Ночь выдается беспокойная. В душной комнате Дейдара все вертится с боку на бок. Ему становится то жарко, то холодно, а простынь неприятно липнет к телу. Вечером он принял душ и воспользовался заживляющей мазью, но внизу все равно саднит. Мелочь по сравнению с настоящей болью, но спокойному сну совершенно не способствует.
Мысли путаются и переплетаются в болезненные узлы, то тут, то там затягиваясь до треска. События минувшего вечера отпечатались как клеймо в памяти во всех унизительных подробностях, но ярче всего — взгляд Итачи, его шепот над самым ухом и запах одежды. Дейдара почти рычит, ворочаясь в постели. Он никак не может взять в толк, зачем Итачи пришел, почему просто смотрел, для чего подсел так близко…
Владей Дейдара хоть одной подходящей техникой, он бы не побрезговал вскрыть Итачи голову, чтобы узнать его мысли, понять, как они строятся, а заодно и доказать самому себе, что это самый обычный человек, ничем, кроме генов, не примечательный.
Когда Дейдара просыпается, за окном пасмурно, а в комнате, наконец, холодно. Прикинуть время по солнцу удается едва ли, но по ощущениям — уже за полдень. С тоской и головной болью Дейдара уже в который раз вспоминает размеренность тех дней, когда он жил здесь один.
Он встает без резких движений, тянет сначала спину вверх, затем руки в стороны. Поначалу Дейдара хочет надеть юкату, но спонтанно предпочитает ей походную форму, обходясь разве что без объектива и протектора.
Покинув комнату он направляется в сторону ванной, но останавливается в дверях кухни. За столом, на том самом месте, где вчера вечером лежал Дейдара, в одиночестве сидит Итачи. Его рука покоится около пустой чашки, а взгляд устремлен в никуда. Стоило пройти мимо, но Дейдара задерживается, лишь на секунду, тем самым, выдав свой интерес.
Итачи переводит на него взгляд, молчит, как будто ждет чего-то. Подавив нахлынувшую злость, Дейдара сквозь зубы выплевывает пожелание доброго утра. Итачи чуть заметно кивает в ответ и отворачивается.
— Кисаме уже ушел в город?
— Да.
Выругавшись под нос, Дейдара торопится в сторону ванной. Он бы с большим удовольствием провел сегодняшний день в дороге, наконец, сменив осточертевшие декорации, чем наедине с Итачи. Он даже думает — не догнать ли? Но без знания, какой дорогой Кисаме пошел, это решение представляется глупым, потому Дейдара плотно закрывает дверь ванной, переводит дыхание и пытается вернуться к своей рутине.
Тренировки сегодня приносят только усталость и раздражение. За что бы Дейдара ни брался, получается из рук вон плохо, по крайней мере в ракурсе его восприятия.
Через пару часов возни то с рукопашным боем, то с глиняными големами, он оседает на влажную прохладную землю, скрестив ноги, и пытается ободрить себя хотя бы тем, что всегда хорошо получается. Уже механически, переложив всю ответственность с разума на мышечную память, он лепит пауков, летучих мышей и ящериц. Твари расползаются в разные стороны и детонируют, поднимая в воздух клубы пыли. Дейдара смотрит на них, но почти не видит. Мысли его гуляют по коридорам убежища в попытке еще раз осознать события последних дней. Впервые Дейдара задается вопросом — для чего он вписал себя в этот триптих? Очевидного ответа у него нет. Физическая близость никогда не вызывала в нем даже тени интереса, а мысль о том, чтобы делить постель с мужчиной казалась и вовсе дикостью. И никогда он не посмотрел бы ни на Кисаме, ни на Итачи не будь в том смысла глубже, чем плотские прихоти…
Ящерица взрывается слишком близко и ладонь обдает жаром. Словно очнувшись от сна, Дейдара одергивает руку, с легкой досадой осматривает раскрасневшиеся пальцы, цокает языком. С какой стороны не глянь, сегодня плохой день для тренировок.
Дейдара встает, направляется в убежище, несмотря на мелкий дождь, пешком. Медленно, как побеспокоенные пылинки, его мысли оседают на прежние места, но уже в другой последовательности. Бегло вспомнив вчерашний вечер, Дейдара впервые задается и другим вопросом — для чего его приняли в этот триптих? Он с легкостью может представить мотивацию Кисаме, но вот мысли Итачи, как всегда, видятся ему глухой стеной.
Просто хотел унизить — повторяет себе Дейдара уже в который раз за минувшие сутки и решительно идет к открытой двери в чужую комнату.
— Зачем ты это сделал? — спрашивает он с порога, застав Итачи с иглой, нитью и расстеленным на коленях плащем.
Тот поднимает голову, но лишь на десяток секунд, чтобы хмуро осмотреть непрошенного гостя и вернуться к шитью.
— Вчера, — не сдается Дейдара, сделав смелый шаг в комнату. — Зачем ты пришел?
— Захотел.
— Захотел? — Дейдара чуть не задыхается от вновь нахлынувшей злости. — И тебя ничего не смутило, ага?
— Нет.
Рывком Дейдара пытается сорвать плащ с колен Итачи. Импульсивное решение, с самого начала обреченное на провал. Тот перехватывает протянутую руку, а при попытке вырваться — в несколько легких движений заламывает за спину. Швы отзываются болью и Дейдара сжимает зубы, чтобы не проронить ни звука.
— Мешаешь.
— Так не стоило меня звать, ага!
— Не знаю от кого из нас ты ждал приглашения, подглядывая в замочную скважину, но позвал тебя он. Не я.
После нескольких попыток вырваться из болевого захвата, Дейдара ощущает себя беспомощнее выброшенной на берег рыбы и замирает. Стоит ему это сделать, как Итачи отпускает сам. Убедившись, что противник не пытается снова напасть, он оседает обратно на кровать, поднимает с пола плащ и осторожно расстилает на коленях.
Взять себя в руки выходит не сразу, но Дейдара справляется с эмоциями и даже сам признает, что сделал мелочную глупость. Уже ровным голосом он спрашивает:
— А ты, что, ревнуешь?
— Игла.
— Что?..
Кончиками пальцев Итачи удерживает пустую нить, торчащую из плаща. Свободную ладонь он протягивает в требовательном жесте. Медленно Дейдара осознает, чего от него хотят.
— Ты уронил. Верни.
— Уже бегу, ага, — саркастически выплевывает он.
— Верни или уходи.
Недолго простояв в упрямом молчании, Дейдара сдается. Ответы сейчас стоят куда дороже принципа.
— Чтоб тебя черти драли... — бормочет он, опустившись на одно колено и заправив челку за ухо. Искать долго не приходится — иголка, лежа почти у самых ног Итачи, ловит отблеск тусклого уличного света.
— Чушь, — вдруг говорит тот, когда игла вновь оказывается у него в пальцах.
— Что?.. — растерянно переспрашивает Дейдара, по-прежнему сидя на полу.
Итачи вертит иглу в пальцах, прежде чем поднести ее почти к самой переносице. Он щурится, пытаясь продеть край нитки в ушко, что выглядит абсурдно на фоне его прошлой атаки.
— Я не ревную.
— А, ты об этом… дай сюда — не дожидаясь согласие, Дейдара забирает иглу и нить. Облизнув растрепанный край, он попадает с первой попытки. — Почему нет?
Вслепую завязав узелок, Итачи продолжает шить. Только сейчас Дейдара примечает, что он, расфокусировав взгляд, ориентируется на ощупь. И это наблюдение заставляет сердце биться быстрее. Надо бы, конечно, встать уже с пола, но Дейдара никак не может оторвать взгляд от белых жилистых рук.
Пауза снова выходит слишком длинной.
— Он заслужил отдых и секс.
— А я здесь причем? Вы вроде вдвоем время хорошо проводили, ага.
Итачи бегло смотрит на Дейдару.
— Я не люблю трахаться.
— Но я же видел!
Сделав последний стежок, Итачи затягивает узел и тянет нитку к бледным потрескавшимся губам. Ровные белые зубы кажутся неестественно здоровыми на фоне изможденного лица. Итачи перекусывает нить и проводит кончиками пальцев по новому шву.
— Я не знаю, что ты видел.
На мгновение смущение берет верх, заставляя опустить голову. Вывод из всего услышанного Дейдара озвучивает раньше, чем успевает оценить уместность своих откровений.
— Значит он меня позвал только, чтобы получить то, чего ты дать не хочешь… ага…
— Да.
— Ясно…
В задумчивости Дейдара оседает на пол окончательно. Он сам не знает, что ждал услышать и отчего настолько разочарован.
Вдруг подцепив пальцами под подбородок, Итачи приподнимает его голову, заглядывает в глаза. Он делает это ровно также, как делал Кисаме вчера вечером, но его рукам совсем не хочется поддаваться.
— Тебя это оскорбляет?
— Нет, — Дейдара делает короткий рывок головой, чтобы высвободить подбородок.
За окном вовсю заходится дождь и деревья колышутся под натиском ветра. А в комнате уже несколько минут как полумрак, сгущенный низкими грозовыми облаками, и в этом полумраке нет ничего, кроме пристального взгляда черных глаз.
Дейдара сам себе не верит, но все еще наивно надеется убедить в своем безразличии кого-то другого.
Когда он встает, чтобы, наконец, уйти, Итачи вдруг говорит:
— Не злись на Кисаме. Он хороший человек.
— Мне все равно, ага, — Дейдара отворачивается, уходит.
Остаток дня проходит как в тумане — Дейдара бесцельно бродит по убежищу, надолго замирая перед окнами, и все ищет себе место среди каменных сводов и пустых помещений. Сил и настроя снова выходить на тренировку нет, припасы вышли, не осталось даже чая на дне мешочка. От трещин в стеклах и рассохшихся дверей тянет холодом, чем ближе к ночи — тем отчетливее.
Кисаме так и не возвращается — вероятно, ураган застал его в городе — от того Дейдара теряется, заслышав кашель в ночи. Это не приступ удушья, как в прошлый раз, скорее, короткие вспышки, повторяющиеся все с меньшими перерывами. Долгое время он просто слушает, прежде чем с уже привычным страхом — а вдруг Итачи умрет? — встать с кровати.
Беззвучно проскользнув в чужую комнату через приоткрытую дверь, Дейдара видит на кровати сверток из плаща и двух одеял. Он подходит ближе, опускается на корточки и обращается к торчащей из тканей макушке:
— Лекарство?
— Уже, — отвечает Итачи, на последней букве вновь срываясь на кашель.
Дейдара еще недолго сидит перед кроватью, слушает, смотрит на содрогающийся ком одеял и отчетливо осознает, что не желает Итачи ни смерти, ни страданий. Он вышел бы на бой не задумываясь, он бы убил, но это был бы вопрос чести, а не акт садизма.
Выбрав единственный верный для себя вариант, Дейдара идет на кухню. Там он разжигает печь, после чего собирает по пустым комнатам убежища одеяла, чтобы соорудить из них лежанку у огня. Пусть Дейдара и делает все в спешке, он спокоен, только мысль, что никто не сделал бы для него того же, саднит как сорванная мозоль.
— Вставай, — говорит он, вновь подходя к чужой кроватью. Итачи не отзывается и Дейдара, нащупав меж одеял раскаленное запястье, тянет его силой. — Я хочу помочь, ага.
Итачи поднимается с заметным усилием, но этого достаточно. Завернув в одеяла, Дейдара провожает его на кухню, укладывает и не задумывается прежде чем лечь рядом. Итачи заметно знобит, а его тело кажется твердым и состоящим из острых углов. Дейдара тесно прижимает чужую спину к своей груди, сомкнув руки кольцом. О медицине он знает не больше рядового шиноби, но интуитивно чувствует, что источник боли бушует в легких и ничем, кроме тепла, его сейчас не унять. Наверное, поэтому Кисаме всегда обнимает Итачи именно так, со спины.
Через несколько часов, когда ураган сменяется мерным стуком дождя, Дейдара просыпается от движения рядом с собой.
— Куда ты? — спрашивает он еще толком не открыв глаза. Итачи хрипит в ответ:
— Воды.
Дейдара поднимается. Одежда и волосы влажно липнут к телу, а в ногах чувствуется слабость. Воздух в комнате контрастно холодный после свернутых одеял. Зевнув, Дейдара наливает воду в стакан и возвращается к Итачи. Тот жадно пьет все залпом и откидывается на лежанку, дышит тяжело и глубоко, зато без хрипа.
— Тебе лучше?
Итачи чуть заметно кивает.
Подкинув в печь свежих дров, Дейдара тоже ложится, но больше не пытается ни обнять, ни согреть Итачи. Недолго они молчат, слушают дождь и смотрят в потолок.
— Как давно вы вместе? — вдруг спрашивает Дейдара шепотом.
— Почти с самого начала.
— Вы любите друг друга или что-то вроде того, ага?
— Чушь.
— Ну он-то тебя точно любит, — говорит Дейдара и не получает ответа, хоть его слова еще долго резонируют в тишине. Сказанное, впрочем, очевидно настолько, что будто бы и не нуждается в подтверждении.
Звучно прочистив горло, Итачи переворачивается на бок, к Дейдаре спиной. А тот сквозь полумрак разглядывает черное пятно распущенных волос, линию челюсти, шею и на мгновение задумывается о том, что с таким как Итачи невозможно быть рядом и не любить. И дело не в красоте или гениальности, а в том, что иначе не получится свыкнуться с его грубостью, безразличием и упрямым унизительным молчанием. Дейдара неприятно ежится, вспомнив и тут же вытеснив совершенно другое лицо.
— Чем ты болен? — вдруг спрашивает он в полный голос.
Итачи снова молчит, как бы долго Дейдара не ждал ответа. Наконец, тихо фыркнув сквозь сжатые зубы, он тоже отворачивается.