Я не болен, ты слышишь?

Не болен, клянусь!

Я осознанно

Падаю в это тёмное море

И на мир гляжу здраво, осмысленно.

Чёрт возьми, я не болен,

Это чувство — немыслимо,

До дрожи в пальцах,

До спутанных мыслей

И отрывистых вздохов в преддверии выстрела.

Так выстрели же.

Давай, скажи вновь о том,

Как любовь к тебе — недвусмысленна,

Безгранично неправильна, истеричная.

Я не болен тобой,

(Снова лгу, это стало привычным).

Я, чёрт возьми, давно выздоровел

(нет, я сломан с тех пор, как ты…

в меня выстрелил).

Пуля в висок — милость господня в сравнении с тем,

До чего ты меня довел:

До приступов, до криков истошных и диких,

До навязчивых мыслей, болезненных хрипов

И шёпота по ночам отчаянного, разбитого:

«не уходи, будь со мной, я не выдержу».

Я не выдержу, мне не помогут таблетки,

Я не болен, здоров, ты поверь мне.

Нет-нет, я совсем не помешан,

Я смогу без тебя прожить и десять минут, и годы

(я законченный лжец,

без тебя я не выдержу и пары мгновений

… К чёрту!).

Ты останься со мной, просто так, ради шутки,

Ночным бредом останься,

Фантомными поцелуями,

Просто побудь здесь, со мной,

Хоть секунду, одну секунду, ведь ты…

Ты — мой грёбанный кислород,

Я молю тебя… Оглянись на меня,

Опусти оружие.

Давай болеть вместе

(этой любовью на грани помешанности,

Истеричности, оглушающей зависимости),

Я готов ей с тобой поделиться.

Ты только не делай ещё один выстрел,

Просто поверь мне — я с тобой всех искреннее.

Я за тебя бы умер

(совершенно осмысленно).

Чужая ладонь с силой толкнула в спину, заставляя упасть на колени, благо под теми оказалась мягкая поверхность постели, а не деревянный холодный пол, как оно бывало обычно. Тэхён в последний момент выставил руки перед собой, делая упор на локти и готовясь в гневе обернуться, но разгоряченное тело альфы не позволило это сделать. Чонгук так плотно вжался грудью в его спину, будто намеревался выбить воздух из лёгких при помощи жара, которым щедро делился. Юноша под ним и без того задыхался из-за усилившегося аромата хвои, заполнившего комнату, окутавшего с головой, вытесняя малейшие мысли, подавляя сопротивление.

Тэхёну не нравится, что он плавится от прикосновений Рейсха, как какая-то восковая фигурка.

Не нравится, как тот с самодовольной ухмылкой взирает на него.

И эти искры победы в его взгляде — тоже не нравятся.

Омега приоткрывает губы, готовый выругаться, но вместо этого давится сорвавшимся с уст стоном, когда Чонгук, заполняя его до основания и наслаждаясь тем, как жадно сжимаются стенки вокруг члена, обхватывает мальчишку пальцами за подбородок, поворачивая его лицо к зеркалу.

Ким не знает, когда Рейсх притащил его сюда, но почти уверен — то здесь только ради этого момента.

Момента, когда Тэхён может лицезреть растрёпанного себя, податливого, с искусанными губами, горящим от возбуждения взором, с собственническими следами засосов и укусов на шее… выгибающимся навстречу грубым и резким толчкам.

Чонгуку и говорить ничего не нужно, они друг друга теперь вот так, по глазам читают, и привычная насмешливость не слетает с уст старшего, лишь во взоре сквозь туманную поволоку ярко светится «ты принадлежишь мне». А Тэхёну мерзко от самого себя — от того себя, которого теряет в чужих крепких руках, когда новый измождённый стон срывается с губ.

Возмущения так и не срываются с языка, юношу дрожью бьет от прокатившегося по телу оргазма, свинцовой тяжестью наливаются запястья и ноги. Он почти падает на постель, но Чонгук, выскальзывая из колечка мышц, тянет его к себе, заваливаясь на спину и Тэхёна к себе на грудь укладывая, держит цепко, дышит тяжело, а его сердце… Тэхён, прижатый так близко, слышит это бешеное и отрывистое биение под рёбрами.

Его собственное бьётся столь же быстро.

Но в суровой реальности, в которой Чонгука Ким не видел уже четыре дня, жара чужого тела нет — только сквозняк, пробирающийся под одеяло. Приоткрывая веки, юноша понимает, что видел очередной сон, уже не сомневаясь, что с событиями из прошлого. Ведь как здесь, в безжалостном настоящем, он мог ненавидеть Чонгука?

Ненависть в голове Тэхёна не укладывалось, казалось забытым кошмаром, полуночным бредом, чем-то эфемерным.

Младший старался не думать об этом, а вспоминать — подавно. Собственные срывы тоже в туманной голове почти рассыпались в прах, а вот разбитое и обеспокоенное выражение на лице Джина при всём желании не забудешь. В общих чертах Тэхён понимал, что начинает ломаться, и решил взять себя в руки настолько, насколько это возможно, потому что старшие выглядели бледнее смерти и стали такими осторожными с ним, будто Тэхён в самом деле обратился хрустальной вазой и вот-вот разобьётся.

А он не для того боролся, чтобы Сокджин с Юнги расклеились следом за ним.

— Четвертый день сегодня, да? — огорчённо тем временем вздохнул старший Ким, опускаясь за стол. — Вот и закончится наша знатная пирушка.

Юнги хмыкнул, опускаясь напротив и поудобнее перехватывая палочки.

— Наивно было полагать, что с нами продолжат хорошо обращаться, когда Рейсх заберёт Тэ.

— Кто бы говорил, а, под крылом Хосока ты продолжишь питаться как…

— Аппетит испортите, — взъерошенный Тэхён слез со второго яруса, присоединяясь к друзьям.

Благодаря таблеткам юноша смог избавиться от бессонницы, но из-за реалистичности снов чувствовал себя уставшим по утру, будто глаз так и не смыкал. Старшие закончили свои ежедневные препирательства на тему того, кто чья подстилка и у кого привилегий в

этом аду больше, концентрируясь на трапезы. У Тэхёна больше не случалось срывов, что позволило немного расслабиться, перевести дух и не зажиматься в общении с младшим. Честно, после увиденного, — и услышанного от Рейсха, — они боялись и слово сказать, не дай бог крышу сорвёт с концами.

И, кажется, эта новоявленная свободность общения позволила им заметить один немаловажный факт.

От их солнечного мальчика почти не ощущался цитрусовый аромат, так сильно поблекнув на фоне… смутно знакомой свежести хвои.

Бесцеремонный Сокджин, который с Тэхёном становился самой настоящей мамочкой, с такой силой дернул рукав юкаты юноши, что он чуть палочки из рук не выронил, в шоке обернувшись.

— Сокджин-а, ты совсем умом тронулся?! — возмущённо вспыхнул Тэхён, давно никто из них не видел его таким… ярким в своём недовольстве, аж испугались, что тот совсем под жизнью прогнулся. — Холодно, блин, ты… Садюга, не май месяц на улице, убери свои лапы, — игнорируя недоуменное выражение лица Джина, младший принялся натягивать юкату обратно.

Легенькая ткань совсем не под погоду, отопления в этом чёртовом штабе не существует, одеждой их не обеспечивают, хоть туда-сюда с одеялом таскайся. Жизнь пленником и при привилегиях так себе.

Юнги тоже изменился в лице, успев разглядеть след укуса, явно не мимолётно оставленного. Они-то за три месяца успели изучить все метки Рейсха, который с их младшим не особо церемонился. Юнги непроизвольно поёжился, ему почему-то подумалось, что до такой идеи и Хосок дойдёт, особенно с показательным примером под самым боком.

Тэхён, который собирался спокойно за трапезу, подметил заминку и вздохнул, вопросительно оглядев сидящих, до последнего не понимая, что с выражениями их лиц. А после медленно стало доходить. Юноша успел позабыть об этом, потому что в день, когда альфа цепанул его от всей души, пришёл этот грёбанный Чон Хосок, а потом и Намджун, поломали весь кайф, смутили своим присутствием, а странными разговорами выбили все мысли о приобретённой метке.

Сейчас, спустя почти неделю после того случая, Тэхён и не знал, как относиться к этому. Чонгук неоднократно давал понять, что если мальчишка и выберется отсюда, то только ногами вперёд, если не по частям. Так стоило ли беречь себя для мифических отношений в будущем? У Тэхёна до плена не имелось ни любви всей жизни, ни кого-то, кто просто симпатизировал бы ему — так что яростно беречь себя и отбиваться смысла не было. Как и впадать в беспросветную депрессию из-за того, что если он чудом спасётся и вернётся, то его потенциальный объект симпатии учует шлейф другого альфы от него и никогда больше не посмотрит в его сторону.

А если совершенно честно — Тэхён себя ничьим, кроме как принадлежащим Чонгуку, не представлял. Тот у него это на душе самим адским пламенем выжег — своё чёртово имя.

— Сейчас глаза выпадут, — хмыкнул юноша, возвращаясь с крайней невозмутимостью к трапезе.

— Ты позволил ему это? — нахмурился Сокджин, вот у кого аппетит пропал в итоге.

— А ты думаешь Рейсху разрешение нужно? — вклинился Мин, невесело хмыкнув.

Тэхён покивал, соглашаясь с Юнги, тут брыкайся или нет — силы-то неравны, все равно с меткой останешься, правда вдогонку ещё затрещину получишь за свои выпендрежные взбрыки. Только вот младший запоздало вспомнил, что его смирённость с судьбой может не лучшим образом сказаться на товарищах, потому поспешил смягчиться:

— Да само вышло, я толком и не понял.

И ведь недалеко от правды! Просто если раскрывать её полностью, там уже станет известен факт, что спит с Чонгуком Тэхён теперь совершенно добровольно, сам иной раз на кровать толкает, чтобы бёдра оседлать и… Дверь за спиной открылась, заставляя вздрогнуть, будто его за размышлениями раскрыли и притом были точно уверены, на чём те сосредоточены.

Тэхёну и оборачиваться не нужно, он этот аромат и звук шагов — уверенных и необычайно лёгких — из тысячи узнает.

Теперь аппетит пропадает у всех кроме младшего, невозмутимо жующего рис. Рейсх, появившийся на пороге с залёгшими под глазами тенями, в пыльной форме и с чуть блеклым взглядом, первым делом обратил внимание на потенциальную угрозу — нерадивых друзей Тэхёна, которые чуть не угробили его птичку, едва тот вернулся к ним. Вот и доверяй мальчишку кому-то кроме себя.

— Прекрати ты так смотреть на них, — всё же тихо вмешался Тэхён, так и не оглянувшись. — Пусть поедят, из-за твоих шуточек о моем предсмертном состоянии они несколько дней ничего не ели.

У Сокджина отпала челюсть. И нет, шокировало старшего вовсе не то, как своевольно их солнечный мальчик разговаривал с Рейсхфюрером, тот никогда его любезностями и не осыпал. То, что сорвалось из уст младшего, можно было скорее охарактеризовать как… миролюбивый диалог? Приказ? Грубую просьбу? Будучи слишком удивлённым тому, что ему удалось лицезреть, Джин так и не смог подобрать более подходящее слово. Он нервно сглотнул, шаги Рейсха послышались ближе. Старшие, избегающие смотреть в сторону мужчины, невольно всем естеством напряглись, когда краем глаза заметили, что тот остановился рядом. Его фигура загородила тусклый свет одинокой лампочки.

Тэхён даже не шелохнулся, максимально сосредоточенный на трапезе. И, когда Чонгук приоткрыл губы, готовый отпустить привычную насмешливость, так же тихо прервал:

— Я поцелую тебя после.

Нокаут. Юнги всё-таки поперхнулся, чуть не опрокинул на себя тарелку и принялся отчаянно стучать кулаком по груди, Джин просто обомлел. Ему показалось или эти двое начали общаться силой мысли? Что это? Ультиматум Рейсха? Поцелуй за то, чтобы не глазел на них? Нифига себе система оплаты!

Чонгук со скучающим видом отвёл взгляд от напряжённых из-за его присутствия омег, опустился на корточки, грубо обхватил пальцами чужой подбородок и выдохнул насмешливо прямо в юношеские губы, по которым успел истосковаться:

— Нет, птичка, ты поцелуешь меня прямо сейчас.

И Чонгук получает то, что так жаждет.

Тэхён подался вперёд, не менее грубо цепляя его запястье, чтобы оттянуть руку от своего подбородка, и прижался губами к чужим, сминая жадно-жадно, едва не задыхаясь от того, как истосковался, проникая меж них языком, сплетаясь с чужим. Чонгук позволил ему вести, прикрывая веки, придержал за талию, сжимая на ней пальцы, и очень неохотно отпустил юношу, напоследок губу чужую прикусывая несдержанно. Тоже скучал, изголодался до пульсирующих подушечек пальцев.

А Юнги с Сокджином, наблюдающие за тем, как они друг на друга смотрят, об одном и том же подумали: «лишь бы прям здесь не потрахались». За Тэхёна, казалось, пора прекращать волноваться, он со своим Рейсхом нашёл общий язык во всех смыслах, притёрлись их тараканы и замашки, вон насмешками обмениваются мысленно и легко ультиматумы друг другу ставят. Без пыток и угроз.

Тэхён же потерял всякое желание доедать остатки на дне тарелке, он до последнего избегал прикосновений к Чонгуку, но теперь, едва соприкоснулся с ним губами, словно в голову что-то ударило, опьяняя. До сего мгновения юноша не представлял, как сильно за эти четыре дня ему не хватало этой всепоглощающей ауры Рейсха, собственнических прикосновений, обжигающего дыхания и его глубокого взгляда цвета патоки в самую душу.

Умопомрачительно.

— Что за разврат вы устроили? — донеслось со стороны дверей.

Так непочтительно с командующим мог разговаривать только один человек — Чон Хосок. Для него отработка стратегии, как и для прочих, закончилась, и он заглянул сюда за своим. Увидел распахнутую дверь, думал, пленники всё-таки дёру дали, а это Рейсх засел здесь и глазами со своей бешеной птичкой общается. Раздевает, чтоб его.

— Завали, — фыркнул Чонгук, выпрямляясь мгновенно, его взор вмиг нечитаемым стал.

— Совсем от тоски обезумел, что сам пленников навестил, штаб-то попадает от шока, что не Такаду заслал, — продолжил Хосок, внутрь проходя невозмутимо.

Зачем, спрашивается, им сегодня с утра поесть принесли, если пришли в итоге съесть их?

Джин вдруг поймал себя на странной мысли о том, что прежнее напряжение не ощущалось. Да, они с Юнги машинально всем богам молились, когда видели командующего и его правую руку, но если так подумать, разве никакой враждебности прямо сейчас от них не исходило?

Прежде они сюда не заявлялись, Хосок только в последнее время повадился. Вели себя более высокомерно, смотрели на них, как на грязь под ногами, и делали всё, чтобы вызвать ужас. Теперь, общаясь прямо перед пленниками вот так, по-братски вальяжно, при этом не пытаясь уничтожить никого из них взглядом, альфы не казались… Угрозой? Или Джин поехал крышей следом за Тэхёном?

В надежде убедиться, что не попятил следом, омега мгновенно скосил взгляд в сторону Юнги. Тот, наблюдая за таким Хосоком, тоже почувствовал себя непривычно. Не то чтобы поведение того разительно переменилось, нет: тот же холодный спокойный взгляд, та же неприступная аура, неторопливые шаги, будто хищник крадётся… Только вопреки всему, ужаса нет.

У Мина всегда пальцы на ногах поджимались, когда он Хосока лицезрел, ему всё казалось, что тот знает больше, чем показывает, и видит каждую его эмоцию, по глазам ложь прочитывает, давит своей близостью, будто заставляя вслух все тайны мира рассказать. Почему-то именно в это обычное очередное утро в плену всё выглядело не так, под другим углом.

А может дело было в Тэхёне, который вот так просто общался с Рейсхом, словно они век дружат, и приветственно кивнул Хосоку, поднимаясь со своего места. Нет, никакого уважительного поклона, всего-то сдержанный кивок, однако, младший сделал его с таким видом, будто нечто естественное.

Как, например, восход солнца, гуляющий сквозняк по полу или смятые простыни по утру.

Словно перед ними не истязатели, не враги, не монстры какие, а такие же люди, по другую сторону баррикад, со своим уставом.

— Холодно, — вдруг заявил растрёпанный после сна Тэхён, бесцеремонно потянув Чонгука за край формы и с выжиданием уставившись.

Хосок, не удержавшись, прыснул в кулак от смеха.

— Твоя птичка вертит тобой как хочет, — не упустил возможность поддразнить приятеля он, мгновенно получив свирепый взгляд, и тогда переключился на мальчишку. — Что, Тэхён-а, пытки так все и сразу, а против холода устоять не можешь?

Чёрт возьми, Чон даже внутренне вздрогнул, увидев не менее свирепый взгляд от омеги. Научился дурному пока с Рейсхом водился, чтоб его.

— Блять, Хоуп, я что тебе говорил? Сам мне мозг лекциями выносишь, в итоге первый языком чешешь, — огрызнулся Чонгук, у Тэхёна в голове воспоминания о пытках не до конца исчезли, первые дни парнишка чётко помнил, это дальше провал пошёл, но мужчина всячески старался не заводить эту тему.

Птичка, ломающаяся в его руках и отчаянно кричащая, словно ей оба крыла сломали, заставляла сердце сжиматься и чувствовать себя живым.

А Чонгук, может и рад себя таковым чувствовать спустя столько лет, только душераздирающая боль определённо лишняя. Пускай он и заслужил, без сомнения заслужил.

Хосок тоже посмотрел на него своим взглядом «сам виноват», а на младшего Кима мимолётно кинул, сразу же отводя. И Тэхёну скорее всего показалось, что безмолвные извинения промелькнули в обычно нечитаемом взоре приятеля Чонгука.

Маленькая комнатка, не предназначавшаяся для такого количества народа, начинала давить, потому альфы поспешили разойтись. Да и в чём-то Хосок был прав — лишние свидетели, особенно среди людей Намджуна, им не к чему. И без того выпендриваются, а если увидят подобное отношение к пленникам, совсем расслабятся.

— К тебе кое-кто заглянет, — вдруг обратился Хосок к Сокджину, оставшемуся в одиночестве с остывшим завтраком. Рейсх уже увёл Тэхёна за собой, а Юнги вытолкнули за порог, оставив тет-а-тет с Такадой, который, глядя на это собрание последние минут пятнадцать, ощущал себя и впрямь предметом интерьера.

— Это секрет от Рейсха? — глухо поинтересовался Джин, не пытаясь узнать личность возможного гостя.

— Не то чтобы, — неопределённо пожал плечами Хосок, поджав губу. — Ты сам волен распоряжаться информацией об этой встрече, хуже вряд ли будет.

С этими словами мужчина скрылся за дверью, на сей раз замок не щелкнул. Сокджин в удивлении посмотрел на дверь: забыли или настолько доверились?

***

Юнги сидел, вжавшись спиной в спинку кровати и обняв колени, со своего нагретого местечка наблюдая за тем, как сбрасывает испачкавшуюся за время тренировок форму Хосок. Вроде донельзя логично, что четверо суток отсутствия, длительное воздержание, ведь и до пропажи альфы они прилично сексом не занимались, и факт того, что заявился он к нему лично, ведут их обоих в койку и никуда мимо, но… Юнги, пускай внешне и выражал равнодушие, совсем не хотел с ним спать. Тэхёна рядом не было и внутреннее ощущение угрозы накрыло с головой, заставляя сжаться в ожидании колючего взора.

Хосок, убивая его окончательно, хранил молчание и не предпринимал ничего. Только шорох одежды тишину и нарушал, будто по секундам отсчитывал время для неизбежного.

— Решил обеспечить мне удушение? — вдруг усмехнулся альфа, медленно обернувшись и чуть склонив голову вбок. — Твоей тревогой вся комната провоняла. Я думал, мы договорились о мирном сосуществовании, а ты дрожишь так, словно я тебе шею сейчас сверну.

Юнги молчал, силясь подобрать слова, которые бы звучали не как воплощение недоверия, чтобы не дай бог не спровоцировать, но в голову ничего не приходила. Гулкая и пульсирующая пустота. Омега позабыл о терзающем холоде и о неприятных мурашках, охвативших бёдра и линию плеч, и с каждой секундой выглядел так, будто вот-вот станет восьмым чудом света и обратится чем-нибудь невидимым.

Хосок, сочтя это забавным, вдруг в один рывок оказался на кровати в одном только белье, навис над непроизвольно дёрнувшимся от резкого движения Юнги, который успел лишь взглядом мазнуть по тому, как перекатываются мышцы под загорелой кожей. Удерживая себя в руках, Мин поднял взгляд, всё это время прожигающий чужие ключицы, и заглянул в глаза альфы.

Ничего по ним непонятно, как во тьму вглядываться и ответ ожидать.

— Расслабься, я не буду тебя трахать, — наконец выдохнул Хосок, опускаясь на кровать и утягивая к себе опешившего Юнги, прижимая к тёплой груди, накрывая одеялом и обнимая, неоднозначная улыбка заиграла вдруг на его лице. — Вам же холодно, разве я не прав? Не пристало правой руке Рейсха в комнате пленников разлёживаться.

Юнги, успокоив поднявшуюся на миг бурю в глубине души, устало прикрыл глаза, так и правда теплее, ему как мерзляку особенно тяжело при приближении зимы.

— Почему ты не трогаешь меня? — спустя нескольких минут томительного молчания, негромко поинтересовался омега, не поднимая головы и вслушиваясь в чужое размеренное дыхание.

— Потому что ты этого не хочешь, — спокойно и так же негромко прозвучало в ответ.

Лёгкая дрожь невольно пробежала вдоль линии позвоночника, а Хосок, решив, что это от холода, крепче обнял его, прижимая к себе вплотную. Теперь Юнги даже жарко.

— Не то чтобы кого-то из вас это останавливало, — против воли в голосе мелькнула горькая усмешка.

Чон молчал, и Юнги успел пожалеть, что был незаслуженно груб и так ответил на хорошее отношение, сам не понимая, какого чёрта его должны волновать чьи-то чувства, когда свою шкуру бы не потерять здесь.

— Я сказал, что ты можешь доверять мне, и не собираюсь нарушать своё слово, — послышалось в ответ после недолгих раздумий.

Очевидно, альфу нечто очень тревожило, но он не мог ни с кем поделиться этим, и от того даровал уклончивые и размытые ответы. А Юнги вдруг понял, что ему и этого достаточно. Он и так ему верит. Без всяких доказательств, раскрытия неземных тайн, обещания на крови.

Сам не знает почему, но оно и неважно, да? В любой момент этот штаб может разорвать в щепки и ни от кого из них ничего не останется, так есть ли смысл жалеть и копаться в причинах?

Юнги чуть отстранился, подвинулся на кровати повыше и подался вперёд, касаясь губами чужих — осторожно и трепетно. Хосок, не приоткрывая веки, скользнул ладонью вверх по спине, опуская на затылок и притягивая Юнги к себе ближе, отвечая на поцелуй неторопливо, словно боясь спугнуть.

Удушающая всё это время чужая тревога отступила, позволив вздохнуть полной грудью. И тот, кто так отчаянно отнимал у него кислород, сам им и поделился.

***

Сокджин вновь ощутил путы позабытого одиночества, протянувшиеся к нему со всех сторон и сковавшие так, что двинуться невозможно. На самом деле японские солдаты наверняка не подозревали, что лучшая пытка — остаться наедине с самим собой.

Когда мир и жизнь катятся в задницу, когда тебе нечем себя занять, не от кого получить поддержку, а атмосфера угнетающая и ты далеко от зоны комфорта — ты становишься своим главным врагом, у которого в голове множество вслух невысказанных страхов, давящая ответственность за своих, готовая треснуть по швам надежда. Чем больше с собой борешься, тем больше сил тратишь, а исхода так и не видно.

Дверь с тихим скрипом отворилась, пропуская обещанного гостя, а смирённый с судьбой Сокджин, находящийся на волнах, пророчащих ему гибель, вдруг подумал о том, что лучше бы смерть за ним пришла, оставила этот кошмар позади, спасла.

Однако, едва голову повернул, так под волны свои с головой и провалился, вылетая из тревожного омута и неверяще глядя на вошедшего.

— Ким Намджун?! Ты и есть Ким Намджун?! — потрясенно выдохнул Джин.

Конечно, они слышали с неделю назад, а то и больше, разговор Рейсха с неким командующим за дверью, и имя мельком тоже слышали. Но кто бы мог подумать, что личность «неприятеля» Рейсха выглядит, как самое настоящее приветствие из прошлого.

— Да ну к чёрту, я точно попятил сегодняшним днём, — наконец изрёк омега и для надёжности потер глаза, картинка никуда не исчезла.

Намджун, вдоволь насладившись реакцией давнего знакомого, растянул уголки губ в улыбке, подошёл к вскочившему со своего места Джину и крепко обнял, похлопав по спине.

— Сокджин-а, а ты всё цветешь и пахнешь даже в этих мерзотных условиях, — тихо рассмеялся мужчина, и этот искренний и чистый смех так не вязался ни с его формой, свидетельствующей о принадлежности японской армии, ни с местом, в котором они находились.

— Какого, Джун? — отстранившись, только и смог вымолвить Джин, радость от встречи переплеталась с недопониманием. — Почему ты здесь и почему правая рука Рейсха, явно зная о причине твоего визита, не препятствовала? У меня либо очень жестокий сон, либо крыша потекла, либо тут и без меня дурка.

Намджун тоже отступил на шаг назад, посерьёзнел вдруг, потянув носом воздух, а потом с крайне деловым видом заключил:

— Крыша точно не потекла.

— Намджун, блин! — толкнул в плечо альфу Джин, щёки на мгновение обжёг румянец, а омега пробормотал. — Ну эти твои шуточки, нашёл время. Мы с тобой не виделись с тех пор, как…

— Я помогал присматривать за Тэхёном в детстве, — с улыбкой закончил мужчина, впрочем, та стремительно поблекла. — Как он? Слушать меня не захотел и выглядел так себе, как ожившее привидение.

Сокджин хмыкнул, один вид его говорил, что умозаключение приятеля недалеко от правды. Тэхён для омеги больная тема, он считает, что не уберёг того и масштаб последствий этой ошибки оценить трудно, так и младший вдобавок всеми силами подавляет свои эмоциональные вспышки, продолжая держаться ради них.

Маленький несносный мальчишка.

— Его сам Рейсх полтора месяца пытал, чего ты хотел? — вздохнул наконец Джин, опускаясь на край кровати, и покачал сокрушенно головой, переводя тему. — Ты мне не хочешь объяснить происходящее, м? Ты ведь не о Тэ пришёл поговорить.

Намджун поджал губы в тонкую линию, мысленно сворачивая Чонгуку шею до удовлетворяющего слух хруста. С этим ублюдком он обязательно разберется, а пока и правда не стоило время попусту терять. Опустившись рядом с Сокджином, тщательно подбирая слова, будто вдруг запутавшись в информации, которую решил вывалить на чужие плечи, мужчина наконец заговорил:

— Ты должен узнать то, что произошло десять лет назад.

***

Там, на полигоне для тренировок, новобранцы бежали пятый круг, задыхаясь и чуть ли не сходя с дорожки, готовые завалиться прямо на траву. Упирали руки в колени, судорожно хватали ртом воздух и взмокли так, что у тех, кто так и не стянул с себя футболки, ткань плотно прилипла к телу. Намджун позволил себе лёгкую полуулыбку, когда-то и он был в их числе, готовился к нагрузкам в армии и был уверен, что хлеще уже не будет.

Но как нет предела совершенству, так нет предела и изобретательности.

Полковник, вызвавший его к себе в кабинет, малость задержался, и всё же, стоило двери открыться, как оставленный одиноко куковать в четырёх стенах Намджун отдал честь, получив одобрительный кивок и дозволение присесть. Мужчина прошагал за стол, усевшись в своё кресло, сцепил руки в замок и сложил на них подбородок, после чего изрёк:

— Твоя служба подходит к концу, но ты один из немногих, чьи результаты подготовки превзошли лучшие ожидания. На сей раз у нас хороший выпуск.

Намджун не перебивал, терпеливо ожидая, когда предисловие закончится. В том, что это лишь верхушка айсберга, он не сомневался. Сам полковник не стал бы вызывать ради похвалы, каждый солдат напутствие получал в день окончания службы. Может, из соображения удобства, ну или для того, чтобы раньше времени не расслаблялись.

— Знаешь, почему вам вдруг ввели изучение японского? — вдруг поинтересовался альфа, откидываясь на спинку стула и принимаясь немного нервно постукивать пальцами по столу.

Джун чуть нахмурил брови и поджал губы в тонкую линию. В армии не так много теоретических занятий или же теория вскоре переходит исключительно в практику, но неожиданно в последний год службы им ввели изучение японского — не самый популярный язык для изучения, обычно их обязали знать английский, как универсальный и наиболее употребляемый гражданами многих стран. Вопросы о причинах такого введения никто не задавал, солдатов учили не перечить вышестоящим лицам, ведь нарушение приказов в ответственный момент могло обернуться катастрофой.

Конечно, думать своей головой уметь надо, но это же всего лишь иностранный язык, к чему поднимать бучу недовольства? Да и они, измотанные физическими нагрузками, были не против, что незначительную часть часов от их занятий заняло нечто более расслабляющее, от чего мышцы не ныли так, будто вот-вот порвутся.

— Есть угроза конфликта с Японией? — очевидный вариант для предположения, но лучше озвучить какой-нибудь нежели промолчать. Тоже один из уроков, который необходимо было освоить.

Здесь солдаты были несколько оторваны от внешнего мира, пускай каждый получал увольнительные, если не совершал косяков за неделю, но так и выходной в городе проводился не за чтением новостей. В конце концов, если бы катастрофа близилась, об этом бы растрещали так, что нельзя было пройти по улице и не услышать.

Граждане молчали.

А Намджун не планировал связать свою жизнь с военным делом и пойти дальше после службы, чтобы как истинный гений разбираться в перспективах и рисках относительно перемен в стране.

— По нашим расчетам, в ближайшие десять-пятнадцать лет Япония совершит удар, — кивнул полковник и тяжело выдохнул. — Мы повысили цены на многие ресурсы, а половину и вовсе перестали передавать заграницу с недавнего времени.

— Не понимаю, к чему вы клоните, — заметив заминку, будто бы мужчина не решился вдаваться в большее количество деталей, отозвался Джун.

— Нам нужна подстраховка. В Японии сейчас назревает гражданская война из-за предстоящего принятия довольно провокационных законов, не уверен, удастся ли им ее избежать, но суть не в этом. Пускай их положение — отличный способ ввести своих в ряды японской армии.

— Извините, я по прежнему не совсем понимаю…

Полковник тяжело вздохнул, перед ним сидел не то чтобы совсем юнец, но человек, который отложил получение высшего образования ради службы. У такого вся жизнь впереди, новые горизонты и возможности — многие отслужившие к ним и стремятся после того, как угроза обязательной службы остаётся за спиной и не нужно волноваться, что тебя дёрнут в момент, когда ты будешь постигать вершины. Полковник не мог быть откровенным полностью в таких делах, что выглядело просто отвратительно по отношению к солдатам, но у него сверху приказ.

И ему нужно агитировать как можно больше лучших бойцов из этого выпуска.

— Намджун, если война грянет через десять лет, дай бог не раньше, никто из нас не может быть уверенным, насколько будет готова армия давать отпор и насколько успешно в случае нападения удастся провести переговоры. В таких случаях всегда лучше иметь своих на стороне, неважно, сколь значительно будет их влияние — главное, что это будет маленьким спасительным кругом для нас, — как на духу выложил мужчина и поднялся, отступая к окну и теперь тоже глядя на новобранцев, те уже завершили тренировку и валялись без сил, пытаясь прийти в себя после марафона. — Но если закинуть людей лишь тогда, когда до войны окажется один чих…

— Их раскроют, — негромко отозвался Ким, начиная понимать, о чём идёт речь. Полковник кивнул. — И вы хотите отправить солдат в Японию, чтобы они успели заслужить доверие и пробиться по мере возможного в войска? Это абсурд.

— Поэтому у вас на это будет уж точно более пяти лет. Заметь, мы отправляем вас перед угрозой гражданской войны. Как думаешь, хотят ли власти жертвовать своими людьми для борьбы с возмущениями? Им легче заслать вот таких вот, ветром занесённых, чужих всегда не жалко, — полковник усмехнулся. — А ещё знаешь, что располагает в такой непростой период? Если эти самые ветром занесённые разделяют их новое мировоззрение, гласящее, что слабым нет места в этом мире, если одобряют готовые вступить в силу законы — они становятся поддержкой.

— Вы понимаете сколько жизней придётся отнять, чтобы заслужить доверие?! — Намджун резко вскочил на ноги, голос его прозвучал непочтительно громко, возмущённо. — Отнять, не подозревая, окупится ли эта жестокость и окажемся ли мы в числе по крайней мере рядовых.

— Это жизни не наших людей! — рявкнул вдруг полковник. — Если их не отнять — то, что придёт за нами, окажется невообразимо в своём количестве.

— А если мы пробьёмся в армию и война грянет? Вы понимаете, как за нами будут следить? Корейцы против корейцев? Да чтобы доказать оправданность доверия — нам придётся убивать своих, и откуда нам знать, с какой жестокостью нас заставят это сделать? — не сдавался Намджун, он аж покраснел от злости, которая захлестнула его с головой. — Вы не только отправляете кого-то вроде нас на верную смерть, вы несёте рискам невинным гражданам нашей и чужой страны. Какова гарантия успеха?! Как можете предлагать такое, будучи не уверены хотя бы на девяносто процентов в успехе?!

— Намджун, — голос полковника стал холоден и непоколебим. — Это война. Мы не можем быть уверены на сто процентов даже в том, что она не обрушится на наши головы завтра. Хочешь гарантию? Половина от ста — всё, что я могу тебе сказать.

— Вот и моё согласие — половина от ста, — прорычал Намджун, он впервые был настолько непочтителен с местным командованием. Юноша развернулся, готовый уйти прочь, не желая слушать настолько выходящие за рамки вещи, как услышал за спиной уставший голос полковника.

— Когда это случится и твои близкие будут погибать на глазах, захлёбываясь в крови, сожаление об упущенной возможности убьёт тебя, Намджун. До окончания твоей службы два месяца, подумай хорошенько.

Намджун, так и не оглянувшись, стиснул до скрипа зубы и вышел за дверь, сжимая пальцы в кулаки. Самый настоящий произвол! Риски такого плана прошибают все потолки.

***

— Значит, ты и Хосок — добровольцы? Но как всё дошло до этого, если ты был категорически против? И почему Хосок так поддерживает Рейсха, если вы заодно? — выслушав часть рассказа, не удержался и перебил Сокджин, на его лице отражалось искреннее потрясение, но он старался держать себя в руках, чтобы не поднять на уши весь штаб.

Хотелось кричать, засыпать старого знакомого многочисленными вопросами, но Джин понимал, что разъяснения вот-вот будут, что это только начало и нужно потерпеть. Только вот как терпеть, когда оказалось, что свои всё это время были под боком?!

— Потому что Рейсхфюрер тоже был добровольцем, — усмехнулся Намджун, поворачивая голову и наблюдая за тем, как у Сокджина непроизвольно приоткрылся рот. Тот окончательно потерял дар речи, даже нечленораздельный звук был не в силах издать, а шокированное «О» повисло в воздухе, оставшись невысказанным. — Я не познакомился с ним лично до начала операции, знал только Хосока, от него о нём и услышал. Чонгук среди нас добился больше успехов — его искренняя и не наигранная жестокость с такой силой двинула его репутацию вверх, когда мы оказались в Японии, что мы едва не остались глотать пыль. В конце концов, дороги закинули его в Германию, и если до неё мы были уверены, что более неуправляемым он быть не может, то после убедились — Чонгук станет тем, кто похерит весь план, — альфа приложил ладонь ко лбу и сокрушенно покачал головой, будто до сих пор не мог поверить в происходящее. А Сокджин смотрел на него во все глаза, слушал, затаив дыхание, и шевельнуться не смел. — Он забыл о том, что весь этот непростой путь во благо Кореи, он настолько уверовал в идеалы Японии, что это стало фатальным. Он стал командующим раньше нас всех, подтвердил свою преданность в гражданской войне, а после и в Германии, его с гордостью отправили на войну против Кореи. Я едва дополз до звания командующего за месяц до этой треклятой войны, а Хосок им так и не стал. Если бы Чонгук не цеплялся за дружбу с ним, тот так и остался бы в шестёрках.

***

— Намджун-а, — послышался смутно знакомый голос позади и топот приближающихся шагов.

Альфа обернулся, привычная яркая улыбка Хосока сияла так, что можно было ослепнуть. Они принадлежали к разным ротам и пересекались вот так, на обедах, и то не всегда, да и на некоторых совместных тренировках, когда роты сталкивали друг с другом помериться силами. Тем не менее, шрам на лице и широкая улыбка — слишком запоминающиеся детали, позволившие Намджуну не забыть имя товарища. Только вот откуда тот так хорошо его помнил и с какой целью решил начать диалог?

— Здравствуй, Хосок, у нас снова совместная тренировка? — сухо отозвался Ким.

— Нет, я слышал ты показал лучшие данные.

Два месяца минуло с того злосчастного разговора у полковника, а Намджун ни разу с той поры не спал спокойно. Ему всё снилось, как начинается война и его близкие гибнут, смотрят ему в глаза и едва слышно, одними губами шепчут «это ты виноват» или «ты мог бы что-нибудь изменить». И после слов их взгляд останавливается, такой пустой и несчастный, а тело холодеет у него на руках.

Каждую ночь Намджун просыпался в поту, чтобы весь день убеждать себя, что этого не произойдёт. Неважно, какой выбор он сделает, от смерти никто не застрахован. Здесь будет сражаться или там — по-прежнему никаких гарантий, что никого уберечь не сможет. Так как из подобных зол выбирать меньшее?

— И как много среди нашего выпуска лучших? — избегая комментариев о том разговоре, хмыкнул Джун.

— Пятеро, кажется, — неопределённо повёл плечом Хосок, мгновенно переходя к сути. — Послезавтра служба заканчивается, а ты так и не зашёл к полковнику. Он сказал передать тебе, что в случае начала военных действий родня добровольцев будет вне очереди эвакуирована и обеспечена всем необходимым.

Чон похлопал его по плечу ободряюще и поспешил пойти прочь, время обеда не резиновое. Он прошёл лишь пару метров, как услышал негромкий вопрос, брошенный в спину.

— А что решил ты?

Хосок обернулся и по привычке растянул уголки губ в улыбке.

— Мой друг хочет ввязаться в эту авантюру, я многим обязан ему, так что раздумывать не стал.

Намджун устало прикрыл глаза, потеряв всякий аппетит. Полковник поднимал планку, давя на больное, и знал, что новые условия значительно переменят ход его размышлений. Теперь было из чего выбирать.

***

Сокджин сидел с таким видом, словно сиюминутно обратился в мумию, и мыслительные процессы в его голове отражались прямо в загруженном и неверящим взгляде. Трудно сказать, что потрясло его больше: эта встреча, информация или факт того, что Рейсхфюрер изначально был за них.

Намджун, немного помолчав, подвёл свой рассказ к заключению.

— Когда нас отправили на фронт, я думал, что всё закончится с первым же сражением. Я и Чонгук вели армию вперёд, разойдясь по двум самым важным для успешного продвижения дальше точкам, но… Чонгук крошил наших налево и направо. Я не знал об этом и не особо держал оборону, наблюдал за гибелью доверенных мне солдат и думал, что вот-вот всё закончится, а вскоре мы вернёмся на родину, — Ким потёр переносицу и в голосе его прозвучало раздраженнее. — Но грёбанные запаниковавшие японцы бросились жаловаться Рейсху. Им было плевать, на сражении тот или нет, выиграл уже или нет, они выбрали труса, который свалил с поля боя. И пока я наслаждался успехом корейцев… Припёрся этот ублюдок, зыркнул на меня как на ничтожество и разгромил всё к чертям собачьим.

Намджуна аж затрясло от ярости. Он помнил тот день так чётко, словно всё произошло вчера. Тогда, глядя в горящие от ярости и жажды убивать глаза Чонгука, Намджун понял — тот давно не помнит их цель, кем он являлся и ради чего должен был бороться. И не осмелился напомнить, будучи уверенным — Рейсх мгновенно возведёт курок и пустит ему пулю в лоб за предательство, тогда как сам оказался предателем.

Победа радует людей, но Намджун был в отчаянии и ярости, тела погибших корейцев усеяли землю, а Чонгук даже тогда не успокоился. Проходил, выискивая тех, кто ещё жил, и пытал их, израненных, на грани смерти, желая собрать малейшие данные во что бы то ни стало. Ни рука его, ни один мускул не дрогнул. А Джун, наблюдая за этими пытками, отводил взгляд и чувствовал тошнотворный ком в горле.

Если бы Чонгук использовал свои навыки в их пользу, они бы достигли небывалого прорыва.

Намджун так злился, что почти пальнул гаду в спину, когда тот уходил, а Хосок бросился наперерез, умолял успокоиться и не трогать Чонгука. Просил понять, чтоб его. Убеждал, что тот не предатель и он сделает всё, чтобы поговорить с ним и наставить на «путь истинный».

Намджун позволил. А теперь жалел, потому что именно Рейсх стал тем, кто пленил ничего не ведающих омег и трахал, истязал. И стоило японским солдатам узнать о том, что уважаемый Рейсхфюрер таким занимается, как эта волна охватила всех. Необъяснимая жестокость к слабым разлилась, будто в море грянул прилив, готовый стереть всё на своём пути.

На руках Чонгука оказалось столько крови и загубленных невинных жизней, что Намджуну выть волком хотелось. А когда среди прочих он увидел выжившего, но сломанного до основания Тэхёна — того самого солнечного мальчика, с которым порой нянчился в детстве, это стало пределом.

— Я пришёл сюда, чтобы сказать, что переговоры завершились заключением мира, — глухо произнёс Намджун вдруг, он не стал рассказывать, какой ценой Корее дался этот мир, за который они боролись последние трое суток. — Среди посланных добровольцев выжили четверо. Я, Хосок, Чонгук и парень из выпуска до нас. Я увидел его, когда приходил получать письменное разрешение о том, что мне можно находиться в этом штабе, — альфа презрительно фыркнул. — Он забрался на военную верхушку и то, что до переговоров дело дошло — его толчок. Я уже ни на что не надеялся, думал так и сгнию за Японию.

Джин встрепенулся, выходя из прострации, в которую его загнал поток информации, и выдохнул лишь:

— Погоди, это значит…

— Как только нюансы будут официально зафиксированы, войска Японии отступят, — кивнул Намджун, тактично умолчав, что одна из военных баз по договору остаётся в Кванджу, зато поспешил перекрыть это другим условием. — Корея добилась освобождения всех военнопленных вне зависимости от того, полумертвые ли это солдаты или омеги, — и вдруг мстительно добавил. — И если Чонгук посмеет вернуться в Корею, я лично добьюсь его казни…

Его прервал восторженный возглас бросившегося ему на шею Сокджина, омега так крепко обнял его за шею, что Намджун на мгновение растерялся от напора. От такой хватки и задохнуться ненароком можно.

— Тише ты, не ори, эта новость пока не официальна, грохнут меня из-за тебя перед свободой — за собой утащу, — беззлобно забурчал Намджун, мягко отстраняя Сокджина за талию.

Сокджина распирало от эмоций, половина информации, вываленной ему на голову, так и не была полностью переосмыслена, но хватило одной фразы, чтобы возвести его до седьмого неба. Омега не помнил, когда был так счастлив последний раз, казалось, минула целая жизнь, вечность. Он никогда не задыхался от радости, и вот — она переполняет, выжимает воздух из лёгких, отзывается трепетным покалыванием на кончиках пальцев и ярким сиянием в глазах.

Они выжили. Они, чёрт возьми, выжили. Те пятьдесят процентов гарантии… спасли их шкуры. По-настоящему спасли, кто бы мог поверить.

Намджун, глядя на то, как прежде разбитый и потерявший всякую веру Джин, не может перестать улыбаться, и сам почувствовал, как камень сбросили с плеч. Если бы так и не решился, сожалел бы он сейчас об этом?

***

Чонгук неторопливо поглаживал по волосам уткнувшегося ему в грудь Тэхёна, тот находился меж сном и реальностью, готовый провалиться в дрёму от ненавязчивых и усыпляющих прикосновениям, а заодно и найдя себе место под тёплым боком. Секс — отличный способ разогреться, когда сквозняки доконали, однако, когда жар отступает, трясёт пуще прежнего. Тэхён правда рассудил, что заслужил себе печку в лице Рейсха, поэтому нагло отжал больше половины одеяла и едва не лежал на альфе прямо сейчас, но тот, утолив свой голод, не стал возмущаться.

— Птичка, — хрипло прозвучало над самым ухом.

Ответом стало ленивое и сонное «мм?». Чонгук ухмыльнулся и растрепал пряди светлых волос, чтобы растолкать разморенного мальчишку, и тот незамедлительно поднял голову, цапнув его зубами за сосок. Мелкий засранец, а не птичка, вот он кто. Ким незамедлительно получил оплеуху, болезненно ойкнул и наконец возмущённый и ясный взор карамельных глаз устремился к мужчине.

— Ну что?

— Почему ты выгораживал меня перед друзьями?

Тэхён растерянно моргнул, Чонгук внимательно глядел на него, ожидая ответа. Он услышал обрывки разговора, когда подошёл к комнате, и так и остался стоять у дверей, подслушивая. С ним юноша давно не вёл себя по-настоящему агрессивно и не выказывал ненависти, но паранойя никогда не отпускала Чонгука, он подсознательно ожидал удара под дых и не верил, что его кто-то искренне может полюбить. Стоя там, под дверью, он с замиранием сердца ожидал ответа, предвкушая, что Тэхён сейчас назовёт его последними словами и скажет о том, как терпеть не может заполученную метку, свидетельствующую о его принадлежности Рейсху, но…

Ничего такого так и не последовало. Более того. Чон был уверен, что почувствовал недоговорённость, зависшую в воздухе. Тэхён будто боялся быть достаточно честным с друзьями, не желая их напугать или беспокоясь о том, что те не поймут его чувств или осудят.

Он словно защищал то, что испытывает.

В тот момент, когда осознание пронзило Чонгука, он ощутил, как внутри рушится последняя стена, отделяющая его от Тэхёна. Против воли, под наплывом прежде несвойственных и никогда не испытываемых чувств, он доверился кому-то. И этот кто-то даже понятия не имел, как много значили слова, обронённые друзьям невзначай. И тот подтекст, который так и остался невысказанным, но который они оба понимали без неуместных слов и оправданий.

— Я не могу доказать им, что ты хороший, но я могу сделать так, чтобы они знали меньше того, что не пришлось бы им по душе, — тихо отозвался Тэхён, опуская голову и укладываясь поудобнее, после чего вдруг тихо рассмеялся. — Только не говори, что переживаешь о мнении моих друзей.

— Мне плевать, что они обо мне думают, — глухо рыкнул Чонгук, возмутившись подобному предположению. — Главное, что ты видишь меня настоящего.

В этот самый миг, прерывая идиллию, послышался стук в дверь. Рейсх мрачный взор устремил на эту проклятую штуку, мысленно обещая себе, что если и на сей раз его побеспокоили не потому, что надо выдвигаться в Чхонан, глупец падет на колени перед его порогом и будет бить поклоны, пока лоб об пол не расшибёт. Как ни странно, повисшее молчание в ответ спровоцировало лишь ещё один стук. За дверью ни голосов, ни шороха, ни паники, а значит… Чонгук вдруг расхохотался, сквозь смех бросив:

— Входи, Хосок, все одеты.

Хосок, вошедший в комнату и торопливо заперший за собой дверь, недобро зыркнул на смеющегося друга. С одной стороны, он был рад, что того хоть что-то развеселило спустя долгое время, с другой — он, между прочим, до сих пор пытался развидеть, как тот втрахивает Тэхёна в стену. Тот, к слову, махнул ему рукой и принялся выбираться из-под одеяла, заставив нежданного гостя мгновенно перевести взгляд на Рейсха, который, заметив это, рассмеялся сильнее.

Хоуп, конечно, мальчик не маленький, но это тот случай, когда нет никакого желания видеть омегу друга и результаты их страсти на чужом теле. Это уже не просто обнажённый пленник, а личные границы товарища, и Хосок был тем, кто всегда таковые уважал. Ему и без того хватило ситуации, когда он голого и окровавленного Тэхёна в коридоре от этого бешеного защищал. Как-то слишком много чонгуковой сексуальной жизни в его собственной, выпинывать надо.

— Да одет я, блин, — буркнул Тэхён и толкнул Чонгука вбок. — Не смейся над ним, а то опять сцепитесь

— Твоя птичка больше твоего понимает, мозги выклевала тебе, что ли? — мгновенно отпустил насмешку Хосок.

Это подействовало определённо лучше бурчания омеги, потому что Чонгук шумно вздохнул, приподнялся на кровати, не удосуживаясь встать, всем своим видом демонстрируя, что делает ему одолжение после всяких хамоватых шуточек.

— Я бы на твоём месте кончал выпендриваться, — невесело отозвался Хосок, поведение товарища его ни капли не оскорбляло, что-то в мире должно было оставаться стабильным. — Наступление на Чхонан и Корею в целом отменено, скоро официальный приказ принесут.

Чон пообещал Намджуну поговорить с Чонгуком до того, как им донесут последние вести в письменном виде, так как тот мог отреагировать чрезмерно импульсивно и тот, кто мог его успокоить, не словив пулю в висок — Хосок. Намджун сразу сказал, что будет стрелять на поражение, если Рейсх взбрыкнется, и если Хосок жаждет сохранить его жизнь — пусть ловит улетающую кукуху своего друга.

Тэхён, сидящий рядом, благоразумно и очень своевременно отшатнулся в сторону, не до конца вникнув в услышанное, а Чонгук молнией сорвался с постели, бросившись к двери, будто готовый пешком преодолеть путь от штаба до командования и устроить разнос, а по пути поубивать всех выживших в оккупированных городах корейцев, пока мирный договор в силу не вошёл.

Хосок встретил его непоколебимой стеной у дверей, хватая за плечи и отталкивая назад, в комнату.

— Какого хрена, Хоуп?! Эти выродки приняли наши идеалы?! Что-то я сомневаюсь! — прорычал сквозь стиснутые зубы Чонгук, ярость мгновенно затуманила ему рассудок, перед взором была только туманная пелена, а сердце в груди ломилось сквозь рёбра так, словно если альфу отсюда не выпустят, оно само выскочит и угодит подобно шальной гранате в кого-нибудь, разорвав вместе с собой. Благо, подобное попросту было невозможным.

— Наши идеалы? — повысил голос Хосок, вновь хватая обезумевшего друга за плечи, встряхивая и пытаясь поймать его взгляд. — Чонгук, ты кореец.

Ноль реакции, Чон упрямо идёт напролом, силясь вывернуться из хватки Хосока и дотянуться до револьвера на тумбе. А тому кажется, что приятель после стольких лет дружбы пальнёт в него, сделав всё, чтобы выбраться из штаба. Насколько же Рейсх был уверен в провале переговоров, что окончательно слетел с катушек?

— Чонгук! — не выдерживая натиска, Хосок провёл подсечку, но завалившийся на пол мужчина утянул его за собой, перекатываясь и готовясь ударить по лицу. Хосок уклонился и кулак впечатался со всего маху в дощатый пол, вырвав приглушённое шипение из чужих уст, с усилием перекатившись обратно, альфа вновь пытался вразумить Рейсха. — Чонгук, их идеалы — не твои. Твоя мама была слаба и ты защищал её, — меткий удар в плечо заставил Хосока ослабить хватку и чуть вновь не оказаться под другом, он заговорил быстрее. — Тэхён… Тэхён кореец, Чонгук. Ты защищаешь его, блять, — прерывистый выдох из-за удара под дых, воздух выбило из грудной клетки, а Чонгуку удалось вырваться из-под друга и рвануть к двери.

Хосок болезненно простонал, медленно поднимаясь с пола и силясь уцепиться за Рейсха, но едва уловимая тень скользнула к двери наперерез, замерев перед командующим. Хосок удивлённо воззрился на Тэхёна — хрупкого мальчишку, которого Чонгук мог поднять, швырнуть на кровать и без колебаний выйти отсюда.

— Ты не виноват, Чонгук-а, — спокойно произнёс Ким, неотрывно глядя в горящие ненавистью глаза. Альфа, на периферии сознания узнавая перед собой Тэхёна, замер, фокусируя взгляд, ненависть в котором значительно поколебалась, уступая место чему-то иному.

Того, что Хосок в его взгляде никогда не видел.

— Ты сделал всё, что смог, — продолжил Тэхён, протягивая руку, беря чужую ладонь в свою и сплетая пальцы. — Ты просто так боялся вернуться домой, что убежал от себя. Но мы можем вернуться вместе.

Чонгук пару раз медленно моргнул, горький ком встал поперёк горла, а холод сковал грудную клетку.

Так холодно. Очень холодно. Тело матери… в его руках было мертвенно ледяным. Безвольным и хрупким, что страшно поднять на руки.

Как можно было убить её?

— Ты всё-таки нашёл меня, — мужчина обернулся, заслышав шаги, донесшиеся из коридора заброшенного бойцовского клуба.

— Нет, — хрипло прозвучало из темноты и в воздухе что-то просвистело, метко попадая в цель и вырывая вскрик боли из чужих уст. — Я поймал тебя.

Мужчина осел на пол, дрожащими руками обхватывая рукоять кинжала, который метнули исподтишка, из непроглядной тьмы, прямо ему в живот, незамедлительно услышав смех и тихое:

— О, на твоём месте я бы не вытаскивал это.

Чонгук вышел в зал, освещённый тусклым светом луны, проникающим через выбитые оконные рамы, равнодушный и пустой взор его скользнул по отцу, сидящему на полу. Тот так и не осознавал, что сын пришёл к нему не с вопросами.

Он пришёл убить его.

— За что ты убил её? — безжизненным голосом поинтересовался Чонгук, выуживая из кармана поношенной куртки фляжку, открывая и вдруг выплёскивая содержимое прямо на мужчину. Тот машинально принялся отплевываться, запоздало понимая, что на него вылили бензин.

— Ты не посмеешь… — прерывисто дыша из-за острой боли, терзавшей живот, не смея двинуться и чувствуя, как слабеют конечности, произнёс мужчина.

Чонгук улыбнулся. Ярко так, как в детстве. Будто наивный ребёнок.

— Я вызову тебе скорую, если ты дашь мне честный ответ, отец.

Чиркнула зажигалка. Мужчина, собирающийся разразиться тирадой об уважении к старшим, откинул эту мысль в сторону и поспешно, сквозь стиснутые зубы, произнёс:

— Твоя мать была слабой и безвольной сукой, таким суждено умереть. И ты весь в…

Чирк.

Зажигалка выпала из чужих рук, чужую одежду, заляпанную в бензине, мгновенно охватило пламя. Крик, полный паники и ужаса, разнёсся по бойцовскому клубу, мужчина, забыв про нож, принялся кататься по полу, силясь сбить пламя.

То неутомимо пожирало одежду, охватывая с неистовой жадностью кожу, плавя её своим адским жаром, прожигая до самых костей, чтобы оставить лишь чёрный пепел. А паника, звучавшая в голосе, сменялась чем-то нечеловечески истошным. И сквозь предсмертные крики и хрипы, в огненной агонии, лишь раз скользнуло полное ненависти:

«слабые должны умереть».

Хосок, заметив, что Чонгук не двигается и смотрит в одну точку, аккуратно приблизился и опустил ладонь ему на плечо.

— Чонгук, вспомни о нашей цели. Там, на службе в армии, в Корее, ты говорил, что станешь добровольцем, чтобы искоренить несправедливость по отношению к слабым, — голос предательски дрогнул, Хосок вспомнил угрозы Намджуна. — Пожалуйста, приди в себя, ещё не поздно. Мы подтвердим проблемы твоей психики у врача и тебя не казнят, мы можем исправить это.

***

Грудь тяжело вздымалась, мышцы рук приятно ныли, а ладони скользили по узкой железной балке, когда Чонгук в очередной раз делал усилие, чтобы подтянуться. Как гром среди ясного неба из ниоткуда нарисовался Хосок с возмущённым возгласом:

— Ты не представляешь, что мне сегодня заявил полковник…

— Представляю, — отрывисто выдохнул Чон, ещё раз подтягиваясь и позволяя рукам соскользнуть, чтобы приземлиться на ноги, отряхнуть ладони и в полной мере лицезреть покрасневшее от негодование лицо друга.

— О, так он и тебе предложил? Стоило ожидать. Рад, что ты отка…

— Я согласился, — невозмутимо перебил Чонгук.

— Совсем рехнулся?!

Хосок так сильно распахнул глаза от удивления, будто ещё чуть-чуть и они выпадут из орбит. Чонгук, не выдержав такого зрелища, тихо и коротко рассмеялся. Однако, заметив, что друг собирается обвинить его в неудачной шутке, поспешил крайне серьёзно добавить:

— Не бывает победы без жертв, Хо. То, что нам придётся сделать — окупится в полной мере. Люди так или иначе погибнут, но мы можем минимизировать потери обоих сторон, если подойдём к этому грамотно.

Хоуп задумался, слова приятеля звучали разумно. Когда полковник говорил обо всём этом, не вдаваясь в детали, и смотрел так отстранённо-загружённо, создавалось впечатление, что эта цель вместе с ними пойдёт коту под хвост, что её реализация абсурдна, а потерь выйдет больше, чем могло бы быть. Но если подходить к этому с точки зрения защиты, если учитывать тот факт, что каждый из них сам волен придумывать себе стратегию, ведь передавать данные из Кореи в Японию и обратно небезопасно, значит, они до победного предоставлены сами себе. И тогда… они сами вольны регулировать потери, свои поступки, слова и влияние на что бы то ни было.

И если, соглашаясь на эту миссию, они знают, за что сражаются — с пути не собьются.

А глядя в ясные и лучащиеся уверенностью глаза Чонгука, Хосок мог совершенно точно сказать — тот знает, ради чего борется, и он готов сражаться за это плечом к плечу.

Даже если они потерпят провал в самом начале, их раскроют и пристрелят, по крайней мере, они по прежнему будут горой друг за друга и сделают всё возможное.

— Тогда я пойду и скажу ему, что согласен, — вдруг заявил резко успокоившийся Хосок.

Чонгук в удивлении приподнял брови, искренне непонимающим взглядом одарив приятеля.

— Ты же только что готов был рвать и метать, что случилось?

— Ты, — пожал плечами Хосок. — Я доверяю тебе.

***

Воспоминания проносятся подобно вспышке — быстро и ослепляюще, заставляя теряться в них, забывая о ярости и желании разорвать на кусочки первого, кто попадётся ему на выходе из комнаты. Мельком в голове вспыхнули картинки пыток в Гестапо и то, как тряслись руки первое время, как ночами накрывали срывы и как тяжело было удержать заработанную репутацию Рейсха.

Чонгук и правда потерял себя.

Путь, по которому он мчался, боясь оглядываться назад, огибая преграды, задыхаясь от безостановочного бега, не осмеливаясь замереть и принять свои страхи и боль утрат, вместо финиша завёл его в заросли терновника — тёмные и колючие. Чонгук изрезался о них, замещая физической болью душевную, а после стал упиваться чужими страданиями, лишь бы никогда не вспоминать о том, через что прошёл.

В голове в мгновения помешательства всегда звучали жестокие предсмертные крики отца: слабые должны умереть.

Чонгук так яростно жаждал спасти как можно больше людей, но так глубоко погряз в самом себе, что в итоге жизней, которые он собственноручно оборвал, оказалось целое море: невинные ослушавшиеся омеги со стороны японцев, особенно строптивые — со стороны корейцев, своих товарищей он истязал, отрезая палец за пальцев или срезая кусочки кожи, душил и оставлял бесчисленное количество ожогов, ломал рёбра и испинывал до полусмерти, бесчисленное количество оказавшихся в плену Германии русских и десятки предавших на войне немцов — тоже на его совести.

Руки в крови по локоть — не про Чонгука. Ведь её так много, что хватило бы на целое озеро, в котором альфа захлёбывался день за днём.

Порой мужчина забывал о пытках, которые проводил, он практически не помнил события, произошедшие с ним в Гестапо, и от того так злился, когда Хосок желал докопаться до правды. До какой? Какую истину приятель так жаждал услышать, если сам Чонгук о ней почти ничего не ведал?

Рейсха почти постоянно мучили кошмары, если он не принимал таблетки, и в этих кошмарах его жертвы с размытыми лицами окружали его огромнейшей толпой смертников и в один голос говорили гореть в аду.

— Твои пытки будут нескончаемы, Чон Чонгук.

Страшно не умирать, страшно — жить с тяжестью собственных грехов.

Чон и сам не знал, когда оступился и покатился по накатанной. Казалось, что стоило убить самого главного дьявола в собственной жизни — отца — и он сам занял его место, став истязателем в жизни каждого, кто попадался ему на пути.

Пока Тэхён не появился в его жизни, отчаянно сияя и освещая темноту вокруг, Чонгук ничего кроме непроглядного тумана не замечал. Было холодно и среди сизых клубов он был один, потерянный и брошенный, старающийся первым атаковать ужасы, спрятанные за туманной дымкой.

Последние десять лет Чонгук не жил — он находился в кошмарном сне, и стал для себя самого монстром.

А когда очнулся, когда свет раскроил тьму вокруг на двое, беспощадно рассеяв туман, когда мир вокруг заиграл красками и сердце забилось быстро-быстро, совсем как у живого, Чонгук осознал, что не помнит себя в моменты, когда у него срывало крышу.

Будто то был не он, совершенно другой человек, над сознанием которого Чонгук не имел власти. Чону казалось, что та его часть, провозглашённая Рейсхом за свои поистине мучительные и эффективные пытки — имеет своё сознание.

Альфа вдруг хрипло рассмеялся, отшатнувшись от Хосока и Тэхёна, качая головой неверяще. Своё сознание? Что за бред? Смех становился громче и в повисшей тишине звучал по-настоящему пугающе.

Нет, он и есть Рейсх, он помнит каждую свою пытку, он контролировал себя, был властен над самим собой, это просто глупые оправдания, чтобы показаться безгрешным сейчас, когда ему грозит возвращение в Японию.

Помнит же?

— Блять, Чонгук, — Хосок вновь поймал его за плечи, принимаясь яростно трясти, чтобы привести в чувства.

Последний раз, когда друга накрывал такой сильный приступ при нём, они проходили особо жёсткую тренировку в армии, разбиваясь на команды. Цель была заполучить флаг оппонента и потерпеть как можно меньше потерь; стреляли краской, конечно же. Когда Хосок проморгал выстрел и стал мишенью без права влиять на ход тренировочного сражения, Чонгук вдруг в самом деле подумал, что Хоупа смертельно ранили, и избил стрелявшего так сильно, что в госпитале, примыкающем к военной части, тот провалялся две недели.

Что было в Германии и накрывали ли приятеля приступы, Хосок не знал. Но подобие на очередное помешательство он видел с месяц назад, когда Чонгук вытолкнул обнажённого Тэхёна на растерзание своим людям прямо из комнаты. Страшно подумать, чем бы это обернулось в первую очередь для самого Чона, если бы Хосок не вмешался и своевременно не привёл его в чувства.

Тэхёна тогда было поздно спасать, он упал в ту же пучину, что и Рейсх.

Хосок не имел медицинской подготовки, исключая оказание первой помощи, но он говорил с врачом после случая в армии. Тот считал, что у Чонгука имеются предпосылки для развития диссоциативного расстройства и просил отговорить его идти добровольцем.

Врач предупреждал, что подобная атмосфера станет последним ударом по психике, с которым Чонгук не справится.

Когда Хосок попробовал поговорить с ним об этом, они разругались в пух и прах, подрались и с тех пор он отказывался слышать хоть что-нибудь про свою болезнь и необходимость принятия таблеток, что уж говорить о стабилизирующей терапии. Да и сам Чон перестал говорить об этом, ведь из Японии было не вырваться, но сейчас, когда они вот-вот вернутся на родину, он обязан был сберечь Чонгука и поставить мозги на место.

Намджуну нельзя его убивать. Хосок обещал, что они вместе пройдут этот путь и достигнуть цели, обещал защищать его ценой собственной жизни.

Обещал верить в него, поэтому…

— Приди в себя, — хлёсткая пощёчина обожгла щёку Рейсха, поднявшийся звон в ушах вернул в реальность, смех прекратился так же резко, как и начался, мужчина судорожно закашлялся и потёр шею, устало прикладывая ладонь ко лбу.

Хосок облегчённо выдохнул и привалился к стене, находиться в комнате с двумя психами — так себе перспектива. Спасибо, что приступами их не накрывало одновременно, потому что последние полтора месяца Чон чувствовал себя на минном поле. Одного нельзя провоцировать, потому что за него друг отвинтит башку, а второго нельзя провоцировать, потому что он может перебить весь штаб, не отражая своих и чужих. Он, блин, спал в обнимку с револьвером, о чём речь? Не пальнуть в Чонгука последние три месяца было той ещё задачкой — тот чудом умудрялся укладывать в поехавшем сознании, что Хосок его друг, но ходил при этом по чертовски тонкому льду. Хоуп устал считать, сколько раз его чуть не хлопнули. Так себе квест.

Вот пойди и докажи Намджуну после этого, что Чонгук не несёт угрозы операции.

***

— Тэхён читал письмо? — поинтересовался Намджун.

Сокджин, который только-только погрузился в размышления после всего услышанного и был уверен, что альфа не только преодолел путь до дверей, но и покинул их «темницу», невольно встрепенулся и повернул голову. Когда суть вопроса дошла до него, омега растерянно и задумчиво склонил голову вбок.

— Он не упоминал ни о чём таком, — протянул Джин, хмурясь в попытках вспомнить день возвращения младшего в комнату. — Стой, погоди, он хотел отдать письмо Рейсху!

Эта сцена так шокировала Сокджина пару дней назад, однако, за вывалившейся на голову информацией совсем поблекла на фоне новых потрясений. Намджун, заслышав про Рейсха, напрягся и незамедлительно хлопнул себя по лбу.

— Тэ правда окончательно свихнулся, если отдал…

— Стой-стой, Рейсх не забрал письмо, — припомнил наконец детали Сокджин, вырвав облегчённый вздох у мужчины. — Тэ прочитал, но не то чтобы был особенно… эмоционален? — омега нахмурился, стараясь подобрать правильные слова. — Он скрывает от нас свои эмоции с тех пор, как мы пережили первый расстрел своих здесь, но по нему всегда видны переживания. Говоря об отце, он улыбался, и я не уверен, каким оказалось содержание письма, зато уверен в том, что улыбка Тэхёна была такой же натянутой, как и обычно.

Они одновременно тяжело вздохнули. С меньшей вероятностью Тэхён так и не поверил тому, что письмо от отца, с большой — его кругозор сузился до Рейсха. И оба исхода им не нравились. Что напрягало Намджуна ещё больше, так это факт отсутствия реакции от Чонгука. Если тот знал, что он передал Тэхёну письмо, почему не забрал? Или не пришёл и не устроил очередной скандал? Джун был уверен, что тренировка вовсе не причина задержки Рейсха, и что-то подсказывало ему, что этот человек даже не собирается заявиться к нему в комнату и устроить скандал за предательство.

Хосоку удалось вправить ему мозги на место? Звучало за гранью фантастики.

— Ладно, нужно решить последние нюансы так, чтобы нас не раскрыли в последний момент и не расстреляли вместе с вами, — подытожил Намджун. — Постарайся не вляпаться в неприятности и присмотри за Юнги с Тэхёном, сейчас не до взбрыков. И… не говори им о том, что узнал. Сам понимаешь, на фронте ситуация всегда нестабильна, спешка с новостями порой активизирует закон подлости. Подтвержденный приказ задерживается, меня немного напрягает это. Мы могли рано расслабиться.

— Поверь мне, я буду держать рот на замке, — пообещал Сокджин, наблюдая за тем, как Намджун, коротко махнув рукой, выходит из комнаты.

Хотелось надеяться, что приказ задерживается не от того, что оказался отменён.

***

— Так этот бешеный, — кивок в сторону Чонгука, — пытал меня столько времени будучи за нас?

Хосок усмехнулся и тихо кивнул, после неоднозначных фраз, сорвавшихся с его уст для успокоения Чонгука, не было смысла утаивать правду. Тем более, Тэхён лучше влиял на Чонгука, возможно, его осведомлённость позволит поддерживать стабильность состояния альфы, чтобы тот не доставил им проблем в последний момент. Потому что если целый штаб японцев узнает, что их драгоценный Рейсх приобрел репутацию лишь для того, чтобы стать одним из тех, кто приведёт Японию к краху, они не задумываясь обратят оружие против предателя.

Да и ни Чонгук, ни Хосок не являлись пленниками, а значит условия заключённого мира нарушены не будут в случае их убийства. Более того, вряд ли начальство верило в то, что они выжили, так как оба не имели возможности отсвечивать. Наверняка они считали живым лишь одного человека — того, кого заслали раньше и который находился на переговорах в числе прочих, как самое надёжное лицо.

— Класс, у меня столько шрамов от товарища, — фыркнул Тэхён, на удивление Хосока тот не впал в истерику после донесённых вестей, а ведь мог от одного только осознания, что боролся с теми, кто был на их стороне, зря снося всю эту боль и издевательства.

Хосок покачал головой, этот мальчишка непостижимым образом влиял на Чонгука, может, с точки зрения пленников он и гробил себя зря, но на деле он смог стать якорем для человечности его друга.

Он спас Рейсха, и если они оба выживут к концу этой операции, то дальнейшая судьба Чонгука окажется в руках смышлёного омеги, способного вынести его характер и не шугнуться. Пускай Хосок и чувствовал вину за то, что в своё время не приложил больше усилий, чтобы помешать истязанию мальчишки, а обошёлся парой-тройкой предупреждающих фраз, но… Чонгук стоил каждого решения, которое волей-неволей принималось им.

Пускай Тэ держался только потому, что забыл половину пыток и ублюдских поступков Рейсха, но пока он мог справляться — они будут в порядке. А после Хосок сделает всё, чтобы два этих психа получили должную терапию.

Они синхронно перевели взгляд на сидящего за столом Чонгука. Тот притих, пустой взор его был устремлён на план наступления в Чхонан, а грудь еле уловимо вздымалась, со стороны могло показаться, что альфа погрузился в дрёму прямо вот так, сидя.

— Какова вероятность нового срыва? — глухо спросил Тэхён, очевидно скрывая в голосе тревогу.

Хосок до сегодняшнего дня и подумать не мог, что кто-то кроме него будет так сильно переживать за Чонгука.

— Извини, я понятия не имею. С тех пор, как вы сблизились, его состояние стало непредсказуемым даже для меня, — Чон поджал губы и скрестил на груди руки, нервно барабаня пальцами по локтю. — Иногда ты для него — пламя, но иногда никто кроме тебя не успокоит огонь его ярости лучше. Возможно, это зависит от того, перещёлкивает ли его личность из-за диссоциации. Чёрт, — мужчина глухо рассмеялся, нервно и разбито, — Тэхён, я не уверен, который из них тебя любит.

— Оба, — решительно произнёс Тэхён, не отводя взора от Чонгука. — Рейсх вспыльчивый и привык к подчинению, потому иногда мои поступки вызывают агрессию. Но… Я знаю, что все сомневаются в моей памяти после недавнего случая, но я знаю, что Рейсх не трогал меня больше. А Чонгук… Чонгук никогда не поднимал на меня руку.

— Давно ты догадался?

Тэхён перевёл насмешливый взор карамельных глаз на Хосока, заставив того неловко кашлянуть, опомнившись. Конечно, Тэхён не смог бы сказать временные рамки, он ведь так и не принял тот факт, что находится здесь три месяца. Теоретически он знал об этом, но из-за того, что половина моментов вылетела из памяти, Ким иначе воспринимал временной отрезок, в котором находился.

— Я долго думал, что он ведёт со мной игры разума, когда его поведение вдруг менялось. Думал, что располагает меня так к себе, чтобы потом провести очередную манипуляцию, — лицо Тэхёна невольно исказилось, когда он решил окунуться в воспоминания, виски пронзило болью, вынуждая отступить и глубоко вдохнуть, избавляясь от сдавливающего ощущения в груди. — Однако, я заблуждался. Он вёл игры разума не со мной, а с самим собой. Я осознал это недавно, когда увидел, как он общается с тобой.

Чонгук с Хосоком были близки много лет, Тэхён же продолжал являться ненадёжным человеком в окружении, к которому Чонгук делал шаги очень медленно и осмотрительно. Он вроде и доверял, но не раскрывался полностью и не показывал свои слабости. Только Хосок, который не оставил его ни разу за всю их дружбу, становился человеком, с которым Чонгук бессознательно раскрепощался, демонстрируя те свои грани, до которых Тэхёну не удалось добраться.

Тогда, увидя в общении с Хосоком в нём счастливого подростка, который слишком ярко помнил своё прошлое до случившейся трагедии, Тэхён смог сложить пазл. Причины, по которым очевидные манипуляции действовали на Рейсха, — а ведь тот и сам скотина в этой стезе, — перепады настроения, вспышки агрессии и яростного желания указать людям на место, сменяющиеся трепетной заботой и осторожными касаниями — всё сложилось в единую картинку.

Несколько дней назад? Да, определённо, не раньше. Тэхён и сам был не стабилен, чтобы решать подобные ребусы, ведь путался в своих воспоминаниях и сомневался в том, где сон, а где реальность. Если бы не Хосок, который никогда не появлялся в моменты помешанности, выкидывающие из настоящего, Тэхён усомнился бы в происходящем сейчас.

К счастью, в его снах и приступах не появлялся никто кроме Рейсха, и это позволяло окончательно не свихнуться. Только у Тэхёна ушло много сил и времени, чтобы заметить эту маленькую деталь.

Чужой приглушённый разговор доносился до Чонгука как через толстый слой ваты, пробудившиеся воспоминания сбили с толку, разорвав устоявшийся за столько лет шаблон, и альфа никак не мог уложить в голове, что он на миссии. Честно, он ни разу за последние десять лет не говорил на корейском, пока не сблизился с Тэхёном. Тот, конечно, имел базовые знания японского, но в большинстве своём не понимал особо сложные изречения, вынуждая Чонгука переходить на родной язык. И тогда-то и начался этот дурдом с постепенной привязанностью к несносному мальчишке, которую Чонгук долгое время отвергал и списывал на то, что ломать наивную веру подростков чертовски весело.

Ощущение, будто стоило вернуться к истокам и распробовать родной корейский вновь, как мир под ногами начал рушиться, разверзаясь подобно пропасти.

Теперь сознание стремительно подкидывало его службу в армии, обещание Хосоку идти плечо к плечу до самого конца и спасти побольше жизней. И от этого создавалось такое двоякое впечатление: с одной стороны Чонгук чувствовал облегчение, которое смешивалось с отчаянием и возрастающим чувством вины, с другой — неверие и злость, будто весь мир сегодня решил подшутить над ним, сначала принося весть о примирении сторон, а после вдруг заявляя, что он корейский солдат под прикрытием.

Не один из командующих Японии, ни прославленный в Германии Рейсх. А Чон Чонгук — преданный солдат Кореи, который прошёл долгий путь ради того, чтобы помочь своей стране.

«Преданный солдат», — усмехнулся Чонгук, прикладывая ладонь к лицу и чувствуя, как же ему хочется выть от боли.

Что мешало ему послушать Хосока, который всё это время хвостом за ним ходил, предупреждая не быть таким импульсивным? Чонгук правда не помнил, почти ничего. Только расстроенный и обеспокоенный взгляд друга и его удаляющуюся спину. Тот постоянно тряс его за плечи и что-то говорил, но Чонгуку всегда казалось, что губы товарища беззвучно двигаются, и он сам не понимал, что именно его злило в речах Хосока, если он ничего не слышал?

Правда в том, что Чонгук не помнил ни момента, когда забыл о миссии, ни о том, сколько она длилась, он смутно помнил лишь напутствие майора напоследок и первые непростые месяцы в Японии.

Ему пришлось убить многих гражданских, чтобы заслужить доверие, и эти невинные люди, которые всего лишь хотели попрепятствовать неблагоприятным изменениям на родине, смотрели так испуганно и непонимающе. Они не понимали, за что Чонгук забирал их жизни, если они хотели сделать как лучше.

Не понимали, откуда столько жестокости и почему против них натравили чужаков. Почему не выступили сами? Почему не смотрели в лицо, истребляя недовольных?

Чонгук помнил, как его разрывало от чужих слёз, от криков вырывающихся из толпы детей, умоляющих не трогать маму или папу. И эти огромные детские глаза, полные искренней ненависти.

Он стал монстром для тех, у кого отобрал самых дорогих людей.

Точно так же, как отец стал монстром для него, отобрав жизнь матери.

Каждую ночь Чонгук, оставаясь наедине и убеждаясь, что его никто не слышит, брошенный в чужой стране ради блага собственной, плотно прижимался лицом к подушке и кричал. Кричал во весь голос, роняя слёзы, бил кулаками стены от бессилия и молил.

Всех богов молил простить его за убийства, очень тихо добавляя:

— пожалуйста, позвольте мне забыть.

«Забыть о том, что я натворил».

Не в силах выдержать крики своих жертв и их родных, которые с каждым днём обступали его всё более плотной и плотной стеной, Чонгук на коленях ползал в узкой комнатушке, бил поклоны так, что лоб едва не расшибал, и умолял простить его.

А силуэты убитых в полуночном мраке взирали на него с осуждением и злобой, твердя непоколебимое:

— Убийца.

— За что ты так поступил?

— Мои дети умрут по твоей вине!

— Посмотри, что ты сотворил с нами.

Чонгук закрывал уши и глаза, сжимался в клубок, и вместо прощения начинал просить о забвении.

И он получил то, что так отчаянно жаждал, позабыв о том, сколько крови на его совести. И тогда появился Рейсх, забрав страдания из-за совершённых грехов, чтобы совершить в сотни раз больше.

И сейчас, когда забвение трещало по швам, когда вместе со светлыми воспоминаниями приходили мрачные, которые Чонгук последние десять лет силился запихнуть так глубоко, как только можно, было невыносимо больно. И снова хотелось кричать, срывая голос, сбивать костяшки до крови и падать ниц — умоляя, умоляя, умоляя.

«Разве я достоин прощения?»

Чужое тепло окутало, скрывая от обрушившихся тревог и отчаяния, знакомый аромат будто выстроил стену между невыносимой болью, которую невозможно принять, и его неожиданно хрупким сердцем. Чонгук сфокусировал взгляд на Тэхёне, который смотрел на него с безграничной преданностью после всего, что пережил, и чувствовал, как омега успокаивающе гладит его по волосам.

— Любой бы сломался, — тихо произнёс юноша, склоняясь и касаясь губами лба Чона. — Ты взял на себя слишком много, но… Я тебя прощаю.

Сердце болезненно сжалось, словно тысячи игл одновременно пронзили его, вырывая судорожный хрип. Тэхён — единственный человек, переживший больше пыток, чем кто-либо из жертв Чонгука. Он всех великодушно убил вскоре после адских мучений. И только Тэхён день за днём на протяжении полутора месяцев проходил через ад, не получив смерти после всех своих молитв.

Тэхён, ползающих у него в ногах, кричал «так убей меня наконец!», но так и не удостоился этого дара, вынужденный вновь и вновь сталкиваться со своим истязателем, новой порцией криков радуя пыточную.

И именно Тэхён, крепко обнимая его сейчас, заявлял о своём прощении.

«Я не прощу себе того, что сделал с тобой».

Будто мысли его услышав, юноша покачал головой и прижал его к себе крепче, едва на колени не усаживаясь. Он ничего больше не сказал, безмолвно поглаживая Чонгука по волосам, силясь спрятать того от самого себя.

— Сколько время? — вдруг встрепенулся Чонгук, заставив Хосока подскочить на месте.

Тот, едва не провалившийся в дрёму в полнейшей тишине, всё это время бдящий за своими двумя поехавшими, предположил:

— Ммм, полагаю, часа два?

— Твою мать, — выругался Чонгук, Тэхёну пришлось подняться, потому что альфа активно засобирался прочь из комнаты. — Мы пропустили обед.

Тэхён и Хосок уставились на него с немым вопросом во взгляде.

— С каких это пор ты… — приготовился пошутить Хоуп, но его прервали.

— Знаешь, что случается, когда Рейсх не является на совместную трапезу, особенно после того, как должен был на обеде озвучивать результаты тренировки? — усмехнулся невесело Чонгук, протягивая руку к револьверу, лежащему на тумбе. — Отправляют слугу или кого-то из солдат позвать его. Если час назад к моей двери подходил не Такада, нам всем о-очень стоит пораскинуть мозгами о том, слышал ли некто крики или того, что знать не стоило.

— Ты всё ещё думаешь о крысе в штабе после всего?! — возмутился Хосок.

— Хосок, это мы… — понизив голос до шёпота, процедил Чонгук. — Мы — крысы.

— Господи, опять твоя паранойя.

— Хосок, уж что я успел понять после сотни попыток убить Рейсха — он отлично просчитывает вероятности, — негромко произнёс Тэхён, прикусив губу. — И вряд ли он бы стал Рейсхом без подобных аналитических способностей, но… Мы же все говорили на корейском.

Чонгук вдруг замер, услышав скрип половицы в коридоре, и отпрянул от двери, которую готов был вот-вот открыть, махнув Тэхёну рукой, чтобы лез к чёрту под кровать.

— Вы идиоты, — прошипел Рейсх сквозь зубы, — только прислуга здесь не понимает язык, многие из солдат базово знают корейский, я был тем, кто обучал их.

Точно так же, как их перед секретной миссией вынудили учить японский, сами японцы, зная о том, что готовят войну Корее, освоили базовые слова. И когда одним из командующих стал кореец, по совету начальства, да и по собственной инициативе, Чонгук научил их реагировать на слова «миссия», «шпион», «кореец», «засада» и далее по нарастающей. Почему? Потому что являлся тем человеком, который после окончания сражения, проверяя своих людей на прочность и верность, заставлял самолично пытать пленённых солдат. Но смысл пытать, если не понимаешь данных, которые они выкладывают? Ему нужно было, что его солдаты в общих чертах понимали корейскую речь, чтобы не ходить за ними подобно няньке и не упустить ничего, и он это обеспечил.

Обеспечил, ведь совсем позабыл, ради чего он оказался командующим. Впервые он сожалел, что не навязал мысль об изучении английского, мол все же учат, зачем такие сложности!

Хосок спохватился, подрываясь с места и тоже извлекая из-за пояса оружие. Намджун, чтоб его, припёрся сюда со своими людьми очень некстати. Вопреки всем переживаниям, дверь не выбили, раздался стук.

— Входите, — не двигаясь с места, произнёс Рейсх.

В комнату заглянул Такада, его глаза были распахнуты от ужаса и он смотрел на Рейсха, направившего машинально револьвер на вошедшего, с неверием. Едва совладав с голосом, омега на чистом японском выдохнул:

— Я закончил накрывать на столы, но вбежал солдат и сказал, что вы предатель, я…

Чонгук чертыхнулся, продолжать не стоило. Японцы либо идут сюда, либо устроили дискуссию на тему того, как какой-то хиляк может обвинять уважаемого Рейсха. Но хиляк ли? Некоторые из солдат имели неплохое положение. Если Чонгук поднимет панику — подтвердит его слова. Но если тот единственный человек, который слышал об этом, не имеет достаточно власти, то Рейсха выслушают прежде, чем провести удар. Поднимать панику сейчас невыгодно, до завершения миссии всего ничего.

— Хосок, уведи Тэхёна в комнату, — поразмыслив, приказал Чонгук, пряча оружие за поясом. — Я пойду на обед.

— С дуба рухнул?

— Если за час эти кретины не прибежали сюда вооружённые до зубов, значит, к единогласному решению не пришли. Пошли вон, — рявкнул Чонгук, заметив, что никто и с места не двинулся.

— Не натвори фигни, я приду на…

— Ты не придёшь, — процедил Чонгук, подходя к Такаде и кивая на дверь, безмолвно тем самым приказывая идти с ним. В последний момент альфа обронил: — Переведи пленников в свою комнату, Хосок.

И широким шагом поспешил в сторону обеденного зала, оставив непонимающего приятеля с напряжённым донельзя Тэхёном. Тот, не выдержав, ломанулся к двери, готовый нагнать Рейсха, и Хосок еле успел среагировать, ловя мальчишку за талию и удерживая на месте.

— Он мне голову откусит, если ты там появишься, — рыкнул Хосок, запирая дверь в комнату Чонгука и направляясь в сторону пленников, цепко удерживая рядом с собой брыкающегося Тэхёна.

У того словно в самый неподходящий момент крыша слетела.

— Пусти! Пусти, говорю! — встревоженный взор карамельных глаз был направлен в сторону коридора, в котором Чонгук поспешил скрыться с Такадой. — Ты не понимаешь? Он знает, что они придут убивать нас, зачем тогда отдавать такой приказ?

— Честное слово, — Хосок не выдержал и закинул юношу на плечо, — как можно три месяца находиться с Рейсхом и не научиться подчинению? Хватит орать на весь штаб, пока нас не хлопнули.

— Вы и впрямь не можете ещё громче?

Тэхён резко затих, услышав голос Намджуна.

— Поставь его, — кивнул командующий. — Ты только пугаешь его своим поведением.

Хосок стиснул зубы, но Тэхёна опустил на ноги, цепко продолжая удерживать за плечо.

— Ты не на обеде?

— Улизнул где-то на этапе, когда того, кто нагло клеветал на Рейсха, принялись бить головой о стену, — поморщился Намджун. — Эти преданные ублюдки ждут его там как псины последние с трофеем в лице того, кто слухи распускает. Полагаю, подозрение Чонгука на крысу в штабе и его жестокость сработали лучше всего. А не то тем, кого бы сейчас со стены соскребали, был он.

Хосок облегчённо выдохнул, аж ладонью о стену оперевшись, а у перенервничавшего Тэхёна чуть ноги не подкосились. Он бы, наверное, так и рухнул на колени, если бы Хосок не продолжал свободной рукой придерживать его за плечо.

Намджуну, конечно, было Чонгука не жалко, и если бы того грохнули собственные солдаты — сочувствия он бы не проявил. С другой стороны, отсутствие Рейсха и Хосок, который направлялся к комнатам пленников, означали, что мозги Чонгуку на место поставили и он сам пошёл под удар, не выдав никого из своих. Если бы ситуация повернулась к ним задницей, тот бы спас их чёртовы жизни. И от этого… Джун был не в восторге, но уже меньше хотел пристрелить поехавшего Рейсха.

Если так подумать, то психическое состояние Чонгука сыграло им на руку. Искренне воспринимая себя за японского солдата, он так укоренил свой «святой» образ в сердцах подчинённых, что те готовы были растерзать своих, но не его. Возможно, он внёс в эту операцию больший вклад, чем облажался, как изначально думал Намджун.

— Тебе все равно стоит увести омег, — заметив, что Хосок расслабился, проговорил командующий. — Когда я уходил, они были заняты тем, что мутузили солдата, но никто из нас не может быть уверен, что когда Чонгук появится на обеде, с него не стребуют убийства пленников. Приказ о мире до нас до сих пор не дошёл, любое действие сейчас не попадает под ограничение. Полагаю, Рейсх и сам в курсе, раз отослал тебя.

***

Чонгук приказал Такаде остаться в коридоре, так как его очевидная паника могла быть истолкована неправильно, а ему это совершенно не на руку. В случае возникновения проблем или опасности, омеге было поручено мчаться со всех ног в комнату Хосока. Если солдаты остались в зале, ожидая объяснений, они смогут покинуть штаб прежде, чем их хватятся. А Чонгук просто был готов перестрелять всех, в кого успеет пальнуть.

Едва он переступил порог, подмечая опустевшие тарелки и смирно сидящих подчинённых, в числе которых были и люди Чонгука, все подняли к нему взгляд. Двое солдат сидели чуть поодаль, у запачканной кровью стены, и меж ними лежал третий, изрядно избитый, если ещё живой.

— Такада сказал, что вы уединились, Рейсх, и мы не стали тревожить, — заговорил один из тех, что охранял «предателя».

— Но мы все остались здесь, чтобы выразить наше почтение и даровать вам крысу, которую вы так искали, — вторил второй. — Этот человек пришёл сюда и принялся наглым образом очернять вас! Говорил, что вы на стороне корейцев и этот сговор давно в действии, но как бы вы могли? Вы же были в Германии! Они наши союзники.

Пускай солдат и говорил почтительно, но сам факт того, что он обошёлся не только сухим введением в курс дела, а заговорил о своих предположениях и чувствах, свидетельствовал о том, что зерно сомнений посеять удалось. И, судя по молчаливым и направленным на него взглядам, остальные жаждали услышать комментарии Рейсха и пристально следили за его реакцией.

Чонгук скрестил руки на груди, расправил плечи и усмехнулся, посмотрев на всех так высокомерно, как только мог.

— Кто дал вам право сомневаться во мне? — стальные нотки в его голосе заставили нескольких солдат спешно опустить головы. — Ты, — он неторопливо и уверенно подошёл к японцу, который позволил себе давать оценку его перемещениям, — кто разрешал тебе открывать рот?

Люди Намджуна, которые прекрасно помнили, как их от массовой смерти спасло великодушное вмешательство Рейсха, примчавшегося к ним сразу с поле боя и перевернувшего ход битвы, тоже опустили головы, стушевавшись.

— Я-я, — засомневался от такого напора солдат, — извините.

Чонгук усмехнулся, обводя нечитаемым взглядом зал и скрещивая на груди руки. Те, кто ещё смотрел в его сторону, невольно напряглись от пристального внимания.

— Вы, шавки, по прежнему ждёте моих оправданий? — голос Рейсха прозвучал обманчиво мягко.

Это напугало солдат настолько, что они в один голос ответили:

— Не смеем сомневаться в Рейсхфюрере.

Чон по лицам их прочитал, что после его не самого тёплого приёма, каждый солдат вспомнил, как яростно он пытал корейских солдат, как отчаянно искал крысу, как заставлял каждого из них хоть раз пытать пленников до потери сознания, как мерзко обращался с омегами и какой вклад внёс в успех каждой битвы. Что он, как надёжный солдат японской армии, был отправлен воевать в Германию. И чем больше они осознавали, тем стремительнее опускались их плечи.

Они понимали, как сильно оскорбили человека, который никогда не отсиживался за спинами, сражаясь с ними наравне. И нрав Рейсха пугал их больше всего — солдаты боялись, что подобному хамству не будет прощения.

В этот момент дверь позади открылась и Чонгук обернулся, окидывая взглядом запыхавшегося солдата. В руках того виднелся конверт, и это заставило всех затаить дыхание. Теперь присутствующие жаждали услышать не о результатах тренировки, а о том, чем же закончились переговоры.

— Мир! — выдохнул несчастный «гонец». — Они заключили…

Оглушительный выстрел грянул на весь обеденный зал, солдаты обернулись как по команде, их глаза расширились от удивления и испуга, когда они заметили, как пошатнулся Рейсх. Те, кому позволял ракурс, вовсе прибывали в ужасе — на форменной одежде командующего расползалось кровавое пятно.

— Врача! — закричали те, кто сидел у выхода, выбегая к Такаде, который метнулся подобно пуле, услышав громогласный приказ альф.

Лихорадочно блестящие взоры скользили по помещению, ища человека, который посмел выстрелить в того, кого они искренне почитали. И тогда-то они заметили, что избитый до полусмерти ублюдок, который клеветал на их Рейсхфюрера, опустил дрожащую руку, выронив пистолет. У него не изъяли оружие, когда кинулись компанией с кулаками, и были уверены, что гадёныш потерял сознание. Когда речь Рейсха и вести о мире окончательно ослабили бдительность, японец, искренне веривший в то, что слышал за чужими дверьми, выстрелил.

Чонгук растерянно коснулся кончиками пальцев формы на груди, до конца не осознавая острую боль, прошившую тело. В ушах зазвенело, отдалённо послышался глухой стук тела — он упал посреди обеденного зала. Кто-то из подчинённых бросился к нему, зажимая рану рукой, а Чонгук вдруг понял, что совершенно не понимает японский, на котором говорит этот человек.

Руки не слушались его, тело будто свинцом налилось, а боль, дошедшая до сознания, разорвала то в мелкие щепки. Чонгук хотел воскликнуть, но мог лишь беззвучно открыть рот, судорожно втянув воздух, грудную клетку больно сдавило. Мужчина прикрыл веки, свет в помещении казался до невозможности ярким, глотку засаднило от рвущихся хрипов и кашля, металлический привкус отозвался где-то на языке. Кажется, грянул ещё один выстрел, но сил открыть глаза не было.

В угасающем и болезненно пульсирующем сознании мелькнула лишь одна мысль: «Уведи Тэхёна», — обрывистая и невысказанная.

Адресата не было рядом с ним.

***

Хосок был мрачнее тучи, он мерил шагами коридор, расхаживая то в одну сторону, то в другую, а когда Намджун появился в его поле зрения, чуть не бросился на того с кулаками.

— Что они решили?!

— Психическая нестабильность Чонгука была подтверждена несколькими людьми, его не казнят, если он выживет, и поспособствуют заботе о нём в лечебнице.

— Его закроют там?

— Зависит от наказа психотерапевта, не рано ли…

— Он выживет, — рявкнул Хосок, обрывая товарища и раздраженно усаживаясь на лавку.

Они прибыли в Чхонан около шести часов назад, корейцы не эвакуировались полностью, когда узнали, что переговоры закончились миром, на территориях остальных городов не было медиков и госпитали были разрушены до основания — японцы постарались. Было решено доставить Рейсха в Чхонан, как в самую ближайшую точку, где могут провести операцию. В штабе были отвратительные условия, и медик смог лишь оказать первую помощь, чтобы мужчина продержался в дороге, контролируя показатели здоровья всё это время. Намджун эти шесть часов был занят тем, что объяснялся перед верхушкой Японии, не успевшей отчалить из нейтрального пункта, где заключалось соглашение.

На него возложили миссию по передаче всех пленных, а также наказали присмотреть за Рейсхфюрером и отчитаться о его самочувствии незамедлительно. Намджун согласился, взамен попросив начальство позволить им остаться на территории Кореи, покинув ряды военных сил Японии. Удивлённые подобной просьбой, они предложили им остаться на базе, которая будет располагаться в Кванджу, и Намджуну пришлось применить всё своё умение договариваться, чтобы объяснить, что у каждого из них в Корее родня. После таких событий приоритеты пересмотрены, и они хотят отказаться от рискованной военной деятельности, уйти в отставку и прожить для себя. Полноценного согласия получить не удалось, но ему пообещали вынести вердикт после обсуждения всех деталей.

Никто не хотел терять двух командующих, которые за десять лет внесли неплохой вклад. Но после убедительных речей Намджуна им удалось хотя бы не оказаться расстрелянными за подозрения в предательстве. Они и правда прослужили достаточно, чтобы просить о свободе от обязанностей.

На этом нюансы не закончились, большую часть времени Намджун потратил, чтобы отчитаться уже перед своим настоящим начальством. Деяния Чонгука на поле боя дошли до них, и только из-за просьб Хосока Джун два часа приводил аргументы, по которым этого психа не надо казнить или прятать за решётку. Он за все десять лет столько не болтал, сколько за сегодняшний день, и устал добиваться освобождения с одной стороны, а снисхождения — с другой. Тем не менее, успехов добиться удалось, состояние Чонгука полностью зависело от успеха операции, ну и, конечно, командование собиралось проверить результаты его беседы с психотерапевтом, чтобы убедиться, что солдаты не покрывают товарища после нарушающих все законы поступков, выходящих даже за рамки столь ответственной миссии.

— Как Тэхён? — тихо осведомился Намджун.

— Ему вкололи успокоительные, потому что он избил медбрата, пока пытался пролезть к Чонгуку, — так же тихо отозвался Хосок, поморщившись от воспоминаний.

Тэхён плакал всю дорогу до Чхонана, вырвавшись туда даже раньше Юнги и Сокджина. Если уж совсем начистоту — улизнул у него из-под носа, зашвырнув в лицо книгу, когда услышал выстрелы в штабе. После этого никому не удалось оттащить омегу от Рейсха, и если остальные пленные, в том числе и с других баз, прибыли сюда не так давно с Намджуном, то Тэхён оказался в госпитале вместе с Хосоком. Когда его не пустили к Чонгуку, игнорируя здравый смысл и факт, что он будет мешать операции, Тэхён как помешанный пытался ворваться в палату, врезав всем, до кого смог дотянуться. В конце концов, юноше просто вкололи лошадиную дозу успокоительных, чтобы он не дай бог не очнулся до окончания операции. И, конечно, в Чхонан срочным порядком вызвали психотерапевта.

Ещё не все эвакуированные жители вернулись в город, в основном тут остались солдаты и с десяток врачей, вот тебе и всё население. Скорее всего, возвращение в Чхонан займёт несколько дней, в другие города никого засылать не будут из-за устроенной японцами тотальной разрухи, с которой альфам придётся разбираться. Но пока не были составлены отряды и официальный приказ не выписали, решали чёртовы формальности.

Намджун был уверен, что их в это дело не вмешают, да и он ни капли не шутил, говоря о том, что каждый из них снимает с себя полномочия, так что после награждения почти все выжившие добровольцы этой адской миссии собирались отказаться от военной деятельности, уйдя в отставку. Потрясений и событий хватило на жизнь вперёд.

— Его отец здесь, — вдруг произнёс Намджун, почувствовав на себе удивлённый взгляд Хосока. — Но теперь я не знаю, стоит ли им видеться, если Тэхён очнётся до того, как Чонгук…

— Выживет, — фыркнул упрямо Хосок.

Он был на нервах все эти шесть часов. Хосок успел возненавидеть себя за то, что остался с пленниками, а не пошёл с другом, не проконтролировал. Будь он там, заметил бы этого урода и… Оттолкнул бы, закрыл собой — неважно. Главное, что Чонгук был бы в порядке. Почему это всё случилось в момент новостей о мире? Они были так близки к завершению миссии, а теперь судьба Чонгука неизвестна. Операция длилась слишком долго, а вестей никаких так и не поступило.

От этого на сердце было неспокойно и кончики пальцев предательски дрожали. Впервые за всю свою жизнь у Хосока не находилось сил улыбнуться и он хотел разрыдаться, как маленький ребёнок. Он не плакал, когда его гнобили и били ровесники, не плакал из-за предательств и смерти отца, не плакал даже при разлуке с матерью, когда отправлялся на эту злосчастную миссию. Но сейчас всё разом навалилось: и страх, и вина, и злость на себя.

«Тебя оправдали, Чонгук, как я и обещал, поэтому, пожалуйста, выживи».

***

Голова кружилась, а веки казались невообразимо тяжёлыми, сильное чувство жажды нахлынуло сразу по пробуждению. Тэхён измождённо простонал, силясь сфокусировать взгляд, чтобы обстановка вокруг пыталась крутиться так, словно кто-то решил хорошенько встряхнуть его мир. В ватном сознании мелькнули воспоминания о том, как Чонгука увозили в операционную, его сердце уже пережило остановку и было запущено, и Тэхён понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор и чем это закончилось. Он не успел прибежать к Чонгуку, когда тот был в сознании, и застал только бессознательное и ни на что не откликающееся тело, вокруг которого расселись шокированные японские солдаты. Впрочем, увидев свободно разгуливающего Тэхёна они удивились ещё больше, только вот альфам было не до того, чтобы разбираться с пленником-не-пленником, когда их драгоценный Рейсх ранен.

Паника захлестнула сразу же. Тэхён резко сел, игнорируя новое головокружение, и ощутил, как чьи-то ладони обхватили его за плечи. Юноша повернулся, готовый в очередной раз отбиваться от врачей, чтобы проскочить к Чонгуку, но с удивлением узнал отца.

Тот, всё ещё в форме, уставший и бледный сидел около его койки, мягкая улыбка озарила его лицо, когда они встретились глазами. Тэхён почувствовал жжение и сморгнул почему-то выступившую влагу, слёзы прокатились вниз по щекам, оставляя солёные дорожки. Юноша приоткрыл губы, но не смог издать ни звука. Паника, прежде одолевшая его, уступила место облегчению, радости, страху. Он протянул руки к отцу, неверяще касаясь его плеч, будто тот мог вот-вот исчезнуть, являясь очередным бредом или последствием успокоительных.

— Тэхён-а, я настоящий, — мужчина мягко потрепал его по волосам.

А Тэ вдруг понял, что не может сдержать рыданий. Он крепко обнял отца, прижимаясь к его груди, и разревелся. Не в силах вымолвить хоть слово, Тэхён шмыгал носом и часто-часто моргал, но не мог успокоиться. Даже получив письмо, он не мог до конца поверить в то, что это закончится, что они увидятся и все выживут к этому мгновению. Думал, это какая-то очередная жестокая шутка, проверка на прочность, игра с верой.

Но отец правда был жив, цел и здоров. И это не было галлюцинацией, сном или бредом.

— Всё правда закончилось? — всхлипывая, сдавленно произнёс Тэхён.

Впервые за три месяца он разрыдался так, как никогда прежде не ревел. Груз ответственности и чужих ожиданий, необходимость быть сильным, страх за родных людей беспрерывно терзали его и давили на плечи подобно неподъемному булыжнику, под которым вот-вот сломаешься. Тэхёну было так страшно и больно, так одиноко, но он не мог ни на кого надеяться и не мог попросить помощи.

Потому что он, чёрт возьми, солнечный мальчик.

Ещё до того, как память изменила ему, в его кошмарах отец погибал на поле боя: то оказывался пленником, не выдержавшим пыток, то подрывался, то получал точное ранение в сердце. Киму стоило стольких усилий не плакать по ночам, когда он просыпался в холодном поту, судорожно хватая носом воздух.

И каждый раз после этих снов вера Тэхёна в то, что отец смог выжить, угасала. Да и в то, что он с друзьями сможет преодолеть это, тоже.

— Я так скучал, отец, — прошептал юноша, он наконец смог совладать с голосом, отстранился, вытирая запястьями слёзы, которые не прекращались.

Глаза уже раскраснелись и болели, ресницы слиплись, а от количества влаги то и дело расфокусировался взор, но у Тэхёна не получалось взять себя в руки.

Старший Ким всеми силами скрывал тревогу, что одолевала его, чтобы не огорчать сына, он был наслышан о деталях последних событий от Намджуна, но не собирался говорить с сыном на тему Рейсха. Тот и без того через многое прошёл и ему не помешало бы снизить количество стресса.

— Мне жаль, что ты прошёл через это будучи таким юным, мне стоило постараться, — тепло произнёс мужчина, потрепав сына по волосам. — Впредь я обещаю, что не позволю тебе угодить в опасности.

— Ты сделал всё возможное, пап, — замотал головой Тэхён. — Я правда в порядке. Ты же всегда говорил мне, что я сильный.

— Быть слабым тоже нужно, Тэ, это не стыдно, — возразил старший Ким и проследил за взором сына, который скользнул к двери. — Вроде бы он пришёл в сознание. Отвести тебя?

Не нужно быть экстрасенсом, чтобы знать, о чём подумал Тэхён едва успокоившись, поэтому, приобняв сына за плечи, мужчина решил лично сопроводить того к нужной палате. К счастью или к сожалению, Рейсх выжил, и пока старший Ким понятия не имел, как ему относиться к этому человеку. Как военный он понимал, что психика любого солдата подвергается серьезному удару, а миссия в Японии, порученная добровольцам, непередаваемый стресс и вернуться с неё являлось чем-то из ряда невозможного. Осуждать последствия этой опасной операции и то, к чему они привели — было бы глупо. Но ему, как и любому отцу, было невыносимо знать, что родной сын пострадал от рук этого человека и подвёргся череде больших испытаний, чем мог бы.

Но ограничивать помешанного Тэхёна — не вариант, более того, пускай не в совсем трезвом уме, но юноша не злился на Рейсха и не винил его, стоило уважать этот выбор и предоставить оставшуюся работу психотерапевту.

Омега вырвался из рук отца, когда переступил порог и увидел у койки Хосока, у того у самого глаза блестели, но он стоически не рыдал, сохраняя статус грозной правой руки Рейсха, пускай теперь это было и не к чему.

— Соберись, Хоуп, куда ты поплыл? Сейчас сорвёт плотину и утопишь меня к чёрту, я ради чего выжил, чтобы ты надо мной, как над трупом рыдал? — ворчал Чонгук, отмахиваясь от пытающегося его обнять друга. — Да убери ты свои пакли! Говорю тебе, нормально я.

— Тебя оперировали семь часов, знаешь, сколько инфарктов я пережил?!

— Что ж, повезло, что мы в госпит… Ох ты ж, полегче, птичка!

Тэхён чуть ли не с разбегу к нему в койку запрыгнул, обнимая за талию и утыкаясь носом в плечо, устраиваясь в какое-то явно не особо удобное полулежачее положение, только юношу это совсем не волновало. Сердце в груди колотилось как бешеное, словно омега преодолел жуткий и безжалостный марафон, он принялся ощупывать Чонгука, не веря в его реальность так же, как парой минут ранее в реальность собственного отца.

— Ну вот, сплошной произвол и несправедливость, — возмутился Хосок. — Почему ему можно тебя обнимать, а мне нет?

— Ты же не птичка, — хмыкнул Чонгук, принимаясь успокаивающе поглаживать Тэхёна по волосам. — Тшш, будешь так скакать по мне, швы разойдутся и я точно покойник, — взгляд мужчины столкнулся с взглядом отца Тэхёна, и в этот момент Рейсх превратился в пристыженного парнишку.

Как бы деликатно сказать, он не только пытал полтора месяца сына этого человека, доведя до проблем с психикой, но и насильно лишил девственности, более того развратил несовершеннолетнего Тэхёна, разница в возрасте с которым у него была одиннадцать лет. Их отношения, под каким ракурсом не гляди, дрянь какая-то. И по взору старшего Кима было более чем ясно, что он следит за ними в оба глаза, однако… тот всё-таки великодушно кивнул. Выражение лица его говорило о том, что детали такого союза будут обсуждаться, и Чонгук примерно представлял, какие условия ему выдвинут.

Если, конечно, после терапии Тэхён по прежнему будет любить его.

— Ещё раз ты отошлёшь меня куда-то… я убью тебя сам, Чон Чонгук, — пообещал Тэхён, голос его дрогнул, а Чонгук вдруг осознал, что впервые видит младшего таким разбитым и заплаканным.

— Сплюнь, мы тут дружно в отставку ушли, одобрения ждём, сейчас накаркаешь и испортишь всё, — отшутился Чон и, немного замявшись, тихо произнёс. — Извини.

Тэхён непонимающе посмотрел на альфу, но прежде, чем успел задать вопрос, получил лёгкую оплеуху от Хосока.

— Он твою жизнь спас, а ты вредничаешь, сейчас бы лежал телом вместо него.

— Пациенту нельзя перенапрягаться! — воскликнул вошедший в палату врач и, увидев ещё одного пациента, повысил голос. — А его, если очнулся, давно на приём пора сопроводить! Привели к стрессовому фактору и сидят тут, в семью играют, — заворчал доктор.

Его возмущениям не стоило удивляться, после семичасовой операции он так и не отдохнул, а нахождение с Рейсхом вызывало долю стресса, никто не мог предсказать его срыв и не забудет ли тот, что не является японцем, вновь. Учитывая, что Чонгук мог словить прилив ярости и избить до полусмерти, с ним ни один врач тет-а-тет бы не решился остаться. Но эти грёбанные клятвы… Да и Хосок был допущен в палату к Чонгуку из соображения контроля.

— Я помню, — вмешался старший Ким. — Я сопровожу его к доктору.

— Я ещё вернусь, — буркнул Тэхён, поколебался пару мгновений и подался вперёд, коротко поцеловав Чонгука в висок, а после поспешил за отцом.

Чонгук проводил его долгим взглядом и устало прикрыл глаза. Происходящее каждому из них казалось чем-то нереальным, выдумкой, сном, галлюцинацией — чем угодно, но не истиной. Каждый, замешанный в конфликте между Кореей и Японией, пережил колоссальный стресс, от последствий которого предстояло оправиться. И это спонтанное заключение мира, долгожданная свобода, резкое отсутствие страха за свою жизнь и близких — что-то недоступное пока для понимания.

Они так привыкли жить в напряжении, что мирное небо над головой и близость дорогих людей выглядели как мираж, который вот-вот растает. Чонгук боялся отключиться, потому что не хотел вновь окунуться в тот кошмар.

Он боялся осуждающих голосов и собственной ненависти.

***

Спустя три месяца.Вопреки радужным надеждам, не смотря на необходимость терапии для обоих, Чонгук и Тэхён были разделены. После всех бесед с психотерапевтом, прохождения тестов и тщательного осмотра, врач заключил, что не только у Тэхёна больная зависимость от Чона, но и само состояние Чона зависит от присутствия Кима. И пускай для эффективного лечения диссоциативного расстройства присутствие юноши могло сыграть на руку, так как он поддерживал настоящую личность Чонгука, в конце концов подобный способ борьбы рисковал обернуться более глубокой зависимостью, имеющей серьёзные риски. Учитывая, что они жаждали построить отношения после терапии, нужно было понять, насколько это здравое решение.

Друзьям запретили им говорить друг о друге, передавать сообщения, письма и как-либо упоминать в диалогах, поспособствовав полной изоляции. Трёх месяцев было недостаточно для того, чтобы проработать психологические проблемы полностью, но достаточно для того, чтобы блокировать взаимную зависимость. В конце концов обоих выписали из лечебницы, обязав раз в неделю отмечаться у психотерапевта, продолжать принимать препараты, ну а Чонгук должен был заходить на процедуры, купирующие проявление Рейсха.

Спустя столько времени, когда самоощущения и чувства к друг другу стали неоднозначными, предстоящая встреча казалась чем-то странным и до жути неловким. Оба и ждали её с нетерпением, но и больше всего на свете хотели развернуться и убежать. Чонгука выписали на пару часов раньше. Он, изнервничавшийся как какой-то подросток, наворачивал круги вокруг Хосока.

— А вот если бы ты послушал меня, жил бы полноценной жизнью, — с умным видом произнёс друг, весь период лечебницы он кичился своими словами о том, что не нужно было ввязываться в эту миссию, а психику следовало лечить ещё после смерти матери.

— Завались, Хо, — буркнул Чонгук. — Твои я-же-говорил время не мотнут, а.

— Да кончай ходить кругами, у меня сейчас звёзды перед глазами появятся, — возмущённо отозвался Хосок. — Честное слово, впервые вижу тебя таким… эмоциональным.

— Я тебя правда ударю.

— Мне уже можно вызывать психотерапевта?

Чонгуку, на самом деле, было о чём тревожиться. Проходя терапию, он успел осознать слишком много вещей, которых из-за затуманенности рассудка не осознавал. Первое время у него была жуткая ломка по Тэхёну, которая способствовала постоянным приливам агрессии и затуманивала рассудок, но чем дольше они не виделись, тем стремительнее Чонгук осознавал, что Тэхён очень напоминал ему о маме. Прошло ещё время, когда состояние стабилизировалось и срывов не происходило по меньшей мере неделю, Чон понял — он любил Тэхёна как личность. Личность, которая боролась и пыталась выстоять против того, против чего он сам в своё время не смог. И даже осознавая все мерзкие поступки Чонгука, он был тем, кто не шарахался в страхе и верил ему. Тем, кто успокаивал от ночных кошмаров.

Тэхён принял его — совсем поломанного и вдребезги разбитого. И любовь Чонгука граничила с бесконечной благодарностью за это, ведь кроме Хосока все в нём сомневались.

Но прошло так много времени и если все чувства и поступки Тэхёна строились только из-за стокгольмского синдрома, если он ни капли не осознавал из того, что творил, говорил или чувствовал, это значит, что сегодня Чонгук услышит о том, что у них нет будущего. И, если честно, мысль об этом повергала его в дрожь и панику, он не был уверен, как справится с этим, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, который впервые влюбился, а его отошьют.

А если подумать усерднее, то… Тэхён и правда был первым, кого он полюбил за почти тридцать лет своей жизни. Из-за проблем в семье было как-то не до влюблённостей, он постоянно переживал за маму, а когда потерял её — незадолго после пошёл в армию, и дальше по накатанной. Не было никого, кто поддерживал бы его, с кем было приятно проводить время или кто мог бы отвлечь от боли, переживаний и обрушившихся тягот. Да и сам Чонгук, пока помнил о миссии, не смел ввязываться в отношения, чтобы не обрекать никого на проблемы.

Тэхён появился из лечебницы в сопровождении Сокджина и Юнги. Кажется, последний сблизился с Хосоком с тех пор, как всё закончилось. Приятель не особо посвящал его в свою личную жизнь, да и некогда было, но светился при виде Юнги как чистое озеро под солнечным лучами. Судя по сдержанности Юнги, омега продолжал вести себя настороженно и не бросался в омут с головой, наверное, для начала их отношений нужно было чуть больше времени, чем три месяца. И никого из омег винить было нельзя, ведь после всего пережитого был риск вообще начать испытывать отвращение к альфам.

Чонгук напрягся и замер, аж дышать перестал, будто это могло спасти его от отказа, Хосок ободряюще похлопал друга по плечу. Сокджин и Юнги вдруг одарили обоих сочувствующе-мрачными взглядами и сразу посмотрели в стороны, выглядя крайне виновато, мол «мы пытались, парни, не судьба». Лицо Тэхёна ничего не выражало, в таких любимых карамельных глазах отражался небывалый холод.

— Прости, Чонгук, я боюсь, что…

Чон готов был поклясться, что хрупкий мир, который он приобрёл за три месяца, в который поверил, начал покрываться трещинами, готовый рассыпаться в пыль. Ему хотелось обхватить Тэхёна за плечи и закричать о том, что любит, по-настоящему любит, до потери пульса, что жизни не представляет без этого солнечного мальчика и что справлялся эти три месяца только ради встречи с ним, но… он бы и правда стал эгоистичным подростком, если бы сделал это, да?

— … тебе придётся терпеть меня до конца жизни.

Чонгук растерянно моргнул, смысл сказанного медленно укладывался в его голове. Если бы Сокджина и Юнги не пробрало на смех от выражения лица всегда грозного и пугающего Рейсха, он бы так и не поверил в услышанное. А Тэхён наконец заулыбался — мягко и тепло, в любимых карамельных глазах отражалось безграничное «я по прежнему люблю тебя».

Не сдержавшись, Чонгук подался вперёд, притягивая юношу к себе за талию и чувственно целуя в губы, нежно сминая те, не в силах иначе выразить ту бурю чувств и то облегчение, которые испытал от слов младшего. Внутренний мир, который яростно сотрясался, готовый разрушиться, будто обрёл прилив сил, сделавших его крепче.

Хосок присвистнул, за отношения друга он переживал больше, чем за свои. Всё-таки Юнги он жизнь испоганить не успел и имел все шансы добиться расположения этого непоколебимого и отстранённого от всяких страстей омеги, который сейчас упрямо не хотел встречаться с ним взглядом.

Каждому из них предстояло пройти огромный путь, возможно, куда более трудный, чем прежде, но вместе с тем безопасный. Тэхёну пришлось переступить через огромный страх, чтобы признаться в своих чувствах, и никто из них не знал, куда повернёт этот путь. Однако, пока они вместе и верят друг в друга, все они, их взаимоотношения ждёт будущее.

— Я не представляю жизни без тебя, — прошептал Чонгук, отстраняясь от таких желанных губ и стараясь не думать о предстоящей встрече со старшим Кимом.

— Если ты исчезнешь из моей жизни — я тебе никогда этого не прощу, Чонгук.