В ушах неприятно звенело, при попытках открыть глаза виски пронизывало острой пульсирующей болью, на что Тэхён хрипло и болезненно промычал. Ребра ломило так, словно на них кто-то очень долго и усердно танцевал чечетку, или пересчитывал те барабанными палочками в надежде извлечь неожиданную мелодию. Только вот мычание и хрипение, которые удалось вызвать у обладателя пострадавших ребер, далеко на мелодию не походили, а у обеспокоенного со вчерашней ночи Джина и вовсе убивали больше нервных клеток.

— Господи, что этот ирод сделал с тобой… — послышался мягкий и взволнованный голос над ухом. — Ты в порядке, Тэ?

Юноша в ответ издал нечто нечленораздельное и попробовал медленно сесть, стараясь не охать и не ахать, на жизнь не жаловаться и достойно принять плоды своей провокации. Разве не этого он добивался? Убить явно лишние нервные клетки у того ублюдка-недокомандира, стерев расслабленную и насмешливую ухмылку с его лица. «Сначала убью его нервные клетки, а потом и его самого», — мысленно прошипел Тэхён. Ненависть, злость — лучшая мотивация быть сильным, отодвигать отчаянные мысли, игнорировать мерзкую и липкую слабость, что шепчет змеей под сердцем: «сдаться легче, проще».

— В полном! — преувеличенно бодро и язвительно отозвался омега, наконец осторожно разлепляя веки.

В глаза сразу ударил луч солнечного света, заставив Тэхёна зажмуриться и резко повернуть голову в сторону. Свет из небольшого окошка вверху бил прямо в лицо усевшемуся на койке Тэ, солнце клонилось неторопливо к зениту, щедро одаривая теплыми лучами, а парень стал жертвой его великодушия. И Ким, прерывая странную утреннею идиллию, насколько таковой ее можно было назвать, собирался поинтересоваться: кто же тот умник, что бросил его тушку под дверь — в отведенной им ранее комнате оконце располагалось прямо напротив нее, — но вместо этого удивленно выдохнул:

— Кровать?

— Тэхён, это не… — начал Сокджин и прикусил язык, заметив перемену во взгляде младшего. И как ему теперь найти силы объяснить все? Жестоко такого засиявшего Тэхёна возвращать в действительность. И больно настолько, что пальцы старшего предательски дрожат.

В глазах Тэхёна отразилась отчаянная надежда в том, что события прошлого дня — жуткий сон, вызванный бурной фантазией; что случилась небольшая авария и потому так раскалывается голова, а все остальные живы, здоровы и никакого расстрела в помине не было. Надежда в том, что они вместе добрались до нового городка или поселка — отдаленного от заставляющих вздрагивать по ночам взрывов близких и таких далеких одновременно, с невысокими опустевшими с началом войны домами, удобными кроватями и надежными стенами. Где непременно в их дружную семью вступят новые знакомые омеги, не успевшие на эвакуацию и прятавшиеся в городке, проводят своих все это время оберегающих альф на фронт в привезшем омег автобусе. А Тэхён, неловко застыв в сторонке, наблюдал бы чужие слезы от боли разлуки, стискивая зубы до скрипа и шепча одними губами, неслышимо:

— Не плачьте, они обязательно вернутся. Все они. Обязательно. Обещаю.

Вспоминая свою разлуку, свою боль. Не сколько веря в счастливое воссоединение других, сколько убеждая самого себя, что и для него оно случится.

Тэхён поднял полный надежды взор на Сокджина, сердце его отрывисто забилось, заведомо готовое осыпаться осколками из-за разбитых иллюзий. Старший омега ломается сильнее, не выдерживая надежду-мольбу в карамельных глазах Тэхёна, а младший видит его слипшиеся от слез ресницы, покрасневшие глаза и все понимает.

Джин приоткрывает искусанные губы, собравшись с духом рассказать о произошедшем, но юноша перебивает, сам разбивая созданную за пару томительных минут хрупкую веру, не желая поселять в сердце старшего большее отчаяние, бессилие.

— Мы не дома, — глухо звучит из его уст подобно приговору.

И пусть нет у них постоянного убежища и до конца ада такового не появится, но Сокджин понимает, о чем говорит младший.

Нет у них теперь дома — свободы.

И жизнь омег отныне в руках врага.

— Да, — опустив голову, подтвердил Сокджин.

Он ни за что на свете не хотел наблюдать за тем, как в глазах их вечно солнечного и бойкого мальчика пеплом осыпается вера.

Тэхёновы губы предательски дрогнули, сердце пропустило удар и сжалось болезненно, теплые мысли о доме — такие трепетные, такие желанные — по щелчку исчезли из головы, будто их и не было, оставляя после себя пустоту и потерянность.

— Ммм, — тягуче промычал младший и растянул уголки губ в улыбке, — ах, сны так жестоки! Ну ничего, прорвемся, — парень пригладил растрепанные волосы, скрывая легкую дрожь в изящных пальцах, и посерьезнел. — Почему ты плакал, Сокджин-хён? И почему мы тут? Где все?

Над Сокджином едва ли хмурые и темные тучи не висели, настолько он был подавлен. Младшего такое его состояние не на шутку взволновало.

— Что эти уроды сделали?!

— Нас теперь десять, — сдавленно произнес старший Ким, голос его сорвался. — Они расстреляли на рассвете еще наших, выбросили тела во двор как мусор, они…

— Ублюдки, — с ненавистью выругался Тэхён, подскочил с кровати, наплевав на пронзившую тело тупую боль, толкнул с силой отчего-то обычную деревянную дверь и вылетел в узкий коридор.

В этот же миг его кто-то сбил с ног, они вместе полетели на пол, вызвав грохот и жалобный скрип половиц. От падения грудью на пол с новой силой заныли ребра. Сокджин выбежал следом, мягко цепляясь за плечи кинувшегося на приятеля крепкого омегу.

— Нет! — На кривом японском воскликнул Джин и добавил на корейском. — Он не знал о надзоре!

Японец, вдавливая коленом Тэхёна в пол, недовольно глянул через плечо и зашипел:

— Попытка побега. Я вышел и дал вам поговорить, вот так вы с моей добротой?!

В шипении омеги можно было различить страх, спрятанный за раздражением, и оскорбленность. Вышел и дал поговорить? Что это значит? Тэхён решил задать эти вопросы старшему несколько позже.

— Пусти, — вмешался Тэхён, свободно переходя на японский и дублируя слова Джина, — я не знал об охране.

Омега как-то иначе глянул на буйного корейца, услышав его речь, резко отпрянул и подал руку, помогая подняться. Ким благодарно улыбнулся, успокаивая бдительность, ухватился за чужую ладонь, сжал сильнее и дернул юношу на себя, опрокинув на пол, усевшись сверху и от души врезав ему по лицу, разбивая аккуратный нос.

— Тэ, не нужно! — воскликнул старший и вцепился в тэхеновы плечи куда сильнее, чем прежде в плечи японца. — Опять нарвешься, он тебе все лицо разобьет!

— Плевать, — рыкнул Тэхён и стукнул ребром ладони Джина по запястью, вынуждая отнять руку и охнуть от боли. Но не успел повернуться обратно к японцу, как получил удар в живот. Омега столкнул его с себя и схватил за светлые пряди волос, норовя хорошенько приложить Тэхёна лицом об пол. Тот рванулся из хватки, оставляя мелкий клочок волос, разрываемый злостью и болью от осознания потери своих ребят, желая выплеснуть их хоть на кого-нибудь, заставить поплатиться, и ухватился обеими руками за предплечье японца, вцепившись зубами и стиснув их с силой.

— К вам по-хорошему, а вы… — от укуса надзиратель оборвался и воскликнул, с трудом вырвал руку и упал на пол.

— Эй, — рявкнули откуда-то сбоку.

Тэхён поднял взгляд и заметил нависшего над ним альфу, за плечом которого замер побледневший Джин. «Так боялся, что меня отделают, а сам сдал», — мысленно хмыкнул юноша, когда его за шкирку вздернули на ноги.

— Он бешеный, — фыркнул японец и недовольно глянул в сторону выглянувших из соседней комнаты омег. Охранявшие их его собратья, кинув насмешливый и издевательский взгляд на него, стали загонять восхищенно засвистевших корейцев внутрь, пока не распоясались, ободренные поступком своего приятеля.

— Это вы и ваши командиры психи, — удивительно спокойно произнес Ким и повел плечом, бросив неуважительное в сторону взрослого альфы. — Пусти меня.

Чимин — тот самый альфа, которого позвали успокоить дерущихся — хмыкнул и встряхнул наглеца.

— Я должен сообщить о нарушении и предоставить твою тушку для наказания.

Чимин окинул пристальным взглядом тело Тэ, привычно опустив тот на ягодицы, и отдернул себя, заломив руки парню за спину. Омега, ранее позвавший его на помощь, выступил вперед и преградил путь. Пак вопросительно изогнул бровь и собрался грубо оттолкнуть Джина в сторону, но был остановлен торопливым возгласом.

— Он уже наказан!

Замахнувшийся альфа от сказанного опустил руку и кивнул, призывая продолжать. Старший омега сочувствующе посмотрел на притихшего Тэхёна, не ожидая, что эту новость придется сообщать ему в такой момент, и произнес:

— Каждый день в одно и то же время его должны приводить к вашему командиру.

Тэхён удивленно приподнял брови, а Чимин быстро повернул голову и свободной рукой приподнял лицо парня за подбородок. На лбу симпатичного омеги виднелась длинная и довольно глубокая царапина с запекшейся кровью, на скуле и тонкой шее — ровные и четкие порезы. Заполучил юноша такие подарочки точно не в устроенной сейчас потасовке. В глазах мужчины появилась заинтересованность, от такой перемены Тэхёну стало не по себе. Презрительно глядят? Плевать. Насмешливо? До лампы. Холодно или безэмоционально? Ну и пусть! Но когда вражеский солдат смотрит с интересом — страшно. Подозрительно. Некомфортно.

— Чего уставился? — не выдержал Тэхён и поежился. Стремный он какой-то тип.

— А ты с характером, — отстраненно и неоднозначно произнес Чимин, толкнул омегу в комнату и перевел ледяной и обжигающий взор на Сокджина. Того дрожью прошибло, ноги едва не подкосились. Слова и действия лишние не понадобились — старший сам юркнул за порог, прикрывая дверь.

— Хорошо, я успокоился, — тяжело выдохнул Тэхён, прикрывая глаза и потирая пальцами переносицу. — Объясни мне, что случилось, пока я был в отрубе.

***

Замок щелкнул и дверь отворилась, пропуская в комнату долгожданного гостя. Чонгук бесшумно развернулся на носках и скрестил руки на груди, вперив тяжелый темный взгляд в вошедшего. Чон Хосок — его доверенное лицо, правая рука. На его скуле тонкий шрам, который для особо впечатлительных довольно пугающе натягивается стоит мужчине холодно и угрожающе ухмыльнуться. За это на него с детства смотрели косо, настороженно, кривя губы с отвращением. А от яркой лучистой улыбки, которую Чонгук помнил слишком четко, пусть и видел последний раз лет двадцать назад, окружающие Хосока люди ахали и прикрывали рот ладонью, отводя забегавший взгляд. Чон же никогда это уродством не считал и ужаса от вида друга не испытывал, ободряюще хлопал по плечу и делал все, чтобы рассмешить, напомнить ему о том, что в его присутствии он может улыбаться — широко, ярко, солнечно и без страха увидеть отвращение в глазах напротив. Когда началась их служба, а после первого сражения прошло распределение, Гук, перебивая Хосока, собирающегося ответить на заданный сослуживцем вопрос: «откуда шрам?», — ответил, что он получил его в своем первом бою. С тех пор отвращение из глаз окружающих ушло, никто не кривил губы, не смотрел косо, напротив — с гордостью, восхищением.

Как же давно это было и как много эмоций вызывало раньше. Сейчас в ожесточившемся сердце едва ли блеснули прежние чувства.

— Измывался над мальчишкой? Кончай портить прекрасное тело, — вместо приветствия насмешливо бросил Хосок, проходя вперед, отрывая Чонгука от мельком накативших воспоминаний, умыкая из его рук бутылку сакэ и делая парочку глотков. — И не оправдывай восстановление задетой гордости выпытываемой информацией. Эти шлюхи хороши только в сексе, ничего им неизвестно.

Бывший Рейсх хмыкнул, обошел массивный стол, попутно выхватив бутылку из чужих рук, и облокотился о деревянную поверхность.

— С алкоголем в руках ты становишься наглее, — невозмутимо подметил Чонгук и прикрыл глаза, также делая глоток. — Ошибаешься. Благодаря этой птичке я понял, что у нас завелась крыса. Поэтому ты здесь.

— Я здесь из-за болтовни омежки? — издевательски осведомился Хосок и присвистнул. — Уважаемый Рейсх, какую по счету бутылку вы пьете?

Гук отставил бутыль и от души отвесил приятелю подзатыльник, да такой крепкий, что альфа невольно охнул.

— Придурок, он сказал это не прямым текстом. Так что, обнаглевший мой товарищ, ноги в руки, — голос командира прозвучал жестче, давая понять, что шутки кончились, — и ловить крыс на границе, заодно подлови еще или убей этих отчаянно убегающих шлюх, — интонация вновь стала насмешливой. — Ах, как жаль, что ты пропустишь сегодня ужин, мы как раз будем разбирать десерт. Ну, — хлопок по плечу и хищный оскал, — ничего не поделать, никто кроме тебя не справится.

Мужчина на миг опешил, нахмурился и из-за активно подталкивающих в спину ладоней сделал несколько шагов по направлению к двери. Стремительно переменившаяся интонация поставила альфу в тупик, ведь давно уж стало известно: если Чон возвращает себе официоз и холодность, то говорить с ним по-братски — небезопасно для драгоценной шкурки. С Чонгуком всегда стоишь на грани — шаг влево, шаг вправо без его позволения или приказа — расстрел. И Хосок не помнил, как давно это правило появилось и когда распространилось на него тоже.

— Вы же оставите мне десерт? — насмешливо, но сохраняя заветное «вы», поинтересовался Хосок, остановившись напротив двери и полуобернувшись.

— Заслужи.

Холодно, непоколебимо, с чувством собственного превосходства. Вот он — барьер, который даже Хосок не имеет права пересекать. За время разлуки он уже и отвык от этого контраста в отношении.

— Будет выполнено, — ровно произнес Хосок, взор солдата переменился, стал нечитаем. — Не увлекайтесь тем омегой, тело попортите зря и время впустую потратите.

Мужчина покинул комнату командира, слыша в спину глухое: «я лично хочу оторвать этой птичке крылья».

Не успел Хосок покинуть его комнату, как в нее прошел следующий гость, почтительно и приветственно кивнув. Чимин — малознакомая для него личность, но из всех отведенных ему солдат, не считая Хосока, он был ему наиболее известен. Только вот доверия после новости о крысе за счет своей корейской сущности не внушал от слова «совсем», но ничего — сегодняшний ужин все прояснит.

— Опустим формальности. Что произошло? — без всяких предисловий осведомился Чонгук, разглядывая цепким взглядом альфу напротив. Пак не дрогнул, как некоторые из нынешних подчиненных Чона, наслышанные о том, что новый командир был Рейсхом в немецкой армии.

— Пленник устроил потасовку с надзирателем. Налетел, избил, укусил. Я собирался привести его к вам, но мне сообщили, что наказания над ним проводятся каждый день в определенное время. Хотелось бы получить указания насчет мальчишки.

Чимин был на сто процентов уверен, что мелькнувшая в темном и тяжелом взгляде командира заинтересованность ему не показалась. Так значит это правда. Каким-то образом буйный омега произвел впечатление на Чонгука и теперь их ежедневных увлекательных «свиданий» не избежать. Очень интересно.

— О, птичка. Побила подготовленного надзирателя, какое упущение, — Чонгук хмыкнул и хищно оскалился, недобро блеснув взглядом и заведя руки назад, сцепив в замок. — Смените надзирателя в той комнате, а этого пускай приведут ко мне вместе с пленником сегодня. Какой прекрасный вечер предстоит, все лучше и лучше… Ты еще здесь? — мужчина поднял равнодушный взор и выразительно кивнул на дверь. — Можешь идти. И да, на ужине сядь по левую руку от меня.

Чимин на миг удивленно вскинул брови, однако быстро вернул своему лицу безэмоциональность и откланялся. Он и не знал, что поразило его больше: довольство командира тем, что пленный омега надрал зад надзирателю, или приказ, озвученный напоследок.

***

— Эй, подстилки, — окликнул выглянувший на пару минут за дверь надзиратель, вновь появившись на пороге с хмурым видом.

Тэхён, отлично понимающий японский, медленно спустился со второго яруса кровати, поменявшись с Сокджином койками сразу после утренней драки, и фыркнул:

— А? Что? Зачем самого себя зовешь? И что за тряпье у тебя в руках.

— Что он сказал? — неожиданно подключился к разговору Юнги, бесцветным взглядом мазнув по японцу. Странно, на помощь с приготовлениями их уводил другой.

Юнги перевел взгляд на потрепанного Тэхёна, только сейчас подмечая парочку добавившихся ссадин. После вчерашнего и сегодняшнего расстрела омега никак не мог прийти в себя, ничего не замечал, ходил подобно зомби и не стал сопротивляться, когда всех умеющих готовить за шкирку выволочили в коридор и, подталкивая меж лопаток, повели к столовой.

— Нужно было учить японский, как и было приказано, Юнги-я, — насмешливо произнес Тэхён и подмигнул старшему.

— А ты откуда его знаешь? — буркнул омега, швырнув «тряпье» первым делом в нашумевшего утром омегу, и только после раздал остальным. — Раздевайтесь.

Юнги, хмуро и зло сведя брови к переносице, метнул недовольный взгляд в сторону младшего, так и застыв с раскрытым ртом из-за того, что его перебили. Кашлянув и не получив реакции, Мин громко выпалил на японском:

— Знаю я японский, придурок. Просто на базовом уровне.

Тэхён отвлекся от объяснения японцу того, что в их стране живут умные люди, сразу начавшие изучение языка противника, на случай подобной ситуации, не то что их недалекие ублюдки, и восхищенно присвистнул.

— Вао, Юнги-я, в свой базовый уровень тебе стоило вместо «придурок» включить «шлюха». Именно так нас назвали.

Омега взвился, готовый испепелить одним лишь взглядом несчастного японца, который, в отличии от них, уж точно шлюха до мозга костей, как оказался остановлен брошенной им же в лицо тканью.

— Вот уж точно, что за тряпье, — с отвращением убирая полученную вещь подальше от себя, пробурчал Юнги. — Такая цветастая, мерзость.

Их надзиратель выразительно закатил глаза и посторонился, скользя взглядом по кроватям, как бы убеждаясь, что каждому несносному корейцу выдал юкату. Зацепился взглядом за дикого парня, отделавшего с утра его собрата, а следом за ткань цвета спелой черники в чужих руках. И вспомнил что-то одному ему ведомое.

— Отдай, — вдруг рыкнул японец, выхватив ткань из рук заинтересовавшегося Юнги, и всучил юкату Тэхёну, отобрав у него взамен уже развернутую, насыщенного вишневого цвета, и кинув Мину. — Больше никто не смеет менять юкаты.

Некоторые омеги, находящиеся в комнате, деловито кивнули, в непонимании разворачивая тканевые свертки, кто-то недоуменно посмотрел на чужака.

— Эй, ты.

— Меня зовут Тэхён. И если не хочешь каждые пять минут слышать «хей, шлюха, что это и для чего», то предлагаю взаимно представиться, — хмыкнул Ким и убедительно добавил. — А мне бывает о-очень скучно, раз приставлен к нам, то развлекай. Или сложи хорошие отношения.

Японец смотрит на Кима так, словно тот окончательно свихнулся или успел в потасовке хорошенько приложиться головой об пол. Зачем им налаживать отношения? Парень с уверенностью мог заявить, что они не в одной лодке. Им доверяют, дают свободу действий, а в сексе со своими воинами они видят лишь неподдельное и безграничное удовольствие, мечтая каждую ночь вновь и вновь ощутить огрубевшие подушечки пальцев на бархатной коже, заполучить множество темнеющих засосов и синяков на ней, отдаться разгоряченному альфе. Чем же удостоены пленники? Всего лишь условиями к существованию и неустраивающей их перспективой быть шлюхами. Но если этот бешенный паренек не отделает его, как яростно отмутузил несколько часов назад Юту, то может и не стоит отказываться от этих псевдо-хороших отношений?

— Такада Кента, — фыркнул омега, а в ответ получил по-лисьи хитрый блеск глаз. Мальчишка в чем-то его уделал?

Тэхён ангельски улыбнулся, словно пряча мелькнувшее в глазах за невинной маской, и едва не сияя подобно солнцу, неожиданно мило и без привычной насмешки поинтересовался:

— Перевести им, да?

Кента настороженно кивнул. Этот парень реально шизик или сейчас произошла магия «улыбнись и люди к тебе потянутся»?

— Он сказал, что больше никто не имеет право меняться этими штуками.

— Юкатами, — хмуро исправил японец.

Тэхён равнодушно махнул рукой и озадаченно посмотрел на развернутую вещь, не понимая механизм надевания. Сокджин недоверчиво поглядывал в сторону младшего, усиленно усыпляющего бдительность их надзирателя. «Снова накинется? Второй раз за день?», — нервно искусывая губы, гадал омега. Тэ не пускали на фронт, игнорируя весь его боевой дух и обучаемость, отшивая грубым и коротким: «омега, слабак, приспичит». И сейчас, когда враги оказались под носом, а не на далеком поле сражения, и позволяли себе грубое обращение, Тэхён отчаянно бросался в бой. Отвлекал внимание от товарищей, жаждал выместить всю боль несправедливости за расстрелянных собратьев, всю ненависть за начатую войну, на которую ушел его отец и давно не слал весточки.

Яростный напор Тэхёна мотивировал остальных пленников, возвращал веру в лучшее, напоминал о их характере, существующим за пределами жалкого «омега». Их пол — не неизлечимая болезнь, не клеймо, не увечье и не смертный приговор. Альфы с началом войны внушили мысль о «их месте». И черт знает, действительно так боялись течки, что подорвет все поле боя, или боялись за них. Здорово, что младший Ким нашел силы напомнить товарищам о их силе, воле и нраве. Только вот Джин не считает это безопасным. Их бойкий солнечный мальчик побит и растрепан, страшно подумать, каким он вернется сегодня.

Чертовски страшно.

— Ну и как надевать это? — нарушил повисшее молчание Тэ и огляделся. Пленники, разбившись на парочки, пытались помочь друг другу с надеванием юкаты, то и дело получая по рукам от Кенты, шипящего «неправильно». — Покажи, а не шипи на нас.

Японец среагировал на знакомый голос и быстро повернул голову на звук. Тэхён стоял в одних трусах у их с Сокджином двухъярусной кровати и держал вещь за ворот с глупым выражением лица. Кента вздохнул, в пару широких шагов достиг Кима и, обхватив его ладонями за бедра и развернув к себе спиной, настойчиво принялся натягивать на его плечи ткань, раздраженно бурча:

— Насколько же вы тупые, если не можете юкату элементарно на плечи накинуть!

Тэхён, переводя каждое слово Такады на корейский, не удержался. Почувствовал, как парень вплотную прижался к его спине, а ладонями скользнул к низу живота, цепляя края ткани и приподнимая подол в сопровождении глухого пыхтения на ухо, и на такие действия насмешливо протянул:

— Хей, говоря о хороших взаимоотношениях, я не имел в виду такую близость!

Тэ не видел, но затылком ощутил гневный взгляд японца, приподняв уголки губ в довольной улыбке. Все находящиеся в комнате омеги внимательно наблюдали за действиями Кенты: за тем, как приподнятый подол тот запахивает правой стороной книзу и фиксирует косихимо на уровне тазовых косточек, завязывая узелок как можно правее; как аккуратно оправляет собравшиеся из-за приподнятого подола складки спереди и сзади, слегка оттягивая юкату за края вниз, создавая манящее и небольшое расстояние между воротом и тонкой изящной шеей Тэхёна, напоследок перевязывая одеяние второй раз чуть выше талии.

Такада отошел, оценивая проделанную работу и удовлетворительно кивая. Тэхёну к карамельным глазам и прекрасным волосам пшеничного цвета очень идет темно-синяя юката с белыми тонкими ветвями сакуры. Командир будет доволен.

— Теперь понятно? — обернулся надзиратель к присутствующим. Те, активно взявшись за переодевание, не глядя в его сторону покивали. — Погодите-ка.

Омеги не столько поняли сказанное, сколько уловили изменение интонации в чужом голосе и замерли. Задавать вопросы никто не решался, по-корейски Кента все равно не понимал практически ничего, поэтому растерянные взгляды метнулись в сторону рычащего на юкату Юнги, у которого не получалось расправить складки, и на плюхнувшегося на кровать Тэхёна.

— Что еще? — раздраженно отозвался Мин и шумно выдохнул, бросая косихимо на пол. — Говори, пока я не завязал и не пришлось переделывать.

Вместо ответа на вопрос Кента подошел к улегшемуся Тэхёну и бесцеремонно поднял подол, залезая рукой под льняную ткань и хватаясь пальцами за край трусов. Ким обалдел, растеряв не только милую маску, но и извечную в таких ситуациях насмешливость, и в немом шоке пребывал не один. У его товарищей, наблюдающих за развернувшей картиной, вытянулись от удивления лица и приподнялись брови.

— Я. Сказал. Раздеваться. Полностью, — рявкнул японец так, что аж Юнги, не ставивший его ни во что, вздрогнул. Омега есть омега, вражеский или нет — неважно. Пленники надзирателей боятся не настолько, чтобы реагировать на повышение голоса или взмах рукой. Победа Тэхёна сегодня — причина расслабиться в их присутствии.

Так наивно.

Кента свободной рукой приподнял таз растерянного Тэхёна, уместив ладонь на копчик, и резко дернул ткань белья вниз, стаскивая со стройных ног, комкая в пальцах и предупреждающе зыркая на замерших в ступоре омег. Единицы невольно покраснели. Не то от наглого обнажения Кима, не то от мысли о собственном.

— Вам это больше не понадобится, как и ваша прежняя одежда.

Сокджин возник из ниоткуда, вырвал подол юкаты Тэхёна из хватки японца и опустил, возвышаясь мрачной тучей.

— Можно было так и сказать, а не лезть к нему, — глухо произнес старший Ким, убийственно-холодно добавив. — Касания таких, как вы нам неприятны.

Такада понял ломанный японский недобро настроенного омеги и, обходя комнату и собирая чужую одежду, равнодушно добавил:

— Неприятно будет, когда они вас тронут. Своевольно, пошло, грубо. А я просто снял трусы.

Короткий взгляд в сторону осознавшего произошедшее Тэхёна, отреагировавшего удивительно в разы спокойнее напряженного Джина. Парень сел, как ни в чем не бывало, оправил подол и передернул узкими плечами подчеркнуто невозмутимо.

— Если мерзко, сравнишь вечером ощущения, — с ухмылкой обратился Кента к нему и покинул комнату, унося одежду с собой для сжигания.

***

Мягкая и тонкая ткань при каждом уверенном шаге вниз по ступенькам плотнее прилегала к обнаженным и упругим ягодицам, нежно прижималась к коленям, щекотала чувствительную кожу бедер. Тэхёну эти лёгкость и простор непривычны, юноша чувствует себя открытым, незащищённым. Потяни косихимо — ненадёжная одежка распадётся, задержится лишь на узких плечах и откроет стройное тело, являя каждый его изгиб, аккуратные точки родинок, выпирающие тазовые косточки, никем нетронутый бархат медовой кожи. Тэхён болезненно усмехнулся, вспомнив о парочке гематом и синяков, и мгновенно отогнал неприятные мысли. Двинулся меж омег, ободряюще улыбаясь и шепча горячо на ухо: «борись», — минуя последних и замирая прямо за спиной проводящего их надзирателя. Омега казался взрослее и крепче тех, которых поселили вместе с пленниками, и гораздо молчаливее. В его взгляде не светились неприязнь или пренебрежение, губы не искривлялись в отвращении. Искреннее безучастие, спокойствие. Он не испытывал ненависти к невинным только потому, что они враги, и этим и симпатизировал Тэхёну.

— Подходите, — ровно произнес их проводник, отодвинув дверь в сторону, посторонившись и кивнув на котацу — длинный обеденный низенький стол, из-под столешницы которого выходили края тонкого и мягкого одеяла, — расположенного у дальней стены.

Омеги недоверчиво огляделись, кто-то метнул взгляд в сторону Сокджина в попытках найти успокоение в его теплом и уверенном взгляде, кто-то — в отстраненного от происходящего Юнги, привлекающего внимание алой юкатой с синими ветвями сакуры, и в переступившего порог пустой комнаты Тэхёна. Омеги не только оказались рядом и первыми у порога, но и цвета их юкат не повторялись. У нескольких юношей розовые, у большинства пленных жёлтые, оранжевые и зелёные — красной и синей ни у кого. И в глазах у обеспокоенных омег далеко не зависть этому, а надежда на то, что цели выбраны и их не тронут.

— Они скоро придут, рассаживайтесь, — на корейском добавил сопровождающий, за плечи подталкивая пленников одного за другим к столу.

В метре друг от друга расположились ещё два накрытых котацу, а на противоположной двери стене, за линией трёх обеденных столов, был нарисован огромный черный дракон, пожирающий солнце.

Краска кажется относительно свежей, красное солнце в распахнутой пасти — кровавым.

Тэхён, усаживаясь за дальний котацу меж Юнги и Джином, никак не мог оторвать от странного рисунка взгляд, из-за чего едва не опрокинул ближайшее к нему блюдо прямо на колени, чертыхнувшись.

— Тэ, ты в порядке? — вернул к реальности голос Сокджина.

— Отстань от него, казнь свою ждёт, волнуется, — негромко и равнодушно произнес Мин, заполучив за сказанное недовольный взгляд старшего Кима. — Что? Этот мелкий обречет нас всех своими выходками. И кому легче от твоей гордости станет, а, Тэхён?

— Тогда встань на колени и подставь им свой зад, Юнги-хён. Сможешь? Нет? Ну и кому сдалась твоя гордость?

Тэхён с силой прикусил щеку с внутренней стороны, оскорблено смотря на старшего. Все они должны постоять за себя, дать отпор с честью, а не унизительно встать на колени по щелчку пальцев. Зачем ценить свою шкуру? Их не выпустят отсюда, а военные на фронте не бросят все и не спасут. Лучше умереть, чем быть врагу подстилкой и позволить забрать то малое, что осталось.

Звонкая пощёчина обожгла щеку ничуть не хлеще последовавшего за ней гневного взгляда друга, вырвав шипение сквозь стиснутые зубы младшего.

— Юнги! Ему и так досталось, — нахмурился Джин и собирался ударить Мина по руке, но Тэхён остановил его, перехватив за запястье.

— Все в порядке, Сокджин-а.

Шепотки омег прервала вновь отъехавшая в сторону дверь, явившая взору всем им известного палача. Чонгук с самодовольной усмешкой проследил за беспокойством, непониманием и страхом в глазах пленников, которые те пытались спрятать за ненавистью. Они чувствовали, что ужин устроен не вежливости ради, загоняли себя в уголок догадками о том, что же сделают с ними после столь щедрого жеста, не получали ответа и в глазах бывшего Рейсха выглядели забавно в своей зашуганности и напряженности.

— Птичка, — мужчина в несколько широких шагов достиг своей жертвы, пропуская вовнутрь воинов, начинающих за его спиной рассаживаться за котацу, и ухватил грубо под локоть, резко вздернув на ноги. Этот сверкающий подлинной ненавистью взгляд он узнает из тысячи, — ты же не думала, что я забыл о твоем наказании?

Тэхёна подняли так резко, что он и глазом моргнуть не успел. Заслышал знакомый голос, напрягся всем сущим и в отвращении скривил губы, повернув голову и столкнувшись полыхающим карамельным взглядом с цепким и непроницаемым. Ребра при одном взгляде на альфу предательски ноют, а в животе узел скручивается.

Перед ним его истязатель. Его ночной кошмар.

Омега попытался выдернуть локоть из сильной хватки, в ответ на что Чонгук с хриплым смешком перевел ладонь выше и обхватил ей тонкую шею, склонился к уху, больно прикусывая мочку, и прошептал:

— Прими свое наказание гордо.

Тэхёна от сказанного током прошибло, в глазах поутих неконтролируемый огонь, руки расслабленно опустились. Сокджин проводил шокированным взглядом Тэхёна в хватке вражеского командира, потрясенно прошептав:

— Что он ему такого сказал?

— Угрожал? — тихо предположил Юнги, стараясь звучать как можно более непринужденно. После угасшего взгляда недавно бойкого младшего невольно стало не по себе. — Или Тэхён затеял игру.

Джин нервно хмыкнул, с трудом верилось в это.

Чонгук прошел к главе котацу, расположенного посередине, и опустился на подушку, скрещивая ноги и боком усаживая между ними юношу. Тэхён на него не глядит, отворачивает голову к столу, кусает губы и нервно сжимает пальцы в кулаки, проклиная про себя и всем сердцем ненавидя. Ким знал своего палача пару дней, однако тот погубил столько его товарищей, словно прошла вечность с их первой встречи. Господи! На его руках кровь людей, улыбающихся Тэхёну по утрам, вечерами рассказывающих свои опасения за близких, ушедших на фронт. Кровь тех, кто рассказывал юноше о лечебных свойствах трав и о звездах, чьи черты лица он выучил, чьи имена произносил с трепетом и по ночам молился за них и их семьи, за себя.

Нити жизни этих людей Чонгук перерубил за доли секунд, оставив целое жестокое и морозное ни-че-го. А Ким с ними даже не попрощался, не поблагодарил за сделанное для него. Не успел. Не смог. Не помог.

«Как много жизней могут уйти к тебе за день, Господь?».

Чьи-то сильные пальцы до боли сжали тонкую талию, возвращая к суровым реалиям, и Тэ услышал обрывок речи:

— Неважно, омега или альфа — крысы умрут в адских пытках. И не сомневайтесь, в Германии я достиг совершенства в них, — во взгляде Чонгука холодное адское пламя колыхает темную радужку, отбрасывая причудливые блики, а в голосе сквозит суровая, давно позабытая зимняя стужа. — Я преподнес лучшие дары, право выбора за вами, — короткий кивок в сторону пленных и хищная ухмылка. Мало, придется делить. — А первым десерт откроет Чимин. За себя и Хосока, — Чонгук вперил в сидящего рядом Чимина пристальный и нечитаемый взор.

В глазах командира за просвечивающими темными шторами у котла сам дьявол маячит, истязая в нем очередную душу. Отрывается от пыток, ищет слабое звено, жаждая утопить как можно больше душ в несчастном котле, одну за другой, упиваясь воплями боли, бессмысленными мольбами Господа о прощении.

Господа нет. Молить нужно Дьявола, никому никогда не даровавшего прощения и искупления.

Чимин под давлением Чона не дрогнул, кинул равнодушный взгляд в сторону дальнего котацу, оглядывая одну напряженную фигуру за другой, останавливаясь на омеге в алой юкате с изящными синими ветвями сакуры. Случайность ли? Расчет?

— Правильный выбор, — хриплый шепот в самое ухо. — Не забудь поделиться с Хосоком.

От сказанного у Тэхёна тошнотворный ком к горлу подкатил, младший посмотрел на Юнги, лениво ковыряющегося палочками в еде, и сердце ухнуло куда-то в пятки. Пак неоднозначно ухмыльнулся и поднялся, двинувшись в сторону своей цели.

— Юнги-я, — воскликнул Тэ, вытягивая парня из тягостных дум.

Чонгук быстро прижал ладонь к губам Кима, грубо отклонив его голову вбок, и произнес:

— Тише, птичка, не надрывай зря голосок. У тебя вся ночь впереди.

Тэхён распахнул глаза и промычал альфе в ладонь, вцепившись тонкими пальцами в крепкое плечо, упираясь и пытаясь высвободиться. Мужчина в негодовании поджал губы и наотмашь ударил свободной рукой омегу по лицу.

— Заглохни или от твоего личика останется месиво.

Юнги, заметив приближение широкоплечего альфы, которого он видел днем крутящимся у входа в столовую, подорвался с места, удерживая палочки в пальцах, складывая их в одну и направляя на японского солдата. Чимин и глазом не моргнул, когда омега полоснул палочками по шее, оставляя бледно-красный след. Альфа выбил из рук бесполезное орудие, перехватил тонкое запястье и развернул парня лицом к стене, заламывая руку за спину.

— Как глупо, — тихо, на корейском. И еще тише. — Доверься мне.

Юнги слышит, как на военных брюках расстегивается ширинка, а вещь с шорохом сползает вниз. Чувствует, как альфа прижимается к нему всем телом, вдавливая в стену и не давая возможности пошевелиться, и не понимает, кому, зачем и в чем он должен верить? Мин дергается, пытаясь вырвать руку, прикладывается коленом о стену, поворачивает голову вбок и шипит-мычит, за что получает звонкий удар по оголенным ягодицам.

Омеги таращатся на происходящее с ужасом и отвращением, альфы — с удовольствием и нетерпением. Чонгук буравит спину Пака, словно намереваясь прожечь дыру, сжимает пальцами узкий подбородок Тэхёна, заставляя смотреть, подмечает в его глазах отвращение и коротко и издевательски смеется.

— Ужасно выходит, согласен. Не волнуйся, птичка, со мной в сотню раз лучше будет.

Тэхён с усилием давит усмешку, скрывая напряжение.

— Я и стона под тобой не издам, ублюдок.

Краткий и болезненный возглас омеги оглашает помещение, когда пальцы на сухую вторгаются внутрь, раздвигают стенки подобно ножницам, до основания проходят в жаркую узость. Юнги трясет, но за крепким телом Чимина предательской дрожи не видно. Отчаянно кусает губы от боли, сдирая кожу до появления капелек крови, трется щекой о грубую и деревянную поверхность и слабо елозит под весом альфы.

— Отцепись, — гневно выдыхает Юнги, морщась и раскрывая в беззвучном крике рот, когда Пак добавляет третий палец, наращивая темп движений внутри. Пульсирующая боль от судорожно сжимающегося вокруг пальцев ануса поднимается к пояснице, вырывая болезненный вздох.

— Заткнись, — достаточно громко рычит Чимин и вгрызается зубами в мочку уха, заставляя омегу закричать от внезапно пронзившей острой боли. Пользуется этим и шепчет так, чтоб слышал только Юнги. — Докладывай мне на Хосока. Сблизься с ним.

От низкого шепота у Юнги вдоль позвоночника мурашки пробежали. Собственный вскрик показался отдаленным, чуждым, ему не принадлежащим, а острая боль в мочке уха позабылась. Что это? Их спасение? Шанс выжить или помочь своим на фронте? Или ловушка, в которую Мин провалится и будет казнен?

Чужая ладонь сжала глотку, Чимин оторвал его от стены, поворачивая лицом к публике, вытаскивая пальцы из растянутого ануса и приставляя к нему раскрасневшуюся головку члена. Секунда — Пак заполняет омегу до краев, с усилием вгоняя член до основания, натягивая Мина подобно гитарной струне. Горячие стенки плотно обхватывают возбужденный орган, болезненно отзываются при малейшем движении внутри, а Мин стоит, чуть подавшись корпусом вперед, и потерянно смотрит перед собой, покачиваясь и едва не теряя равновесия от частых, резких и грубых толчков внутри. Глаза начинает жечь и он моргает, не желая являть животным слезы боли, мычит болезненно и сгибается. Ничего кроме боли.

И, что странно, Юнги шестым чувством чует, что Чимин не испытывает удовольствие от процесса.

— Стони, — прерывистый и обжигающий шепот в затылок, очередной чертовски болезненный укус и усилившаяся хватка на бедре.

Больно. Больно от прокусывающих нежную кожу клыков, от крепких пальцев, оставляющих синяки на бедрах, от грубых толчков на сухую. Чимин не стал жалеть, поддерживая ему одному известный спектакль, а Юнги не мог возбудиться и облегчить себе участь. Пытался убедить себя, что Чимин их солдат, разведчик. Чертова лестница из этой блядски глубокой могилы. А наизнанку душу все равно выворачивало.

Болезненный и протяжный стон, в котором почти неслышимо удовольствие, разнесся по комнате.

— И птичку привлеки.

Стон Юнги становится сигналом остальным альфам. Все, как один, срываются со своих мест и бросаются к дальнему котацу, распугивая резким движением омег. Хочется жарче и больше увиденного, с искрами страсти, с выгибающимся хрупким тельцем под собственным разгоряченным. Упиваться страхом в испуганных огромных глазах, вырывать болезненные стоны и видеть, как блядская сущность вырывается наружу, как смазка вязкими тёплыми и узкими дорожками сочится из ануса, смазывая чужой член. Все они, каждый подорвавшийся с места от страха омежка — войдут во вкус и будут просить о большем врагов.

Пленники бросились врассыпную: кто к углам комнаты, кто к двери, кто с кулаками и палочками для еды на альф. Призыв Тэхёна бороться сработал, никто не собирался падать на колени податливо, спасая шкуру. Никто, собственно, и не знал, что в этой обители самого дьявола — солдат корейской армии. Прямое доказательство того, что им есть что защищать помимо своей чести.

Чонгук скользнул рукой под юкату Тэхёна, задирая тонкую ткань, касаясь шероховатой ладонью внутренней стороны бедра. В ладонь другой руки юноша вцепился зубами, рыча, мыча и что-то гневно и пылко бурча, цепляясь за запястье альфы тонкими пальцами и силясь убрать ото рта мерзкую конечность. Как бы не так.

От сладкого и желанного продолжения мужчину отвлекло движение со стороны двери. Все, кто хотел, выбежали и теперь срывали голос в коридорах: кто-то в протестующих криках, кто-то в стонах боли, а кто-то уже от удовольствия. Грохот, звон опрокинутой посуды, звуки борьбы и рычание разносились по всему штабу, сотрясая стены. И только одна фигура, не участвуя в происходящем, стояла на пороге, голодный взгляд устремив на развернувшееся действо: на то, как прямо на стол альфа валит одного из пленников, под спиной которого слышится хруст посуды, сопровождаемый болезненным поскуливанием; на то, как сразу двое разрывают заливающегося слезами омегу, вбиваясь в глотку и неподготовленный анус синхронно, рвано, с неконтролируемой силой и страстью, вскипевшей в жилах. На то, как Чимин сухо и бесчувственно ебет омегу в красной юкате. Знакомая куколка, подобна хрупкой фарфоровой вазе, что набита гвоздями до основания — сломаешь ее и проткнешь себе палец. Какое надругательство — так мерзко-безэмоционально трахать соблазнительную куколку.

— Подъем, птичка, — Чонгук встряхнул Тэхёна за плечи, без труда вырывая руку из хватки пальцев и острых зубов, и поволок за собой. — Намечается нечто интересное, я оттрахаю тебя в процессе, — командир придержал брыкающегося Тэхёна за шею, предупреждающе сжимая на ней пальцы, и притормозил напротив Чимина. — Дьявол тебя подери, Чимин. Не понравилась — отдай Хосоку. Меня такие тоже не возбуждают, себя-то не насилуй.

Чонгук довольно ухмыльнулся, и Пак выскользнул из жаркой узости, молчаливо кивнув. Юнги повалился на колени, упираясь ладонями в пол и опуская голову как можно ниже. Хотелось надеяться, что некий Хосок не примется за него сегодня.

— Юнги-я, — позвал Тэхён и попытался ободряюще улыбнуться. Старший вздрогнул, так и не подняв головы, поджав губы в тонкую линию и оцарапав короткими ногтями дощатый пол.

Чонгук потянул его за собой, не позволяя сказать что-нибудь ещё. Кто же виноват, что Чимина не зацепил этот омега. Ничего страшного, Хосок пояснит, почему отвлек его от долгожданного секса с птичкой, и загладит косяк Пака. Гук ни секунды не сомневается — Юнги будет куда бодрее и счастливее после этого.

— Чего? — холодно поинтересовался бывший Рейсх, цепко удерживая за талию Тэхёна, извивающегося как уж на сковородке. — Твое задание предполагало длительное отсутствие, а ты притащился менее, чем через сутки. Я лично поздороваю твою здоровую половину лица с кинжалом, если ты испортил мне вечер зря.

Хосок опустил насмешливый взгляд на упирающегося омегу в руках командира и склонил голову вбок.

— Вы бы ему успокоительных дали, что ли, — издевательски протянул Чон, но заметив уничтожающий взор друга, посерьезнел. — Поймал вражеского солдата в противоположной стороне от места, где мы остановили автобус с омегами. Он что-то спрятал перед тем, как я его нашел. Руки по локоть в земле, ботинки в грязи. Вышел таким из леса.

— Он мог просто упасть, — рыкнул в негодовании Чонгук, готовый испепелить Хосока в адском пламени.

— Допустим, — не моргнул и глазом мужчина, — но вы сами говорили, что ваша птичка напела занимательную информацию. От кого она могла её получить?

Чонгук перевел взор на притихшего Тэхёна, вслушивающегося в разговор двух альф и побледневшего. Птичка действительно что-то знала.

— Где он?!

***

Тэхён хотел бы надеяться, что славный альфа, проводивший их на автобус и безуспешно пытающийся разубедить его пойти на фронт, жив и далеко от этого места. Увы.

Чонгук распахнул дверь пыточной и завел омегу внутрь, грубо толкнув в спину, заперев с собой троих: надзирателя, избитого с утра птичкой, приведенного Хосоком военного и виновника торжества — Ким Тэхёна, с трудом удержавшегося на ногах от сильного толчка.

Тэ с затаенной надеждой повернул голову вбок и несдержанно, потрясённо выдохнул:

— Ты…

В карамельных глазах засветилось бесконечное чувство вины.

— Так вы знакомы? — насмешливо ухмыльнулся Чонгук, скрещивая руки на груди и переводя ледянящий душу взгляд на солдата. Тот держится в разы лучше Тэхёна, ни одним мускулом на лице не выдавая узнавание и беспокойство за попавшегося в сети врага омегу.

— В первый раз его вижу.

Ни единой эмоции. Браво.

— Но… — Тэхён выдал все быстрее, чем успел подумать. Осекся запоздало, прикусив язык, и с негодованием посмотрел на бывшего Рейсха.

Хорошая попытка спрятать за ненавистью оплошность.

— Незнакомы, значит? — сыграл неподдельное удивление Гук, вскинув брови. — Что ж. Тогда я трахну его, ладно? А после начнем пытки.

Мужчине не нужно разрешение, на спектакль он отвечает спектаклем, только вот совсем не шуточно привлекает к себе Тэхёна резко за бедра, склоняя к массивному столу и вжимая омегу грудью в его поверхность, заводя руку под ткань юкаты и стискивая пальцами ягодицу.

— Тэхён, — обеспокоенно слышится за спиной, а затем следует грохот.

Чонгук неохотно оборачивается, все ещё не позволяя Тэхёну шевельнуться под давлением сильных рук, и глядит самодовольно на солдата, упавшего на пол вместе со стулом. Пытки выбрал, какой самоуверенный.

Отчаянный шаг ради омеги. А птичка людям в душу западает, оказывается.

— Тогда… Я поделюсь птичкой с тобой, — с дьявольской усмешкой цедит Чонгук, сдергивая Тэхёна со стола и поворачивая разбитым личиком к солдату.