Харучиё входит без стука – он знает, что его ждут; но, как оказывается, абсолютно не готов к тому, что ждёт его за дверью: за секунду становится душно, Харучиё давится жарким и спёртым воздухом, пропитанным дорогим одеколоном старшего Хайтани и тянется длинными тонкими пальцами к шее, оттягивая ворот рубашки.

Вдох-выдох, не смотреть ниже уровня глаз Рана. Просто подойти ближе и протянуть стопку бумаг.

– Привет, Санзу, – чужой голос звучит почти незнакомо – немного тише и ниже обычного, но тон такой будничный, что у Харучиё закипает в груди, он неосознанно поджимает и без того тонкие губы так, что они чуть ли не белеют, и стискивает вспотевшими ладонями бумаги в руках, – подойди ближе.

Он не хочет подходить, но ноги несут его к широкой постели Рана быстрее, чем он успевает подумать об этом, и взгляд всё же соскальзывает на макушку Майки, утопающего в заботливо подложенной под голову подушке.

Он обнажён, по-детски худые плечи, обтянутые молочно-белой кожей окрашиваются в восковой, желтоватый свет от единственного источника света в комнате – ночника, горящего где-то за спиной Рана; его длинная и большая синяя тень накрывает Майки почти целиком – Харучиё может разглядеть только плечи и одно колено, согнутое и неестественно поднятое вверх – ладонь Хайтани удерживает его тонкое бедро так, чтобы Майки не мог свести ноги вместе.

Санзу хочет закрыть глаза, крепко-накрепко зажмуриться, чтобы на длинных ресницах выступила влага и перед зрачками заплясали цветные круги – что угодно, только бы не видеть этого.

Нижняя часть тела Майки приподнята так, что Харучиё видит, что он полностью обнажён, как его не до конца стоящий член мажет влажным по худому, почти впалому животу, и эта влажность поблёскивает в тусклом свете, привлекая внимание. Хайтани замирает, долго и пристально смотря на Санзу в немом ожидании, пока Харучиё медленно сглатывает и отрывает, наконец, взгляд от Майки – такой растерянно-жалобный, что Рану хочется рассмеяться ему в лицо.

Касаться Майки – его привилегия, но сейчас он лежит под Хайтани, словно шлюха с разведёнными ногами, вряд ли понимая, что происходит.

Ран протягивает ему свободную руку, отпуская чужое бедро – словно напоминая Харучиё, зачем его вообще позвали.

Санзу приходится сделать ещё шаг, он вкладывает бумаги в чужие руки и опускает взгляд, встречаясь со взглядом Майки – пустым, расфокусированным, словно бы мёртвым. Но Майки медленно моргает, и на его лице мелькает тень узнавания, тонкие бледные губы смыкаются, а потом снова раскрываются – будто Манджиро хочет ему что-то сказать.

Но слов нет.

Так тихо, только шуршит листами бумаги Ран, пробегающийся взглядом по печатному тексту; Харучиё все не может отвести от лица Майки взгляд, поэтому пропускает момент, когда Ран приподнимает голову, впиваясь взглядом в него. Губы Хайтани изгибаются в неприятной улыбке.

– Поцелуй его.

– Что? – Харучиё вскидывает взгляд, будто одёрнутый взрослыми ребёнок, шумно вдыхает носом и неосознанно делает шаг назад.

– Ты всё слышал. Поцелуй его, – красивое движение подбородком – Ран одним взглядом указывает на Майки, словно это что-то незначительное, так, какая-то вещь, позабытая в его постели.

Харучиё чувствует себя выжженным дочерна; у него даже нет сил, чтобы накричать на Хайтани или выругаться. И, чтобы сопротивляться, сил тоже нет – поэтому он опускается у края кровати на колени и протягивает руку к лицу Майки; чёрные пустые глаза следят за его пальцами с толикой настороженности – так уличный кот смотрит за тем, как случайный прохожий хочет его погладить, готовый чуть что – ударить лапой по бледной коже. Пальцы Харучиё невесомо оглаживают щёку Майки, спускаются ниже, к подбородку и подцепляют его так, чтобы прижаться губами к губам было проще – прежде чем он прикасается к Майки вот так, Харучиё смотрит в глаза мягко и искренне, с болью и извинениями.

Майки не отвечает на поцелуй, только приоткрывает рот, позволяя его языку скользнуть внутрь, пройтись по кромке зубов и коснуться кончиком чужого языка; Ран звучно выдыхает и шуршит одеждой; Санзу, заслышав стальной звук пряжки ремня, крепче закрывает глаза и углубляет поцелуй.

Он не хочет это видеть, его тошнит, он чувствует себя разрушенным и разбитым, как будто у него отняли вообще всё – даже собственную гордость. То, что он считал ценным смешали с грязью – это так больно, что хочется обхватить себя за голову и тоскливо скулить. Майки напрягается – Харучиё чувствует, как его тело чуть скользит по простыни, как он сжимает ткань в пальцах и раскрывает рот – но уже не приглашая Санзу поцеловать его, а для того, чтобы мягко вскрикнуть от тянущей боли проникновения, пронзающей тело. Харучиё сцеловывает этот звук, жмурится ещё сильнее и отстраняется – Майки будто бы и не закрывал глаза во время поцелуя, провожает его немигающим взглядом и жалобно сведёнными бровями.

Санзу кажется, что его губы шевелятся, складываясь в его имя.

Ран подаётся вперёд, упираясь рукой в простынь сбоку от худого бока Майки, Харучиё бросает на мгновение взгляд на то место, где сходятся их тела – и тут же, как будто обжёгшись, возвращается к лицу Хайтани – который так же неотрывно смотрит на него, и, чёрт возьми, его губы растянуты в самой настоящей торжествующей улыбке.

Харучиё понимает, что в горле засел ком и глаза печёт подступившими слезами.

С каждым толчком Рана Майки рвано и едва слышно стонет на выдохе, будто Хайтани выбивает из него воздух.

Чтобы успокоиться, Харучиё мысленно начинает считать эти стоны-вскрики.

– Я могу идити? – один, два, три – голос Харучиё нетвёрдый и надломленный, с головой выдаёт его состояние, Ран выглядит только счастливее, когда Харучиё говорит вот так – его зрачки становятся шире.

Четыре, пять.

– Нет. Сядь вот тут, – шесть – Ран толкается, видимо, особо глубоко, потому что Майки царапает простынь и пытается свести бёдра – Ран перехватывает его за колено и закидывает одну худую ногу себе на плечо, – ну-ну, босс, – почти нежно увещевает он его, и, смотря на Харучиё, прикасается губами к острой косточке на лодыжке, – позволь Хару посмотреть. Такого, он, наверное, не видел.

Харучиё послушно садится на кресло у стены, куда указали – с ровной спиной, сложив руки на собственных коленях: вид открывается отличный, будто Ран специально поставил кресло так, чтобы от взгляда гостя не укрылось ни одной детали – ни то, как Майки прогибается в спине, неосознанно насаживаясь сильнее на длинный член Хайтани, ни то, как не снятая рубашка липнет к вспотевшей спине Рана.

Харучиё хочется закрыть лицо руками.

– Как ему нравится? – грёбаный Хайтани не сводит с него немигающего взгляда лиловых глаз – раньше они казались ему тёплыми, он хотел довериться ему – он хотел, чтобы Ран смотрел на него, но сейчас Харучиё выцарапал бы их без раздумий, – знаешь, он сжимал мои пальцы, когда ты целовал его.

От этого откровения Санзу лихорадочно бросает на Майки короткий взгляд и сглатывает густую слюну.

– Ему, – говорить трудно, у Харучиё получается сипло и неразборчиво, язык заплетается; он не хочет говорить о том, как занимался с Майки сексом раньше – это была почти молитва, награда за верность; он был с ним бережным и тёплым, окружал своей любовью и почтением, доводя до исступления, – ему нравится, когда я вхожу целиком, а потом… – приходится сделать паузу и снова сглотнуть, – потом выхожу, заставляя почувствовать разницу между заполненностью и пустотой.

Ран кивает, Харучиё видит, как он двигает бёдрами – и как Майки хрипло громко стонет, поджимая пальчики на ногах. А потом не видит ничего – потому что не выдерживает и закрывает глаза.

Так даже хуже – под веками всё красно-кирпичное, но в уши будто вливается раскалённый воск чужого дыхания, шороха простыней и влажных шлепков кожи о кожу; Ран почти не издаёт звуков, зато в стонах Майки можно разобрать его, Харучиё, имя.

Харучиё распахивает глаза – картина перед ним режет по глазам так, что выступают злые слёзы, Санзу смахивает их рукавом и сильнее впивается пальцами в ткань брюк на коленях, он сжимает челюсть до боли в зубах. Ран выходит из податливого тела – Санзу пытается не смотреть на тёмную блестящую головку его члена, моргает и отводит взгляд на его руки – он переворачивает Майки на живот, шлёпает по тощей заднице и давит на лопатки, заставляя прогнуться в спине – и Манджиро подчиняется ему так легко, словно делал это сотни раз в жизни.

Харучиё никогда с ним так не обращался.

Майки обхватывает подушку руками и жмётся к ней лбом, жмурит глаза и хмурится, когда Ран наливает на ладонь ещё смазки, входит в него пальцами – Харучиё думает, что у Майки, должно быть, течёт по ногам, что такое ему не нравится – но, скорее всего, нравится Рану – поэтому он ничего не говорит, и даже не пытается протестовать.

– Вот так…какой хороший мальчик, – Ран обхватывает бёдра Майки обеими руками и разводит их шире, проникая внутрь – впервые за долгое время, его взгляд не направлен на Санзу, он смотрит на острые лопатки Майки, на то, как натянута на них бумажная кожа и как вдоль позвоночника выступают капельки пота; как Майки сотрясается от очередного стона-выдоха, и, наконец, перекладывает голову иначе.

Так, чтобы встретиться с Санзу взглядом; Санзу кажется, что Майки даже не узнаёт его, что Санзу будто бы какой-то предмет мебели, за который цепляется глаз: потому что Майки проезжается грудью по простыни с каждым толчком и пытается сдержать стоны, закусывая губу; пепельно-серые волосы падают на лицо, скрывая его в тени, но чёрные глаза неотрывно смотрят, почти не моргая.

– Пожалуйста, – сдаётся Харучиё, с трудом отрывая взгляд от Майки, смотрит на Рана – аккуратная причёска растрепалась, и крашеные волосы падают на вспотевший лоб, прилипая тонкими прядями, – пожалуйста, Ран…можно я уйду?

Чужие губы изгибаются в ухмылке; Ран отводит бёдра назад, выходя из Майки целиком – тот тянется за ним с разочарованным стоном-вздохом, не желая отпускать.

– Разве тебе не хочется посмотреть, как твоему боссу хорошо? – удивительно, как Ран равнодушен – как будто он и не трахается вовсе, Санзу вдруг на ум приходит мысль, что у него и стоять-то не должно, – нет, нельзя, – это звучит уже жёстко, как приказ – приказ, от которого Харучиё резко выпрямляет спину и моргает, фокусируя взгляд на лице Рана.

– Умничка. Продолжай смотреть, – Хайтани пару раз проводит рукой по всей длине своего члена, размазывая остатки смазки; Санзу понимает, что не так – у Рана и правда не стояло бы, если бы не он. Рану не интересен Майки, он не хочет его – ему интересно извалять в грязи то, что дорого Харучиё, отнять это, повертеть в длинных изящных пальцах, решая, алмаз это или дешёвая стекляшка, и выбросить, напоследок раздавив каблуком.

От этого Харучиё ещё более противно; неосозанно он прижимает ладонь ко рту – кажется, что его сейчас стошнит; он сгибается пополам, сдерживая кашель и слёзы – и если с рвотным позывом он справляется, то на щеках становится горячо и мокро.

– Я сказал “продолжай смотреть”, Хару, – одёргивает его Ран, и комната снова наполняется шумными стонами Манджиро; Харучиё поднимает красные глаза и смотрит – картинка расплывается, а внутри – болит-болит-болит так, что хочется разорвать свою грудную клетку, выцарапать это ноющее и тяжелое. Всхлип Санзу сливается с очередным стоном-вскриком Майки.

– Ему нравится, когда кончают внутрь? – Ран, кажется, уже на пределе – до синяков сжимает ягодицы Майки, не отводя от линии его красиво изогнутого позвоночника взгляда, Харучиё ничего не остаётся, кроме как кивнуть.

– Да. Нравится, – как хорошо, что это сейчас закончится – позорно, отвратительно, но Харучиё не придётся больше смотреть, он выйдет из душной комнаты и смоет в ближайшей уборной кислый вкус, засевший во рту.

Ран ухмыляется – Харучиё не видит это, потому что от слёз всё плывёт перед глазами; но слышит этот дьявольский смешок, бессильно сжимая пальцы в кулаки; Майки протяжно стонет, а потом – тихо скулит, крупно вздрагивая и жмуря слипшиеся от влаги ресницы.

– Вот так… – бормочет Хайтани, отстраняясь. Как будто пытаясь поскорее очиститься, вытирает остатки семени и смазки одеждой Майки – Харучиё узнаёт эту чёрную кофту, скомканную на краю постели – а Ран тихо шипит, всё ещё слишком чувствительный после оргазма.

Майки же послушно стоит как его и оставили – задницей кверху, и Харучиё не может на него смотреть, потому что от Манджиро, которого он любил всем сердцем, под которого он стелился почти всю свою жизнь, и которого превозносил – в этом человеке он узнать не может.

– Хару, – дрожащим, незнакомым голосом произносит Майки, фокусируя взгляд. Что-то внутри Харучиё надламывается от этого голоса, и он закусывает губу, чтобы не дать скопившимся в уголках глаз слезам скатиться по лицу.

Ран, успевший натянуть штаны, смотрит на эту картину с лёгким отвращением и грёбанным наслаждением; мягко перехватывает Манджиро под грудью и притягивает к себе – такого маленького, обнажённого, и от этого – до невозможности открытого; Майки дрожит в его объятиях и разводит колени – демонстрируя Харучиё всего себя – от покрасневшего оттраханного ануса, края которого судорожно пытаются сомкнуться, до потёков белёсо-прозрачной спермы на животе. 

Ран был груб с ним, не особо заботясь о его удовольствии, но Манджиро всё равно спустил, даже не касаясь себя руками.

– Нравится? – Ран неотрывно следит взглядом за тем, как меняется лицо Харучиё; как он трёт опухшие покрасневшие веки, пытаясь скрыть слёзы, как он сводит колени, словно ребёнок, пряча свою реакцию на вот такого Майки – Майки, который ему, Санзу, больше не принадлежал.

Санзу мотает головой, зажмурив глаза – очень зря, потому что семя Рана толчками начинает выходить из Майки, стекая по ложбинке между ягодиц вниз, на скомканную простынь.

– Подойди, – на мгновение Рану кажется, что Санзу не послушается – но он всё же поднимается на ноги, чуть покачиваясь, как пьяный, неотрывно смотрит на Майки и коротким движением облизывает губы.

Ран понимает, что Харучиё всё же сломался.

Так тихо, без истерик и криков; пока Хайтани месяцами по миллиметру выбивали из-под его ног табуретку, сегодняшнее стало последней каплей – и вот Харучиё уже мёртвым болтается в петле, и, пока его тело не сковано ригор мортис, Ран может заставить его сделать что угодно. Он устало, но счастливо улыбается – эта мучительная пытка с тощим бледным Майки, который вызывает скорее жалость, чем желание – возымела свой эффект; Харучиё делает шаг навстречу постели, будто зомби, шаркая подошвами туфель по полу.

– Убери это, – ладонь Рана мягко оглаживает всё ещё содрогающийся и трясущийся живот Майки; Санзу молчит, долго смотря в его лицо так, будто никакого Манджиро в комнате нет, и Ран буквально видит, как гаснет свет в его голубых глазах – свет лихорадочный и жестокий, но донельзя яркий; такой, что Ран всегда находил его притягательным.

Харучиё послушно ставит на край матраца колено и сгибается в спине.

Хайтани Ран победил.