— Вильгельм, сядь за стол. Тебе запрещено есть в своей комнате, и ты это знаешь.

Прошло полгода со смерти Эрика, мама снова стала матерью — холодной и будто бесчувственной. Вильгельм смотрел на неё и не верил, что этот человек — родной. Он стоял к ним спиной со своей порцией рагу. Конечно, ему известно о запрете. Но само слово «запрет» действовало на Вильгельма уже отторгающе. Потому что сил ни черта не осталось. Запрет на еду в комнате, полный контроль его передвижений: с дома — в Хилерска, с Хилерска — домой, и строго под наблюдением. Хотя эту бутафорию и домом назвать сложно. В доме царит уют и доверие — у него ни того, ни другого не было. Казалось, брак его родителей трещит по швам.

 — Я поем у себя в комнате, — твердо сказал он и повернулся лицом к родителям.

 — Ты кронприц. Такое бунтарское поведение недопустимо, -- Кристина говорила внятно, медленно, но будто готовая взорваться сию же секунду.

 — Я не должен был становиться им! -- Вильгельм сглотнул подступивший к горлу ком несправедливости.

 — Сядь за стол. — подал голос отец впервые за долгое время. И напряженная тишина снова повисла в этом доме, как часто случалось после смерти его старшего сына.

Вильгельм ненавидел всё то, что происходит прямо сейчас — вечные споры, обесценивание и манипуляции. Как будто пианиста посадили за виолончель - какое глупое сравнение, но вообще-то первое, что пришло ему в голову. Это бесконечно выматывало. Выматывало настолько, что совсем скоро он просто устанет чувствовать. Вся боль, эмоции, непонимание когда-нибудь вырвутся наружу, иначе люди не живут.

 — Меня тошнит от вас, — разочарованно признался Вильгельм. После таких разговоров аппетит обычно пропадает; он поставил тарелку на стол и постарался поскорей убраться в свою комнату.

 — Коронация через полгода, — было последним, что он услышал от матери за этот вечер.

Такого быть не должно: Эрик не должен был умирать, видео не должно было существовать, Вильгельма не должны были лишать права любить — но именно это он переживает прямо сейчас. Его эмоций всё меньше, а бороться сил почти нет. Он мог топать ногами, кричать, разбить эту дебильную тарелку. Однако в своей комнате кронпринц лишь хмурит брови и опускается на пол, подпирая собою дверь. Слезы снова не льются, хочется немногого: всего-лишь спокойного сна и немного поддержки. Он нормально спал в последнюю ночь перед смертью брата, а после — ни разу больше трех часов. Он прижал пальцы к вискам и долго долго шептал: «Боже, дай мне сил».

В Хилерска не лучше, чем дома. Отгородившись от одноклассников — и в первую очередь, конечно, от Симона — теперь он сидел на первой парте рядом с выходом. И как только звенел звонок, Вильгельм уходил из кабинета, чтобы где-то проторчать десять минут, отдавая себе отчет, что похож на какого-то запуганного пса.

 — Эй, Вилли! — голос Августа, как всегда беззаботный, нарушил его внутренние самокопания. — Мне жаль, правда. Я говорил это уже сотню раз и столько же извинился перед Симоном…

Голос Августа, его тембр, настроение — какое-то вечно заводное, веселое — с первого дня нервировали принца, а сейчас его голос просто его злит. Хочется вписаться кулаком в его вечно-идеальное щекастое лицо. Вильгельм время от времени думал: неужели у него всегда одно и то же выражение лица, говорящее «Я богатый и охрененный, а вы все — долбанные ушлепки, куда вам до меня, конечно, но я сделаю одолжение и пообщаюсь с вами».

 — Да? — перебил его Вильгельм. — И что, простил? — в его голосе слышалась немалая доля иронии. — Нет, ты не понял, — снова перебив, он встал напротив Августа, открывшего рот, видимо, для подтверждения своих слов. — Ты не просто слил видео. Всем давно на него насрать, все знают, кто на нем в самом деле; ты лишил меня того единственного, что после смерти Эрика позволяло мне просыпаться и не жалеть об этом.

Вильгельм похвалил себя за напор и стойкость, его голос не дрогнул, хотя, если честно, хотелось развернуться и убежать от всего-всего-всего. Не только от сраного «Вэла Валентина»*.

 — Да… да, он вроде простил меня. — Август ответил, будто не слышал на чем закончил принц.

У Вильгельма что-то пошатнулось внутри. Он чувствовал себя преданным и почти уничтоженным. Что значит «простил»? После циничного отношения к Симону, обмана, слитого хоумвидео он так легко простил Августа? Да быть этого не может, черт их всех возьми! Вильгельм отказывался верить. После хоть и целой гаммы эмоций, но скупых и несильных — тех, на которые он был хотя бы способен, он кинул своего последнего джокера. Джокера, оказавшегося шестеркой перед козырным тузом.

 — Простил, значит, -- он кивнул, поджал губы, и взгляд его сделался серьезно-размышляющим. -- И как он относится к тому, что ты спишь с его сестрой?

 — Что?

Знакомый голос сзади вызвал гнусавый вой где-то внутри, и Вильгельм понял, что это, возможно, конец не только для Августа, но и для него самого.

***

У Сары синдром аспергера, но это не значит, что она глупая. Сара видит всё, что происходило всё это время. Сара видела видео и знала, кто его снял и опубликовал с самого начала, она знала как страдает её брат и какой упрямый принц. Сара была кем-то типа анонимного наблюдателя. Единственное, о чем она не догадывалась — подлые намеренья Августа.

Поцелуи в туалете на переменах становились влажнее, тихий шепот — грязнее, а её таблетки заканчивались всё быстрее с каждым месяцем.

Сара видела разъяренного брата лишь однажды и сегодня — второй. Из-за двери она тихо наблюдала, как Симон яростно схватил её парня за грудки в почти пустом коридоре. Но даже те несколько человек обернулись: кто-то зажал рот рукой, кто-то достал телефон.

 — Что ты с ней делал? - низко и тихо спросил он, и, Вильгельм был готов поспорить, услышал рык.

Будь она ближе — разглядела бы в его глазах звериную ненависть, готовность разорвать жертву как только она дернется.

 — Тут камеры, — аккуратно заметил Вильгельм, ничтожно легко и боязливо касаясь его плеча. 

Симон дрогнул, и этого хватило, чтобы Август смог оттолкнуть его.

 — Нет! Нет-нет, этого не было, клянусь. Мы не… с чего вы… ты это с чего взял? — Август тараторил. Испуганно заикаясь, он был неспособен удержать внимание на ком-то одном. Будто у него и правда синдром дефицита внимания, таблетки от которого он глотает как воду.

Прошла всего минута, прежде чем Август успокоился. Он обратился к принцу:

 — Ты не мог ничего видеть, потому что этого не было. У тебя нет доказательств.

Им вдруг завладела уверенность, он сложил руки на груди и ядовито улыбнулся (эта улыбка должна быть названа в честь Августа).

Симон молча косился на Вилле, ожидая аргумента. Наверняка ему было стыдно за такой порыв чувств

 — А что я скажу, Симон? Только, что я не конченный, чтобы снимать людей без их ведома и тем более распространять это. Просто это казалось таким очевидным, - он усмехнулся.

 — Симон, ещё раз, я клянусь: я не спал с Сарой. Да, у нас было… что-то. Но дальше поцелуев мы не… мне нужны были таблетки, ты знаешь.

Недолгая пауза обрушилась на всех, кто это слышал. Возможно, даже к счастью, это были Симон, Вильгельм и Сара.

 — Ты использовал мою сестру из-за… — только сейчас в дверном проёме он заметил Сару. Она теребила свой галстук, разочарованно и зло сверля взглядом спину Августа.

«Таблеток»

Пронеслось в мыслях и она сглотнула подступивший комок. Однако вся её ярость испарилась с первым ударом. Сара медленно вздохнула и выдохнула; осталась только обида: гнусавая, горькая, которая наверняка совсем скоро начнет гноить. Сара не была вспыльчивым человеком, хотя бы потому, что для этого надо быть уверенным: а правильно ли ты себя ведешь? С её синдромом, кроме терапии, было необходимо чье-либо одобрение.

 — Узнаю, что ты спал с ней, утырок, — убью, — процедил сквозь зубы Симон и метнул взгляд в сторону Вильгельма — гневный такой. От такого взгляда от того, кого любишь, становится не по себе — больно, противно и как-то… тошно.

Вильгельм неоднозначно посмотрел на уходящего обратно в класс Симона и его взгляд остановился на подпирающей дверь Саре.

Будь она ближе — увидела бы намного больше. Возможно, что-то больше кроме бледности, мешков под глазами и боли. Может, ту блядскую ненавистную борьбу, что он вел из последних сил?

Весь оставшийся учебный день никто из этих четверых друг с другом не разговаривал.

***

Вечер в доме Эрикссонов был не таким, как обычно. Симон ушел в себя и даже отменил игры с Аюбом и Рош — у них должен был быть какой-то локальный турнир, Сара помнила, что это важно. И она волновалась. Больше не за себя или Августа, а за него.

Симон уже десять минут ковырялся в тарелке и смотрел куда-то мимо. Взволнованная мама не выдержав, спросила:

 — Сынок, что-то случилось? — она метнула взгляд на Сару, — вы поссорились?

 — Всё в порядке, мам. — в привычном тоне ответила Сара.

 — Да, с чего ты взяла? — в привычном тоне для Сары ответил Симон.

До конца ужина он так и не доел любимую пасту, поставил тарелку в холодильник и ушел в комнату, наверное, размышляя о каком-то мировом заговоре или типа того — его состояние было похоже на сопор.

 — Спасибо, мам. Я поговорю с ним, не волнуйся, — очаровательная улыбка появилась на её лице. Уходя, она слышала, как выдохнула Линда.

Сара не глупая, но разговоры с людьми ей давались очень нелегко, даже после терапии. Так, стоя напротив комнаты брата с поднятой рукой, она думала, что сказать первым: приступить сразу к делу или для начала поинтересоваться чувствами Симона? Точно ли темы уместны в данный момент? А она точно не забыла принять таблетки? — мысли продолжали скакать, от них часто начинала болеть голова; Сара нахмурилась и сжала кулак в попытке взять над собой контроль. Она пришла в себя, когда поняла, что непрерывно долбит костяшками пальцев в уже открытую дверь.

 — Ты не съел пасту из-за Вильгельма или меня?

 — Я не…

Симон, хоть и привыкший к вопросом в лоб от сестры, всё же замешкался. Он выглядел потерянным, будто у него деменция.

 — Заходи.

В комнате царил хаос: смятая постель, грязная одноразовая посуда из-под лапши. Только одежда не валялась, потому что у Симона её было не так много и аквариум для рыбок чистый, потому что Симон ответственный. К слову, ответственность он держал не только за рыб.

Бардак Саре не нравился. В её небольшой комнатке было чисто всегда, все предметы стояли на своих местах, даже в шкафу, в отсеке нижнего белья, был идеальный порядок, рассредоточенный на цвет и тип одежды. Однако в этот раз её волновало иное и она повторила вопрос.

 — Я просто устал, ничего страшного, — как-то бессильно улыбнулся её брат и потер глаза. — Много всего в голове. Об учебе, папе, тебе, Августе…

 — О Вилле.

 — Да, о нем тоже. Но сейчас меня больше волнуете вы с Августом, — он вдруг сделался серьезным, будто и усталость рукой сняло. — Конечно, это всё твой выбор и твоя жизнь, но ты же знаешь, почему это происходит. И я знаю. Поэтому я злюсь на него. И волнуюсь за тебя.

Она села на край кровати, он — напротив, на стул, и посмотрел так серьёзно, как будто от этого зависела судьба всего человечества.

 — Почему Вильгельм сказал это? Ты… с ним?..

Несмотря на всю честность и открытость, присущие Саре, несмотря на трогательный и искренний момент, обида на Августа только копилась, поэтому ложь с её губ слетела легко и свободно.

 — Да.

***

Август прикидывал это ещё три месяца назад, когда нажимал кнопку «отправить». То, что случилось — всего-лишь обида Вильгельма и, зная его темное, бешеное и распутное прошлое, Август был немного взволнован. Ожидание — счастья или горя — всегда самое тревожное и страшное. Затаившееся обида была сейчас наравне с ожиданием. Он обеспокоено наблюдал за принцем в эти дни, недели, месяцы и видел, как Вильгельм с каждым днем затухает; видел его бессонные красные глаза и никак не мог увидеть в них смысла (а был ли он вообще?), но Август с самого начала знал — этот человек без боя не сдастся. Смотря на принца, это звучало смешно. Это сбивало с толку, навевало сомнения, а под таблетками вызывало издевательскую, но расслабленную улыбку.

Август ненавидел себя всю свою жизнь; себя, своё тело, свои эмоции, чувства, нужды, характер. Он боролся с собой всегда: с щеками, блядскими кудрями, с жиром, с грустью. В очередной раз сжимая в ладонях складки на животе, спине, бедрах, оставляя там красные следы, он снова вспоминал, что «мальчики таким не болеют». Поэтому с принятием себя ему помог амфетамин. Ему стало радостнее: появился смысл, энергия, силы, ненавистный жир, с которым он боролся с тринадцати лет, наконец, ушел. Таблетки стали для него опорой и поддержкой, чего родная мать никогда не давала, хоть и пыталась, конечно. Но у наркотиков всегда была, есть и будет плохая сторона, ведь без них наступит конец. Сначала будет просто плохо, потом придут навязчивые мысли… так уже было, он помнил. так он познакомился с Симоном. теперь — так он встречается с Сарой.

Пусть он признавал свою ошибку и видел её прогрессирующие масштабы последствий, сделать уже что-то он был не в силах. Потому что наркотики превращают человека в животное, они деградируют, омертвляют мозг; а взамен чувствам приходит их жалкий суррогат — инстинкты. Потому, наверное, Фелис со временем ушла на второе, а позже на третье, четвертое и далее места. Ушла сама, а он особо и не сопротивлялся. Они были хорошей парой, двое черствых богатеньких придурков. Только Август понимал: одному из них пока удается держаться на плаву и продолжать играть роль заботливой письки. Было бы всё по-другому, если в его жизни не было колес? Определенно да, было бы грустнее, больнее — хуже. Август не жалел ни о первом опыте, ни о втором десятке.

С Вилле он встретился в библиотеке. Искал Сару в тот день, хотел объясниться, оправдаться; в общем, поступить как Август. Он заметил Вильгельма за столиком рядом с отделом права. Рядом с ним лежал телефон, но он, сидя к Августу спиной, смотрел в тонкую потрепанную книжку.

До ушей принца донеслось слегка поддельное беззаботное, но такое же раздражительное:

 — Привет. Что читаешь?

Наученный горьким опытом драк в общественных местах, Вильгельм молчал и старался вовсе не обращать внимание. Он перевернул страницу. Потому что если ответит — всё полетит к чертям. Он боялся слететь с катушек окончательно и избить этого гондона до полусмерти, чем опять привлечет внимание. Этого нельзя допускать.

Вильгельм в обиде. Его можно понять. Он потерял всё: брата, улыбку матери, любимого человека и доверие к людям. Его потряхивало время от времени, что-то вроде судорог от недосыпа. Недосып и ночные размышления обо всём этом в общем-то стали ему лучшими друзьями, если можно так выразиться. Отдалившись от всех, он лишь больше копался в себе; рыхлил гниющую рану, рыл землю в свою могилу.

Тот взгляд, кинутый Симоном, как будто выстрел. Он хотел кинуться ему в ноги при всех, как мокрая собака, и просить, молить, скулить о прощении за все насмешливые взгляды чужих людей на его мальчика с ангельским голосом. Он всё видел: все тычки пальцами, издевательские полуулыбки и всё для него, для Симона, только он разделяет дерьмо и ничего — Вильгельм, и героически терпит. Какую вину и беспомощность принц чувствовал всё это время нельзя знать, если просто описать это словами. Вильгельм не привык бездействовать, но его заткнули. его сраное эго впервые засунули туда, куда должны и теперь он обязан молчать и терпеть. Это уже не тот Вильгельм, что перешел в Хилерска полгода назад.

Он был главным, он должен был решить и эту проблему. Должен, черт возьми, был, пока одной минутой молчания не похерил всё. Вильгельм хочет прекратить это. Определенно хочет, чтобы всё, что происходит, наконец, закончилось.

 — Слушай, — Август сел на соседний стул и сложил пальцы в замок. Его самоуверенность вмиг рассеялась, — с чего ты это взял? Что мы спали?

Вильгельм продолжал стойко молчать, хотя по нахмуренным бровям было видно, что он напряжен. Жаль, он забыл наушники, очень жаль.

 — Послушай, я знаю, какой я идиот, я тысячу раз признал свою ошибку, столько же извинился. Но, официально, на видео не ты, это уже не твоя проблема. Зачем ты впутываешь сюда её?

«Но, официально, на видео не ты, это уже не твоя проблема» — фраза застряла в голове, стала отправной точкой прямиком в самый-самый пиздец. Вильгельм был зол. Настолько, что мог бы перевернуть стол и избить стулом, на котором сидел, своего соседа. и это нисколько не смешно, смекаете? Человек в гневе страшен, но ещё страшнее человек, что может подавить свой гнев. Только чудо помогло ему не разнести Августу голову и оставить стол в покое.

 — Так ты с ней не спал? — Вильгельм наконец поднял свои глаза в окно. Он говорил точно не то, что хотел. и не в такой тональности, не с такой интонацией. проще сказать, говорить совсем не хотелось.

Только сейчас Август заметил насколько сильно Вильгельм сжимал книгу и только сейчас заметил, что это была демократическая система Швеции. То, что происходило в нем, не было равно тому, что он делает и говорит сейчас. как будто сдерживает. как будто его терпение скоро лопнет. Повисло долгое молчание, минуты три, и Август не был уверен — не больше ли. А когда Вильгельм посмотрел на него, своим холодным, острым, почти металлическим взглядом, он едва дернулся и по спине пробежали слабые мурашки.

 — Она же всё слышала. Теперь точно решаешь не ты, чью судьбу ломать, Август.

Он встал обманчиво спокойно, так же развернулся, так же положил книгу на полку и так же покинул библиотеку. Август остался наедине с сотнями книг, тысячью страниц, миллионами предложений и миллиардами букв — и все они молчали.

Молчали, а ты, Август, всё ещё не можешь наконец заткнуть свой поганый лживый рот и сломать свои грязные бесчестные пальцы.

Он встал, задумчиво оглядел свои ботинки и так же задумчиво прошел к выходу. Жгучее чувство несправедливости мимолетно тронуло его за сердце. Завистливая мысль снова всплыла, вызывая присущую Августу эгоистичную жалость к себе.

Никто не вспомнил про телефон, оставшийся на столе. Только какой-то парень передал его библиотекарю вечером, а Фелис как раз зашла отдать книгу за десять минут до закрытия. Увы, Вильгельма уже забрали. Придется отдать телефон завтра.

Ложась в постель, чужой мобильник оповестил о входящем сообщении. Как бы ей не хотелось разрушать доверие друга, доверие человека, симпатичного ей, интерес взял верх. Всплывающее окошко показало всего часть сообщения, потому что для полного доступа нужен пароль. Но уже оно заставило её насторожиться.

«Осторожней с феном*, чувак, он...»