнул американец, пожимая плечами. — And anyway, you're really a child.
— Why? — интересуется Шастун, которому все всегда смотрят чуть ли не в рот, поражаясь его мастерству. А тут какой-то фигурист, который идёт с парнем нога в ногу, что-то говорит. Во дела…
— You see… at sixteen you think you're an adult, but you act like a child. Yes, you had to grow up early… But you can't deceive nature, you understand? — он говорит мягко и медленно, чтобы парень всё смог понять. А потом кладёт свою руку на антоновское плечо, аккуратно сжимая его своими пальцами. — You know a lot, why I'm shocked. You are cool, yes. But you still want the childhood of an ordinary boy, not a star, to remain in your soul.
— Let's say you're right. But what will you tell me to do? — Шастун поднимает на мужчину взгляд, крепче сжимая пальцами фильтр. — I will not leave the Olympics, to which I have been going all my life. Do not even hope.
— I don't say anything about it, — обиженно тянет спортсмен, делая очередную затяжку. – But if you want, we can wallow in the snow this winter. Or cycling in the summer. Or what do you love?
— Why such a concern all of a sudden?
— I don't know myself. But you are somehow… You want to give something warm.
— Originally. Very originally.
— I know. I want to melt the ice of your soul, – честным тоном говорит мужчина, глядя своими глазами в зелёные. — You are so cold.
— It's fact. I know, — только и отвечает подросток, выкидывая окурок в мусорку. — But I'm used to it. I'm already comfortable.
— Arseny has a bad effect on you, — снова усмехается он, продолжая прожигать парня достаточно веселым взглядом. — Okay, let's go to the restaurant. And then you get sick.
— Okay, — коротко отвечает младший, направляясь в сторону стеклянных дверей.
— Где ты был? — шёпотом интересуется Арсений, не желая слушать очередную историю, которую даже успел застать в свое время.
— Отошёл покурить, — честно, а главное, крайне спокойно заявляет Шастун, отпивая из одного из бокалов сок.
— Готовься кросс бежать в Питере, — тем же тоном вторит тренер, глядя абсолютно скучающим взглядом на японца. — И что Брауну от тебя надо?
— Да ничего… — ну да, если фраза «хочу растопить лёд в твоей душе» — это ничего, то чего-то весомого в жизни фигуриста, видимо, нет. — И можно не надо бегать?
— Надо, — на выдохе говорит Попов и наконец возвращает всё своё внимание на собеседников.
А Антону тем временем официант наливает в бокал явно не дешёвое белое вино.
Мальчишка смотрит на тренера, не понимая, что, собственно, происходит, и почему взрослые дяденьки, зная о возрасте парня, сидят с абсолютно невозмутимым видом. И он не решается взять бокал в руки и, наверное, впервые в жизни чувствует себя неловко и не желает выпить.
Но Арсений лишь спокойно смотрит на своего ученика, говоря, мол, пей-пей, ничего с тобой не случится.
И его поддерживают остальные фигуристы, которые, видимо, догадались о происходящем.
— Do not worry! Drink calmly, nothing will happen to you here, — успокаивает испанец, растягивая на своём лице улыбку.
— Yes. It is necessary to be afraid in a company that drinks under some kind of fence, — подхватил и японец, снисходительно кивая.
— Вот видишь, — шепчет Попов, легонько похлопав пару раз по ляжке парня. — Не переживай. У них есть совесть, хоть на первый взгляд это и не так заметно.
Антон молится, чтобы не опьянеть и не начать рассказывать о своей жизни. Ибо ну… это ж трындец такой будет… Да и не надо этим людям, которых он видел раньше только по телевизору, знать о том, что в России много подростков-алкашей.
— For a meeting! And the end of the European Championship, — предлагает Джейсон, который до этого молча сидел, рассматривая Антона, словно последний какая-то очень интересная картина.
— Great toast! — поддерживают остальные.
Раздаётся звон бокалов, смех, какие-то очередные разговоры на английском и шаги персонала. Типичная дружеская посиделка каких-то мужчин, которым за сорок.
Но вот Антон чувствует себя восьмилетним ребёнком, которого в Новый год посадили за стол, в гостях у непонятной тёти Любы, которую он вообще в жизни не видел и не знал. Короче, Шастун думал, что выглядит крайне тупо и уже даже заскучал, наливая бокал за бокалом.
Ещё и Арсений тактично смотался, оставив ученика одного. Вообще ужас какой. Так нагло оставить несчастного, хрупкого и беззащитного подростка наедине с кучей злых людей. Кошмар!
А Попов тем временем спокойно побрел в сторону туалетов, чтобы умыться и возобновить маску пофигиста. Ибо ещё чуть-чуть, и мужчина бы не выдержал взгляда, каким на Антона смотрел Браун.
На его мальчика смотрит какой-то идиотский американец.
Да ещё и мальчик не против.
Ужас.
Арсений одной рукой толкает дверь, ведущую в мужской туалет, поднимает голову, а взгляд голубых глаз из грустно-гневных становится ахеревшим.
Матвиенко стоит, прижимая своего же ученика к себе вплотную, и так страстно и жадно целует Диму, который, собственно, очень даже за. И как по щелчку пальца они отпрянули друг от друга, услышав, как скрипнула закрывающаяся дверь.
— То есть тренировать ребёнка до стертых ног — это ну не педагогично, нет. А целовать в туалете — так верх педагогики? — Арсений выгибает одну бровь дугой, как бы намекая на то, что его друг немножко офигевший, чтобы читать такие лекции.
— Во-первых… Всё по обоюдному согласию!
— У нас тоже.
— Это приятно.
— Та же история.
— Диме восемнадцать! — Матвиенко топает ногой, приводя последний аргумент. — И вообще. Когда ты уже себе кого-нибудь найдёшь, а?
— Тоже мне. Верх целомудрия, блин, — фыркает Попов и всё же осуществляет план, по которому шёл. — И, наверное, никогда. Либо после олимпиады.
— Ты до пенсии будешь один?
— Может да, а может нет, — он смотрит в зеркало, прямо на смущённого Позова, который опустил взгляд в пол, не в силах поднять голову. — Дим, вот скажи. У вас разница в десять лет. Ты себя как ощущаешь? Нет каких-то… м-м… неудобств?
— Да н-нет, — заикаясь отвечает юноша и наконец смотрит не на чёрную плитку, а на своего собеседника. — Такое чувство, словно мы одногодки. Комфортно так…
— Зато он дал мне погоняло «Дед», — обиженно говорит Сергей, так беспардонно врезавшись в диалог. — Правда, только в быту. На тренях я все равно Сергей Борисович.
— Понятно, — мужчина улыбается уголками губ и проводит по лицу мокрыми руками. Становится легче, правда ненамного.
— А тебе вообще зачем? — вдруг спрашивает Матвиенко, с явным подозрением разглядывая товарища.
— Другу надо, — отмахивается Попов, намереваясь покинуть туалет.
— А-а-а… дру-угу-у… — с подозрением тянет тренер Димы, а Арсений просто закрывает дверь с другой стороны.
И вдруг становится так обидно больно.
Ему хочется так же прижать к себе хрупкое тело своего ученика, практически пресекая все попытки последнего вдохнуть… И целовать. Долго-долго…
Хочется хотя бы просто обнять стройное тело и лежать так весь день, положив такой огромный болт на тренировки…
Да что уж греха таить. И просто хочется тоже. Как же без этого.
Но нельзя. Просто. Блин. Нельзя.
Нельзя сломать мальчишке будущее. Нельзя уничтожить нормальные отношения с людьми. Нельзя из-за возраста подростка. Нельзя, ибо это будет не педагогично.
Нельзя.
Эти рамки давят на мужчину всё сильнее, обжигая почти физически.
Больно. Очень больно.
А теперь же ещё и этот чёртов Браун на горизонте замаячил. И невесть что ему надо от Антона.
Теперь Арсению ещё и страшно за своё ледяное солнышко, которое боится всех этих людей, но так легко с ними общается. Антон, по меркам Попова, ещё не видел всего колорита взрослой, спортивной жизни.
И в сознании невольно всплывают картинки из прошлого, в котором Попов делил достаточно просторный номер в одном из лучших отелей Милана с маленьким Антошкой.
Он ведь тогда был ещё таким маленьким мальчиком… Таким хорошим, с родинкой на носу и веснушками. Ну прямо ангел! Только крылышек не хватает. Белых таких, пушистых…
Да и сейчас Антон ангелочек. Но со сломанной душой и вырванными под корень крыльями, от которых осталось две глубокие раны, что вряд-ли заживут. И он прикладывает к ним подорожник, в виде никотина, но делает себе только хуже.
Он оставляет на себе другие раны, только бы заглушить эту адскую боль.
Наконец-то дом, Боже! Антон целый день ждал тот прекрасный час, когда, о чудо, он переступит порог съёмной квартиры, что стала такой родной.
— Ну и скука, а, — практически стонет Шастун, усаживаясь на пол, чтобы снять ботинки. — Если бы не винишко, я бы там же помер от тоски!
— Да я вижу, как тебе винишко и кальян зашли, — Арсений лишь закатывает глаза, наблюдая за тем, как младший пытается снять ботинок. — Не сильно ли тебе по голове-то дало?
— Не, — достаточно спокойно отвечает он и, расправившись с застёжкой, переходит к другой ноге. — В самый раз.
— Заметно, — фыркает мужчина и садится на корточки, дабы помочь своему ученику.
— А это правда, что Вы у Джейсона девушку отбили? — бормочет Шастун, глядя достаточно мутным взглядом на своего преподавателя.
— К чему такие вопросы? — вторая нога, наконец, оказывается на воле, а Попов подхватывает изящное тело под подмышки и ставит на ноги.
— Значит, правда, — вздыхает Шастун и самостоятельно бредет в ванную.
О черт.
Арсений уже и думать забыл о том, как однажды отбил любовь всей своей жизни у Брауна…
Да, это была она. Такая красивая, дорогая, золотая…
Но не человек. А медаль.
Арсений отобрал у американца золото, причём три раза подряд. А ведь Джейсон шёл к нему так же долго, как и Попов. Если не больше.
Да вот только русский оказался в этом деле намного круче.
Ну а что? В отличие от Джейсона, Арсений на льду был круглые сутки, пока его противник сладко спал в кроватке. Естественно, отрыв минимум в пятнадцать-двадцать баллов был обеспечен.
И всё равно американец обиделся. Причём так, что сейчас хотел сыграть на гормонах шестнадцатилетнего парня, лишь бы выиграть олимпиаду, не увеличивая напряжения.
Арсений берет в руки свой телефон и печатает достаточно гневное сообщение противнику, уже Антона.
Собственно, послание гласит «давай встретимся. Надо кое-что обсудить», а собседеник всего через минуту отвечает своё привычное «Оk». И Попов идёт на кухню, чтобы выпить чего-нибудь, что, в теории, успокоит нервы мужчины, ибо, если Арсений не сдержится и даст в край оборзевшему американцу по его физиономии, то будет явно плохо.
— Антон, иди спать, — спокойно говорит мужчина, медленно выпивая коктейль из корвалола, валерьянки и пустырника и, резко выдохнув, вливает в себя целую рюмку этого добра разом.
— Иду, — достаточно сонно тянет парень, удерживая в ослабевших руках телефон. — Когда домой?
— Семнадцатого. Потерпи пару дней, — слишком спокойно тянет старший, прожигая стену взглядом.
— Почему Вы лишили Джейсона его любимой девушки? — Антон смотрит на мужчину спокойно, даже с неким упреком в своих зелёных глазах, прожигая душу, которая начала оттаивать, своим ледянящим взглядом.
— Долгая история, — он держится всё также хладнокровно, хоть и понимает, что ещё чуть-чуть, и что-то в груди снова треснет пополам.
— Арсений Сергеевич, — мальчишка делает паузу, подбирая в пьяной голове нужные слова. — Это было подло. И низко. Честно… я даже разочарован в Вас, — и, не дожидаясь ответа, он уходит, даже не взглянув в голубые глаза, которые резко стали светлее.
Душа, которая начала уже подавать признаки жизни, треснула по швам, начиная покрываться ледяной коркой.
Да, он расставит все точки над «i» в отношениях с американцем, который так самым наглым образом всё испортил.
Арсений понимает, что ревнует. Причём, сильно, до аллеющих следов от ногтей на собственных ладонях и искусанных губ.
Ему больно. И он в сотый раз жалеет о том, что, пусть и не сильно, но открыл свою душу.
На улице медленно идёт снег, покрывая некогда колоритную землю белой пеленой. Одинокие снежинки падают вниз, в том числе и на чёрные, чуть вьющиеся волосы, заставляя мужчину в чёрном плаще постоянно их сдувать.
Арсений поджигает очередную сигарету, очень сильно желая затянуть на крепкий узел рану, которая сейчас как никогда раньше кровоточит и никак не желает успокоиться.
Я разочарован в Вас.
Мужчина может спокойно отнестись к этим словам из любых уст. Но когда это говорит ему его же ученик, к которому у тренера появились достаточно тёплые чувства, становится плохо. Очень плохо. До такой степени, что такой чопорный Попов хочет расплакаться как маленький ребёнок, у которого отобрали и выбросили любимую игрушку.
Да вот только Антон не был игрушкой…
Слишком уж дорог парень Арсению, чтобы назвать его «игрушкой».
Он докуривает несчастные зелёные ротмансы до самого фильтра, чувствуя, как горячий дым больно обжигает замёрзшие пальцы. И через секунд десять на горизонте появляется ненавистный силуэт фигуриста.
— Hello, — достаточно приветливо начинает Браун, растягивая на своём достаточно красивом лице не менее красивую улыбку, от которой Арсению хочется блевать. — Why did you call?
— Good question, — усмехается Попов и переводит дыхание, снова впечатывая короткие ногти в заледеневшие ладони. — What do you want from Anton?
— Nothing, — он медленно моргает, глядя на бывшего спортсмена, как на малое дитя. — He is just an adorable boy. And I also like him. There is something in it… — тянет американец, держа свои руки в карманах.
Планировал этот разговор. Гад.
— I've known you too long. And your only love was fame, money and gold, — Арсений делает глубокий вдох, стараясь привести бешено бьющееся сердце в привычный для жизни ритм. — Why did you tell him about some girl? Are you completely stupid?
– But it's true. Women's medal. Is not it so? – он явно издевается, видя то, как начинает закипать такой бесконечно равнодушный мужчина.
– Need to work more, – тренеру становится уже физически плохо. Гнев накрывает практически с головой, которая, к слову, уже идёт кругом от нервов, а может, от выкуренных сигарет... Или даже от всего и сразу. – You can poison my life entirely. You can throw mud at me. Yes, do with me what you want! Just get away from the baby.
– How cute. Bravo, – смеётся фигурист, саркастично хлопая в ладони. – Yes, but I don't keep it. He wants to leave.
– Well, you bastard, Jason, – сквозь зубы говорит мужчина и, помотав головой в стороны, возвращает свое внимание на собеседника. – What do you want, huh? What? What should be done to get you behind Shastun?
– Gold.
На улице стоит поздняя ночь. Причём, настолько поздняя, что ещё чуть-чуть, и можно будет сказать, что уже ранее утро. А Арсений сидит в курилке, не в силах сделать десяток шагов в сторону дома.
Ему обидно. Очень. Ведь по сути он ничего и не сделал. Разве что оттолкнул от себя подростка, который так к нему тянулся. А может и до сих пор тянется...
Попов бы многое отдал, лишь бы вернуться в то светлое время, когда Антошка был ещё маленьким мальчиком... когда в их отношениях все было просто и легко. И не надо было выбирать между собственным счастьем и чужим.
А сейчас страдают оба: Арсений, который ощутил на себе весь стабильный спектр эмоций, которые уготованы судьбой его ученику, и Антон, который как-то разочарован в своём преподавателе, но всё равно понимает, что его тянет к тренеру невидимыми нитями.
И только к пяти часам утра, когда холод был уже по костям, что спрятаны за множеством мышц, Попов решился пойти в квартиру. Он уже понял, что скорее всего заболеет. Но сейчас это мало волновало.
Сейчас ему больно и хочется умереть, лишь бы не чувствовать этой душевной боли.
Арсений обжегся. Точно так же, как мотылёк обжигается своим тоненьким крылышком о пламя свечи.
Он совершил ошибку, когда начал тренировать Антона.