Играет тихая музыка; Кавех откровенно клюёт носом. Ему не помогают ни энергетики, ни сосредоточиться на чём-то; он бегает умываться каждые десять минут.

Хайтам стряхивает капли со своего плеча и морщится.

– Иди спать, – советует он.

– Нет, – Кавех щурится. – Не пойду, пока не буду уверен, что ты прочитал все билеты.

Аль-Хайтам вздыхает.

– Я сдам завтрашний экзамен и без этого.

Кавех кладёт голову ему на плечо; вытирает об ткань мокрую щёку.

– Я знаю, – говорит он сонно и тихо. – Но хочу быть уверен. Ты невыносимый, за тобой нужен глаз да глаз.

Аль-Хайтам устал, и ему хочется огрызнуться – раз уж я такой невыносимый, почему ты продолжаешь сидеть со мной – но вместо этого он кладёт ладонь на голову соседа по комнате и закрывает глаза.

– Ты забываешь, сколько среди преподавателей самодуров, – Кавех щурится довольно и ласково. – Им недостаточно твоих знаний, им нужно твоё унижение.

– Я бы посмотрел на того, кто попытается меня унизить, – Хайтам фыркает почти миролюбиво.

– Они ненавидят тебя, – Кавех прячет в нём своё лицо; у аль-Хайтама от нежности сводит челюсть. Кавех всегда такой: невозможный, непонятный и нестабильный. Только Хайтаму начинает казаться, что он понял – модель поведения, свои чувства ко всему этому – как всё это снова летит в бездну. – Ты не можешь решать все свои проблемы через деканат.

– Могу, – возражает тихо. – Каждый должен заниматься своим делом. Студент получает знания, преподаватель эти знания оценивает. Ничего лишнего. Жаль, что иногда это понимаю только я.

– Не разглагольствуй, – Кавех переплетает свою руку со свободной рукой Хайтама. – Читай билеты.

И он читает. Ворчит, но читает, потому что иначе они не лягут до самого рассвета; упрямству Кавеха можно позавидовать, и Хайтам завидует. Хотя он сам твердолобый и стоит на своём, но упрямство Кавеха другое: миролюбивое.

– Ты единственный человек, – шепчет аль-Хайтам. – Которому я пока не умею отказывать.

Но Кавех уже не слышит. Он спит.

Аль-Хайтам повторяет билеты до самого утра только потому, что не хочет его разбудить.