Первые минут пять Зараки почти терпеливо выжидал, изредка поглядывая на часы и в который раз проверяя сидящего рядом с ним зайца на предмет пятен или грязи. Время неумолимо текло, а заяц по-прежнему оставался чистым. Однако ожидание всё не заканчивалось и не заканчивалось, превращая минуты практически в часы. Плюс одежда, обильно политая кофе с молоком и сахаром, начинала остывать и совсем уж мерзко прилипать к коже, делая вынужденное бездействие практически мучительным. Это стало вновь будить затихшую ярость, возвращая её на прежний уровень раскалённости.

Госпожи Шихоуин с её чарующим голосом и гипнотическим взглядом поблизости не было, и Зараки постепенно стал ощущать себя не только обманутым, но и преданным по всем статьям, причём Ячиру тоже попадала в эту категорию, потому что она…

— Выросла же, блядь, — устало вздохнул Зараки и сдёрнул с шеи надоевший галстук.

Ему вдруг пришло в голову, что если бы можно было, он всенепременно запретил бы этой шебутной малявке расти, взрослеть и обзаводиться привычками и манерами девушки, готовящейся стать женщиной. Была бы его воля, Ячиру навсегда осталась бы милым ребёнком с пухлыми щёчками и не по-детски серьёзным взглядом, который всегда его забавлял. Она воспринимала любые трудности и неприятности не со слезами, как большинство детей, а хмуро и, можно сказать, по-мужски, грудью встречая невзгоды. Ячиру никогда ничего не оплакивала, даже если ей случалось терять что-то незаменимое… или кого-то незаменимого. Она поднималась с земли и шла дальше, не оглядываясь и оставляя прошлое в прошлом. Возможно, этому её научил Кусаджиши, но Зараки ревниво отметал это, считая, что многому научил её сам.

Ячиру была его воспитанницей — единственной, кому он мог доверить полностью всё. И она это, вне всякого сомнения, чувствовала и ценила. Стоило только взглянуть в сверкающие глаза всякий раз, когда Зараки появлялся на пороге дома. Сразу становилось понятно, что она ждала его, в каком бы настроении он ни пришёл и как бы себя ни вёл. Она любила его просто за то, что Зараки Кенпачи — это Зараки Кенпачи, со всеми своими минусами, плюсами, тире и запятыми. И это было приятно, как ни крути. Даже сам Зараки, будучи военным, бывшим Мясником одиннадцатого отряда, у которого, по слухам, не было ни души, ни сердца, а только бесконечная жажда крови, это признавал. Его маленькая Ячиру сумела втолковать ему такую простую и понятную истину: дом там, где тебя ждут. И ждала его каждый раз с непередаваемой преданностью.

И вот сегодня ей исполнилось восемнадцать.

— Дерьмо, — раздражённо выдохнул Зараки и встал, снова поморщившись от того, как противно мокрая одежда соприкоснулась с кожей.

Оглядев себя с ног до головы, он решил, что ничего страшного не случится, если он снимет с себя, наконец, эту мокрую тряпку, и принялся шарить взглядом по ванной в поисках хоть чего-нибудь, чем можно было бы прикрыть срам. Наткнувшись на большой небесно-голубой халат, разрисованный сверху донизу пучеглазыми утятами грязно-жёлтого цвета, Зараки страдальчески закатил глаза и сделал попытку выискать что-нибудь ещё, но ни полотенца, ни даже грёбаной занавесочки больше не обнаружилось. Только мерзкий нелепый халат, покрытый уродливыми утятами, как подросток прыщами. То есть степень красоты у обоих была примерно одинаковая.

Цыкнув от досады, Зараки нехотя стал стаскивать пиджак и рубашку, мысленно убедив себя, что были варианты и пострашнее. На армейских попойках после удачно завершившихся миссий бывало и не такое случалось. В одно утро он даже проснулся с накрученным на причинном месте полотенцем. Зачем это было сделано и, собственно, кем — так и осталось тайной, но больше на Зараки не было ничего. Только вафельное полотенце в жёлто-зелёную полосочку.

Так что халат — это не самое ужасное. Осталось только, чтобы он пришёлся по размеру.

Звякнув тяжёлой пряжкой ремня и стянув перепачканные брюки, Зараки уставился на большие жёлто-коричневые пятна на трусах и обречённо зарычал, думая, что если никого не убьёт к вечеру, то очень сильно напьётся. Так сказать, в награду за сдержанность. А потом разобьёт кому-нибудь лицо. Или не только лицо.

Стянув нижнее бельё, Зараки сдёрнул с крючка уродский халат и скептично его рассмотрел, пытаясь прикинуть — не бабский ли он. Длиной он был где-то по колено и размахом в плечах вряд ли напоминал девичий, так что Зараки мысленно успокоился, но почти сразу же вновь напрягся, припомнив, что своими габаритами он мало походил на среднестатистического мужчину. Даже на среднестатистического высокого и мускулистого мужчину, потому что таких «среднестатистических» он ещё в армейке умудрялся зажимать подмышками и сминать двумя пальцами.

«Чёрт бы побрал этих хлюпиков бесхребетных», — раздражённо подумал он, втискиваясь в рукава, которые с треском, но всё-таки налезли.

Пошевелив плечами, чтобы халат худо-бедно сел, Зараки повернулся к зеркалу и не сдержал издевательского смешка, потому что смотрелся он не просто смешно, а уморительно, учитывая, что вычищенные ботинки с носками он стаскивать не стал. Не хватало ещё босиком по этой шарашке разгуливать…

Хотя, в общем-то, если бы он был босиком, то, может, и смотрелось бы это не так убого?

— Нет, я всё равно остался бы дебилом в педиковатом халатике, — покачал головой Зараки.

Длина предположительно мужского халата едва доставала до коленей, рукава, звучно крякнув, разошлись в некоторых местах, а о плечах и вовсе говорить не следовало — уж слишком узкие они были у владельца этой тряпки.

Приподняв бровь, Зараки уже подумал, что полезнее будет обернуть эту нелепость вокруг бедёр, но его отвлёк внезапный шум из коридора и раздавшийся следом знакомый переливчатый голосок Ячиру.

— А зачем мы туда идём? — наивно спросила она у своего спутника, лёгкие и достаточно тяжёлые шаги которого Зараки тоже прекрасно слышал — старые военные привычки так просто не забывались.

— Нам же нужно уединиться, чтобы вручить тебе… подарок, правильно? — ответил ей бархатистый голос с такой похабной интонацией, что у Зараки моментально вспотела спина от затопившей его с ног до головы ярости.

— О, это будет что-то особенное? — вкрадчиво уточнила Ячиру, не скрывая радости.

— Разумеется, милая, — сладко пропел собеседник.

«Милая?!»

Перед глазами полыхнуло что-то красное, и Зараки, сдавленно зарычав, распахнул дверь своего убежища как раз в тот момент, когда Ячиру с каким-то мужиком в балахоне скрылась за дверью в конце коридора. Едва не дымясь от ненависти и отвращения к похотливым старикам, мечтающим обесчестить наивных невинных девочек, Зараки почти пулей подлетел к нужной преграде и одним ударом ноги снёс её с петель. Судя по умирающему вскрику, в полёте дверь кого-то всё-таки зацепила, и Зараки, войдя следом за разрухой, с мрачным удовлетворением увидел, что она почти полностью накрыла мерзкого извращенца.

Наступив сверху на жалобно хрустнувшую дверь (или жалобно хрустнувшего дядьку), Зараки наклонился и, подражая говорку шпаны из злачных районов, протянул:

— Допрыгался, красивый? Ща я тебя пилить буду ржавой скрепкой. И только попробуй взвизгнуть при этом — оставлю недопиленным подыхать.

— Кенпачик, что ты делаешь?!

Обернувшись на сидящую на кровати бледную Ячиру, Зараки поморщился и распрямился, совсем позабыв, что халат он свой в приступе ярости даже не потрудился хотя бы запахнуть. Сама мелкая, судя по всему, тоже не сильно акцентировала внимание на некоторых неожиданных анатомических подробностях своего опекуна, хотя пару раз взгляд предательски опускался ниже ватерлинии. И только по этой причине Зараки вспомнил, в каком он сейчас виде. Однако пояс от этого утиного недоразумения он благополучно бросил в ванной.

Несколько суетливо прикрыв полами халата свои аргументы, Зараки грозно нахмурился и хрипло прорычал:

— Ты чего тут вздумала учудить, мелкая? Совсем страх потеряла? Или думаешь, что если тебе исполнилось восемнадцать, можно на всё класть, а?!

— Нет, Кенпачик, это не то, что ты подумал! — пылко возразила Ячиру, вскакивая с кровати и умоляюще глядя на него.

— А что я, по-твоему, должен, блядь, подумать?! — взревел тот. — Ты уходишь из университета, пропадаешь в этом мудацком Клубе, а когда я приезжаю, чтобы забрать тебя на сраный праздник, то обнаруживаю грёбаного извращенца, который тащит тебя в укромный, мать его, уголок! Это как понимать?! — Он в два шага подлетел к вздрогнувшей воспитаннице и навис над ней, как карающий меч. — Тебе восемнадцать, мелкая, а не тридцать восемь! И если ты считаешь, что окончательно выросла только потому, что так принято в мире, пошёл этот мир нахуй! Для меня восемнадцать — это не показатель и уж тем более не линейка, а простая сраная цифра! Ясно тебе?!

— Нет, ты неправильно понял, Кенпачик, — пролепетала Ячиру, чуть не плача, — я вовсе не думала ни о чём подобном… вернее, не так, не с ним! Это же господин Урахара. Он просто хотел вручить мне подарок. По правилам Клуба полагается на день рождения делать что-то особенное для именинника.

— И что же это? — Зараки окинул скептичным взглядом комнату. — Что-то я не вижу тут подарочных упаковок и коробок, где написано «Малышке Ячиру с любовью».

— Нет же! — в отчаянии топнула ногой Ячиру. — Всё не так!

— Что не так?! — заорал Зараки, мечтая сейчас очутиться где угодно — только не здесь, чтобы не прибить в горячке этого глупого ребёнка.

— Всё! — в ответ крикнула Ячиру, всхлипывая.

— Так объясни мне уже, что именно ты считаешь в этой ситуации «так»! — Зараки махнул рукой в сторону кучки, состоящей из двери, мебели и управляющего, и выжидательно уставился на неё.

А Ячиру в ответ на это вдруг отступила и, зажав рот ладонью, расплакалась.

Впервые Зараки видел, как его воспитанница плакала, по-детски всхлипывая и морщась, как печёный фрукт. При этом она кусала сама себя за запястье, чтобы, видимо, быстрее прийти в себя, но у неё никак не получалось. И больше всего в этом был виноват Зараки Кенпачи — её опекун и самый бессердечный ублюдок в мире, посмевший расстроить любимого ребёнка в день его рождения. Ребёнка, который даже в самые тяжёлые моменты был сильнее многих, держа свои тяжёлые эмоции при себе.

— Пиздец, — испытывая блевотное отвращение к самому себе, пробормотал Зараки и напрягся, услышав едва заметный шорох за спиной.

Резко повернувшись, он яростно уставился на замершую в комичной позе Йоруичи, которая, упираясь ногой в кресло, пыталась вытащить погребённого под дверью Урахару. Поняв, что её обнаружили, она солнечно улыбнулась и, помахав сверкающему глазами Зараки рукой, выдернула-таки кряхтящего извращенца наружу.

— Господин Зараки, — бодро произнесла она, молодецки подхватывая полубессознательное тело подмышки, — костюм вот-вот будет. — И, опустив глаза на вновь открывшиеся всему свету аргументы, добавила: — Хотя прятать такое…

Вздохнув, она поволокла пытающегося что-то сказать Урахару из комнаты, и в следующую минуту Зараки и всхлипывающая Ячиру остались наедине. И, к своему стыду, Зараки совершенно не представлял, как нужно начинать и что говорить в такой ситуации. Плачущие женщины вызывали в нём брезгливость, плачущие дети — панику, а плачущая Ячиру — стыд и презрение к себе. Ни в первом, ни во втором, ни в третьем случае он понятия не имел, что делать. Слишком это было нестандартно и несвойственно. Слишком не так, как привык Зараки. И это немного пугало.

В своей жизни Ячиру слышала много обидных слов. Некоторые наверняка решат, что даже чересчур много. Да и слишком рано они начали сыпаться на её макушку. Но Ячиру отчего-то никогда не придавала им особого значения. Ни когда родная бабка пыталась проломить ей голову молотком для мяса в ночь, когда пришла похоронка на её отца. Ни когда в школе над ней принялись натурально издеваться какие-то сикалки по до сих пор непонятным Ячиру причинам. Ни когда из-за обилия парней, с которыми она не провстречалась и трёх недель, по институту начали ходить слухи о том, что Кусаджиши «слаба на передок».

Ни разу это не вызывало у неё не то что слёз — даже грусти никогда не навевало.

Ну сумасшедшая старая ведьма — ну и хрен с ней. Ячиру всё равно больше никогда её не видела, потому что теперь у неё вместо всех на свете был Кенпачик.

Ну идиотки, покрытые комплексами и непомерным самомнением с головы до ног. Всего несколько выбитых зубов и расцарапанная детскими ноготками морда заводилы — и даже отпетые хулиганы из старших классов стали обходить её стороной. А явившийся на зов директора Зараки с обещанием кровавой расправы над любым виноватым отвёл любые повторные посягательства на её парту или школьный рюкзак.

Ну и пусть однокурсники болтают, что вздумается, раз такие слабоумные. Она-то знала себе цену, её знали друзья и близкие, а на остальных ей было срать с высокой колокольни.

У неё даже мысли не возникало заплакать, а тут…

Ячиру шмыгнула носом, размазывая мокрые дорожки по щекам в попытках остановиться, но слёзы всё равно продолжали даже не литься, а сыпаться из глаз, как бусины из дырявого мешочка, похожего на тот, в котором она в детстве хранила стеклянные разноцветные шарики. И причиной этого нескончаемого потока был он — человек, которого она любила больше себя самой и всего мира вместе взятого. Зараки Кенпачи, её принц на белом коне, злобный повелитель тьмы и страшный огнедышащий дракон одновременно. Неважно, как заканчивалась сказка, Ячиру всё равно была подле него.

А сам Зараки…

Он только что сказал: неважно, сколько ей было, есть или будет. Возраст не мерило, а всего лишь цифра. Для него она навсегда останется неумелой, несмышлёной и маленькой. Всего лишь ребёнком! Девочкой-воспитанницей — напоминанием о старом друге, мечтой любого педофила.

Да уж, мечтой… Вот только не его мечтой, не Зараки Кенпачи.

Любые несмелые надежды Ячиру на счастливый конец или хотя бы открытый финал только что потерпели самое сокрушительное фиаско в истории её придуманного сказочного мира.

От боли внутри стало тесно, хотя её темница всегда казалась Ячиру настолько огромной, что и не разглядишь, где там прячется узница.

«А, плевать! — мысленно взбрыкнула Ячиру, порывисто вытирая глаза. — Он всё уже сказал, так пусть теперь сам послушает!»

Какой Клуб? Какая Йоруичи? Какой Урахара? Ей похеру, пусть хоть на камеру снимают.

— Кенпачик, ты дурак! — После слёз голос был немного выше, чем ей того хотелось бы. И в довершение Ячиру ещё и позорно икнула. — Зачем мне какой-то Урахара?! Он на бледного глиста похож! И панамка у него кретинская! Зачем мне вообще какой-то хрен?! Я же тебя люблю! И сюда я сегодня пришла только потому, что госпожа Йоруичи пообещала мне тебя на День рождения подарить, а ты дурак!..

Ячиру поняла, что кричит, прижимая к груди кулаки, только когда в комнате повисла гробовая тишина, а глаза опекуна превратились в два идеальных круга — хоть сейчас вырезай и студентам-медикам на препараты отправляй.

Тяжело дыша, она замолчала, не решаясь даже шевельнуться, не говоря уже о том, чтобы продолжать свою обвинительную речь.

Впервые в жизни в голове Зараки было стерильно пусто. Даже богатый запас в-, на- и по- куда-то испарился, хотя до этого, если он и попадал в ситуацию, где было просто нечего сказать, ругательства в обильном и сочном количестве всегда приходили на помощь.

Зараки никогда в жизни не считал себя дураком. Несведущим в определённых сферах — да, бывало. Но для этих целей у него всегда была Неллиэл с органайзером и сотовым телефоном наготове, которая тут же вклинивалась в разговор и возвращала его в привычное для совладельца русло. Он бы и сейчас, на самом деле, не отказался от подобного расклада событий, пусть даже для этого пришлось бы предстать перед её глазами в этом паскудном халатике с птенцами утки-дауна по всему периметру.

Просто он ну вообще не представлял, что ответить Ячиру. Убеждать себя в том, что она только что имела в виду только семейное «я тебя люблю» было, мягко говоря, тупо. Потому что такое тёплое и именно семейное «я тебя люблю» он слышал от неё уже не раз, не два и даже не сто тысяч раз. Обычно оно происходило с прижатым к его животу личиком, счастливой улыбкой и вцепившимися в поясницу пальчиками. Теперешнее признание Ячиру могло иметь только одно вполне конкретное значение. И Зараки был… удивлён. В первую очередь тем, что он не испытал святого ужаса родителя, к которому чадо прониклось совсем не дочерними чувствами. Хотя, признаться честно, именно это чувство плелось в самом конце списка того, что он сейчас испытывал. Впереди шагали совершенно иные ощущения, которым Зараки пока не хотел давать имена и оценки.

От затянувшихся размышлений его отвлёк противный скрип. Вернувшись в комнату откуда-то из глубин себя, Зараки смутно осознал, что этот самый скрип издаёт Ячиру. Так она делала каждый раз, когда теряла терпение. Например, в те редкие моменты, когда приходилось его на что-то уговаривать. Она хмурила тонкие брови, сморщивала губы в куриную попку и издавала звук веками несмазываемой маслом двери, которую кому-то приспичило открыть.

Только сейчас выражение её лица даже отдалённо не напоминало то, которое обычно появлялось вместе с этим противным скрипом: глубокие складки залегли между бровями, рот кривился, крылья носа вздрагивали из-за глубоких вдохов и выдохов. Ячиру явно боролась с рыданиями. С рыданиями и страхом перед тем, что Зараки мог сейчас сказать. Перед словами осуждения и брезгливой озабоченности, которые она гнала всеми силами, но так и не смогла полностью выжечь из сознания.

— Так… — многозначительно и, главное, содержательно произнёс Зараки, выставляя вперёд раскрытую ладонь, словно ограничивая дальнейшие действия Ячиру. — Так.

— Так? — приподняла бровь та, вопросительно склоняя голову.

Губы перестали некрасиво кривиться, и Ячиру влажно шмыгнула носом.

Зараки пропустил косматую гриву сквозь пальцы, с шумом выдохнул и присел на подлокотник ближайшего кресла. Казалось, распахнувшиеся полы халата вообще перестали иметь хоть какое-то значение для него. Впрочем, Ячиру в данную минуту тоже мало обращала на это внимание, боясь дышать и делая невидимый шаг навстречу.

Если… Если он не начал кричать и отнекиваться, то…

— Это всё херня какая-то, — пробасил Зараки, глядя себе под ноги. — И я понятия не имею, что с этой ебунёй делать.

— Херня с ебунёй?! — мгновенно взорвалась Ячиру, переходя на истерический крик.

Она ни разу не сомневалась, что Кенпачик не будет заморачиваться ответным «я тебя люблю» с тем же смыслом, что и у неё, но называть самый смелый в её жизни поступок ебунёй и хернёй!..

Слёз уже не было, зато была привычная, унаследованная от всё того же Кенпачика ярость, с помощью которой во время драки получалось испытывать удовольствие от боли и вида крови. Твоей и твоих врагов.

Ячиру подлетела к Зараки, прыгнула на него и, обхватив голову и вцепившись в растрёпанные чёрные волосы, поцеловала. Никакого удовольствия подобный манёвр не принёс. Может, только своего рода моральное удовлетворение. К тому же, от столь «нежного» контакта с зубами Зараки нижняя губа Ячиру треснула, так что теперь рот постепенно заполнял знакомый металлический привкус. Но всё это Ячиру почувствовала уже на лету, потому что не рассчитала силы и перестаралась, а неожидавший такой подставы Зараки не удержал равновесия и, соскользнув задницей с подлокотника, рухнул на ковер, хоть и мягкий, но лежащий на твёрдом, мать его, полу.