В малый зал суда Итиус вошёл как к себе домой. Смешно вспомнить, как он трясся, оказавшись здесь впервые: отвечал на обвинения в превышении полномочий. Бросил в тюрьму Киронина Синтава и Хелво Атиуса. Богатенькие отпрыски быстро сникли, увидев камеру изнутри и поняв, что септимы не всегда работают. Каким праведным гневом он тогда горел. Закон. Честь. Идеалы. Как же его ошеломила роскошь алого бархата и белого мрамора. Каким незначительным он ощутил себя пред ликом Стендарра, взиравшего на него с барельефа за спиной судьи. Чисты ли были его помыслы? Превысил ли он полномочия? От всего этого осталась лишь шелуха. Из этого зала выходили виновные и попадали на решётку несправедливо осуждённые. А в некогда строгих глазах Стендарра скапливалась пыль, особенно заметная в солнечный день вроде этого. Толпа, забившая коридор, сделала лишь сильнее сходство с рынком. Базаром. Ярмаркой правосудия.

— Вы, кажется, встревожены, — шепнула Лира, присев рядом и устремив взгляд на барельеф.

Итиус заметил, как она нервно теребит косу. Жаль, он не может рассказать, что всё уже решено. Теперь на кону лишь его репутация, зависящая от готовности Дженсин свидетельствовать. Если она не придёт, главным обвинителем станет он. Дело обернётся, как его слово против слова Авидиуса, что некрасиво скажется на Легионе, не едином, а готовом грызться друг с другом. Через мгновение Итиус понял, что Лира подошла его подбодрить, и улыбнулся ей. Какая же упорная, последовательная и стойкая женщина. Лишь бы не пришла однажды по сердце Иеронимуса, такая и под венец доведёт.   

— Дженсин опаздывает, — заметил он, стараясь скрыть, насколько его это заботит. 

— Она придёт. Я уверена. 

Было бы отлично. Вот кто обрадуется, ведь Авидиуса публично разжалуют и казнят. Какая «мелочь», а столько людей получат что причитается: Легион — пинок, Совет — повод, народ — чувство контроля. Скорее бы это закончилось.    

— Смотрите, — привлекла внимание Лира и развернулась на стуле, сев боком и вцепившись в высокую выкрашенную в белый спинку, — там Руслан с Луронком. Нужно их усадить, сами они не осмелятся подойти. Бедолаги, оба теперь зелёные. 

Итиус хохотнул в кулак и бросил взгляд на первый ряд у окон. Он пустовал: никто не хотел потеть на солнце.

— Туда. — Он кивком указал на места. — Не придётся выходить через центр и приближаться к Авидиусу. Попросят только встать.

— Как же хорошо, что вы всё знаете и помогаете нам, капитан, — благодарно улыбнулась Лира.

Она поднялась, поправила чуть смявшееся льняное платье и с высоко поднятой головой пошла сквозь толпу. Руслан с Луронком схватились за неё, как дети хватаются за юбку матери, готовые идти куда скажут. Когда они проходили мимо, оба поздоровались. Вернее попытались. По их широко открытым глазам и точкам зрачков читался ужас.    

Послышался отдалённый звук колокола. Воздух завибрировал, как взрыхлённая ветром в поле трава. Все забегали, занимая места, ругаясь и скрипя стульями по полу. Зрительских мест всем не хватило, стража выгоняла возмущённую толпу на улицу. Итиус втянул горячий летний воздух – слава богам, что он не вынужден присутствовать здесь в доспехе. Прошла всего пара минут, а зал сковала духота. Какая подлость, что хоть и начнут с него, уйти раньше не выйдет. 

— Дженсин! — Лира вскинула руку.

Итиус обернулся — и правда. Хотя он бы сразу её не узнал из-за накрученной причёски и странного полностью закрытого коричневого платья. Будто ей очень не хотелось показаться торговкой, что станет невозможным, когда она заговорит. На её висках блестел пот, а верхняя губа обветрилась. Идя к нему, Дженсин дважды провела по ней рукавом.

— Видали толпу в коридоре? — она всплеснула руками. Когда Дженсин говорила, дряблая кожа её подбородка дрожала как студень. — Как в Храме на Первый посев! Хорошо, что не опоздала. Пришлось вечность доказывать, что я здесь по делу, чтоб пройти.

— Рад, что вы пробились. Как раз вовремя.

— Слава Маре. Тут такая душища, да ещё и неизвестно что скорее случится: правосудие или чесотка от этих просиженных стульчаков.

— Не хотите пойти к Лире в первый ряд?

Дженсин отмахнулась, а Итиус не стал настаивать. Может, она чувствовала себя в безопасности рядом с ним, может, надеялась выгадать ещё немного времени, прежде чем солнце накроет их всех. Итиус занял место, которое выбрал ещё на первом слушании — во втором ряду. Если всё слишком затянется, можно будет ноги вытянуть. К моменту, когда у него возникало такое желание, судье было плевать практически на всё, что не мешает слушать показания или зачитывать обвинения. 

В зал вошла облачённая в белое невысокая имперка, обвела безразличным взглядом собравшуюся толпу и мученически прикрыла глаза. За ней семенил щуплый босмер с конторкой, следом — сияющая золотом дворцовая стража. Судья дала знак оставить дверь за собой открытой, но это мало помогло.

— Прошу всех занять места и соблюдать тишину.

Судья заняла своё место за президиумом, но осталась стоять. Итиус приготовился поспать, потому что представление открывалось речью. Босмер готовился записывать. Прошла минута, и стоило ему занести руку над бумагой, судья начала говорить. Со скуки Итиус окинул взглядом зал — многим нравился пафос момента, и чем беднее была одежда на человеке, тем сильнее он тянул вперёд шею. Вдруг, вроде и не заметив ничего такого, Итиус подобрался. Знакомая фигура. Из-за слепящего солнца было трудно разглядеть, но интуиция подсказала, что это Иеронимус. Может, и ему не чуждо желание поглазеть на скандал? А может?.. Итиус едва не закатил глаза от сиропности своих мыслей. Дождался. Капитан Лекс бегает за ним, а не за Лисом — свежак для «Курьера». Но одёрнуть себя оказалось непросто — Иеронимус отошёл в тень колонны и свет больше не скрывал лёгкую улыбку на его губах и направленный на Итиуса взгляд. Обливион, как же приятно оказаться победителем! Довести до конца дело, за которое никто бы не взялся. Разве можно найти что-то более достойное, чтобы сверкнуть в глазах Иеронимуса? Итиус развернулся к судье, стараясь не улыбаться во всё лицо и сдержать самодовольную эйфорию.   

— Приведите обвиняемого: Ауденса Авидиуса.   

По залу пошли шепотки и опасливый гул. Для многих его ещё не обвинили, закон мог выпустить его из рук. Мало кто действительно отождествлял стражу и Легион и понимал, по каким законам прошёл настоящий суд. Дженсин заёрзала и наклонилась вперёд, впиваясь глазами в надменную фигуру бывшего капитана. На её спине расплывалось тёмное пятно пота. Итиус посмотрел на Авидиуса и замер, будто проглотил ледышку. Взгляд неразбавленной ненависти, ноздри раздуты, губы искривлены, будто он сейчас зарычит. На его лице следы побоев, запавшие глаза, подведённые тенями, кажутся глазами затравленного хищника, в отместку готового убивать ещё более жестоко. Итиус напрягся, но заметил сжавшуюся Дженсин, перед которой не имел права на слабину.

— Вот чучело, — он хмыкнул и жестом послал Авидиуса куда солнце не светит. 

Судья, строго глянув на него, тяжело вздохнула. Всё так же невыразительно зачитав список свидетелей, она вопреки обыкновению начала с конца: самых неготовых и запуганных. И только закончив свою речь, Итиус понял, как на самом деле красиво всё разыграно. За достойное представление он обязательно поблагодарит судью позже. 

— Ауденс Авидиус, желаете ли вы взять слово и объяснить присутствующим причины, толкнувшие вас нарушить законы Империи?

Казалось, все в зале задержали дыхание. Итиуса на самом деле больше всего интересовала именно эта часть. Причины. Какими бы глупыми они бы ни оказались. Где и как Авидиус сломался? Что это было? Можно ли было этого избежать? И почему не получилось? Любопытство скреблось, свербело в кончиках пальцев, впившихся в протёртую бархатную обивку стула. Авидиус вскинул голову — на его плеши блестели капли пота. Он прочистил горло.

— Нет.

Может, он тоже знает, что это бесполезно? Наверняка ему успели сказать, когда разукрашивали лицо. Итиус откинулся на стуле и ждал, когда огласят приговор. Пока были произнесены все формальности, солнце обогнуло башню, и зал окутала тень. Лик Стендарра излучал задумчивость, казалось, что он смотрит в пол, а на лице залегли глубокие морщины. Судья перечисляла бесчисленные преступления Авидиуса, а Итиус смотрел в высокое узкое окно — его облепили зеваки, а стража безуспешно пыталась их отогнать. Стекло задребезжало — в центре осталось грязное пятно; что-то сгнившее медленно ползло вниз. Крики на улице стали громче. Следом раздался единый возглас удивления, и тут же по ушам ударил пронзительный визг. Что-то мелькнуло на периферии. Итиус обернулся — на него с перекошенной от ярости рожей нёсся Авидиус.

— На пол! Живо!

Дженсин одеревенела от страха и повалилась боком, вытянув ноги в проход. Не подняться. Итиус рефлекторно подался назад, хотя знал, что за третьим рядом была перегородка и бежать некуда. Стул скрипнул, зацепил что-то на полу и начал заваливаться. Итиус неловко махнул руками, стараясь удержаться, но Авидиус приблизился слишком быстро, и единственное, что оставалось — лягнуть его со всех сил и надеяться не свернуть шею.

Падения не произошло. Вокруг слышались вскрики и брань, обмякшего Авидиуса волокли под руки. Рядом причитала Дженсин, Лира заботливо помогала ей подняться на ноги, чтобы скорее увести подальше. Кажется, жарче уже быть не может, но рядом стоял Иеронимус и удерживал накренившийся стул. Спас, как в бульварном романе. Это приятно и неловко, и всё что выходит — беспомощно-глупо улыбнуться.

— Цел?

В ответ Итиус утвердительно мычит. В таком ракурсе он будто бы у Иеронимуса на руках и мысли об этом не скоро его оставят.

— Опять забавляешься? — Иеронимус нахмурился, его голос звучал тихо и низко. — А если бы у него было оружие?!

— Страшно представить такой позор. Но этого разговора бы не было. Если меня убьют, я рассчитываю, что ты прижмёшь меня к груди дрожащими руками и расплачешься. «Он был так молод и прекрасен…»

— Он… очень много болтал!

— И не видел в этом ничего страшного. Ну что, спаситель, хочешь зайти ко мне домой вечером?

Итиус закусил губу и с жадностью всмотрелся в осознающего сказанное Иеронимуса. Тот вдруг покраснел бледно-розовым росчерком по скулам и опустил глаза. Может, не следовало озвучивать приглашение в толпе? Постоянно пережёвывающий историю Лиса «Курьер» наложил на Иеронимуса свой отпечаток, но уже поздно. Соглашайся! Итиус готов был поклясться, что этот призыв видят и слышат все, кроме того, к кому он устремлён. Иеронимус молча поставил стул на четыре ножки и сделал шаг назад. В ослепительном свете солнца, вызолотившем его волосы и кожу, он казался идеальным и недоступным. Расплавленная сталь, готовая принять любую форму, но так же готовая стать лезвием, предназначенным беспристрастно исполнять долг. Боги, как можно не замечать, что у него в голове пусто и прут метафоры влюблённого юнца?

Когда зал опустел и затих гул голосов, разносящих сплетни, Иеронимус, наконец, заговорил. 

— Я отправил патруль следить за Агамиром, вечером возьмём его с поличным. Я…

— … занят.

Отказ сильно прошёлся грязной подошвой по самолюбию и горчил полынью на языке. Руки не получалось устроить естественно и хотелось оказаться заоблачно далеко, лучше всего на вершине Глотки Мира. Разумеется, Итиус знал, что служба важнее и что в этом он ничем от Иеронимуса не отличается. Но сколько ещё отказов он услышит, прежде чем окажется в безнадёжных отношениях с очередным Джованни.

Итиус хотел подняться, но на плечо тяжело опустилась рука, а уха коснулось тёплое дыхание.

— Не перебивай меня, пожалуйста. Я хотел сказать, что очень… очень постараюсь не заставлять тебя ждать.    

В глазах Иеронимуса на долю секунды вспыхнул голодный огонь, который тут же скрылся от лишних глаз, оставив только мягкую улыбку. 

***

Итиус прекратил бесполезно метаться и пригладил волосы. О, Девять, только подумать, Иеронимус в такой сладкой близости от кровати и в таком идеальном… почти идеальном, не считая бардак, месте. Сквозь толстые каменные стены ничего не слышно. Ни-че-го. Подумаешь, что дом уже два месяца заброшен, кровать всё ещё держится. Для очистки совести Итиус её протрусил.

Наконец! Шесть лет Итиус изучал Иеронимуса как далёкое, недосягаемое для прикосновения произведение искусства. Скульптуру, выточенную тренировками и дисциплиной. Идеальную в каждой своей зазубрине. Каждый шрам, каждую родинку сегодня он сможет ощутить губами, тронуть языком. Каждый изгиб. Итиус провёл рукой по шее, в пальцы бил разогнавшийся пульс. Иеронимус придёт, не может не прийти раз обещал. Он наверняка ощущает то же самое. Ревнует, распускает руки, теряет рамки. Вожделеет.      

Итиус поднялся в спальню и отыскал в шкафу бутылку вина. Домашнее, не предназначенное для продажи. Подарок весьма щедрый, учитывая дарителя. Во вкусе совершенно неблагородно чувствуется зелень. 

В дверь постучали. Итиус поставил бутылку на пустой стол, создав куцый натюрморт, и пошёл вниз. Следовало хоть немного взять себя в руки, ведь Иеронимус был занят облавой, а не гонял часами похотливые мысли. Едва ли они оба в одинаковом состоянии, когда разум выбрасывает белый флаг.   

— А ты вовремя, — радушно улыбнулся Итиус, изо всех сил скрывая, что его начало потряхивать, и открыл дверь пошире. — Смотри под ноги.

В полумрак Иеронимус вошёл с опаской, но ловко славировал среди разбросанных вещей. 

— Это полоса препятствий, чтобы избавиться от недостойных? — Он дошёл до лестницы, правильно решив, что это наиболее расчищенное пространство. — Тут можно шею свернуть.

Странно, что Итиус ожидал увидеть доспехи, а не простую одежду. Даже длинный ворот рубахи не был завязан, похабно открывая шею и ключицы.

— Ты пришёл. Я очень рад, — Итиус не смог скрыть сбившееся дыхание, он сгорал от одного факта, что Иеронимус здесь.

— Я вижу.

Это было бы похоже на подкол, если бы не тон, от которого у Итиуса вспотели ладони, а в коленях появилась слабость. Он с трудом перешагнул разбросанные по полу вещи, чтобы добраться до Иеронимуса и вцепиться в мягко смявшийся в руках ворот. Первый поцелуй вышел смазанным касанием, они на мгновение отстранились друг от друга, не веря, что всё по-настоящему. Итиус поймал взгляд и полумрак только подчеркнул нечто животное, бросающее в дрожь, в глазах и улыбке Иеронимуса. Он горячий даже через одежду, под которую Итиус пытается просунуть руки и прильнуть ближе, чтобы надышаться его запахом.      

— А ты совсем не такой правильный, каким хочешь казаться, да? — это не провокация, не намеренная, Итиус совершенно не думает о том, что мелет его язык.

Он успел только удивлённо охнуть, когда почувствовал хватку Иеронимуса на волосах; вынужден подчиниться, подставить горло под осторожные дразнящие поцелуи и лёгкие как тень укусы. Каждое ласковое прикосновение плавило до костей, и казалось, если Иеронимус его отпустит, Итиус упадёт ему в ноги. Где-то в глубине возникла мысль собраться, порычать за превосходство, но стоит ли? Итиус неловко потянулся стащить с Иеронимуса штаны и облизнул губы в нетерпении. В ответном взгляде он заметил, как сквозь желание проступает толика осмысленности.    

— Только… если ты уверен, что хочешь, — уточнил Иеронимус, тяжело дыша.

Итиус не сразу понял, что это вопрос. Не уверен, что понял, зачем он задан, но внутри разгорались тепло и благодарность. Он кивнул. Ощущение доверия и безопасности, осознание, что их близость — это не попытка урвать кусок и сбежать, переламывает внутри нечто промёрзшее и колючее. Иеронимус сделал пару шагов по лестнице, но путь наверх это слишком долго, это секунды, не потраченные на любовь. Итиус осторожно приземлил его на холодные ступени под тихий смех. Да, неудобно, но это именно то, что ему нужно, более реальное и запоминающееся. Итиус нежился в прикосновениях. Их поцелуи стали расслабленными и медленными, полными наслаждения друг другом, а не опасливого изучения. Когда Итиус разорвал поцелуй, мыслей в голове не осталось, но он хотел что-то сказать и нежно гладящий его лицо Иеронимус явно чего-то ожидал. Но кроме их дыхания ничто так и не нарушило тишину.

— Что-то не так? Где же язвительные реплики и острые комментарии?

Итиус помотал головой. «Соси, а не беси» — правило, что он вынес из своих первых отношений в далёкой юности. К сожалению, оно хорошо работало.

Но Иеронимус не унимался:

— Ну давай, скажи: «Сначала сними штаны, может там и комментировать нечего». М-м? Я понял. Ты считаешь моё самолюбие настолько хрупким, что оно не выдержит проверки на прочность?

— Нет. Я просто выбирал самого широкоплечего любовника, чтобы лестницу протереть. Ничего личного. — Внутренне окаменев и проклиная свою несдержанность на язык, Итиус поспешил извиниться: — Это шутка. Просто плохая шутка.

— А мне кажется — забавная. По разу на ступень или все за раз?

К лицу прилил жар, а в теле появилась плавная невесомость. Итиуса повело, что заметно по непослушным пальцам, путавшимся в тонких, будто вощёных завязках. Он хотел добраться до члена Иеронимуса и доставить ему удовольствие, поделиться хоть каплей тех чувств, что распирают его изнутри. Сдержанный стон на выдохе подталкивает продолжить, и Итиус, оставив влажный поцелуй на головке, пропустил член дальше в горло. Поймать ритм получилось не сразу, путающаяся в волосах рука сперва нервировала, но стоило немного расслабиться и отпустить себя, Итиус забылся в ощущениях, резковатом запахе разгорячённого тела и мыслях, что они должно быть отлично смотрятся со стороны. Власть над удовольствием Иеронимуса дарила упоение, жаром прокатившееся по спине и животу. Оно не только физическое — слишком сложное и незнакомое, страстное в похабных звуках и гортанных стонах и в то же время оно переплетается с чувством правильности происходящего. Иеронимус вскинулся, попытался отстранить, но это не нужно; Итиус поймал его руку, до боли переплетя пальцы — в Обливион сдержанность — и проглотил семя. В ушах звенело от эха стонов. Поднявшись на дрожащих руках, Итиус отполз, повалился спиной на ледяную стену и довёл себя до разрядки, глядя на мокрого и тяжело дышащего Иеронимуса. Хорошо, что они не дошли до кровати. Это слишком. Слишком много чувств, с которыми Итиус не знал, как справиться. Чувствует ли Иеронимус что-то кроме неги, что-то иное, не эгоистичное? Или это просто отсос на лестнице? Нежное прикосновение к ладони и их снова переплетённые пальцы немного успокоили кусачие мысли.                       

Они сидели в темноте вечность. Остывшие и одетые. Итиус не хотел подниматься наверх, и так же не хотел, чтобы Иеронимус ушёл. Откровенность назревала, готовая раскрыться как ночной цветок и это пугало.

— Хочешь прогуляться до пляжа? Песчаного, с ивами, — наконец, спросил Иеронимус.  

Место он выбрал не очень уединённое, с него довольно близко просматривался маяк и порт, но скорее всего, там никого не было так поздно. А им стоило привести себя в порядок. 

На улице всё ещё царствовала накопленная камнем за день жара, но пахло приближающимся дождём. Небо постепенно затягивало тучами, сияла лишь маленькая одинокая Секунда. 

— Если хочешь, чтобы я объяснил что случилось с рожей Джованни, так и скажи.

Иеронимус неопределённо хмыкнул и замедлил шаг. По его молчанию создавалось впечатление, что он не хочет знать, либо ждёт, когда Итиус сам расколется.     

— Он приходил поговорить о тебе. — В голосе Иеронимуса слышалось холодное недовольство, пальцы дёрнулись сжаться в кулак и медленно разжались. — Я отказался, но он всё равно сказал то, что хотел. Подробностей я не знаю, но суть в том, что ты многое для него сделал. И теперь он думает, что ты отомстишь.

— Я не стану. И разбалтывать тоже. А от тебя он чего хотел? Отправить меня успокаивать? 

— До этой мысли я дошёл в момент, как увидел твоё лицо после моих слов. Я представить не мог, что ты не знаешь. Это же… ты. Как ты мог не знать?

Просто. Джованни был хорош во всём, что делал. Он мог заставить себя поверить во что угодно, и с такой же лёгкостью поверил, что ему нужен Итиус. Он не вмешивался и был настолько удобен, что хотелось отплатить. Но Иеронимусу этого знать не нужно.  

— Не знал, не замечал… Я устал быть один, никому не доверять и жить работой. Мне дали капитана слишком рано. Я был не готов, провалил дело и раскрылся перед первым, кто подставил мне плечо. Очень долгая ошибка.

— Я… не знаю, что сказать, чтобы не прозвучало лицемерно. Мне казалось, что ты любую ситуацию выворачиваешь себе на благо.

— Может, так и будет, — оскалился Итиус и походя кивнул своим парням, несущим службу в порту, где Иеронимус принял такой же вид, как и в Торговом районе. — Всё ещё думаешь об облаве?

— Иногда, — уклончиво признал Иеронимус, высматривая подозрительное. — А что с делом Релфины? Нашёл Дженсерика?

Да, им точно найдется, о чём поговорить. Прямо как с Джованни. Работа-работа-работа. Пока не начнёт казаться, что интимная обстановка от казарменной не сильно-то и отличается. Итиус хотел бы предложить тему, но сдался через минуту и решил передать инициативу.

— Я не хочу сейчас о работе. Спроси что-то другое. Что угодно.  

Итиус притормозил, чтобы они шли вровень, огибая зубчатые мшистые валуны, отделяющие пляж от порта. Берёзы плавно перешли в кустарники, а у самой воды их ждали огромные ивы, переливающиеся в лунном свете оттенками серебра.

— «Золотая лента» или «Последние ножны Акраша»? — спросил Иеронимус и нырнул за листовой полог.

Итиус сделал то же самое. Раздеваясь, они постоянно цеплялись друг об друга руками. 

— «Лента». Люблю луки и не люблю драмы. Моя очередь? Хорошо… Помнишь облаву на книжный магазин на Талос Плаза?

— Ты, кажется, не хотел о работе.

— Я о другом. Скажи… ты брал что-нибудь почитать, открывал, листал?

— Только одну. Открыл, прочёл две строчки и меня чуть не вывернуло.

— Что там было?

— Рецепт бульона из человечины, а на полях зарисовки ингредиентов: младенец, масло, специи… Кошмары потом снились. — Иеронимус быстро зашёл в дегтярно-тёмную воду по пояс и умылся. — Будто этот ребёнок отрезает от себя куски, кидает в миску, зажигает огонь. А потом рассказывает мне, как лучше всего его приготовить.

— И как, вкусно?

Итиус едва не вскрикнул, когда его окатили холодные брызги, и отскочил подальше от воды.

— Если с овощами ещё и полезно, — с хищным выражением ответил Иеронимус и вдруг рассмеялся: — Провокатор. Иди сюда, вода не такая холодная, как ты думаешь. 

Несколько раз сплавав наперегонки и выдохшись, Итиус выбрался на берег и сел на песок. Всё происходило так идеально, что мысль о том, что он неизбежно всё испортит, превращалась в сильно откормленную крысу с острыми жёлтыми зубами.    

— Итиус, ты чего?

Иеронимус сел рядом, и теперь они вместе вздрагивали от редких порывов ветра.

— У меня такое чувство, что я обязательно всё испорчу. А я очень этого не хочу. И…

— Мне тоже страшно. Не раньше, когда мы… а сейчас.

— Я знаю, что обязательно сделаю или скажу что-то, что приведёт тебя в бешенство. — Итиус обнял себя за плечи, не зная, попытка ли это согреться или защититься. — Я просто знаю, это неизбежно.

— Нужно что-то придумать, чтобы всё сгладить. Будем по золотому откладывать… — Иеронимус расхохотался и раскинулся звездой. — Императорской казны не хватит на столь грандиозное начинание.

Итиус не заметил, как оказался повален на жёсткий в ракушках песок и тоже рассмеялся.

— Придётся больше работать, — заметил он, ткнувшись носом в покрытое редкими каплями плечо Иеронимуса. — Через год можно будет хозяйство завести или семейное дело расширить. Чем там твои родители занимаются? Тканями торгуют?

— У них красильня. До сих пор не могу забыть эту вонь, — передёрнулся Иеронимус, морща нос.   

— Ты хоть день на родительских красильнях проработал?

— День?! Думаешь, меня барчуком растили? У меня ни минуты на глупости не было. И выходные только по большим праздникам — и те в храме.

— Кажется, родители прочили тебе большое будущее в семейном деле, а ты в Легион ушёл.

— «Сбежал» ты хотел сказать. Не хочу думать, что моё будущее — это знать, как тысячей способов что-то постирать. 

— Ну… у меня тоже есть бесценное знание. — Итиус неловко повёл плечами и проговорил, глядя в сизое небо, перемигивающееся редкими звёздами: — Я знаю, как делают наркотики из снотворного мака. В детстве собирал, чтобы разжиться парой монет.

— На что потратил? — не сразу подал голос Иеронимус.

— Добрался сюда, в нашу прекрасную столицу. — Итиус закрыл глаза, но всё равно ощущал взгляд Иеронимуса и чувствовал стыд и за желание оправдаться и за то, что у него было за оправдание. Но всё равно решил рассказать. — Не думай, я пытался по-честному, но в Гильдии бойцов меня на смех подняли. Правда, я это уже потом понял. Уверен, они думали, что я струшу. Отправили в руины за каким-то магическим камнем. Я и пошёл. Знаешь… — Итиус припомнил огромный город, старинную архитектуру от которой всё ещё пахло величием, — там было красиво. Хоть всё и было столетия назад разграблено и засрано бандитами. Разумеется, я не смог открыть двери, ещё и на ловушку напоролся. Повезло, что плита заела: вылезло всего пара шипов и меня не зацепило.

— Ты был очень самонадеянным и везучим мальчишкой.

— Наивным и глупым. Я думал, что это испытание на смелость. Я в этих руинах два дня проторчал, и не сложно догадаться, что меня не искали. Пусть Гильдия катится в Обливион вместе со всем Кватчем!

Итиус сел и устремил взгляд на противоположный берег — почти чёрную полосу, спрятавшую холмы и лес. Туда, в предместья, переедет однажды Адамус с какой-нибудь молодой деятельной Идой Влинорман. Дети, хозяйство, беседы о жизни по праздникам. В груди засаднило, как всякий раз, когда мысли хотя бы отдалённо касались семьи и заботливых родителей, которых у него не было. 

— Мне кажется, я начинаю тебя понимать. Не одобряю, но… вижу, откуда ноги растут.

В горячем кольце объятий Итиус успокоился, в который раз временно отбросив прошлое; погладил кончикам пальцев обнимающие его сильные тёплые руки, не веря, что заслужил это.

— Такие, как я, должны присматривать за такими, как ты. Чтобы какой-нибудь засранец не попёр честным трудом протоптанное. — Это казалось честным обменом, Итиус это мог и делал уже столько лет, почти простившись с мечтами о взаимности.

— Давай, лучше я буду присматривать за тобой. Чтобы безрассудные авантюры и неподъёмные начинания, за которые ты так радостно хватаешься, не выходили боком. И оставались… — Иеронимус сжал объятия чуть сильнее, — в рамках закона.

Итиус гортанно рассмеялся, кажется, он потерял голову в лавине сошедшего на него счастья.        

— Звучит как отличная сделка. Где подписать?

— Я печать поставлю, — улыбнулся Иеронимус и втянул Итиуса в мягкий, полный нежности поцелуй.

***

Итиус проснулся в одиночестве, хотя засыпал с Иеронимусом в одной постели. Правда, на разных краях: выяснили, что не могут спать, дыша друг на друга. Даже лёжа рядом и то получилось с трудом. Капитанская должность, подразумевающая покои в башне, помогла отвыкнуть от общих спален. И всё же куда Иеронимус ушёл рано утром? Итиус оделся в так и не высохшие за ночь вещи и спустился вниз, где беспощадно терзавшее его глаза солнце, почти не пробивалось в узкие окна. Чувствуя себя абсолютно потерянным, он принялся убираться: поднимать вещи с пола и класть их на единственный маленький стол, зашатавшийся под тяжестью. За этим его и застал Иеронимус, чудовищно бодрый и весёлый, светящийся улыбкой, по которой любой бы догадался, какая у него была ночь. В руках он держал огромную корзину с глиняными кувшинами для молока и хлебом.

— Доброе утро!

Итиусу показалось, что на этом празднике жизни он чёрное пятно. Да и не получалось толком вспомнить, о чём они говорили перед сном. Что-то о работе.  

— Я купил книгу о вампирах, — продолжил Иеронимус, выискивая место, куда можно было бы пристроить корзину, и решил, что это пол. — Успел почитать о сиродильских кровососах, пока ждал очереди в пекарне. Кажется, у нас проблемы. Если они не голодны, то их не найти. И судя по всему, используя магию, они могут ходить под солнцем. Или в пасмурную погоду, если сыты. Или в закрытых помещениях. Ты только подумай. Например, граф Гассилдор. Говорят, что из-за больной жены он стал затворником. А представь, что он вампир. И что делать?

— Не жить в Скинграде? У города и правда странная аура. Думаешь, в этом дело?

— Смейся-смейся. Только скажи, как нам найти вампира.

Итиус задумался и полез в корзину, с восторгом найдя там несколько тёплых кексов с изюмом и орехами.             

— Нужно исходить из очевидного: есть вампиры — есть и охотники на вампиров. — Итиус откусил сразу едва ли не половину рыхлого кекса и с наслаждением прожевал. Он и не думал, что так проголодался, обычно утром получалось, в лучшем случае, пару ложек каши проглотить. Иеронимус подал ему молоко и вежливо перевёл взгляд на сундук у двери. Подумав, Итиус продолжил: — Жрецы храмов Стендарра и Аркея. Да хоть даэдропоклонники той же Меридии. Имперский город огромен и кто-то здесь обязан разбираться в вампиризме. У тебя завтра патруль? — Иеронимус кивнул. — Я поспрашиваю. Можем вечером встретиться здесь или я передам записку.

Иеронимус кивнул, запивая согласие молоком, и на прощание перед уходом оставил поцелуй в висок. Безнадёжно глядя на выпущенные из рук поводья, Итиус понял, что влюбился и полностью пропал.

Вскинув руку в приветствии, Итиус дождался, когда Иеронимус дойдёт до его уютного места в тени берёзы. День вышел прытким: собрав слухи в Храме, Итиус бегал по всему городу, дёргая за ниточки в поисках настоящего следа.    

— Ты знал, что в нашем городе существует целый орден борцов с вампирами? — Итиус неспешно направился от Храма к дому Серидура, единственной зацепке, что он не успел проверить.

Единственной вообще, потому что со жрецами ему абсолютно не повезло.  

— Впервые слышу. Как давно он сформирован? Сколько вампиров убито?

От серьёзного тона Иеронимуса Итиуса пробрал смех. Единственный орден, достойный этого названия — Клинки, остальные — кружки по интересам, питейным чаще всего.

— Ты бы знал, как мне не терпится задать эти вопросы создателю ордена. Только я бы перефразировал в «Был ли убит хоть один вампир?».

— Постарайся вести себя сдержано.

— С чего бы?

— Мы идём в сторону башни Монтроза. Если ты устроишь скандал, и он получит жалобы…

— Он напыжится так сильно, что меня похоронит под его песком? Не переживай, я буду сохранять привычный тебе уровень несносности. — Итиус приободрился, увидев колодец и пышные заросли рододендрона. — Дом Серидура тот, выходящий на стену.

Иеронимус постучал. Дверь открыл рослый данмер в панцирном доспехе и при оружии. Наёмник.

— Приветствую, гражданин. Я капитан имперской стражи Иеронимус Лекс, а это…

— Это не важно, — отмахнулся Итиус; он без брони, к чему формальности? — Мы хотим поговорить с Серидуром о его «ордене».

Данмер посторонился, пропустив их в тёмный коридор. На длинных узких окнах висели тяжёлые бархатные занавески, не пропускавшие свет, только в дальнем углу в разлапистом подсвечнике горели свечи. В роскошной обстановке из дорогой резной мебели, картин и скульптур всё равно было неуютно.  

— У вас есть разрешение на ношение зачарованного оружия? — строго вопросил Иеронимус, зацепив пальцем пояс рядом с мечом, намекая данмеру не делать глупостей.

— Об этом чешите с моим нанимателем. Ему надо и он платит. Я-то предпочитаю топор. — Наёмник прислонился плечом к стене и сложил руки на груди. — Мне проблемы не нужны.

Иеронимус забрал меч и пока объяснял процедуры, связанные с зачарованным оружием, Итиус смотрел наверх.

— Кажется, доблестная стража уже чувствует себя как дома в моей скромной обители. И обезоружила моего телохранителя, — вальяжно растягивая гласные, пропел альтмер, медленно и с достоинством спускаясь по лестнице. — Я Серидур. Что должно быть вам уже известно.

Тон и манеры мгновенно заставили Итиуса ощетиниться. Потуги на аристократию: стоит и давит из себя показные лоск и воспитанность.

— Вы блюдёте какой-то траур? У вас здесь как в гробу.

Серидур вскинул брови, даже в этом крошечном жесте показав, как глубоко он задет.

— Нет. Я… лишь хотел ограничить мельтешение с улицы. Сейчас я поглощён исследованиями и стараюсь всё своё внимание уделять им.

— Вампирам? — Итиус сам не ожидал, что его голос станет таким омерзительно-сладеньким.

— Нам известно, что вы недавно основали орден для борьбы с ними, — перехватил инициативу Иеронимус и бросил строгий взгляд на Итиуса.

— Похоже, кто-то всё же проговорился о моём начинании. Да. В моей жизни произошло некое событие, открывшее мне глаза. — Серидур медленно подошёл к стулу и царственно, хотя и чересчур медленно опустился на него. — Моя дорогая подруга Релфина погибла… Её убил вампир. У меня на глазах. Я ничего не смог сделать. Думаю, что как служители закона, вы лучше других понимаете, как это страшно: стать беспомощным свидетелем несправедливости.

— Мне очень жаль, — проговорил Иеронимус.

— Что за бред?! — взвился Итиус, не веря в происходящий фарс. — На ваших глазах произошло преступление! Вы видели убийцу! И всё на что вас хватило — бросить мешок золотых ближайшему наёмнику?!

— Мне бы никто не поверил! — взмахнул дрожащими руками Серидур. — Вампир унёс тело. А я… я прятался в подвале несколько дней. Я не мог заставить себя выйти, пока мой дорогой друг Финтеас буквально не выволок меня из дома и настоял на телохранителе. Я совсем не сплю и меня мучает страх. И всё, что я могу, это попытаться объединить людей, рассказать им об угрозе.

— Лучше бы вы сказали страже, кто убийца!

Лицо Серидура застыло, глаза сверкнули и он прохрипел:

— Это Роланд Дженсерик. Я его видел. — Серидур заозирался, будто искал вампира в прозрачном воздухе. — Я знаю.

Всё снова сошлось на одном имени. Итиус хмыкнул и глянул на Иеронимуса: чует ли он фальшь? Но по виду того больше волновала законность, и надавить на явно недоговаривающего Серидура он не даст.   

— Благодарю за информацию, гражданин. Стража вскоре закроет это дело. И я хотел бы попросить вас распустить орден. Не хочу, чтобы к вам попал кто-то амбициозный и неопытный и погиб в ближайшей пещере. — Во взгляде Иеронимуса, что мельком поймал Итиус, читались извинения. — В крайнем случае, вы состоятельны, и можете обратиться в… Гильдию бойцов. Всего доброго.

Итиус кипел от досады. Он плёлся за Иеронимусом, угрюмо сверля его спину взглядом. Да как можно было повестись на эти заламывания рук и патетичные признания в собственной слабости?! 

— Я ему не верю, — прошипел он, хоть Иеронимус продолжал идти, делая вид, что ничего не замечает. — Ни единому слову. Старый, немощный. Ха! Что-то здесь не так. Обычно богачи любят привлекать стражу, рассказывать, какие они несчастные. Ну чего ты молчишь?!

Иеронимус остановился в небольшом переулке, где не было людей, и, наконец, обернулся. Он тоже был раздражён, Итиус угадал себя источником и его прорвало:

— Я не цацкаюсь с ними. Ни с кем вообще. И ты это знаешь. Проще всего, чтобы получить информацию, выбить собеседника из седла. Я бы дожал его, не стой ты там весь из себя «капитан имперской стражи Иеронимус Лекс». И вообще, это моё расследование. Я должен найти убийцу, а Роланд Дженсерик просто не вписывается в картину. А знаешь почему? Потому что он часто путешествует. Как вампир может себе это позволить? Никак. А может, и вампиров никаких нет. Просто двое не поделили женщину и убили её случайно. А потом прятали тело и подделывали укусы. И как-то это подозрительно, что все окна у Серидура обвешаны шторами. И если бы не ты, я бы заставил его выйти на солнце. Вот такой допрос дал бы плоды. Ну что ты на меня так смотришь?!

— Заставил бы? Это был бы не допрос, а преступление.

— Ты знаешь, о чём я говорю. Я бы попросил его выйти на солнце, объяснив ситуацию. А если бы он отказался, арестовал. При сопротивлении — убил. Всё в рамках закона.

— И подробности были бы в твоих отчётах? А… погоди. Их же никто не может прочесть. На каком они языке?

— На языке любви к работе, — хмыкнул Итиус, роясь в карманах. Он достал септим и протянул Иеронимусу. — И дня не прошло, а мы открыли счёт.

Монета тепло сверкнула на солнце. Иеронимус повертел её в пальцах, но не убирал, смотрел с задумчивой грустью.

— Ты очень близко подходишь к черте. Может случиться, что однажды ты подойдёшь настолько близко, что за это придётся дорого заплатить. Один недовольный альтмер — ладно. Но скольких ещё ты разозлил?

— Многих.

— И оно того стоит?

— Невозможно делать хорошо нашу работу, никого не разозлив, — вздохнул Итиус, чувствуя, что их завязавшаяся ссора сошла на нет. — Думаешь, у тебя врагов меньше, чем у меня?

Признав поражение, Иеронимус поднял свободную руку. До вечера оставалось пару часов, и у них обоих было чем их занять.       

Итиус присел на скамью неподалёку от дома Роланда Дженсерика. Он подал запрос на обыск сто лет назад, но канцелярия так и не почесалась. А он ведь так близко. Два шага. Отмычка. Легче лёгкого. Дженсерик, разумеется, уже сбежал, так что никакой опасности нет. Иеронимусу это бы очень не понравилось. Итиус мотнул головой. Через год он что, будет чихнуть бояться, если его действия будут слегка незаконными? Если Иеронимус выдержит с ним год. Хотя, кого он обманывает — этот дом следовало обыскать, как только Карвилий принёс записи. Не откладывать из-за суда.

Отмычка скользнула в замок, будто только этого и ждала. Дверь широко открылась, повернувшись на хорошо смазанных петлях. В доме пахло подпортившимися продуктами и пылью от огромного количества ковров и гобеленов. Итиус обошёл первый этаж, поднялся наверх и не нашёл ничего интересного. В столе в беспорядке лежали бумаги со счетами, выписки о ставках и любовное письмо, которое явно часто перечитывали. Письмо Релфины своему возлюбленному Роланду. Письмо с мечтами о побеге из столицы в хижину, где они будут только вдвоём. Если всё обстоит так, зачем Дженсерик убил Релфину? Все, кто его знал, говорили, что он по уши влюблён и счастлив.       

— Роланд?..

Итиус вздрогнул, услышав женский голос за спиной. Он не слышал шагов.

— Нет. Я… 

— Мне холодно. И так больно. Солнце, оно режет меня! Роланд…

В темноте коридора, ведущего к подвалу, что-то шевелилось, но разглядеть получалось только очертания белого савана.

— Я так голодна. Я хочу… мне нужно что-то. Что-то… тёплое. Помоги мне, пожалуйста!

Из темноты вышла Релфина. Она тянула руки с почерневшими пальцами и слепо пыталась нашарить что-то перед собой. Итиус отступил и выхватил меч. Релфина продолжала медленно надвигаться.

— Что с вами случилось? — сквозь зубы процедил Итиус, отступая ближе к единственному окну, из которого на него упал свет заходящего солнца.

— Я спала! — воскликнула Релфина и потёрла затянутые бельмами глаза. — Я лежала на влажной траве среди грибов. Одна. Я слышала, как рядом кто-то плакал. Мужчина. Должно быть мой Роланд. А потом он ушёл! Но как он мог?! Я пришла сюда…

— Одна? Прошли по Имперскому городу в одной сорочке, и вас не остановила стража? Вы лжёте.

— Как вы смеете?! Как вы можете насмехаться надо мной. Мне больно! Я… я лишь хочу согреться, мне так холодно! Я столь многого прошу?! Обнимите меня!     

Релфина бросилась вперёд, кажется, она не видела меч. А ощутив сопротивление, она схватилась руками за лезвие, втаскивая его в себя.

— Что это? — просипела она, ощупывая застрявшую в животе рукоять. — Роланд, любимый, что это? Почему ты не желаешь помочь мне?! Обними же меня!

Итиус выставил вперёд руки, но Релфина оказалась куда сильнее и тяжелее, чем он ожидал. Они повалились на пол. В местах, где солнце касалось кожи Релфины, та чернела и обвисала. Итиус схватил её за волосы, надеясь оттащить, но те с чавканьем отошли от головы. Релфина завыла, её склизкие холодные руки тянулись к его шее, а в нос бил смрад разложения. Итиус попытался перевернуться, сбросить с себя мёртвую тушу, но не получилось. Пальцы сомкнулись на его горле, в глазах потемнело. Он шарил руками перед собой, впивался пальцами в склизкую кашу, что была лицом Релфины, и, собрав всю волю, он схватился за что-то твёрдое, свернув ей шею с громким противным хрустом.

— Релфина! — раздался чей-то голос как сквозь толщу воды.

Итиус хватал ртом воздух, кашлял и никак не мог нормально вдохнуть. Их нашли! Слава Талосу. Он поднял голову, хотел предупредить, что Релфина живой мертвец, но голова взорвалась болью. Из носа хлынула кровь. В ушах звенело так, что хотелось орать.

— Что… сделал?! Ублюдок!

Итиус закрыл голову руками. Боги! Из него будто сыпался по осколкам череп.     

— Ты ответишь! Ты …ответишь! Ты покойник!

Кто-то тряс его за ворот рубахи, с каждым движением мир казался всё дальше и призрачней. Во рту скапливалась кровь, которую не удавалось ни сплюнуть, ни сглотнуть. Как же нехорошо… Итиус хотел всё же открыть глаза, увидеть своего будущего убийцу, но не смог. Только слышал шаги. Слишком много шагов.

— … не сможем вынести… Отнеси к остальным. И её… Меч? … капитанский именной? Так даже… Оставь.  

Что-то огромное чёрное закрыло последние остатки света.

Итиус сглотнул кровавый ком и проговорил в пустоту:

— Идиоты.