Стояло морозное утро. Каналы скованы были льдом, на перилах и ограждениях мостов белел, словно пушистый вделанный мех, иней, и сияло, играя на шпиле Адмиралтейства, солнце. Если б Эжен мог сейчас обращать внимание на то, что окружает его, он бы непременно заметил, что погода нынче чудесная, что неплохо бы и прогуляться подольше и что весело, должно быть, мчаться теперь в санях куда-нибудь далеко; звенел бы колокольчик, прохожие бы со всех ног кидались убежать с мостовой, а ямщик, — ямщика Эжен непременно нашёл бы удалого, был у него на примете такой, который и на край света готов был улететь за целковый на водку, не только что проехаться по петербургским улицам, — ямщик бы пел, и погонял лошадей, и кричал бы на тех, кто не успел освободить дорогу. Только теперь не до красот ему было: он спешил свидеться наконец с сестрою и матерью.

Хотя после беседы с сестрой прошло уже больше недели, Эжен никак не мог выбрать подходящего времени для визита. Причины он выдумывал самые разнообразные: то приятели звали его отобедать, то, по нерадению слуги, у него не находилось платья, то часы, как на грех, ушли, и он думал, что уж поздно… словом, по всему видно было, что он не то что бы не может — попросту не хочет явиться к родственникам в гости.

Ему стыдно казалось — но чего он стыдился, Эжен и сам не знал. Стыдно ли было увидеться с теми, о ком он так часто забывал? Или стыдно оказаться в бедном районе столицы? Или, быть может, ещё чего-нибудь?

Ему вспомнилось вдруг, как сердито взглянула на него сестра. Почему она так переменилась, зачем прервала беседу, отчего убежала, — Эжен не понимал. Да когда она не рада была продолжать разговор, то, верно, ему и идти к ней не стоило? Ведь не принято же навязывать своё знакомство!

Или, впрочем, что бы ему и не пойти, раз его пригласили? В конце концов, они только благодарны должны быть, что он, с его знакомствами, с его достоинствами, решился посетить место настолько не бонтонное. Положим, они родня; но ведь не со всякой роднёю знаются! Вот, помнится, когда он был ещё совсем ребёнком, была у него не то тётушка, не то бабушка, не то — седьмая вода на киселе; если ей случалось приехать в гости, — а делала она это не реже двух раз на неделе, — мать всегда вздыхала тяжело: принесла-де нелёгкая!

А хорошо ему тогда было… Так, верно, и теперь ему окажется не хуже: мать и сестра, конечно, любят его, а ему и не надобно ничего иного; любят и, разумеется, восхищаются им, потому что как можно не восхищаться?

Раздумывая и перебирая в уме всевозможные предположения, Эжен дошёл до нужной улицы, отыскал нужный дом: стоял он между церковью и бело-чёрной будкой, жался к ним, точно стараясь скрыться от глаз пришлеца. Пришлецу тоже хотелось бы спрятаться: так странно казалось ему быть здесь; но делать нечего — раз уж пришёл он сюда, отступаться глупо.

В три окна дом, с покатой крышей, совсем не похожий на то, что привык видеть Эжен, встречал его. Ставни распахнуты были, и в одном окне виднелись светлые занавеси, другое чернело неприкрытым стеклом, на третьем приложена была бумажка с надписью «угол в комнате» — неровными буквами, без еров на концах первых двух слов и с простым е на конце последнего. Краска на дощатых стенах потрескалась, как земля после долгой суши, и напоминала чем-то лицо с морщинами.

На крыльце Эжен увидал фигуру в высшей степени непримечательную; вернее даже сказать, что фигура была настолько непримечательной, что Эжен, напротив, фигуры не увидел и задел локтем её бок. Р-ий хотел было извиниться, но не успел и слова вымолвить.

— Простите! Виноват-с, — сказала фигура, растерянно разводя руками. — Виноват-с: здесь, право, очень тесно; не обессудьте!

Эжен, всмотревшись, понял, что перед ним стоит не кто иной как Пётр Иваныч.

— Евгений Николаевич! какая неожиданная встреча! — воскликнул Пётр Иваныч, тоже признав знакомца.

— Дела.

— Вот как? И у меня, вы знаете, тоже дела здесь. Любопытно встретить, выражаясь красиво, единомышленника…

— Единомышленника?

— Да, да, чему вы удивляетесь? Ведь вы, как я посмотрю, идёте туда же, куда и я, хотите того же, чего и я; так, стало быть, мы с вами единомышленники или, если вам так больше хочется, соперники.

«Что за чуху он несёт? — подумал Эжен. — Какие-то соперники, единомышленники… Уж не повредился ли он в уме?»

Ему никогда не доводилось беседовать с безумцами; единственное, что он знал о них, была необычайная сила обезумевшего человека, который может сделать невесть что — говорили, какой-то умалишённый в припадке поднял экипаж с несколькими лошадьми.

— Да ведь это разные вещи! — поспешно сказал Эжен: надо было говорить что-то, чтоб отвлечь Петра Иваныча, ведь неизвестно, какая мысль может посетить его воспалённое сознание. — Соперник никогда не может быть единомышленником потому, что единомышленники — это своего рода союзники, а соперники — это одно и то же с врагами. Я, вы видите, не умею объяснить, а только хотел сказать…

— Хотели сказать, что я не прав? Пусть так. Но и вы так же неправы.

— В чём же я не прав?

— Вы добиваетесь здесь чего-то… а я, вы видите, пришёл вперёд вас и не след вам отбивать моих удовольствий.

— Каких удовольствий?

— Вы сами знаете, каких.

— Нет уж, скажите: каких удовольствий?

Беседа всё меньше нравилась Эжену: мало того, что он едва ли мог счесть всякий разговор с Петром Иванычем приятным, так ещё и намёки собеседника казались ему в высшей степени оскорбительными. Удовольствий! Как можно! Его сестра!

— А за какими удовольствиями приходят к актрисам?

— Она сама вас пригласила? — мрачно спросил Эжен. — Или вы так пришли, полагаясь лишь на свою удачу?

— Гм… Как вам сказать…

Пётр Иваныч молчал, переступая с ноги на ногу и отводя взгляд. Эжен ждал, хмурился всё сильнее, и наконец крикнул:

— Говорите! Говорите сейчас же, иначе… иначе вам плохо будет!

— Сам пришёл, — признался Пётр Иваныч, дрожа, как осиновый лист.

Сложно было не дрожать под Эженовым взглядом и, верно, встреться Р-ий сам с собою, и то бы испугался: брови сдвинуты, лоб перерезан морщинами, в глазах горит огонь — не то ненависть, не то презрение. Но стоило Петру Иванычу сказать, что сестра Эжена ни при чём, как Р-ий заметно подобрел.

— Вы подлец, знайте это, — отвечал Эжен. — Я говорю вам открыто, потому, что давно знаю это, и, если вы вздумаете просить меня удовлетворить вас, то ничего не дождётесь: вы недостойны.

Он сбежал с крыльца, а Пётр Иваныч бросил ему вслед:

— Ну хорошо же!