Эжен уже с четверть часа всматривался в неровные буквы слов «угол в комнате» и всё не решался взойти на крыльцо дома. Он то заглядывал в темнеющее голое стекло окна, надеясь увидать там огонёк свечи, то отходил подальше, чтобы буквы расползлись и сделались непонятными, а белый листок расплылся и престал отличаться от шапки снега на карнизе, то подходил к домику вновь и пытался понять, для чего это слово «комнате» заканчивается буквой е: для того ли, что ять показался написавшему слишком некрасивым, или просто потому, что здесь не знали, как правильно писать, или, наконец, затем, чтоб прохожие остановились, взглянули, задумались — а там и запомнили, что по такому-то адресу сдают внаймы угол для жильцов.

Потом он понял, что в бумажке этой не увидит ничего интересного — а зайти в дом всё не был готов.

Кто знает, не повстречает ли он там Петра Иваныча, которому вчера поутру он отдал лишь половину долга? Да впрочем, увидать Петра Иваныча в этом доме было бы неловко далеко не только потому, что Эжен должен ему вернуть тысяч тридцать — а потому, что Эжен до сих пор не знал, что приводит сюда Петра Иваныча: дурные ли намерения или хорошие, хотя и полагал наверное, что ничего хорошего от него не дождаться.

Кто знает, как отнесутся к Эжену сестра и мать? Конечно, в глубине души он надеялся, что они обрадуются его визиту: привыкнув к тому, что бо́льшая часть тех, с кем ему приходится видеться, всегда тепло относится к нему, он не мог и представить себе иного; а только странная, появившаяся вдруг неприязнь сестры заставляла его бежать и встречи, и даже самой мысли о ней.

Кто, наконец, знает, как должно было держаться Эжену? Холодно и отстранённо, как человеку куда более высокого положения? Да это что-то странно: всё-таки родня, и он любит их. Нежно и почтительно, будто бы он вернувшийся после долгого отсутствия блудный сын? Что ж, так он и должен был вести себя — однако же, не сумев ответить себе на предыдущий вопрос, сомневался, что уважительное его обхождение не найдёт никакого отпора.

Словом, подняться на крыльцо, дождаться, покамест ему отворят дверь, пройти в комнаты он решительно не мог.

Эжен отвёл взгляд от окон, сделал несколько шагов прочь от домика. Он всегда знал, что недолгая прогулка позволяет разобраться и в том, что происходит, и в том, что он собирается делать: когда изредка случалось ему попасть в неприятность или рассориться с кем-нибудь, он просто прохаживался где-нибудь по улицам Петербурга и всё словно само собою разрешалось вмиг.

Вот чёрно-белая будка, к которой лепился, прося защиты от вторжения, дом, осталась позади; вот Эжен миновал какую-то канавку, покрытую серым изломанным льдом; и вот, через полчаса скорой ходьбы, он оказался перед Сенатом.

 Морозный воздух щипал лицо, и в глазах темнело от белоснежного снега и яркого солнца. Эжен остановился, вздохнул глубоко и, казалось, он только сейчас осознал, что не прогуляться он пошёл, а сбежал трусливо от неприятностей. Должно было вернуться, и вернуться как можно быстрее.

Он вспомнил, как убеждал себе прийти сюда в прошлый раз, повторил все изысканные им доводы: конечно, родичи рады будут увидеть его; конечно, и сам он, любя их, обрадуется; итак, делать нечего: надо идти, и Эжен пошёл сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Спешил он не потому, что хотел поскорей свидеться с сестрой и матерью, а для того, чтоб покончить наконец с этим делом.

Его не ждали.

Когда он, постучав, вошёл в сопровождении старушки («Жилица? Хозяйка? Служанка?» — подумал Эжен, но так и не понял) в комнатку, мать и сестра заняты были домашними делами: починкой платья. На краю стола, там, где ворох одежды и белья оставлял свободное место, лежала краюшка чёрного хлеба — видно, весь их обед.

Эжен обвёл взглядом комнату, неуверенно сказал:

— Я рад вас видеть.

Какого он ожидал ответа? Эжен, пожалуй, и сам не знал, да только не того, что сестра вскочит с места и, бросив «Пора!», засобирается уходить.

— Ужель пора? Да что ты, Марьюшка, останься недолго! — взволнованно сказала мать. — Ах, Енюшка, как давно не виделись! Что ж, Марьюшка, ты всё-таки уходишь? Да присядь же, Енюшка, что же ты стоишь?

Эжен отодвинул стул и присел на краешек. Неуютно здесь было. Простая, но всё же чистая и аккуратная обстановка в комнате, так отличавшаяся от того, что привык видеть Эжен, возможно, и вела к неловкости, а только главное, что мешало Эжену, была странная натянутость, и молчание, и угрюмый взгляд сестры, уже надевшей поверх домашнего платья поношенный салопишко и накинувшей на плечи платок. Словом, приход его нарушил обыкновенное течение жизни здесь, и теперь он думал, не уйти ли ему — но всё же решился задержаться немного.

— А что же, отчего вы так устроились? — спросил он оглядываясь.

— Ах, Енюшка! Да ты ведь и не знаешь ничего, я и не писала к тебе — почто тревожить напрасно? Ты видишь, как…

— Да, Еня, ты видишь, как матушка любит тебя, — а ты и позабыл нас вовсе! — вставила сестра. — Это вовсе…

— Да что ты говоришь такое, Господь с тобой! — прервала её мать. — И к чему бы Енюшке, такому важному, о нас с тобою думать? Совсем ни к чему.

— Так что же случилось?

— Много всего, так и не упомнишь… Сначала неурожай в деревнях был, — денег нет; потом дом сгорел наш, мы с Марьюшкой в Петербург переехали, братец мой помог, вечная ему память! Да только как братец-то умер, так опять жить не на что стало: вот Марьюшка место в театре получила, перебиваемся кое-как.

— Я не знал… — пробормотал Эжен. — А когда б знал, то помог бы вам чем-нибудь, и денег бы не просил…

Он посидел здесь ещё немного, встал, поклонился растеряно и вышел.

На крыльце дома, как и в прошлый свой визит, Эжен увидал Петра Иваныча — тот, улыбаясь, поправлял галстух и взбивал волосы на висках.

— А, Евгений Николаевич! — сказал он, протягивая Эжену руку. — Моё почтение… вы, как я вижу, снова пришли сюда и снова же сделались моим противником?

Эжен руки не пожал и только ответил:

— Добрый день… а впрочем, я с вами и знаться не хочу.

— Что ж, никто не может заставить человека знаться с кем-нибудь! Хотя я надеюсь, что Марья Николаевна всё же сочтёт моё знакомство более приятным; я, вы знаете, приготовил ей один маленький сюрприз, — так, пустяк. Вот не угодно ли взглянуть, — сказал он, показывая покрасневшему Эжену перетянутые ленточкой ассигнации, — пять тысяч на серебро… Узнаёте, я чай?

И Пётр Иваныч скрылся в дверях.

Прежде Эжен сомневался, стоит ли ему прислушаться к словам К-ина и отомстить Петру Иванычу, то есть так же, как он, обмануть его. Что, в самом деле, за глупость придумал К-ин! Ему, Евгению Николаевичу Р-ому, и пойти против всех правил чести? Немыслимо! Но теперь, когда Эжен наконец уверился в том, что Пётр Иваныч подлец, он перестал и сомневаться в том, что́ он будет делать.

Решено — и дело с концом.

О нём, конечно, заговорят, и заговорят дурно; пусть их говорят, ему уже всё одно. Он больше не может терпеть, что над его сестрой смеётся человек столь низкий, что он и её, того и гляди, утащит за собою в бездну низости, мерзости и подлости!..

А то, что он получит с Петра Иваныча, он отдаст матери и сестре, — им нужнее, чем Эжену, деньги.