Аня раскрывается как омега в шестнадцать лет — и даже забывает поплакать о своей незавидной омежьей доле, о том, что ей рано или поздно придётся подчиняться ожидающему её где-то альфе. Её гораздо больше занимает сам факт того, что наконец свершилось: она окончательно перестаёт быть ребёнком, становится уже созревшей девушкой. Хочется верить, что становится похожей на Алёну, горделиво-изящную и гибкую как пантера, обгоняя в этом Сашу. Алёна на фоне Ани и Саши кажется гораздо взрослее. Женственнее. Красивее. Альфы часто обращают на неё внимание, даже когда Алёна на блокаторах и совсем не пахнет омегой. Аня по-доброму завидует Алёне. И хочет так же.

Всё, что происходит с её телом, для Ани в новинку. Внутри тела, в самой нежной и сокровенной глубине зарождаются новые, доселе неведомые, лишь смутно понятные мечты и желания. В Ане бьётся лёгкий восторг предвкушения, когда она с трепетом ждёт: когда её альфа найдёт её? Как это будет? Из каких нот будет соткан его запах, и действительно ли от него закружится голова и подогнутся колени, как описывают на форумах? Ане мучительно интересно, как это всё произойдёт, и хочется, чтобы скорее, потому что тело горячо и болезненно изнывает в первую же течку. Тело подчиняется инстинктам, а инстинкты диктуют, что лишь альфе под силу унять влажный жар, которым Аню скручивает так неистово, что все тренировки превращаются в сплошное безуспешное преодоление. Можно поправить дело с помощью таблеток — но Аня рискует их не принимать. Она всё верит, что случится чудо. Что вот-вот на её призывный течной запах придёт вожделенный альфа, и дальше жизнь станет простой, понятной и исполненной счастья. Нужно только немножко помучиться и немножко подождать, ведь без усилий ничего не приходит.

Эта наивная вера оборачивается катастрофой.

Аня отчётливо запоминает низкое, властное иди сюда, маленькая омега, настигнувшее её однажды вечером, от которого тело одеревенело и ноги сами собой шагнули прочь от освещённой дорожки парка, уводя в глубокую тень деревьев. Помнит, как её швырнули лицом на мокрую траву и как грязно, бесцеремонно под юбку влезли чужие руки, сдирая бельё. Не может вытравить из памяти боль, раздиравшую изнутри, нараставшую с каждым толчком, и собственный отчаянный, срывающий горло крик, задушенный чужой рукой, переросший в вой, когда внутри завязался узел, а в плечо впились зубы, словно пытаясь сорвать кожу. Запоминает, как долго лежала на траве, захлёбываясь рыданиями, даже когда опал узел и неизвестный альфа ушёл, — не было сил подняться.

За что с ней так?

Кому она такая теперь будет нужна?

Она пропускает несколько дней тренировок — зачем теперь тренировки? Она испорченная омега, повязанная и помеченная случайным альфой, которому теперь даже не нужна. К ней никто больше не подойдёт — на плече горит чужая метка, пахнет мускусом и цитрусами, чем-то кофейным и цветочным. Аня не старается разобрать конкретные оттенки аромата, её просто тошнит от этой смеси запахов, впечатавшейся в кожу. Она подолгу трёт плечо мочалкой в душе, до крови, пытаясь стереть с себя метку, но ничего не выходит. Метка горит как клеймо — неужели она теперь с Аней навсегда?

Аня пытается скрыть произошедшее от всех, но как скрыться от самых близких? Родители немедленно замечают её разбитый вид, расспрашивают и выпытывают, пока наконец не узнают неприглядную правду. Аня боится осуждения — но вместо этого мама утешает её и ищет врачей, а папа уговаривает написать заявление. Приходится подолгу унизительно повторять следователям все подробности, которые получается вспомнить, и так же подолгу обследоваться у специалистов. Первое не приносит никаких результатов вообще, да и от второго радостных новостей мало.

— Почему мне было так больно? — тускло спрашивает Аня у одного из врачей. — Он был альфой, я омегой в течке, разве этого недостаточно, чтобы… обоих всё устраивало? — Ей кажется, физиология должна была хотя бы смягчить произошедшее с её телом. Есть же инстинктивное желание омеги соединиться с альфой, есть вырабатываемая организмом смазка, это всё хотя бы не должно было быть настолько больно.

Однако врач сурово смотрит на Аню сквозь очки, а потом пускается в объяснения.

Оказывается, физиология куда сложнее. И болтовня про «истинных» — не просто болтовня, в ней больше химии, чем кажется. И в рассказах про неповторимый запах того самого альфы — тоже. Оказывается, это всё про химический состав феромонов, который стимулирует течку и выработку смазки при совместимости, и наоборот, блокирует при несовместимости. Именно поэтому отдельные запахи кажутся такими привлекательными — подсказывают. Сплошная химия.

Аня эту химию уже завалила почти без шансов всё исправить.

Напавший на Аню альфа был с ней несовместим. Поэтому было так больно, когда он брал отторгающее его тело. Более того, анализы показывают, что у Ани теперь напрочь сбит весь гормональный фон, и сложно предсказать, как её организм будет реагировать на других альф. Возможно, о совместимости — на более популярный лад, об «истинности» — ей говорить больше никогда не придётся.

Аня добавляет ко всему этому метку, которая впечатана ей в плечо и будет прогонять прочь всех альф, и ей хочется зарыдать от безысходности.

За что всё это? Чем она заслужила такое?

Неужели она теперь никогда не найдёт своего альфу? Никогда не будет счастлива в любви?

Это нечестно. Так нельзя. Она не оставит это просто так — жизнь ещё не закончена, за неё ещё можно бороться.

Нужно бороться. Нужно надеяться.

Постаравшись взять себя в руки, Аня возвращается к тренировкам — похоже, кроме фигурного катания, ей больше не во что рухнуть, раз личная жизнь уже так очевидно не состоится. Да и потом: если она станет чемпионкой, может быть, альфы будут смотреть на неё благосклоннее, вопреки тому, что она уже помечена? На тренировках младшие девочки с восхищённой завистью смотрят на метку у Ани на плече. Они совсем не знают, что здесь нечему завидовать, потому что это ужасно и больно. И Аня не может им рассказать, она не способна добровольно перед всей группой начать снова переживать унижение. Она молчит, тренируется и мучительно терпит — мрачные прогнозы врачей сбываются. Аню тошнит от запахов других альф, мутит от любых ноток, которые хоть как-то перекликаются с меткой. Она даже к тренерам не может спокойно подойти, не задерживая дыхание. Но на тренировках ещё получается сдерживаться: альф на катке мало, Аня старается лишний раз к ним не приближаться, и в целом это всё терпимо.

Потом приходит время для контрольных прокатов сборной, а к Ане подступает течка.

Аня чувствует её приближение ещё до того, как низ живота впервые стягивает пока ещё слабой, неуютной болью. Кожа становится чувствительнее, даже просто одежда её порой неприятно натирает, а запахи ощущаются острее. Аня глотает блокаторы, но это почему-то совсем не помогает. Легче не становится — наоборот, течка только понемногу набирает обороты. У Ани как будто оголены все нервы. Ей тесно в собственной коже и смутно тянет куда-то, словно внутри засел рыболовный крючок, — хотя, почему куда-то. Понятно, к чему призывают инстинкты — искать альфу.

Аня что есть сил пытается подавить эти инстинкты, всколыхнувшиеся так не вовремя.

Это всё из-за того, что у неё сбиты все гормоны? Теперь и таблетки не работают? Как будто Ане мало предыдущих неприятностей. Как будто ей слишком легко справляться.

Но справиться надо. Никто другой это за неё не сделает.

Аня старательно накручивает себя на преодоление. Она не сразу понимает, как зашнуровать коньки — ей всё кажется, что шнуровка выходит слишком тугая, что ботинки сильно давят на кожу и могут во время проката сорвать её совсем. Аня с трудом заставляет себя об этом не думать.

И, право же, лучше бы она продолжала беспокоиться о коньках.

Уже возле бортика катка её накрывает удушливая волна запахов. Альфы. На катке их собралось много; обострившимся обонянием Аня чувствует запахи, смешивающиеся в одну бесконечную тошнотворную волну. Мускус душит, цитрусы царапают ноздри и горло, цветы забивают лёгкие. Аня хватается за бортик, до боли сжимает пальцы и пытается прийти в себя. Ей хуже с каждой минутой. Она даже отдышаться не может, потому что отдышаться нечем. Тошнотворный запах над катком сгущается всё сильнее, и Аню откровенно мутит. Аня не понимает, как будет кататься, когда ей страшно сделать лишний вдох. И всё кажется, что вот-вот случится страшное, снова прикоснутся грязные руки и сделают больно. Аня зажмуривается — так только хуже, потому что не остаётся ничего, кроме запахов, окутывающих неразрывной пеленой, прижимающихся к лицу, как подушка, и становится нечем удержать себя, разум всё вернее соскальзывает в панику. Так только страшнее. Аня вынужденно открывает глаза, цепляется взглядом за режущий свет над катком — это отрезвляет, но дышать ей всё так же нечем.

Единственное, что её радует — если хоть что-то в такой ситуации может порадовать, — она почти сухая. Внутри всё сжимается от отвратительных запахов, словно тело готовится сопротивляться, отбиваться и отторгать, и смазки почти нет. Хоть это к лучшему. Аня бы не перенесла, если бы у неё при всех промокли бёдра — в соревновательном платье они ещё и не прикрыты ничем, точно все бы увидели мокрые разводы на колготках, густые и скользкие.

Она должна выйти на лёд. Нельзя позволить неизвестному альфе разрушить ещё и её спортивную карьеру.

Но как заставить себя хорошо откатать, когда горло стискивают спазмы, когда от недостатка кислорода всё плывёт перед глазами? Аня отваживается сделать глубокий вдох, проталкивает в горло провонявший мускусом и цитрусами воздух — и тело сводит крупной дрожью.

Невыносимо!..