«Р-ий! Р-ий, ты слышишь?» — «Да он заснул, что ли?» — «Нет, надо думать, пьян» — «Ну! Уж, верно, думает про театр про свой…»

У К-ина снова было людно, шумно, весело; разговоры, смех, шаги, стук отодвигаемого стула — всё смешивалось в один звук, ни на что не похожий и вместе с тем похожий на многое: начиная от плеска воды и кончая звоном в ушах. Эжен едва ли слышал, что говорят вокруг него, а если и слышал, то не заботился разбирать вопросов, к нему обращённых.

Он не знал, зачем пришёл сюда, равно как и не понимал, что ему делать.

Полдня он бродил по улицам города, всё не решаясь вернуться к дому матери и сестры, и наконец пришёл сюда, чтоб хоть немного развлечься. Развлечься, впрочем, не получалось: неприятные мысли всё не покидали его, и только горше делалось оттого, что всем было так хорошо теперь, когда у него на душе скребли кошки.

Сестра его, видно, пала низко; можно было надеяться, что всё же у неё остались кой-какие понятия о том, что должно и чего не должно делать, раз уж Петра Иваныча она не приглашала, но всё равно: пятно легло на имя Р-ого, и не смыть его было. Сестра, которую Эжен помнил совсем ещё девочкой, теперь занималась такими делами, о которых ему и думать было неприятно. Сестра было обрадовалась встрече с Эженом — а его эта встреча расстроила, растревожила, рассердила донельзя!

Коротко говоря, думы его были нерадостными, и он смотрел вокруг себя, не замечая того, что делается. Огоньки свечей расплывались, белели пятнами карты, и казалось, что зелёные столы — это лужайки, покрытые ромашками да лютиками.

«Он, право, просто смешон сегодня с своею задумчивостью!» — «Не смешон — жалок!» — «Послушай, Эжен: ты не заболел ли?» — «Конечно, он заболел: ах, небо, ниспошли страдальцу утоленье![i]»

Раздался смех; Эжен вздрогнул, оглянулся, провёл рукою по холодному лбу. Вокруг всё было по-прежнему, да и странно было полагать, что может что-то измениться. Скоро должна была измениться — но пока он не мог точно сказать, как именно, — его жизнь; предчувствие чего-то дурного томило его, не давало вздохнуть свободно, и Эжену казалось, что воздух в комнате тяжел и сперт. Он закрыл глаза и снова погрузился в задумчивость.

Итак, ему должно было сделать что-то, что помогло бы ему сохранить его доброе имя, потому что позора он терпеть не желал; кроме того, всякий человек — всякий христианин, по меньшей мере, — обязан заботиться о ближних; наконец, это просто очень благородный поступок: если, паче чаяния, кто-нибудь и узнает о таком нелепом происшествии, то об Эжене он не сможет подумать дурно. Да только как ни силился он распутать эдакий Гордиев узел, в голову не приходило ничего, что хоть на немного походило на верный ответ.

Дать сестре и матери денег? Это можно было бы сделать, если б деньги не требовались ему самому: известно, в гвардии служить дорого. Потом, зачем им деньги? Деньги надобны нуждающимся, а как мать каждый месяц присылала Эжену по тысяче, редко по полторы, рублей, то он не мог сказать, что она слишком уж была стеснена в средствах.

Уехать из Петербурга, чтоб знакомцы не узнали об Эженовом позоре? Чересчур малодушно! Когда б не странно-напряжённое состояние духа, Эжену и в голову бы не взошло бежать опасностей: виданое ли это дело — страшиться чего-то!

Придать притязания Петра Иваныча огласке? Это уж вовсе ни на что не похоже: стыдно, глупо, смешно!

«Господа! куда это годится: один думает невесть о чём, другой пришёл и смотрит волком!» — «Уж не поссорились ли они часом?» — «Эжен с Петром Иванычем? Да ты шутишь, Б-ов! Ведь он с ним и знаться не хочет — когда бы они могли поссориться?» — «А я так вижу и убеждён, что они повздорили; а ты знаешь, я всегда полагаюсь на верность глаза», — «А всё-таки это странно! Расспросить, что ли?»

Шум голосов сделался совсем несносным: Эжену не удавалось сосредоточиться, да и слова Пётр Иваныч, достигшие его слуха, ещё резче напомнили ему давешнюю встречу. Видно, какой-то злой рок привёл этого низкого, подлого, недостойного человека (а Эжен нимало не сомневался, что подобные определения как нельзя лучше подходят Петру Иванычу), и рок же должен привесть Эжена к развязке — к решению. Если он подчинится судьбе, то наверное поступит правильно; а случись так, что после он раскается в своём решении, то винить ему придётся не себя, а Провидение. Такое рассуждение успокаивало. В самом деле, раз уж он не знает, что делать, то…

Эжен не докончил мысли: оклик К-ина отвлёк его.

— Послушай, Эжен! Ты не знаешь, что это сделалось с почтеннейшим Петром Иванычем?

— Что?

— Я говорю: ты не знаешь, отчего это Пётр Иваныч смотрит на тебя так злобно?

— Не знаю и знать не хочу: бога ради, не спрашивай меня о нём!

Пётр Иваныч между тем подошёл к ним, встал по левую руку от Эжена, посмотрел на него, потом на К-ина, прищурился, сказал: «Гм!» и замолчал. Эжен поморщился.

— А вы, Пётр Иванович! — сказал К-ин. — Вы не знаете, что за меланхолия нашла на мосье Р-ого?

— Мосье Р-ий, — тихо отвечал Пётр Иваныч, — имели маленькое неудовольствие.

— Маленькое? И из-за маленького неудовольствия он весь вечер молчит и сидит неподвижно, как статуя?

— Именно! И я тоже не понимаю, с какой это стати мосье Р-ий так сердиты на меня: верите ли, нынче они чуть не задушили меня в подворотне! Я даже подозреваю, что у них некоторое… — Он помахал ладонью возле виска. — Некоторое помешательство в рассудке.

— Позвольте! — Эжен вскочил с места. — Это вы, милостивый государь, завираетесь! Но я уже говорил, что вы недостойны того, чтоб удовлетворить меня. Прощай, К-ин: я не хочу оставаться в одной комнате с человеком таких низких правил!

Он поспешил было уйти, но хозяин остановил его восклицанием:

— Да помиритесь, господа! — К-ин взял из обоих за руки, подвёл друг к другу; затем прибавил тихо, так, чтоб слышал его только Эжен: — Что тебе вздумалось? Он никому не нравится, да ведь никто и не требует с него удовлетворения.

Эжен вздохнул: не хватало ещё рассказать всем, какое с ним приключилось «маленькое неудовольствие»; а терпеть присутствие Петра Иваныча было ещё несноснее теперь, когда он, улыбнувшись хитро, сказал:

— Помиримтесь, Евгений Николаевич! Прометнём талью, как два старые добрые друга…

Прометнуть талию! С Петром Иванычем, который едва ли способен на честную игру! Которого сторонятся все! Который ославлен на весь город! Да ведь это именно то, чего ждал Эжен: рука Провидения! Совершенно очевидно, что именно оно и отмстит Петру Иванычу, а после — а после Эжен как-нибудь поймёт, что ему сделать для сестры и матери.

— Извольте, — отвечал он, пожав плечами.

[i] Несколько искажённая цитата из «Отрывка перевода элегии» В. А. Жуковского.